Читать книгу: «Жених и невеста. Отвергнутый дар», страница 10

– Родион! – Нина Николаевна слегка повысила голос, – мальчик-то тут при чем? Саша, пей сок. А чего это Юля помчалась сразу?

Она знала, что муж давно уже возмущен кое-какими делами, втихомолку проворачивающимися коллегами на заводе. Не желая при этом «стучать», он иногда отводил душу при встречах с Сашей. Она как-то ехидно сказала ему, дескать, хочешь, чтобы парень задействовал маму – выдай за него Юльку. Будем семьей, вечерком пообщаетесь на ваши темы, по-родственному. Родион ответил сопением и промолчал. Так что нечего дергать парня почем зря. И лучше сменить скользкую тему. Так чего это дочь умчалась к себе прямо от дверей? Саша отпил еще сока, поставил стакан на стол и развел руками.

– Ну, может, живот заболел, бывает.

– Не живот, а я пепси перепила за обедом! Вот и побежала.

Все обернулись – Юля стояла в дверях, уже умытая, переодетая в мешковатые спортивные штаны и футболку, на лице улыбка. Мама погрозила ей пальцем, как можно так беспардонно…

– А что такого, я Рифу всю дорогу ныла, мол, давай быстрее. Мам…

Улыбка на ее лице вдруг потускнела – она увидела, что находится на столе. Риф напрягся. Юль, не надо. Это всего лишь котлеты и соус.

– Что, Юльча? – отец заметил перемену в лице дочери.

– Ээ, я… Я маме скажу, ладно?

Юлька что-то прошептала матери на ухо, показав глазами на стол и положив руку на живот. Риф еле сдержал улыбку, поняв. Юля выпрямилась и заявила.

– Я творог намешаю со сметаной и сахаром, хорошо? И чай. О, «картошки»! Риф, ты будешь?

– Это что еще за фокусы? – Родион Васильевич удивленно поднял брови, – мать старалась, готовила. И не подпрягай кавалера, дай ему поесть нормально.

Нина Николаевна пришла дочери на помощь, махнув рукой на мужа.

– Все в порядке, пусть творог сделает.

Риф поспешил добавить, перехватив взгляд подруги.

– Я тоже творог буду с чаем.

– Тоже живот болит? – Родион насмешливо прищурился, догадавшись, что шептала дочь на ухо матери.

Риф решил честно признаться.

– Из солидарности.

Родион Васильевич кивнул с преувеличенной серьезностью.

– Ну, разумеется. Ладно, давайте уже ужинать. Саш, точно ради мадмуазельки молочком пробавишься?

– Точно-точно, пап. Он болеет, на ночь мясное вредно.

Юлька пошла к холодильнику, по пути незаметно стукнув по спинке стула Рифа, тот благодарно прикрыл глаза. Головокружение немного отпустило, оставив дурнотное чувство нахождения в падающем самолете. Мимолетное прикосновение Юлиной руки поддержало и приободрило. Дай бог, все спишут на простуду. Сзади послышались звуки азартного перемешивания – подруга взялась за дело, ложка так и летала. Он почувствовал тепло, Юлька поставила перед ним глубокую тарелку. Творог, сметана, щедро сдобренные сахаром. Вот снова повернулась, теперь к плите. Чиркнула спичка, ровно зашипел газ, негромко лязгнуло – она поставила кипятиться чайник. Обошла стол, держа свою тарелку, и села напротив Рифа, рядом с отцом.

– Приятного аппетита, дорогие товарищи.

Родион Васильевич только головой покрутил, принявшись за пюре и котлеты, полив все соусом. Юлька покосилась на его тарелку и отчетливо сдержала рвотный позыв, поспешила опустить глаза в свою порцию и осторожно зачерпнула творог. Быстро вскинула глаза на Рифа, он ободряюще подмигнул и тоже попытался есть. Молочное они оба любили, Юлька только терпеть не могла манную кашу. Отец Юли заметил перестрелку взглядов и строго произнес.

– Мелюзга, вас кормить? Юльча, хорош уже, я сказал.

– Родя, перестань, – Нина Николаевна укоризненно посмотрела на супруга, – а вы ешьте, хватит переглядываться.

На несколько минут за столом воцарилась тишина, нарушаемая только негромким стуком вилок и ложек. Юля быстро управилась, стараясь ни о чем не думать и ничего не вспоминать. Только когда из-под быстро уменьшающегося слоя творога показалась белая поверхность тарелки, она вспомнила. Нет, не тоннель, не ужас, не хрип упавшего подонка. Ей на помощь пришло из глубин памяти другое – тоже тарелка. С красивым гербом, за сто двадцать лет краски не потускнели. Щит, разделенный надвое, в левом поле черный орел, в правом – желтые и черные косые полосы. И надпись.

