Читать книгу: «Цветы в паутине», страница 5
Глава 4. «Ты опоздал, ты опоздал!»
Санька отличался от своих сверстников тем, что всегда старался знать больше, чем остальные. Его интересовал обширный спектр загадочного и необъяснимого, простирающийся от земных недр до космических высот. Снежный человек, различные природные явления, аномальные зоны, загадки Вселенной, попытки человечества покорить время или обрести бессмертие – все это волновало Саньку с детства. Даже народные приметы – и те он старался объяснить с помощью науки и физики.
Еще вчера, выехав с матерью в поле на свой участок огорода, он уже знал, что скоро будет дождь.
– Завтра будет дождь, мам, – сказал Санька.
– Откуда ты знаешь, сынок – по телевизору говорили? – спросила его мать.
– Нет-нет. Прислушайся, мамуль: слышишь человеческие голоса вдали?
Вера Егоровна прислушалась, и действительно: она услышала, как где-то очень далеко разговаривали. Это было удивительно, так как со всех сторон почти до самого горизонта простиралось поле.
– Завтра будет дождь, мам, и я это знаю, потому что мы можем слышать эти голоса. Дело в том, мамуль, что перед дождем повышается влажность, изменяя плотность воздуха. И вместе с этой плотностью изменяется способность воздуха проводить звуковые колебания, то есть – те же самые голоса. – Санька словно читал лекцию по физике. – Поэтому ты и можешь быть уверена, что будет дождь, мам!
Вера Егоровна погладила сына по кудрявой голове, и улыбнулась. Саша напомнил своего отца, который был довольно образованным человеком, и мог удивить знаниями кого угодно, – и от этих воспоминаний ей стало немножко грустно.
А вечером сын поразил ее снова, когда помог быстро рассортировать помидоры. Увидев, как она сидит возле огромной корзины, наполненной зелеными и красными помидорами, и сортирует их, вытаскивая по одной штуке, он сказал:
– Мама, давай я разделю быстро, даже руками не прикасаясь..
Вера Егоровна, удивленно глянув на него, спросила, как же такое возможно. А Санька, взяв корзину, подошел к ванне с водой и просто высыпал туда помидоры. И тогда она увидела, что красные утонули, а зеленые остались плавать.
– Вся разница в удельном весе: спелые помидоры тяжелее, потому и тонут, мам. Это же обычная физика, – улыбнулся Санька.
Учитель физики и астрономии очень любил Саньку. Этот ученик удивлял его своими знаниями. А потом удивил еще больше, изготовив собственноручно телескоп-рефрактор, где трубки заменил бутылкой из-под кетчупа и листом ватмана, а вместо специальных линз использовал окуляр от микроскопа и объектив от фотоаппарата. С этим телескопом Санька часто засиживался на чердаке своего дома, часами наблюдая за звездами.
Когда он уже преподавал в родной школе физику с астрономией, сменив ушедшего на пенсию старого учителя, и все называли его Александром Николаевичем, его юношеские привязанности не изменились. Только теперь у него был настоящий большой телескоп, сверкающий отделкой и позволяющий заглянуть в космические глубины так далеко, как раньше даже и не мечталось.
Увлечения Александра Николаевича становились все разнообразнее. Он изучал парапсихологию, различные ее направления: телепатию, телекинез, ясновидение. Экстрасенсорика занимала его потому, что он осознавал: потенциал человека огромен, и этот потенциал нужно учиться раскрывать. С помощью биолокационной рамки отыскав в своем доме геопатогенные зоны, он переставил кровать и остальную мебель. Этого высокого человека нередко можно было встретить бродящим с такой рамкой или маятником по улице или в лесу – у некоторых это вызывало насмешку, а другие стали обходить его стороной. С собой у него всегда был блокнот, куда он постоянно что-то записывал, – и таких блокнотов в доме скопилось великое множество.
