Читать книгу: «Город мертвого бога», страница 3

Натан изо всех сил сдерживал Зуд, чтобы больше не просочилась ни одна капля.

– Тебе-то что за дело? – спросил он. – Ты еще до завтрашнего утра поступишь на службу к Господину.

– Это вряд ли. Последнюю пару раз он мне отказывал. И тебя тоже не возьмет. На улицах поговаривают, что он не любит конкуренции. Так что тебе придется-таки присоединиться к моей шайке: в нашем городе больше нечем заняться. Да и в любом случае всегда стоит немного расширить горизонты. Ты ведь никогда не бывал за пределами трущоб, верно? Могу тебя уверить, в мире есть и еще кое-что помимо дождя и мертвожизни.

Гэм откинулся на стенку клети, облизнул зубы и поднял брови. Он сложил руки на груди и вытянул ноги так, что сидевший напротив мальчик получил пинок в голень.

С глубоким вздохом Натан отвернулся от него.

Жирный парень заерзал, протискиваясь между двумя мальчиками по бокам от него, и наконец выбрался в проход посередине клети. Жирными пальцами он пригладил назад свои сальные волосы и кивнул двум другим мальчишкам, худым и костлявым. Они наклонились к нему. Он что-то им прошептал. Они сжали кулаки и, словно свора собак, двинулись к Натану.

– Привет, – сказал ему жирдяй.

Натан взглянул на Гэма, но тот делал вид, будто спит, надвинув кепку с козырьком себе на лицо. Натан опустил взгляд к ногам. Только не Зуд. Только не Чесать.

Жирдяй встал перед ним, окаймленный с обеих сторон тощими приятелями.

– Я Кукушка, – сообщил он. – А это мои братья, Верняк и Облом.

Он улыбнулся, поцыкал зубами, потом улыбнулся еще раз.

– Ну, не то чтобы братья, – уточнил он, – но мы все живем в одном гнезде, так что можно особо не заботиться о манерах.

– Его нашли в куче нестираного белья, – сообщил Верняк.

– Заткнись!

– …обляпанного птичьим дерьмом.

– Заткнись, я сказал! Не обращай внимания на этих двоих… В общем, откуда бы мы ни взялись, нашему папаше мы до смерти надоели, так что, если Господин нас не примет, он засунет нас в мешок и утопит, бросив с пристани, словно котят.

– Верняк?

– Облом!

– Так он и сделает. Поэтому мы хотим заключить с тобой джентльменское соглашение…

– Этот парень небось и не знает, что это такое.

– Хорошо, пусть будет уговор. Уговор вот какой: если ты покажешь нам, как делать такие искры, мы не вышибем тебе зубы. Больше того, мы не сломаем тебе хребет.

– Он может!

– Он любит все ломать.

– Вот именно. Я не собираюсь пойти ко дну с мокрой холстиной во рту, наевшись напоследок угольной пыли, только потому, что какой-то жабеныш знает волшебство и не хочет делиться. Мы все хотим жить, верно?

– Верняк!

– Точно!

Натан поднял взгляд от своих ботинок и посмотрел на троих ребят.

– Вряд ли это то, чего вы действительно хотите – чтобы это было внутри вас… Это не какой-то трюк. Это не игра.

Он встал. Секунду назад это был просто маленький мальчик, почти ничего не значащий в мире, и вдруг он будто озарился чем-то изнутри: его глаза вспыхнули, волосы встали дыбом, словно спокойный влажный воздух вдруг налетел ураганом.

– Вы хотите Искру? – проговорил он, дрожа. Зуд клокотал внутри него, требуя, чтобы его Почесали.

Гэм приподнял козырек кепки.

– Вы не сможете ее взять. Она принадлежит ему. Досталась по наследству, и теперь, по причине достижения им тринадцатилетнего возраста, у него пора расцвета. Верно я говорю, Натти? Нынче он вступает в свои права.

– Берите, – прошептал Натан.

Одно прикосновение – и он Почешет. Лишь одно прикосновение…

– Натти…

– Ну, берите.

Кукушка придвинулся ближе… протянул руку…

– Берите!

– Эй, сзади, что там опять за галдеж?! Ну ладно, я вас предупреждал.