Nos have ut vado longe

Риф переводил это так – Идти надо далеко. А полоса на щите значит, что ветвь рода не имеет права на титул. И пусть. Сашка лучше всех графов и баронов, вместе взятых. И тарелка все равно очень красивая, из нее она ела всего несколько часов назад, простую жареную картошку с луком. Ничего изысканного, как в те давние времена. Никаких лакеев, поваров. Она была и тем, и другим. А Риф был виночерпием. Это невозможно, но она вдруг почувствовала во рту вкус вина. Как Риф его называл, сот… сотарн… сотерн! Вкусное. Как было хорошо… Как она снова хочет там оказаться. Уже не в первый раз за последние дни она сказала себе – я хочу быть там. Конечно, не из-за красивых тарелок и вкусного вина. Это просто знаки, как маячки такие. А причина… Вот она, сидит напротив и старается не подавиться. Бедный… Что он перенес из-за нее… Не будь ее, он бы просто мог убежать, и ничего страшного, подумаешь. Но он был с ней и был вынужден сделать то, что сделал. Ее любимый, ее мужчина, ее рыцарь. Муж. Юля еще раз медленно про себя произнесла это короткое, и такое весомое слово – муж. На миг стало страшно – ее жизнь словно с этого мига разделилась надвое. То, что было до страшного вечера. Веселая беззаботная юность рядом с Рифом, юность, казавшаяся бесконечным праздником. И то, что настало после. Зрелость, взросление? Но они такие же, ей всего пятнадцать. Она дернула уголком рта, новым для себя, незнакомым движением. Нет, ей уже куда больше. А насколько Риф постарел за эти быстрые часы? Страшно подумать. Наверное, он теперь стал в чем-то похож на того, который… Юля вдруг сжала губы. Из-за которого все и произошло. Вот так. И – хватит пока об этом, можно крышей поехать.

От плиты очень вовремя донесся свисток закипевшего чайника, Юля вскочила, положила тарелку в раковину, Риф поспешил подобрать со своей остатки сметаны. В этом доме не одобряли, когда что-то оставалось – труд хозяйки надо уважать, изволь съесть все, раз сел за стол. Девушка подхватила его тарелку и скомандовала.

– Чашки дай. Мам, мы ко мне пойдем чай пить.

Ответил отец, демонстративно посмотрев на мерно тикающие стенные часы.

– Только недолго, вам потом еще по телефону болтать.

Он хотел пошутить, но в его голосе помимо воли промелькнуло раздражение, отлично понятое всеми. Риф и Юля предпочли ничего не заметить, супруга же только покачала головой. Все же так нельзя, мальчик ничего плохого не сделал и не делает. Надо потом поговорить с мужем, пусть будет помягче. Дочке пятнадцать, самый опасный возраст. Вон как расцвела, фигурка, грудки, все остальное – красавица. Да, нужен глаз да глаз, но и перегибать нельзя. Натворит глупостей просто из противоречия – хлебай потом полной ложкой. Нина Николаевна следила за хлопочущей дочерью, как она вручила Рифу небольшой поднос, который нагрузила двумя парящими чашками чая, тарелочкой с пирожными "Картошка".

– Пошли, осторожно только. Мам-пап, мы недолго.

Они молча проводили взглядами удалившуюся парочку, их шаги и негромкие голоса стихли, дверь в комнату дочери закрылась. Родион Васильевич посмотрел на жену. Она пожала плечами, передвинула по столу пустую тарелку.

– Ну что ты на меня смотришь, как Ленин на буржуазию?

– Я нормально смотрю, Нина, а вот они…

– Что – они?

– Странные какие-то, не заметила? Юлька дерганая, этот бледный, словно… Не знаю.

– Болеет.

– Это дочь сказала. Она тебе напоет – не заикнется, если понадобится.

– Родион! – Нина Николаевна рассердилась всерьез, – наша дочь не лгунья. Совсем ошалел, что на тебя нашло?

– Не знаю! – супруг взял давно налитую и так и не тронутую стопку водки, – может, и нашло.

Он шумно выдохнул, опрокинул стопку в рот, осторожно поставил ее на стол. И уже тише, примирительно сказал жене.

– Волнуюсь я за дочу, вот и все. И чувствую – что-то у них не то. Хотел бы знать, о чем они сейчас говорят. Зуб даю, не об уроках и не о кино. Что-то у них там свое, такое, что спросим – не расскажут. А если расскажут – то вранье будет. Заболели, – последнее слово он насмешливо подчеркнул.

Нина Николаевна промолчала. Она чувствовала то же самое. И тоже хотела бы сейчас проникнуть за аккуратно закрытую дверь в комнату дочери.

– Юль, перестань.

– Ну Са-аш…

– А если зайдут?

– Не зайдут. Просто посиди рядом, обними. Вот так, за плечи. Ох, хорошо… Свет пригаси.

Юля закрыла глаза, положила голову на плечо Рифа и блаженно замерла, наслаждаясь тишиной и покоем. Прошептала.

– Ри-иф…

– А?

– Останься со мной сегодня.

Он изумленно раскрыл глаза в полумраке комнаты.

– Ты что? Как остаться? Где?

Юля негромко рассмеялась, свернувшись клубочком рядом с юношей. Тот настороженно посмотрел на дверь. Риф не хотел отказывать Юле в ласке и объятии, он понимал, как ей сейчас это нужно, и сам хотел того же. Но… Здесь, в этом доме они старались границ не переходить. А теперь еще и это заявление. Остаться.

– Испугался?

– Ну, не то чтобы…

Юля вздохнула и запрокинула голову, ее глаза замерцали теплыми огоньками.