Энергоинформационное поле Земли, энергия Космоса, астральные миры и паранормальные явления, призраки и домовые – во все это он веровал, и все это увлекало его чуть ли не до полного отрешения от обыденности. Он был одержим поиском чего-то нового для себя, и каждый раз эти открытия его же и поражали. Александр Николаевич выстраивал звенья из своих открытий, а из этих звеньев – цепочку, которая должна была соединить его с чем-то Великим и Единственным, с каким-то Высшим Откровением, сущность которого еще никто не раскрыл. Уверовав в свою особенность, он постоянно находился в поиске и размышлениях.
Еще в детстве от деревенских стариков Санька узнал, что когда-то в их лес упал метеорит. Тогда у него и зародилась мысль отыскать хотя бы осколок и исследовать его.
Однажды, собирая грибы, он наткнулся на некую аномальную зону, возможно, связанную с падением небесной глыбы. Там росли на удивление большие поганки и мухоморы – а вот съедобные грибы были обычных размеров. Еще он обратил внимание на то, что стволы деревьев в этой зоне наклонены в одну сторону, будто их притягивала неизвестная сила. А мох на деревьях располагался как попало, словно север находился сразу со всех сторон. Но в тот день ничего похожего на космического гостя Санька так и не нашел.
Повторно он туда пойти не отважился. Его всезнающий прадед с огромным, как у древних мудрецов, лбом сказал, что странное место в лесу, куда не залетают птицы, не заходят звери, а растения растут не по законам природы, очень опасно. Однажды туда отправились несколько парней, не побоявшихся дурной славы проклятого места, – и после этого их больше никто не видел.
Санька забросил эту идею на задворки памяти, но спустя почти два десятка лет она возродилась – и уже с новой силой. Вооружившись рамкой и компасом, он все-таки решился на вылазку в аномальную зону.
* * *
Высоко над головой постукивал дятел. Из-за дерева вылетел большой черный жук и, лавируя между поваленными сухими ветками, уселся на заброшенный муравейник. Пробираясь верхушками деревьев, вокруг поляны прошелестел ветер. И тот час же в гуще веток старого клена отозвалась неизвестная большая птица, возмущенно захлопав своими мощными крыльями.
«Вот тебе и дедуля Большой Лоб! А говорил: здесь ничего живого!»
Трогая слегка кружившуюся голову, Александр Николаевич сидел на траве и пытался понять: что же произошло? Смешанные воспоминания вырисовывали перед ним следующую картину: он определил-таки, где находится это странное место и направился туда. В том, что он мог ошибиться, не могло быть и речи: все указывало именно на этот глухой уголок в лесу. Он помнил, что у него вдруг закружилась голова, и поневоле пришлось присесть, держась рукой за ветку, висевшую впереди. Озираясь, учитель понял, что дальше ничего вспомнить не может, – вероятно, тогда и отключился.
Неожиданно он очень явно ощутил чье-то присутствие, даже более того: чей-то устремленный на него взор. Приглядевшись получше, учитель обнаружил, что показавшимся силуэтом оказалась раскачивающаяся на ветру сухая поломанная ветка.
«Черт-те что! – чертыхнулся он про себя, и снова осмотрелся. – Словно в голове одна простокваша».
Никого вокруг не было, головокружение мало-помалу проходило, мысли учителя приходили в порядок. И тут до него донесся негромкий девичий смех.
Александр Николаевич с некоторым усилием поднялся на ноги – и увидел неподалеку удивительно красивую девушку в белой накидке, под которой проглядывало обнаженное тело. Она смотрела прямо на него, а потом, опять засмеявшись, спряталась за дерево. И тут же выглянула.
Александр Николаевич от изумления открыл рот, но, совладав с собой, все же сумел спросить:
– Кто ты, красавица?
– Мое имя – Вольная, мил человек, – ответила она, и ее голос ласкал слух.
– Что ты здесь делаешь? И где живешь… красавица?