Повозка остановилась. Поставщик слез с козел и пошел назад. Зуд исчез, так и не дождавшись, чтобы его Почесали. Поставщик развязал веревку на дверце, сунул руку в клеть и зашарил внутри. Вот он ухватил чью-то лодыжку, первую попавшуюся, потащил на себя… Наверное, это должен был быть Натан или Кукушка, но его жертвой оказался какой-то неизвестный светловолосый парень. От рывка он вылетел на мостовую, хватая ртом воздух, и приложился коленями и черепом о деревянную клеть.

– Ах ты заплесневелая шкура! Ничего, сейчас мы тебя выдубим.

Поставщик обрушил свой кнут на неповинного паренька, хлеща его по щекам, по плечам; между купеческими мансардами защелкали звонкие хлопки. Три красных рубца мгновенно вспухли, проступив через въевшуюся грязь, тугие и яростно-багровые. Парень забился на земле, словно свежеоскопленная выдра. Поставщик перехватил кнут поудобнее и добавил три новых полосы поперек уже нанесенных, крестя ударами заливающегося слезами парнишку.

– Тихо значит тихо! Хотите, чтобы у моих лошадок уши заболели от вашей болтовни? Думаете, им нравится слушать, что вы тут несете? А, пс-сы? – Кнут хлестал снова и снова, по удару на каждый выдох. – Им… не… интересно… слушать… ваше… гавканье!

Парень упал на колени, и Поставщик шагнул к нему, чтобы довершить урок. Однако что-то внутри него – о нет, не сострадание и не стыд, а всего лишь сердечный приступ – заставило его схватиться за грудь. Он зашатался, переступая вперед и назад по кругу, словно ему вдруг вздумалось повальсировать. В конце концов он все же выровнял дыхание.

– Ну нет, Поставщик, старина… Твое время еще не пришло… – Он несколько раз врезал кулаком по собственным ребрам, задавая ритм сердцебиению. – Этой старой помпе еще качать и качать!

Убедившись, что порядок восстановлен, он ухватил парня за руку, поднял с земли и швырнул обратно в клеть. Тот рухнул рядом с Натаном, лицом на доски пола, неподвижно уставившись перед собой широко раскрытыми глазами.

– С ним же все в порядке, верняк? – спросил Верняк.

– Облом, – отозвался Облом.

Натан помог пареньку усесться на место, и повозка двинулась дальше.

V

В нескольких ярдах за поставщицкими воротами лошади заартачились. Они вскидывали головы и грызли удила, в воздухе чувствовался едкий запах их пота. От ударов копыт раздавался звон, словно от колокольчика Поставщика, высокий и чистый. Они были на Стеклянной дороге.

Дорога, казалось, вырастала из булыжников мостовой, постепенно проявляясь из их серо-зеленых, в пятнах лишайника, боков; на протяжении нескольких футов она выравнивалась, становилась темнее, превращаясь в единую гладкую монолитную поверхность, словно где-то имелась литейная печь, способная расплавить вещество земли, придав ему зеркальный глянец. Черная тропа, подобная невероятно огромному куску черного янтаря, изгибалась идеальной плоской спиралью и уходила вбок и вверх над трущобами, огибая занятую городом гору и исчезая из виду, затем вновь появлялась с противоположной стороны, пересекала Торговый конец и опять пропадала; петля за петлей, она уходила все выше – над Плезансом и парком на склоне горы, вплоть до ворот Особняка на самой вершине.

Мальчишки заерзали на своих сиденьях. Перед ними была работа Господина, звучавшая холодным звоном его магии.

Поставщик слез с козел, засунул свою трубку в карман пальто и прошел вперед, уже на ходу принимаясь оглаживать коренную лошадь. Он успокаивал и улещал ее, шептал ей ласковые слова и осыпал ее шею легкими поцелуями. Из-за пазухи он достал валяные пинетки, которыми принялся обтирать передние ноги лошади. Любой намек на Живую Грязь он удалял носовым платком, равно как и присосавшихся пиявок мертвожизни. Мало-помалу он дошел донизу и натянул пинетку поверх окованного железом копыта, затем повторил то же самое с другой ногой, неторопливо и ласково, пока обе лошади не оказались избавлены от неприятного, неестественного для них чувства ходьбы по стеклу. Лишь после этого они согласились двинуться дальше.