– Это я так хочу просто, чтобы ты остался. Сейчас ты уйдешь.

Девушка вдруг резко выпрямилась, Риф почувствовал, как ее тело напряглось струной. Истома исчезла.

– Я боюсь, Риф. Как ты пойдешь домой? По улице, там же они где-то бродят. Оставайся. Мы что-то придумаем. Я тебя не отпущу туда. Боже, какая дура, размякла-раскисла. Все забыла…

Он обнял ее и привлек к себе, уже не думая о двери, и о том, что за ней ее родители. И что они подумают или сделают, застав дочь в его объятиях. Зашептал.

– Хорошо, что забыла. Не нужно это помнить, не нужно думать.

Жаркий шепот в ответ, раскрытые губы, смешавшееся дыхание.

– Нельзя забывать, нельзя не думать. Хочешь, я с тобой пойду? Я буду тебя охранять.

– И я снова кого-нибудь убью. Потому что хранить надо тебя, а не меня.

Сказал – и осекся. Это вырвалось само. Это уже не шутливая бравада – это правда. Он может убить. Зачем он так сказал… Ведь улыбалась уже. Горячее тело в его объятиях, как же кружится голова… Шепот, шепот. Дверь, из-под которой напоминанием об осторожности пробивается полоска света. Нельзя. Нельзя? Юля шепчет. Серебристо светится окно, ветер колеблет белые цветы на занавеске, отблески ночника на зеркале, полировке шкафа, на откинутом столике секретера, книжных полках.

– Убьешь. И я убью за тебя, слышишь? Ты – мой. Никто не смеет тебя обидеть.

– Ты – моя. Никто…

– Ш-шш, милый. Тут никого нет, только мы.

– Юлька! Ты что…

Она вдруг приподнялась, гибко высвободилась из его объятий и одним движением сняла с себя футболку, повернулась спиной совершенно недвусмысленным образом.

– Расстегни.

Риф отшатнулся, губы пересохли, в ушах гулко заколотилось. Он знал – нельзя. Нельзя! Дверь не закрыть изнутри, нет ключа. Он никогда не был им нужен, они никогда такого здесь не позволяли. Юля нетерпеливо повела плечами и повторила.

– Расстегни. Не бойся. Никто не войдет.

– А если…

Она посмотрела на него через плечо блестящими в неярком свете ночника глазами.

– Пусть. Не бойся. Ну! Ты не побоялся убить ради меня. Теперь я прошу всего лишь – расстегни эту застежку. Так нужно. Я так хочу, Риф.

Он все еще не мог решиться, привычная осторожность не давала сделать то, чего хотели пальцы, руки, все тело. Желание нарастало, по телу прошла волна озноба. Юля отвернулась и опустила голову, ее плечи дрогнули, она тихонько всхлипнула. Совсем другой голос, из него вдруг исчезла решительность взрослой опытной женщины. Пятнадцатилетняя девочка.

– Саш… Пожалуйста. Это нужно, правда, сейчас. После всего этого… Я словно грязная. Сделай меня снова чистой, слышишь? Не завтра, не у тебя. Сейчас! Пока грязь легко смыть, пока она не пристала ко мне, к нам. Саша!

Да. Сейчас. Она права, во всем права. Все той же извечной мудростью женщины-хранительницы. Риф отбросил все мысли. Да! Рывком он развернул Юлю к себе, даже не почувствовав, как под пальцами расстегнулась застежка, лифчик упал на пол. Тишина. Частое дыхание. Юля выпрямилась, через мгновение за лифчиком последовали спортивные штаны. Риф нерешительно замер, они взглянули друг на друга. Юлька улыбнулась, в глазах мелькнул огонек, она подчеркнуто медленно повернулась к нему спиной и слегка нагнулась, шепнула.

– Снимай.

– Юль…

– А?

– Мы же так почти не делаем, ты не любишь…

– Просто – снимай! Нет, подожди.

Она снова повернулась к нему, Риф почувствовал, как ее руки скользнули к поясу джинсов, рванули ремень, расстегнули.

– Ложись. Не трогай меня, просто лежи.

Риф закрыл глаза, не веря, что это происходит, не желая просыпаться. Ее руки, пальцы, губы, жаркое дыхание, влажное прикосновение языка. Сначала робкое, неуверенное, осторожно пробующее. И – смелее, настойчивее. Он тихонько простонал, закусил губу, стараясь держаться. Рука сжалась в кулак, захватив кусок плюшевого покрывала. Юля хихикнула, не прекращая медленных движений. Ее ладонь поползла по телу, лаская, успокаивая. И – пробуждая шторм. Он услышал, почувствовал, как ее дыхание участилось, ногти впились в кожу на груди, острые зубы слегка сдавили. Не болью, наслаждением. О, боже… Он резко приподнялся, коснулся каштановой макушки, погладил. Неужели она хочет…

– Юлька… Еще немного и…

Она подняла на него улыбающееся лицо, искрящиеся глаза жмурились от удовольствия.

– Что?

– Ну…

– Ну?

– Авария. Я честно говорю, если не остановишься, то…

– В рот?

– Ага.

– Не хочешь?

– Ну Юль…

– Готов?

– Почти… А-ах…

– Стой! Ш-шш, какой быстрый… Успокойся-ка немного, вот так. Вставай.