– Да, я здесь делаю! – вновь засмеялась она. – А живу я в доме своего батюшки.
– И далеко твой дом?
– Могу показати, если тебе хочется. Но не все так быстро, сначала догони меня!
Лесная дева бросилась прочь, и совершенно ошалевший учитель помчался за ней. Она бежала и бежала, и ее веселый смех хрустальным перезвоном разливался по лесу. Александр Николаевич почти догнал красавицу, но в последний момент, когда он уже протянул руку и коснулся пальцами ее плеча, она ускользнула. Запыхавшись, он остановился и, уже почти не соображая, что делает, сбросил с себя одутловатую мастерку с полными всячиной карманами, чтобы легче было продолжать погоню. Вольная поджидала невдалеке, но тут же сорвалась с места, увидев, что он вновь устремился к ней.
На всем бегу споткнувшись о корень, Александр Николаевич упал и проехался голым животом по сухим веткам, усеявшим землю. Перевернулся на спину и, отдуваясь, уставился на сплетающиеся в вышине кроны. Сил на очередной забег у него уже не было. Он понял, что не сможет догнать полунагую лесную девицу, и был этим удручен.
Неожиданно лицо недосягаемой красавицы нависло над ним. Александр Николаевич задержал дыхание – и его губ коснулись мягкие губы девушки. Ее шея пахло медом. Ощущая необычайное блаженство, он не мог даже пошевелиться.
Девушка погладила его по груди и прошептала:
– Тебе больно, милый. Сейчас я излечу тебя.
И она, напевая завораживающую песню, стала водить по ссадинам нежными пальцами. От этих прикосновений боль исчезла, и волна за волной накатывался на учителя невероятный восторг. Волосы девушки касались его кожи. Только теперь он заметил, что в ее русые волосы вплетены листья, цветы и тоненькие веточки. Он отдавался ласкам девицы в эротичном одеянии и чувствовал, что его неудержимо клонит в сон. Глаза его закрылись. Необыкновенная нега, какой он раньше никогда не испытывал, не пропадала и во сне, ставшем дивным продолжением ворвавшейся в реальность сказки…
Проснувшись, Александр Николаевич вскочил с травы и начал вертеть головой по сторонам. Загадочной девушки рядом не было. Скорее всего, она ушла, когда он заснул, околдованный ее близостью и лаской. А, может, это был только сон? Может, все только привиделось?! Но нет же! Учитель готов был поклясться, что наяву встретил лесную деву, догонял ее, а потом – будучи в состоянии неожиданной каталепсии, но с ясным рассудком, – ощущал ее нежные прикосновения! И аромат ее дивных волос до сих пор витал в воздухе, разжигая в нем страсть и порождая горькое чувство утраты. А ее звонкий смех ему не забыть никогда – это он знал точно.
Александр Николаевич приложил ладони ко рту и закричал:
– Вольная!!! Вольная-а!!!
Ему показалось, что от крика зашелестели листья, а в глубине леса еле слышно прозвучало:
– Завтра! Приходи завтра, завтра!
Сердце учителя забилось так часто, будто и не сердце это было, а дикая зверушка, рвущаяся из груди на волю. Он подпрыгнул как мальчишка и крикнул:
– Приду! Обязательно приду-у!!!
Далеко-далеко в лесу раздался смех. И Александр Николаевич был уверен: это она, она, она!
Он зашагал назад и вскоре с удивлением обнаружил, что родная деревня совсем рядом.
«Как же так? – спросил он себя. – Ведь я до зоны километров десять отмахал…»
Ответа на этот вопрос у него не было.
А позже выяснилось, что в лесу он провел двое суток с лишним…
* * *
Может это был и самообман, то очень скоро Александр Николаевич понял, что в присутствии Вольной теперь нуждается постоянно, и что Она – его жизнь, его пища, его Бог. Обман это был или нет, но только какая в том разница, если он впервые в жизни по-настоящему влюбился! И теперь больше всего он думал о том, как бы эту Любовь не потерять.