– А вы там на что уставились, а? Приберегите свои гляделки для тех, кому они по нраву, коли такие найдутся!

Если по булыжной мостовой повозка грохотала, кренясь из стороны в сторону, то Стеклянная дорога была настолько гладкой, что город плавно скользил перед Натаном, словно специально предназначенный для его взгляда, как будто дорога была выстроена лишь для того, чтобы обеспечить им обзор, продемонстрировать мастерство Господина. Надо сказать, что двигались они довольно быстро: на дорожное полотно была наложена эманация, ускорявшая движение путников вопреки уклону, во имя интересов Господина.

Некоторые части города были Натану знакомы (разумеется, хаотическая россыпь трущоб, трубы Фактории, выдавливавшие струи дыма из горнов внутри, плоские серые пространства и складские помещения Пакгаузов), но было здесь и множество таких вещей, каких он никогда прежде не видел. По мере того как его дом оставался все дальше, а петли Стеклянной дороги вздымались все выше, перед ними представал квадрат изменчивой зелени, вытекавшей из склона горы, словно фабричный дым, которому так и не удалось рассеяться. Зелень была окаймлена высокой железной оградой, но колыхалась на ветру. В гуще мелькали древесные сучья, какие-то крылатые существа, что-то наподобие крыс с горделиво поднятыми меховыми хвостами. Еще глубже внизу виднелись залитые светом прогалины и голубая поверхность воды. Натан повернулся, разглядывая вид, но вскоре тот оказался закрыт бесконечным поворотом Стеклянной дороги и тут же затерялся в сумятице его памяти. Затем показались купеческие дома с цветными стеклами в окнах и острыми черепичными крышами. Между домами были улицы, освещенные желтыми фонарями, по которым ходили люди в перчатках, муфтах и кожаных колпаках.

Еще выше виднелась бронзовая филигранная арка, под которую уходила мощеная дорога. Эта дорога затем разделялась на множество других дорожек, которые также разделялись, разбегаясь и вновь соединяясь на пересечениях. В промежутках между дорожками стояли клетки, открытые к небу, но огороженные высокими стенами с окошками, за которыми были собраны странные звери, громадные, расквартированные попарно или семьями одного типа. Эти животные смирно бродили по отведенному им пространству, медленно и осторожно, сперва в одну сторону, потом в другую; они спокойно разглядывали купцов, которые в свою очередь разглядывали их.

Затем впереди показался Плезанс, где дома были настолько высоки, что крыш, казалось, можно было коснуться рукой – огромные узорчатые флюгеры, громоотводы, горгульи на верхушках водосточных труб…

И вот в конце Стеклянной дороги возник Особняк – огромный черный клин в россыпи сияющих окон, со всех сторон окруженный колоннадами, с торчащими то здесь, то там башенками, о назначении которых толковали и строили догадки на всех городских углах. По мере того как повозка приближалась к зданию, каждый начинал чувствовать его гнетущую, нависающую тяжесть. Особняк был чернее всего, что его окружало; он был настолько черен, что его было превосходно видно даже сквозь застланный облаками сумрак.

Оказавшись вблизи здания, мальчишки, все до единого, притихли. То, что недавно было всего лишь идеей, теперь превратилось в холодный факт, достаточно близкий, чтобы оценить его масштаб; настолько близкий, что его было невозможно игнорировать. Многим из них доводилось говорить – в условиях привычного отчаяния трущоб с напускной храбростью людей, знакомых с крайней нищетой, – что ничто не может быть хуже, чем шарить в Живой Грязи в поисках уклеек, или того, чтобы чернить себе глаза ради купцов, или сражаться с палтусами, заползшими в жилище из-под расшатавшейся доски. Но теперь? А вдруг могли быть вещи и похуже? Уже сейчас чужеродная чернота этого места казалась хуже всего, что они знали.