Она полностью стащила с него джинсы, Риф остался стоять возле дивана. Юля выбралась из трусиков, уже не тратя время на слова и уговоры, легла на живот и выгнулась предельно откровенным движением. Протянула руку. О, эти медленные мучительно приятные движения, легкие касания пальцев, самыми кончиками… Юля посмотрела на их результат и тихонько рассмеялась, устроившись удобнее. Его жадный взгляд не упускал ничего, полумрак не мешал – только добавлял соблазн и желание. Это тело он знал до каждого, самого сокровенного уголка – и все оно сейчас было тайной. Он не мог больше терпеть, не хотел сдерживаться.

– Растяни меня, Риф!

Она вышла проводить его на лестничную площадку, прикрыла дверь и быстро обняла, крепко поцеловала в губы. Подошла к перилам и посмотрела вниз, убедилась, что там никого нет. Повернулась и вполголоса сказала.

– Иди осторожно, вкруговую. Ты обещал.

Риф кивнул, прижал ее голову к груди, вдохнул запах волос.

– Не волнуйся, буду очень осторожен.

– Звони с дороги, двушки есть? Я принесу.

Он шутливо закатил глаза и покачал головой.

– Юль, я больше времени потрачу искать работающий автомат, чем до дома идти. Приду, сразу позвоню. Только пара слов, не злим твоих, ладно?

– А потом я, после двенадцати, да?

– Да.

– Я тебе спать не дам, понял?

– Испугала ёжика…

– Испугать, ёжик ты мой?

Юля шкодливо зыркнула себе через плечо и взялась за резинку штанов, оттянула, приспустила, показав кусочек манящей ложбинки. Риф не удержался и заглянул в соблазнительную глубину. Они прыснули от смеха, отразившегося эхом от высокого потолка, от лепных ангелочков карнизов. Порыв ветра шевельнул полотнища старой паутины. Рука юноши сделала движение, Юлька проворно отскочила и погрозила пальцем, поправив штаны и даже подняв их повыше, при этом туго натянувшаяся светло-голубая поблескивающая ткань отчетливо выделила все округлости и складочки. Ее глаза смеялись.

– Не лапать! Как хорошо, что последний этаж и тут никто не ходит.

– А то!

Юля вдруг подалась к нему и обняла, прижалась всем телом, не для веселой игры. Еще раз почувствовать его, себя. И, наконец, отпустить. Отпустить, чтобы сесть вместе с родителями смотреть "Государственную границу" – и смотреть на телефон. Делать вид, что ей интересен фильм – и кусать губы, сдерживая страх и ожидание.

– Иди.

Она стояла на лестничной площадке, сжав пальцами отполированные перила потемневшего от времени дерева, и смотрела вниз, в высокую тонущую в полумраке спираль лестницы, на тень, быстро скользящую по ступеням. Слушала затихающие шаги. Вот он идет по темному двору, сейчас оглянется и посмотрит наверх. Юля сорвалась с места, хлопнула дверь – она побежала обратно в свою комнату, к окну. Зажгла большой свет. Она успела увидеть, как Риф оглянулся и помахал ей рукой, она помахала в ответ. Вот юноша вошел в подъезд и исчез. Юля постояла еще несколько минут, представляя, как он идет по темной улице, видя весь его путь домой. Он обещал пойти в обход. Юля вообразила, как усилием воли убирает с его дороги все опасности, как в сказках. Дать бы ему волшебную котомку, а там чудо-гребень, колечко и… И что там еще было? Она не помнит. Юлька вздохнула и прижалась горячим лбом к прохладному стеклу, от ее дыхания по нему раскинулся туманный круг, и тут же исчез. Она еще раз выдохнула, глядя, как двор теряет четкие очертания за созданным ею туманом, и снова возвращается. Еще раз, это зрелище заворожило ее. В дверь стукнули, распахнули, Юля вздрогнула и обернулась.

– Кино начинается, пошли.

– Иду, мам.

На стекле еще оставался круг от ее дыхания, Юля стерла его ладонью, несколько мгновений вглядывалась в темноту на улице, и вышла из комнаты. В гостиной уже звучала музыка заставки, когда они с матерью сели на софу и устремили глаза на экран телевизора. Слева от него на тумбочке – телефон. Будет удобно на него смотреть и ждать звонка. Риф, где ты? Бог, если ты есть – пусть он дойдет. Пожалуйста. Еще днем поручик Данович был ее любимый герой – сейчас он что-то говорил, что-то происходило, но Юля не видела, не слышала. Она не видела ничего, кроме стоящего на тумбочке телефона. Она не заметила внимательного взгляда отца, сидящего в кресле. Улыбка, смех, радость близости, все, что было буквально несколько минут назад – исчезло. Снова вернулся страх. Риф, где же ты?