– Дубина стоеросовая! – выругался он на свою дворовую собаку, убежавшую с привязи – и сразу же забыл о ней.
Его расцарапанное тело с помощью Ее чудодейственных пальцев уже почти зажило и совсем не болело. Живущий в груди зверек теперь плакал и пел одновременно, заставляя хозяина то страдать, поддаваясь необъяснимой грусти, то, воодушевляясь, впадать в такую же необъяснимую негу. Подобная амальгама чувств его тяготила. Изможденный и воспаленный разум учителя противился такой неразберихе, пытаясь доказать, что все это нереально, эфемерно, – но этот флер таинственности и околдовывал Александра Николаевича, заставляя забыть обо всем, что его когда-то интересовало.
Вскоре он увиделся с Ней снова, – всего лишь на день, – но как он был счастлив тогда! И был он счастлив вдвойне, когда Вольная сама назначила ему новую встречу, а затем еще одну, и еще! Теперь он видел Вольную ежедневно – благо, шли летние каникулы, – и был уверен, что все его невзгоды и неудачи уже позади. А еще он так надеялся, что когда-нибудь Она представит своего батюшку, и покажет дом, в котором, по Ее рассказам, вместе с ним проживала. Но, к огорчению учителя, Вольная все время откладывала встречу со своим родителем, внося в голову влюбленного смуту и сомнения.
Между тем, их встречи продолжались. И однажды Александр Николаевич заметил у себя необычные способности, развившиеся рядом с Вольной: теперь он мог общаться с растениями и животными, так как стал понимать их язык! Подобное волшебство он объяснял даром свыше, хотя мистицизм происходящего его несколько и озадачивал. И, в то же время, он признавал, что все это прекрасно, и ему не хотелось разлучаться ни с Ней, ни с лесом, скрывавшим их двоих от посторонних глаз.
Но каждый вечер Она заставляла Александра Николаевича уходить обратно. И эти расставания были для него мучительными. Кое-кто в деревне уже начал подумывать о том, что у школьного учителя не все в порядке с головой – каждое утро он, облачившись в чистое, уходил в лес, и каждый вечер из него возвращался. Однажды за ним попытались проследить, но тут же потеряли из виду, а карауля у леса вечером, очень удивились – учитель оказался позади всех и преспокойно направлялся к своему дому! Поговаривали, что он спутался с нечистой силой. Некоторые утверждали, что он обыкновенный алкоголик, допившийся до чертиков. Многие стали обходить его стороной. Он же как будто не замечал косых взглядов и каждый день встречался с Прекрасной Незнакомкой, ставшей для него Единственным Смыслом Жизни.
* * *
– Мой батюшка вчерась выиграл в карты сорок зайцев, – сказала Вольная. – Хочешь посмотрети?
«Какая Она красивая, – подумал учитель, кивая в ответ. – Какая счастливая!»
Улыбнувшись, Она взяла его за руку и повела в чащу леса. Продвигались они через гущину́ так тихо, что не будь он с Ней знаком, то подумал бы, что это невозможно. Впереди открылась поляна – там резвились зайцы, а у подножия самого большого дуба что-то искал еж. Вольная, оставив учителя, вышла из-под деревьев, и косые окружили Ее и стали играть с Ней. Очень похожую картину Александр Николаевич видел в каком-то старом мультфильме, но сейчас все происходило в действительности.
«Кто Она?» – думал он, и смотрел на Эту Прекрасную Девушку, которая бегала по густой траве вместе с зайцами, и Ее колышущиеся груди и бедра, просматривавшиеся под белой тканью, сводили его с ума.
«Ты сошел с ума, – тут же отвечал он сам себе. – Точно! Ты безумец! Какая разница, кто Она, если тебе хочется Ее постоянно!» И это было не просто возбуждение – это было неописуемое сладострастное мучительное чувство, пронизывавшее всю его плоть. Его переполняла страсть, он неистово хотел Ее.