Натан не мог оторвать глаз от Особняка. На самом верху в стенах были вырезаны квадраты и щели, похожие на бойницы, и между каждой парой углублений располагались флагштоки с черными полотнищами, струившимися по ветру к востоку. Башня вовсе не походила на утес – ее поверхность была украшена резьбой, а то, что он всегда считал просто неровностями, оказалось нишами, в которых размещались статуи. Стройные, удлиненные фигуры; пожалуй, даже изможденные. Их было не меньше сотни, они были одеты в настоящую ткань, с венцами на головах и шейными кольцами, отблескивавшими на свету. Все они указывали вниз, но куда, было невозможно догадаться.

Когда повозка преодолела последний подъем, перед ними открылась величественная лестница шириной с Цирк, которая полого поднималась к волне дверей. Их было двадцать: посередине – огромные, высотой с дом, по краям – все меньше и меньше, вплоть до последних дверей с каждой стороны, рассчитанных, казалось, на гнома или собаку.

Поставщик осадил лошадей у подножия лестницы. Тут же из ниоткуда, словно бы из-под земли, вырос человек в ливрее, как будто возникший сразу в полной выкладке, вкупе с манжетами, воротничками и цилиндром.

– Пятнадцать, – буркнул Поставщик, не глядя на него.

Тем не менее тот подошел к задку повозки, чтобы пересчитать мальчиков. Он наклонился в проем двери, и те, кто сидел рядом, ахнули: его лицо было широкоскулым и плоским, и там, где должны были находиться глаза, не было ничего, кроме кожи; даже брови не нарушали гладкую поверхность.

Гэм подтолкнул сидевшего рядом мальчика:

– Обязательно найдется кто-то, с кем судьба обошлась еще хуже, чем с тобой; мой папаша всегда это говорил. И, похоже, он был прав.

Безглазый принялся считать, вытягивая длинные пальцы с необычными суставами, каждый из которых заворачивался назад. Подергиваясь, он вращал костяшку за костяшкой, словно счетовод, подсчитывающий выручку за день.

– Пятнадцать, – повторил Поставщик.

– Тринадцать, – возразил безглазый (впрочем, он не открывал рта, чтобы говорить: звук доносился из щелей в его гортани, раскрывавшихся для этой цели). – Один сломан, еще одному было отказано прежде.

– Я так и знал! – прорычал Поставщик и двинулся к Гэму.

– Вовсе не нужно так волноваться! Я сам уйду. Натти, теперь ты сам за себя, по-всамделишному. Когда возвратишься, мое предложение будет в силе.

– А как же мое вознаграждение, а, маленький воришка?

– Сперва заработай его, дедуля!

Гэм вывернулся из рук Поставщика, метнулся из клети и побежал, а затем заскользил, согнув ноги в коленях, на вытертых до блеска подошвах своих башмаков вниз под уклон Стеклянной дороги.

Безглазый щелкнул пальцами, призывая Поставщика к порядку. Тот машинально протянул руку, и безглазый отсчитал ему по плоской серебряной монете за каждого из мальчиков, поглаживающими движениями отправляя их одну за другой в ямку посреди мозолистой ладони Поставщика, откуда тот одну за другой выхватывал их, освобождая место для следующей.

– Отведи их к заднему входу, а затем уходи.

– С радостью, – хрипло проворчал Поставщик.

VI

Оказавшись с задней стороны, они быстро позабыли черное великолепие выложенного широкими плитами фасада. Под чумазыми от сажи люками были навалены кучи шлака, торчащие из стены разномастные трубы изрыгали клубы дыма и пара. Повсюду кричали и суетились рабочие. Поставщик отрывисто рявкал, перекрикивая скрежет механизмов где-то в глубине, настолько громкий, что от него сотрясалась земля, а грязь шевелилась, будто в ней кишели муравьи. Хватая мальчиков по двое, Поставщик принялся вытаскивать их из клети и отшвыривать поодаль, словно они были грязью, пачкавшей его хорошую солому.

Пришел безглазый и соединил вместе руки мальчиков: видимо, цепочку было проще вести, чем толпу идущих по отдельности детей. Светловолосый мальчик остался лежать там, где его оставили, и Поставщик, не обращая на него ровным счетом никакого внимания, захлопнул дверцу, едва не прищемив руку Кукушки, которую тот протянул, чтобы дотронуться до лежащего.