На улице посмотрел на часы и в который раз удивился – время словно спрессовалось. Столько всего произошло за короткий срок, еще нет и девяти. Риф глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух и сделал шаг. Остановился. Он обещал пойти кругом, а ноги сами выбрали привычную дорогу. Нет. Умом он понимал, что гиен тут быть не может, разве что по какой-то совсем уж дьявольской случайности. Ха. Такая сегодня уже произошла, а до нее случилось нечто и вовсе невероятное. А еще их необъяснимое одиночество на улицах и во дворах во время бегства. Сюда вполне может вписаться и троица гиен за ближайшим углом. Продолжить проверку, насколько хватит запаса везения? Нет. Риф спохватился и быстро отошел от входа в Юлин подъезд – лучше встать у следующего, не стоит палить. Внимательно оглядел улицу, ряды уходящих вдаль деревьев. Да что он делает? Застыл истуканом, что-то пытается высмотреть. Строит из себя шпиона. Риф решительно развернулся и пошел в противоположную от дома сторону, заходя на обещанный Юле круг. Надо поторопиться, она ждет звонка, двух слов – я дома. Кроссовки бесшумно отсчитывали шаги, Риф не забывал поглядывать по сторонам. Все выглядит обычно, слышится как всегда. Желтые прямоугольники окон, в некоторые на ходу даже можно заглянуть. Он улыбнулся – было время, они с Юлькой любили смотреть на кусочки чужих жизней, которые удавалось увидеть. Люди, домашняя обстановка, обрывки разговоров. Было очень интересно пытаться угадать, о чем они. Они смотрели на беззвучно шевелящиеся за стеклом губы и сочиняли целые истории. Особенно было здорово зимой, перед Новым Годом. Они до темноты гуляли, скрипя по снегу – и смотрели на перемигивающиеся разноцветными огоньками елки, на нарядных людей. Они чувствовали себя призраками, им нравилось ощущение своего незримого присутствия.

Риф шел по улице. Желтые, красные, зеленые глаза светофоров провожали его. Несколько раз он не удержался и перебежал на красный, словно за ним хвост и его надо обрубить. Такое он видел в кино. Настоящий убийца играет в придуманных шпионов. Эта мысль отрезвила его, он даже замедлил шаг и перестал бесконечно оглядываться по сторонам. Глубоко вдохнул, выдохнул. Надо спокойно идти и думать о чем-нибудь хорошем. Не думать о случившемся в тоннеле получалось при этом на удивление легко. Юлька, похоже, тоже не хочет вспоминать. Все было сделано – правильно. Точка. Подонок получил, что заслужил. В тот страшный окончательный момент, когда Риф заглянул в стеклянные глаза главаря, когда увидел его улыбку – он понял, что им вынесен приговор. Юле, ему. В глазах главаря – они уже мертвы. Юля – мертва после долгих, очень долгих мучений. Риф открыл портфель и достал пенал. Чтобы не пугать, не защищаться. Чтобы убить. И потому – он не боится, не раскаивается, не жалеет. Он даже не боится, что его найдут. Юля с ним. Она будет с ним всегда. Его Юлька-декабристка. Вот. В ад подонков, лучше он подумает о ней, о том, что было сейчас в ее комнате. Хотя нет. Как тогда идти по улице? Риф скосил глаза вниз. Хорошо, что уже темно, однако. Он улыбался, проходя мимо идущих навстречу людей, глядя вслед проносящимся троллейбусам, в этот час уже полупустым. Сзади прозвенело, с протяжным лязгом повернул на Горького трамвай, Риф проводил взглядом удаляющиеся по лунной дорожке рельсов огоньки. Невольное волшебство этого вечера, этих улиц захватило его. Все хорошо. Все будет хорошо. Он замер на полушаге, как вкопанный. Перед ним был Меридор, проклятый дом.

Как… Как он оказался здесь? Взгляд панически заметался. Нет, это неправда, это просто какой-то очень похожий дом, он спутал неверные очертания в полумраке. Разум холодно прервал панику, напомнив – второго такого дома нет. Не существует, архитектор не хотел повторяться. Это – Меридор, он же дом Хаузера, он же Петра Великого, 18. Он же – место преступления, на которое Риф вывернул неведомо как. Он шел кругом, должен был быть совсем в другой стороне. О, черт… Хорошо, что спохватился метрах в пятидесяти и небольшая негромко галдящая толпа людей у подъезда не заметила его испуга. Люди обмениваются впечатлениями о том, что произошло. Они не знают, что виновник – совсем рядом и смотрит на них, укрывшись в тени каштана. Виновник? Риф заставил себя встряхнуться. Виновник – подох, он очень на это надеется. Ему вдруг захотелось пройти там, посмотреть. Видимо, не врут романисты, когда пишут о том, что убийц тянет на место убийства. Риф понимал, что ничего важного или нужного он там не увидит и не услышит. Не расспрашивать же людей… И он обещал Юле, она ждет звонка. Мало того, что он черт знает как и почему нарушил обещание, так еще и на рожон попрет? А если кто-то узнает его? Не всерьез же верить в то, что они, кинувшись бежать – исчезли из этого мира и их никто не видел? Но довольно – он стоит неподвижно в виду подъезда и людей, чем дольше так будет – тем подозрительней. Он шел к дому и вдруг застыл. Повернуть обратно – уже нельзя. Риф сделал шаг вперед. Идти спокойно, не торопиться, не тормозить. Подъезд и люди возле него начали приближаться, в ушах зазвенело, потом звуки словно приглушило. На миг мелькнул страх – вдруг сейчас все исчезнут и он останется один? Не сможет вернуться, навсегда останется посреди опустевших обезлюдевших улиц. Он помнит, как это было. Тишина, запах пыли и сырой известки, тусклый свет лампочки в подъезде. Где-то хлопнувшая дверь, шаги, неразборчивый разговор. И – никого. Ощущение, что они с Юлей прошли тут или немного раньше других – или немного позже. Не дождаться. Не догнать. Они – между. Раз за разом. Тогда он оборвал мысль. Мысль о том, что можно остаться «между» навсегда. Но он был с Юлей. Случись – вдвоем не страшно. А если сейчас он снова провалился, выпал? И не сможет вернуться. Ведь как-то он здесь очутился! Но довольно, вот, он уже поравнялся с зияющим входом в тоннель. Никто не обращает на него внимания, идет себе паренек. Иди домой, к маме, тут опасно. Риф, очень стараясь не слишком замедлить шаг, повернул голову, попытался заглянуть за спины зевак. Ему показалось или на земле виднеется широкое темное пятно? Кровь? Он прислушался к голосам.