Не выдержав, Александр Николаевич подбежал к Вольной, и Она впилась поцелуем в его истосковавшиеся губы.
Зайцы разбежались кто куда.
Предаваясь близости с Ней, он был самым счастливым человеком и самым несчастным одновременно. Он будто выжимал из этого чувства последние соки, отдаваясь Ей полностью и беззаветно. Он любил и страдал.
Потом, лежа на поляне, он категорично заявил:
– Я должен познакомиться с твоим отцом! Прямо сейчас!
Она встрепенулась и испуганно ответила:
– Нет-нет, еще рано, милый! Тебе еще нельзя с ним встречатись! Ты еще не готов!
– Я хочу, моя любовь! Я готов уже давно! Пошли, представишь меня своему батюшке!
И как Она ни пыталась его отговорить, в своем решении он был неумолим.
Наконец, Она сдалась:
– Ну что ж. Пусть будет так. Приходи сюда завтра, в семь утра. Ровно в семь! Он будет тебя ждати. Только не опоздай, слышишь? А пока… иди. Мне нужно с батюшкой разговор вести.
* * *
Александр Николаевич шел домой, и колючее беспокойство терзало его сердце.
«Может быть, где-то в нашей Галактике (а, может, – и в другой) есть планета – отражение Земли, и на той планете живет моя копия. Если это так, то что чувствует сейчас мой двойник? А может, наоборот: Земля и есть отражение той планеты, и завтрашний день там уже наступил? Что же тогда происходит со мной вторым? или – с первым?»
Этого Александр Николаевич не знал.
Войдя в калитку, он долго, осматриваясь, стоял во дворе.
«Боже! Как все запущено!»
Двор был таким заброшенным, что ему стало стыдно и горько за себя. Собака давно покинула хозяина, все поросло бурьяном и лопухами, и создавалось впечатление, что здесь уже сто лет никто не живет.
В доме царил такой же беспорядок, будто это было пристанище бродяги. Он водил глазами по комнате, и его сердце сжималось от боли и собственного позора. Пол покрывала стлань грязи и мелкого мусора. Вот взгляд упал на портрет родной матери, Веры Егоровны, – и Александр Николаевич отвел глаза. Опустив голову, он подошел к зеркалу.
«Боже мой, как я изменился!» – подумал он, с отвращением увидев стоявшую на трельяже бутылку портвейна.
Христа ради, нет, он не был заросшим или грязным, но его лицо так сильно состарилось, а темные круги под глазами так многое ему сказали, что от жалости к себе он заплакал – сначала несильно, а потом чуть ли не навзрыд. Александр Николаевич закрыл глаза, стыдясь снова посмотреть на свое отражение. Обжигая кожу, по его щекам текли слезы, капая на давно не мытый пол. В то же время он их не сдерживал, или не хотел, словно тем самым смог бы сорвать какой-то куш. И сорвал: вытерев лицо рукой, учитель, наконец, почувствовал долгожданное облегчение, но… вместе с ним пришло и чувство досады, и он вдруг завыл. Словно предчувствуя беду, Александр Николаевич заметался по комнате, понимая: что-то надо делать! Сразу же захотелось что-то изменить в себе, доказать, что он не такой (хотя какой именно «не такой», он вряд ли объяснил бы), что он достоин таких изменений, и ради них пойдет до конца.
Чтобы с чего-то начать, он стал убирать в доме, напевая себе под нос какую-то песню, и, убирая до ночи, вымыл его от и до. И вот, когда Александр Николаевич осмотрел свое жилище, ему вдруг захотелось жить!, а если бы понадобилось, то ради этого и изменить предначертанное! Сердце заныло, словно в ответ на такое навязчивое желание, оснований для которого он не находил ни сердцем, ни разумом.
– Жи-и-и-и-ить… Умирать не хочу! – прошептал он. – Я… не хочу умирать!