Когда они выстроились в линейку, безглазый взял за руку переднего мальчика и повел всю вереницу через двор к щели в земле, в глубину которой ныряла лестница. У верхней ступеньки передний мальчик заколебался, но безглазый, не останавливаясь, потащил всю их цепочку дальше, вниз, в темноту.

Грохот здесь стоял еще более неимоверный: металлические зубья скрежетали друг о дружку, огромные молоты лупили вовсю, раскаленные докрасна поршни с лязгом ходили в исходящих паром двигателях, так что кости мальчиков сотрясались от вибрации. Стеклянные чаны, наполненные Живой Грязью, опорожнялись через систему труб, уходивших во все стороны; изнутри к стеклу прижимались лица палтусов с абсолютно бессмысленным выражением.

Безглазый вел их узкими проходами промеж гигантских механизмов; масляная гарь попадала внутрь не только через ноздри, но – невероятно – даже через глаза и губы; к ней примешивался едкий сернистый и земляной запах Грязи. Каждый мальчик цеплялся за руки идущих спереди и сзади, а шедший последним вцепился в руку впереди идущего обеими руками. Назначение машин оставалось неясным, по крайней мере для Натана, но было очевидно, что оно у них есть и механизмы следуют ему с неиссякающей, неутомимой энергией, яростно и без какой-либо оглядки на столь ничтожные создания, какими чувствовали себя здесь эти мальчики.

Здесь преобразовывали Грязь. Но во что?

Натан держал за руку Кукушку, и толстяк время от времени оглядывался. Если он искал поддержки, Натан ничем не мог ему помочь – хотя это место выглядело настолько зловещим, что он с радостью ободрил бы мальчика, если бы мог. Их предыдущие разногласия потеряли всякую важность. Предстоит ли им стать частью этих механизмов? Может быть, их будут запускать внутрь, чтобы высвобождать заевшие детали, как мальчишек при ткацких станках в Торговом конце? Или прочищать засорившиеся трубы?

Было трудно сказать, какую информацию безглазый человек мог черпать из окружающего мира, но он двигался вперед, не останавливаясь ни на мгновение. Когда проход раздваивался или пересекался другим, безглазый без колебания выбирал нужный. Они то взбирались вверх по трапам, то снова спускались, и хотя Натан был исполнен решимости запомнить маршрут, их перемещения оказались настолько запутанными, что уже через несколько минут он перестал ориентироваться. Так они шли около часа. Ни разу за это время шум не стал хоть чуточку менее оглушительным; ни одна машина не прекратила свою работу, а Живая Грязь – свое перемещение по трубам.

Наконец они оказались в пространстве, относительно свободном от механизмов. Посередине свисала цепь со шкивом, к которому была прикреплена бадья такого размера, что в нее могли поместиться двое или трое мальчиков. Здесь безглазый человек остановился и загрузил в бадью Натана, Кукушку и того, с бритой головой. Шкив тотчас же дернулся вверх, и они взмыли в воздух. Натан и бритоголовый мальчик оказались лицом к лицу, их носы почти соприкасались. Натан поглядел вверх: цепь исчезала в темноте то ли в пятидесяти, то ли в ста футах над их головами; казалось, что она уходит в бесконечность. Однако через какое-то время там возник крошечный светлый квадратик, словно распахнутая дверь гостиницы в конце долгого пути по темноте. Здесь, наверху, было не так шумно, и Натан попытался было сказать: «Смотри, вон там!» – но собственный голос донесся до него едва слышно, словно сквозь толщу воды.

Прокашлявшись, словно проблема была в этом, он сделал новую попытку, но в этот момент бадья наскочила на выбившееся звено в цепи, вся конструкция вздрогнула и накренилась. Внизу виднелись поднятые к ним лица других мальчиков, крошечные, словно последние зернышки риса, оставшиеся на дне глиняной плошки. Кукушка ухватился за Натана, оба ухватились за цепь, но третий мальчик вытянул руки наружу, словно пытался таким образом восстановить равновесие. Вместо этого он начал выскальзывать, перевесившись через борт бадьи, отчего она накренилась еще больше.