– Скорая…

– Менты почти сразу…

– Слышал, жуть…

– Бедный парень, не жилец…

– Каким же извергом надо быть…

Риф до хруста стиснул зубы, полыхнула ненависть. К гиенам. К этим зевакам, не знающим ничего. Подонок, готовившийся растерзать Юльку – бедный парень. А Риф, убивший его – изверг. Он сжал кулак, словно снова в нем мертвой последней хваткой зажат карандаш. Словно готов ударить, насмерть. Теперь он знает, как это сделать. Ненавижу. Он зашагал прочь, изо всех сил стараясь не побежать. Подальше отсюда. Иначе…

– Риф! Саша…

– Юлечка…

– Вся уже извертелась, часы не выпускаю, дырку в циферблате протерла.

– Я же позвонил, сразу как вошел домой.

– Угу, и все равно. Ну, неважно. Рассказывай! Мама как, что? Нормально долетела, доехала, как себя чувствует?

– Все в порядке, устала, конечно. И хорошо, меньше сил на нас осталось. А как прошло с ней… Ты что, ее не знаешь? Я изложил, она вникла и потом еще "прокрутит".

– Ну да, школа дяди Ромы… Саш? Ты чего, подавился?

– Ой, не могу, подожди. Как ты его назвала? Дядя Рома, блин…

– А что такого? Он мне разрешил так называть и яблоком угостил. И вообще это давно было, и неправда. Ладно, забили. Что с зеркалом, контрольной?

– Зеркало я просто хотел поправить, оно перекосилось. И упало. Бывает.

– Ну, как мы и решили. Съела?

– Ну, не уверен. Важнее школа.

– Это да… Справку показал?

– Ей не понравился диагноз. Она прямо спросила – не мог другой придумать?

– Не съела.

– Не-а. Я особо и не рассчитывал, и не настаивал. Короче, ее вердикт…

– Ну?

– Вы что-то скрываете. Саша, если есть нечто, что я должна знать – скажи сейчас, я не хочу получить это сюрпризом. И еще. Я знаю, что это маловероятно, но – мне делать обыск в собственной квартире? Тут есть что-то, что также может быть сюрпризом? Да или нет? Вот тут – лучше вам не врать. Про школу поняла, это не страшно. Конец цитаты.

– Тетя Света. Вот сучка… Все-таки перехватила и напела про водку и наркоту, она нас видела, ну, когда на скамейке. Ты весь белый был. Она и меня пытала сегодня, еле отругалась от нее. Дура старая. Окно бы ей выбить. Напридумывает хер…

– Не ругайся. Она нас вырастила, можно сказать, а тебя обожает.

– Ну а чего она лезет? И маме ерунду свою, а она, конечно…

– Ну мама-то не дура, где мы, и где водка или шмаль какая, ну, Юлькин…

– Это да. Мои бы уже все перевернули вверх дном. Ой, они не дураки, просто, ну… А, ладно. Так что дальше было, что ты ответил?

– Ответил, как римлянин – Нет. Нет. Нет.

– Идиотина! С мамой так нельзя.

– Сама такая, я пошутил. Сюрпризов нет, дома ничего нет. Мы не врем.

– Слушай, я подумала. Может… Может, расскажем ей? Правду. Все, как было. Ведь ты ничего плохого не сделал! Она что-нибудь придумает.

– Я тоже об этом думал. Нельзя ее подставлять, ей же придется узнавать, кому-то говорить. Круги пойдут, Юль. Хорошо это не кончится. Нельзя. Прости, но… Мы одни.

– Против всех?

– Не воюй. Просто нельзя никому говорить, даже маме. Ты такое прошла… И с этим справимся.

– Саш…

– А?

– Как ты вообще? Прости, я… Я совсем ничего тебе не сказала дома, не спросила, словно…

– Юля…

– Подожди. Дай сказать… Саш. Я… Я тебя очень-очень люблю, слышишь? Всегда любила, а сейчас… Тебе труднее всего.

– Юль, пожалуйста… Не плачь, ну что ты… Нормально разговаривали же. Все хорошо.