Уживаться с мыслями о смерти он, конечно же, не собирался, и ради этого хотелось измениться еще больше – чтобы можно было вернуть то, чего он был лишен в последнее время. Голова с черными мозгами (разве могут быть там мозги другого цвета, если думаешь о смерти?! – наверняка они черны и беспросветны!) закружилась от нахлынувших эмоций, и он ощутил невероятную энергию, которой требовалось найти применение прямо сейчас. Ах, как ему захотелось вернуться к прошлой жизни, к прежним увлечениям!
И тогда он взобрался на чердак, и из его глаз от переизбытка чувств опять закапали слезы – такие непривычные и такие горячие.
Снова, как и раньше, Александр Николаевич долго смотрел в телескоп, и его сердце от вида знакомых звезд и созвездий сжималось и разжималось, а душу наполняла не то эйфория, не то обыкновенное человеческое счастье.
Жуя найденные на чердаке кусочки сушеных яблок, он спустился вниз и начал перечитывать свои записи, возвращая былые переживания. Обложившись исписанными блокнотами, он хватал то один, то другой, – не замечая, что уже далеко за полночь. Бутылка вина оставалась не начатой. Так, сидя в кресле, он и заснул с потрепанным красным блокнотом в руке. Через некоторое время блокнот выпал из расслабленных пальцев…
* * *
Проснувшись, Александр Николаевич посмотрел на часы. Восемь! Восемь утра! Он проспал!
Учитель мигом оделся, выскочил из дома и припустил к лесу. На нем был черный мятый костюм, коричневые туфли, белая рубашка с голубыми полосками и в тон пиджаку длинный тонкий галстук, неумело повязанный на шее.
В лесу стоял неумолчный шорох, и Александр Николаевич знал: его здесь ждали, а он опоздал. Он бежал мимо деревьев, склоненные ветки которых норовили оцарапать ему лицо. Кусты орешника рвали ему костюм. Толстые, невероятных размеров стрекозы пытались залететь ему в уши. Барсуки и зайцы кидались под ноги, а птицы старались вцепиться в волосы. Дыша глубоко, и держась за бок, учитель бежал и бежал, а со всех сторон раздавался шепот:
«Ты опоздал, ты опоздал!»
И вот перед ним наконец открылась знакомая поляна, где он еще вчера предавался альковным утехам со своей Вольной – поляна сладкой земляники, веселых зайцев и одуряющей любви.
Испуганно озираясь, учитель понял, что теперь на поляне все изменилось, было не так, как раньше, и больше походило на чью-то выдумку, сказку или, скорее всего, на чей-то вздор. По всей поляне клубился зеленоватый туман, доходивший учителю почти до груди, и сквозь него ничего не было видно. Александр Николаевич посмотрел вверх. Челюсть у него отвисла, – там, среди листвы окружавших поляну деревьев покачивались, словно гигантские гроздья винограда, сплетенные из веток и цветов домики. Все это было похоже на необычную картину, созданную чьим то воспаленным воображением (а может быть, и самим лесом!) – смесь ожившего натюрморта с фантасмагоричным пейзажем. Словно огромная статуя, посередине картины возвышался над остальными деревьями могучий дуб с темным дуплом, обнимая ветвями самый большой из гроздьев-домиков. И вдруг в открытой двери показалась Она – Вольная. Встретившись с ним глазами, Девушка скрылась внутри, но дверь не закрыла.
– Ты Ее не любишь, – прошелестело, вздыхая, огромное дерево— статуя на ожившей лесной картине, – лжец!
– Нет, я люблю Ее, и теперь Ей от меня не спрятаться, – едва слышно прошептал учитель, – даже так высоко!
Дуб зашумел листвой, качнул тяжелыми ветками и затих; из тумана под ним показался Старик, сидящий на сплетенном из веток и корней дуба троне и покачивающий на голой ноге с длинной и худой стопой какой-то круглый комок шерсти с горящими глазами.