– Брось его! – закричал Кукушка, но Натан, не слушая, выбросил руку и ухватил мальчика за запястье, отчего бадья едва не перевернулась, так что им с Кукушкой пришлось отчаянно замолотить ногами, чтобы снова подтащить днище под себя. Почувствовав, что мальчик выскальзывает, Натан намотал виток цепи вокруг запястья, обхватил мальчика ногой за талию и вцепился в его шорты. Медленно-медленно он втащил выпавшего обратно в бадью и прижал к груди.

Только здесь Натан понял, что это вовсе не мальчик. Под грязью и страхом он увидел девочку с большим ртом и большими карими глазами. Ухватив Натана за ворот, она стиснула его обеими руками, вцепившись так, словно никогда не собиралась отпускать.

VII

Бадья довезла их до верха; моргая, они оказались на свету. Прежде чем они смогли сфокусировать взгляд, всех троих выволокли на холодную белую плитку, а бадья продолжила движение, перевалив через зубчатый ворот и без малейшей паузы принявшись спускаться обратно. Весь потолок был белым – один сплошной массив белого света. Детей выстроили в линейку на белом полу.

– Где горячая вода? – крикнула какая-то женщина.

– Ждет, пока ты ее нальешь, дурища, – отозвалась другая.

Третья подошла к ним, держа в руках портновские ножницы, которыми щелкала в воздухе перед собой на манер краба.

– Их раздеть или постричь? – спросила она, вклинившись в диалог.

– И то и другое. И ради Него, поторопись: там еще несколько на подходе.

Женщина подтолкнула Кукушку, отделяя его от остальных, и просунула ножницы между его пухлым животом и поясом брюк.

– Эй! – вскрикнул Кукушка. – Поосторожнее!

Остановившись, женщина поглядела на него. Она была одета в синюю клетчатую робу, ее волосы были убраны под косынку и стянуты так туго, что рот не закрывался до конца. Зубы у нее были темными, словно лакированное дерево. Она щелкнула ножницами, и штаны Кукушки свалились на пол. Женщина окинула его оценивающим, уничижительным взглядом.

– У тебя слишком много там, где не надо, и совсем ничего там, где стоило бы хоть что-то иметь. Если я случайно что-нибудь и отстригу, для всех будет только лучше. Руки вверх!

Кукушка поднял руки, и ножницы прошлись снизу доверху, так что и остальная его одежда сползла на пол. Когда он оказался совсем голым, женщина сунула ножницы в карман фартука и достала бритву. С ее помощью она лишила Кукушку волос на голове. Тот терпел унижение, как только мог.

– Бери швабру и сметай всю эту погань, кишащую Грязью, в дыру. Не беспокойся, Господин снабдит тебя новой экипировкой, независимо от того, возьмет он тебя или нет. – Она пихнула его назад, к лежавшей на полу швабре. – Следующий! Эй, ты!

Девочка крепче прижалась к Натану, дыша так, словно пробежала целую милю.

– Давай-давай. Думаешь, у меня есть время на твое скромничанье? Если бы ты имел представление о том, как выглядишь со стороны, то сам был бы рад, что есть кому привести тебя в порядок.

Натан взял руку девочки и отцепил от своего ворота.

– Она что, какая-то извращенка, да? – прошипела девочка. – Если она попробует что-нибудь выкинуть, я врежу ей ногой по дырке.

– Не знаю, – отозвался Натан. – Все будет в порядке.

– Вы только поглядите на эту сладкую парочку! – умилилась женщина. – Чирикают, что твои воробушки. Ну-ка быстро сюда!

Расправив плечи, девочка подошла. Когда ее начали раздевать, Натан отвернулся – он сам не знал почему.

– Ха! Да у тебя здесь еще меньше, чем у того!

– Засунь это в свою щель!

– Что тут засовывать? Ну-ка, повернись.

Когда с девочкой было покончено и с Натаном тоже, одна из других женщин по очереди окатила их горячей водой.

– Берите щетки и отскребайтесь как следует. Когда будете блестеть, как новенькие, и на вас не останется никакой мертвожизни, можете одеваться. – Женщина указала на скамью возле стены позади них, над которой на крючках висели в ряд белые балахоны, похожие на безголовые призраки.