– Я всё уже, всё. Просто, потом подумала, вот ты ушел, идешь там, совсем один. А если опять эти? Саша, мне страшно! Как теперь жить, как по улицам ходить? Они были наши, наши, наши. Сколько там гуляли, играли, ходили. Сколько раз мы шли этим подъездом – пятьдесят, сто? В жизни больше там не пойду! И тебе не дам. Какие, какие сволочи, Саш… Что мы им сделали? За что? А я… Прости меня, пожалуйста, я там скулила и умирала от страха. Плакала перед ними… Хотела даже сказать, что беременная, вдруг бы отпустили. О-ох… Я такое в кино про войну только видела, где враги набрасываются. Помнишь, кино про Савинкова, там бандиты. "Кто-нибудь хочет?" Я еще не поняла, о чем он. Ты объяснил. А тут… Войны нет, а враги есть.

– Ш-шш, не надо, Юль. Все закончилось, его уже нет. Не нужно больше плакать. Они враги. Врагов нужно убивать. Вот такая война.

– А если выживет?

– Будет всю жизнь с трубочками. Уже не до нас.

– А эти трое? Особенно этот, плюгавый, убила бы. Ох, какая я теперь смелая, а там…

– Перестань. Ты девочка, тебе можно плакать и бояться, и было чего.

– Саш, я… Я на миг почти умерла, когда ты в портфель полез. Решила, что…

– Я так испугался, что не буду тебя защищать?

– Да. Я дура, дура, дура, прости. Но должна тебе рассказать все, правда?

– Правда, родная. Говори все.

– И ты говори все.

– Если бы я не смог тебя защитить, то… Я бы умер.

– Саш…

– Как бы я смотрел в глаза твоему папе, Юль? Маме? Да всем? Умри там я, а ты нет – этим можно даже гордиться, и жить дальше.

– Нет!

– Да. А если наоборот? Только умереть.

– Не хочу слышать. Мы живы. Мы никогда не расстанемся, да? Я тебя не отпущу, так и знай. Ты мой!

– Юль…

– Если ты опять сейчас предложишь мне уйти, я брошу трубку! И через двадцать минут буду у тебя. И повырываю все волосы, понял? А потом… Потом…

– Что – потом? Чего хихикаешь?

– А потом ты сделаешь со мной то, что сегодня было в моей комнате. Два раза!

– Ой, мама…

– Испугался?

– Нуу… Кому тут бояться надо, это еще вопрос. Сидеть-то можешь?

– Еле кино досмотрела, если честно. Надо это почаще делать.

– Ты же туда не любишь.

– Мне понравилось сегодня, и даже очень.

– Да?

– Милый мой Сашенька, мне правда было очень хорошо. Но боли-ит, прямо ой… Как завтра в школе высижу, без понятия.

– Э… Подушечку?

– Ха-ха.

– Можно "Детским кремом".

– О, точно. Пойду намажу потом.

– Эх…

– Чего?

– И почему я не рядом…

– Представляю…

– Правда? Я тоже представляю.

– Саш! Прекрати меня смущать, я уже вся красная сижу.

– Я завтра в школу крем принесу, у меня тоже есть. Мазать тебя буду. А может, присыпку? Я бы тебя положил и посыпал от души. Представляешь? Ты такая, ээ, вся белая…

– Ну Са-аш, хватит меня расхохатывать, я щас всех перебужу.

– Хочу, чтобы ты смеялась.

– Ой, уморил меня совсем.

– Значит, спать пора.

– Не хочу. Буду лежать и в окошко смотреть.

– И уснешь.

– Ага. Саш… Хочу с тобой спать, всю ночь.

– Когда-нибудь так и будет, раз уж ты согласилась за меня выйти.

– Долго так еще ждать…

– Дождемся, Юль. Да?

– Да!

– Все, спать. Завтра как обычно.

– Да! Целую тебя всего.

– А уж я как целую… Везде!

– Я теперь не усну.

– Спа-ать.

– У-уу… Ш-шшш… Хр-рррр… Сплю.

– Умничка. И я пошел.

– Иди, вредина.