«Отец», – подумал учитель, удивленно рассматривая Старика.
Босой, облаченный в одеяние из веток и листьев – это, конечно же, был Он, Отец Вольной, и Он не спускал глаз с учителя. Словно приросшие к голове, из густых зеленовато-седых волос Старика торчали две ветки, на которых сидели птички. Старик выглядел очень сердитым, и Александр Николаевич невольно ощутил присутствие страха. (Как часто в последнее время это чувство приходило к нему, заходя в дом без стука, словно кум, сват или внезапное несчастье!)
Солнце зашло за тучи, и на поляне воцарились сумерки. И это в половине девятого утра!
– Ты опоздал, – проскрипел Старик, взмахнув рукой. Туман на поляне тут же рассеялся, но сумрак не исчез. – Но ты не смел, ты глуп.
– И-извините… Я не… не хотел… – заикаясь и оглядываясь, попытался оправдаться Александр Николаевич.
Однако его прервал деревянный голос Старика:
– Ты недостоин моей дочери, тщедушный человечишка!
– Я… я… достоин… я люблю… Без нее мне не жить!
Старик насмешливо вскинул брови:
– Хочешь доказать обратное? Не жить, говоришь?! – Он будто призадумался, а затем проговорил: – Тогда приведи Ее. Сейчас. И на все про все у тебя целая минута. Одна минута. Ровно столько, сколько на тебя поставили ставок!
Учитель стоял, не двигаясь.
Старик же засмеялся – вернее, заскрипел:
– Только в моей игре не бывает поблажек – даже если проигрывает родная дщерь.
Привстав с трона, Отец Вольной указал длинным пальцем на дом, в котором скрылась его дочь, и прокричал:
– Ты должен Ее привести!
Старик снова сел. Сверкнув глазами, Он погладил взъерошенного зверька, снова забравшегося Ему на ногу. В маленьких юрких лапках зверек держал песочные часы.
Учитель спуртом рванул вперед.
Пробежав десяток метров за каких-то пару секунд, Александр Николаевич попытался обхватить руками могучее дерево. Но ствол был слишком велик. До крови обдирая ладони о жесткую кору, он все-таки сумел добраться до первой ветки; встав на нее и пытаясь отдышаться, учитель прижал к шершавой коре вспотевший лоб. Его руки тряслись, как минимум на двух пальцах не было ногтей.
Подул жалящий ветер, чуть не скинув древолаза с трехметровой высоты. Где-то внизу засмеялся Старик, – черт, он был этому рад!
Изловчившись, Александр Николаевич вновь прижался к стволу и стал отыскивать глазами дальнейший путь – отступать он не собирался!
Ветер все усиливался, шумела листва, качались ветки (казалось, что изгибается сам ствол!), но каким-то чудом учитель не падал, цепляясь за дерево чуть ли не зубами, – словно это был и не человек, а огромных размеров клещ. И он понимал, что еще немного – и его просто снесет с этого проклятого дерева. Все пространство над поляной заполняли мечущиеся листья, ищущие выход в этой мистической лесной центрифуге.
Александр Николаевич отыскал глазами заветный дом. До него оставалось полпути. Когда в дверях показалась Вольная, резкий порыв ветра оторвал человека от недружелюбного ствола. Учителю пришлось ухватиться рукой за ветку над головой. На него посыпался хворост. Острый сучок расцарапал до мяса щеку.
Когда в руку учителя вонзилось что-то острое, тот вскричал, но ветку не отпустил.
«Главное: удержаться. Удержаться!» – заполнила голову одинокая мысль.
Схватив болтающуюся на груди веревку, он привязал ее к ветке над головой. Тут же в лицо ему ударил новый воздушный поток – и учитель сорвался вниз. Веревка натянулась под тяжестью восьмидесятикилограммового тела. Последнее, что учитель увидел, были глаза Вольной. Она смотрела на него сквозь слезы, и он понял: он опоздал…