Прежде чем она успела что-либо добавить, из дыры поднялась бадья с тремя новыми мальчиками, и женщина ринулась туда, чтобы приняться за них.

Если прежде дети были похожи на пугала, покрытые коркой грязи и пропитанные сыростью, то теперь они выглядели как фарфоровые куклы, только что вынутые из печи, прежде чем тем на головы успели наклеить волосы. Они стояли в одну линию, в белых балахонах, распластав босые ступни по плиткам пола. Женщины расхаживали вдоль шеренги взад и вперед, смахивая пару оставшихся волосков у одного, подстригая ногти другому.

– Беллоуз готов их принять? – спросила одна.

– Готовы ли они, чтобы Беллоуз их принял, – вот вопрос, – отозвалась другая.

– Пойду гляну еще разок.

Вернувшись, она вновь прошлась вдоль шеренги; в одном месте, облизнув большой палец, оттерла оставшееся пятнышко, в другом ногтями сняла невидимую пылинку.

– Придется оставить так, как есть, но я сомневаюсь, что Беллоуз будет улыбаться, завидев вас. – Она дошла до конца шеренги и остановилась перед девочкой. – А ты, сестренка, можешь вообще забыть об этой затее. Он чует женские «выделения» на расстоянии в сотню ярдов, а Господин вообще не переносит нашего духу. Беллоуз говорит, что это нарушает Его равновесие и вносит сумятицу в Его работу.

– Я ему внесу сумятицу по самое не балуйся! Я ему…

Женщина поспешно шикнула на нее.

– Не мели языком, дитятко. Я тебя не выдам, нам стоит приглядывать друг за другом, но Беллоуза ты все равно не обманешь. Он чует, даже если в мальчишке есть что-то девчачье, а уж тебя вынюхает моментально. И вот что я еще скажу: с ним шутки плохи, и вообще здесь шутить не стоит. Даже мне, и уж наверняка не тебе. Там, наверху, есть только одна девочка – дочка Госпожи…

– Ну, это всего лишь слухи! Ты всему готова поверить, – воскликнула другая прачка.

– Я верю тому, что знаю. Ее привез сюда брат Беллоуза, и теперь Господин держит ее под замком, на карантине.

Вторая женщина скорчила гримасу и закатила глаза.

– Ты мне не веришь? А ведь я из Маларкои, так что кое-что знаю. Именно поэтому Госпожа посылает к нам огненных птиц: надеется вернуть свою Дашини обратно.

Внезапно говорившая бросила взгляд на потолок – туда, где, должно быть, обретался Господин. Она подергала себя за губу, очевидно беспокоясь о том, что сболтнула лишнего. Убедившись, что неведомая сила все еще не умыкнула ее, чтобы призвать к ответу за изменнические речи, она вновь повернулась к детям:

– Как бы там ни было, будьте вежливы, иначе вам же будет хуже. Время настало, сейчас я вас отведу. Ведите себя прилично! Никаких слез и нытья. И если Беллоуз вас не пропустит, не пытайтесь его упрашивать: этим вы ничего не добьетесь, разве что вас выпорют кнутом. Держите рот на замке, и вскорости с вами будет решено – либо так, либо иначе. Наверное, стоит упомянуть, что в последнее время Господин принимал немногих, и из тех уже кое-кого уволили, так что, думаю, есть неплохой шанс, что кого-нибудь из вас Он возьмет. Уж не знаю, как по-вашему, хорошо это или плохо; я бы сказала, вопрос в том, насколько вам нужны деньги. Ну а теперь ступайте за мной, тихо и смирно!

Она провела их через дверь в коридор, обшитый деревянными панелями, в котором кипело разнообразное движение: люди с подносами, люди с тележками, люди, выбегающие из одних дверей и вбегающие в другие; все они были одеты одинаково, в узкие черные сюртуки с длинными фалдами и доверху застегнутыми высокими воротниками. Натан с облегчением увидел, что у них, по крайней мере, имелись глаза и не было жабр, а когда они заговаривали, то делали это ртами.