Юля показала в трубку язык и аккуратно положила ее на место. Глубоко вздохнула и посмотрела на часы – почти пол-второго. Она на всякий случай выждала и позвонила около часа ночи, пусть все крепко спят, и его мама, и ее родители. Им нужно было поговорить о слишком тайном, чтобы кто-то это случайно услышал. Многое так и не было сказано, лучше с глазу на глаз, завтра. Юлька сладко зевнула и покосилась на кровать, на измятое покрывало. Озорная улыбка изогнула ее губы – она помнит, как вцепилась в него изо всех сил, как закусила его, как старалась не стонать и не дышать слишком громко. А Риф тем временем… Она хотела этого, именно здесь и сейчас. Чего уж, приготовилась немного потерпеть, туда больно. Риф никогда не настаивает, но, конечно, изредка Юлька его балует. И неожиданно захлестнуло наслаждение. О, нет. Так она и в самом деле не уснет. Спать и вправду совершенно расхотелось. Почитать? Она начала Буссенара "Похитители бриллиантов", очень понравилось. Юля уселась было, раскрыла зеленый томик, придвинула ближе лампу. Через несколько минут она досадливо закрыла книгу – никак не удавалось сосредоточиться, слова не соединялись, смысл убегал. Словно это не интересная книжка о приключениях, а "Война и мир" какая-то. Юля встала и осторожно открыла дверь, выглянула в темный коридор. Тихо, дверь в спальню родителей закрыта. Она на цыпочках пробежала до кухни – тоже темно и пусто. Спят. Значит, можно… Вернувшись в свою комнату, она подошла к секретеру и сунула руку глубоко в нижний ящик, отодвинула несколько толстых старых книг. Там был ее тайник. Зажав искомое в ладони, снова выскользнула в коридор. В его дальнем углу была узкая лестница, ведущая к маленькой дверце под потолком, под самой крышей. Юлька уже поставила ногу на первую ступеньку, вдруг оглянулась. Что за растяпа – из приоткрытой двери комнаты падал луч света, освещая стену коридора. Совсем как на афише какого-нибудь фильма. Нет, такое кино нам здесь не нужно. Свет погас, дверь бесшумно закрылась, Юля ощупью вернулась обратно к лесенке. Хорошо, что она прочная и не скрипит, а дверные петли она смазывает регулярно. Тут ее царство, любимый уголок – маленькая комнатка-пенал, антресоль. Когда они сюда переехали пять лет назад, Юлька обегала все комнаты и сначала выбрала себе ту, в которой и живет. Антресоль она обнаружила не сразу, а когда в первый раз забралась туда, когда выглянула во двор из стрельчатого окошка – захотела жить здесь. Даже попыталась плакать, когда ей не разрешили. Уж очень ей понравился этот уединенный таинственный уголок. Прошло несколько лет – и она отвоевала его, теперь тут есть небольшой диванчик, столик и пара полочек. Лампа, плетеный коврик на полу, пара фотографий киноактеров, книжки. Зимой тут холодно и не очень уютно, зато весной и летом – здорово! Когда они с Рифом были еще маленькими, часто сюда забирались и сидели у окна, смотрели сверху. И болтали обо всем на свете. У него дома тоже есть похожая антресоль, но там нет окна и всё заставлено полками со всякими компотами и вареньями. Тоже здорово, но совсем не романтично. Хотя там не только компоты – целые залежи старых книг и журналов, есть даже начала века. Иногда они копались в них и находили немало интересного, вроде подшивок дореволюционной «Нивы» про англо-бурскую войну или россыпи открыток… Юлька помнит, как тогда тихонько взвизгнула от смущения, увидев нечто очень неприличное. Саша тоже покраснел, как тот помидор, и сунул ее куда-то под "Науку и жизнь". Впрочем, это не помешало ему потом собрать весь набор и спустя какое-то время они его рассмотрели. Юлька даже притащила несколько в школу показать подружкам, это вам не карты противные или брелки у глухонемых, это искусство, антиквариат и раритет, вот! Подружки ахали, краснели, хихикали и просили показать еще. Риф узнал, отчитал и запретил. И правильно. Ах, воспоминания… Юля усмехнулась, растянувшись на диванчике под распахнутым окном. Ночной ветер шевелил растрепанную челку, касался щек и приоткрытых губ. Хорошо… Немного заныл живот, напоминая о проблемах. Она подняла футболку до груди, открываясь ветру. Немного поворочалась, удобнее устраивая пострадавшее место, хихикнула, подумав, что и вправду стоит намазать кремом. Прикрыла глаза, так лучше чувствуются прикосновения ветра. Так тихо вокруг, все спят. Так приятно… Ладонь легла на дрогнувший живот, медленно провела. Веки затрепетали, она представила, что это рука Рифа. Выше. Еще выше. Она подняла футболку, освободив грудь. Ветер словно льнёт к ней. Как в песне. А следом за проказником-ветром – рука. О-ох. Риф, почему ты не здесь… Нет, так нельзя, еще немного – и придется заняться неприличным, а сегодня это лишнее. И вообще, она уже большая девочка, чтобы такие глупости себе позволять. У нее есть Риф. Футболка опустилась, ветер разочарованно затих. Улетел искать другую девчонку? Лети, лети. Юлька послала в окно воздушный поцелуй, повернулась на бок, подложила ладонь под щеку. Совершенно не думается о тех, в Меридоре. Даже странно. Ей казалось, что теперь год будет бояться выйти из дома, будет шарахаться от каждой тени. А вот же ж – Риф дошел домой, поговорили, она выплакалась. Все прошло? Нет, конечно. Ведь будут искать того, кто это сделал. А если найдут? Она всюду пойдет, всем расскажет, как было. Правду. Она всего лишь подросток, ей пятнадцать, сопливая школьница? Что с того, что это меняет? Рифу шестнадцать и он убил за нее. Она будет сражаться за него. Иного она себе не представляла. Юлька посмотрела, плотно ли закрыта дверь, села и облокотилась о маленький мраморный подоконник. Чиркнула спичка, вспыхнул огонек – она закурила взятую из тайника сигарету. Редко, очень редко она это делает, и Риф не любит. Сам он не курит вообще и ей не позволяет. Но иногда, вот как сегодня – можно. Она смотрела в темный колодец двора, на светящиеся окна соседних домов, слушала тишину. Огонек сигареты то разгорался, то тускнел, пульсировал, словно медленно бьющееся в темноте сердце.