– Поберегись! – выкликал один.

– Сзади! – вторил другой.

Во всем этом не было ничего странного, за исключением скорости, с которой они все передвигались, и написанной на их лицах целеустремленности.

Выстроив детей вдоль стены, женщина сказала им:

– Ну, а теперь мне лучше уйти. Мы слишком близко к комнатам Господина; женщинам нельзя здесь подолгу находиться, а я не из тех, кто напрашивается на порку. Помните о том, что я вам говорила, и удачи вам во всем, на что бы вы там ни надеялись!

С этими словами она вернулась в помещение, где их приводили в порядок, а мальчики остались среди нескончаемого потока людей, занятых своими неотложными делами.

Девочка стояла через несколько человек от Натана, наклонив голову и стиснув зубы. Натану хотелось подойти к ней, но каждый раз, когда он пытался двинуться с места, кто-нибудь проносился перед самым его носом или мимо грохотала тележка. Возле него заливался слезами плакса. Кукушка, стоявший с другой стороны, схватил Натана за руку:

– Это он? Беллоуз?

По коридору в их направлении двигалась фигура – было бы неверно назвать ее человеком – с руками и ногами тонкими, как березовые ветки. Он сильно горбился и двигался так, словно его колени гнулись назад, а не вперед. Его одежда была сплошь черной, с золотым шитьем. На нем был высокий цилиндр, опиравшийся спереди на переносицу огромнейшего носа, который был длиной в человеческую ладонь и торчал перпендикулярно лицу. Нос этот напоминал лопасть весла или руль, и именно он появлялся всюду первым. Если у этого существа и были глаза, их не было видно из-под цилиндра; если у него имелись жабры или рот, они прятались за высоким накрахмаленным воротником. Кишевшие в коридоре люди при виде него расступались, не подходя ближе чем на фут с каждой стороны. Никто не смотрел на него прямо, при его приближении все отводили глаза.

В десяти шагах от детей фигура остановилась, и одна рука с растопыренными пальцами немедленно взмыла в воздух.

– Ага! – произнес он. – Нос Беллоуза чует запах женского ребенка. Быть девочкой – само по себе вовсе не преступление, определенно нет! Без женских детей мир оказался бы в весьма опасном положении, ведь это поставило бы под угрозу в дальнейшем единственный источник мужских детей. Однако разве Госпожа, наш враг, не принадлежит к женскому роду, одним этим фактом навлекая дурную репутацию на весь свой пол? Впрочем, тебе вовсе не следует презирать себя: о тебе будут судить исходя из твоих действий, а не случайности твоего рождения. Но на данный момент для целей Господина ты представляешь собой меньше, чем ничто! Твоя близость причинит Ему раздражение. Он не снисходит до вынюхивания (на это у него есть Беллоуз!), однако женская вонь обладает такой едкостью, что от нее вибрирует даже воздух! И, опять же, пусть это тебя не беспокоит, ибо многие дурнопахнущие вещества имеют свое применение – некоторые сыры, нашатырь… Это просто факт. Поэтому до поры до времени тебе следует закрыться вместе с особами твоего пола, чтобы причинять наименьшее неудобство тем, кто тебя окружает.

Беллоуз двинулся вперед, одновременно указав пальцем на девочку. В тот же момент один из людей ухватил ее и потащил прочь. Она принялась брыкаться, брызжа слюной и сверкая глазами на шеренгу:

– Убери лапы, ты, извращенец!

Натан автоматически бросился на помощь, но откуда ни возьмись появился еще один служитель и удержал его. Натан ощутил Зуд, позволил ему пробежать по плечам, вниз по рукам до кончиков пальцев, готовый Почесать, – но здесь было слишком душно, и чувство заглохло. Вместо этого он ударил кулаками, однако удар получился несильным.

– Восхитительно! – воскликнул Беллоуз, который наблюдал за происходящим с выражением восторженного изумления. – Подумать только, мужской ребенок, вопреки всему, ощущает чувство утраты по отношению к подобному существу! Это благородно. И к тому же практично! Ибо если бы не это чувство, разве детородное соитие, весьма вероятное впоследствии, не оказалось бы невыносимым?