Читать книгу: «Сахарные туфельки, Граваль, или Все вокруг круглого стола. Хроники Камелота», страница 2

Сахарные туфельки

Артур, как сказывают, был очень добрый король, даже и слишком уж добрый. Оттого видно и был не больно-то и счастлив: к другим так уж излишне добр, а к себе-то посему и не очень. Всякий знал: чего у него ни попроси не откажет, оттого часто уж и не просили вовсе, а просто хватали без спросу всё чего душе или телу угодно.

Поскольку ведь Артур-то сроду ни в чем препятствий чинить не станет да и за любую провинность не накажет, так уж он весь изнутри всякой добротой до краев переполнен.

Женевра-королева, супруга Артурова, оттого-то верно и не ведала сроду никакого покоя, из-за доброты-то его такой безмерной, и от всяких желаний, как лягва болотная всечасно раздувалась – только разве что не квакала. И не знала уж порой чего бы ей еще такого захотеть.

Вроде бы уж и все есть, что прекрасной даме надо, да и не надо, а все равно чего-нибудь еще и иного хочется: каких-нибудь тканей этаких брокатных да питий заморских иль жемчугов, диамантов да янтарей особенных, небывалых, невиданных.

Рыцарство Артурово по всякой весне отправлялось обыкновенно в походы, в края отдаленные – искать загадочный Грааль, коий и являляь основной целью и смыслом рыцарского земного существованья, хотя что за вещица это такая толком никто и разумел, но все равно искали.

Как только травка начинала зеленеть так и устремлялись по разным сторонам по известному правилу «поди туда не ведомо куда и принеси того не знамо чего».

Никаких Граалей, однако, не находили, но зато попутно обзаводились всевозможным добром, не ворочаться же с пустыми руками. Не покупали, конечно, откуда ж у рыцарей деньги-то вдруг возьмутся? А брали все, что только ни поглянется, воинское дело ведь не торговое, а захватное, у кого меч в руке – тот, стало быть, и хозяин.

И привозили, конечно, всякое заморское изделие: шелка узорчатые, куриц-петухов зобастых, плоды диковинные ароматные, презело вкусные или травки-приправки там всякие душистые да пития дивные чужеземные ненашинские.

Вот и на сей раз, как и обычно, совсем уж было собралось воинство Артурово снова по свету рыскать: коней запрягли, снасть рыцарскую понацепили, и тут-то вдруг королева, что против всякого обычая и приличия вовсе – прямо во всех дамских неглижах из покоев повыпорхнула, словно поела чегой-то несовместного или же в снах какая несообразность напривиделась.

Подскочила к Артуру королю кобылкою эдакою резвою и без всякого предсловья тут же ему и желанье новое, свежевозникшее выразила.

– Хочу, говорит, туфельки, чтоб не как у всех из кожи свинючей-вонючей, а из чистого сахара, чтоб ногам, стало быть, сладко ходить было.

Артур-то известно возражать не умел:

– Ладно, – говорит, – о кей, то есть, сладим тебе и эдакое хозяйство, мол, не в первой.

Добрый ведь был, просто уж страсть какой добрый! И к рыцарям тут же с такой речью обратился:

– Видать, говорит, ребятушки, жельмены, то есть, с Гравалем-то на сей раз повременить придется. Ищите – добывайте в сей год туфельки сахарные. А Граваль не волк, не заяц, и не лисица тож, в лес не смоется, не скроется, не убежит – понеже ног-то у него у окаянного, известно – никаких нету.

И разъехалось рыцарство по всем четырем сторонам света белого, туфельки сахарные искать, и примерно с полгода этак погуляв, назад возвернулось с добычею всякою. Понавезли, конечно, чудес разных сахарных: кренделей, курей да гусей, а то и птиц чужеземных доселе невиданных. Также и слонов, да львов, да бегемотов сахарных разноцветных и прочих зверей натуральных и сказочных: лепота одна сахарная да и только!

А туфелек сахарных, однако, ни один добыть не сподобился. «Не слыхано, говорят, нигде про эдаку-то разновидность».

Артур, по доброте своей опять же, не уставал тому дивиться сколько в мире всякого чудного да разнообразного сахарного изделия существует, а Женевра королева наоборот, нахмурилась букахой строгою да и стала из себя не только выходить, но даже и вылетать.

– Это чё ишо за икспонаты такие?! – говорит, да и пошла по столу чем попало чесать да притом и нехорошим грубым не дамским совсем выраженьем поругиваться.

– Ну и лыцарь, – говорит, – ноне пошел, ничё толком-то и добыть не умет, токо названье одно. Им бы свинух-боровей пасти, а не в паходы на добычу хаживать!

И все сахарное творение стол украшавшее на пол посмела да и прочее, что ей только под руку попадало без раздумья покрушила.

Рыцарство тут от греха подальше под стол круглый поспряталось, а Артур вот уж добрая душа-то!

– Ладно, – говорит, – сам щас добывать поеду диковинку-то сахарную эту. Не может того быти, чтоб где-нибудь на свете да эдако-то изделье да не сочинилось. Где-нить оно да непременно нахождение свое быть имеет.

Тут же и велел коня своего серого, белогривого седлать, вскочил в седло златотканое да и помчал наметом в даль неведомую, только пыль столбом заклубилась.

Скачет Артур и видит – у дороги ворон на камне, как вроде гриб какой пристроился, а в клюве кубок златой держит.

– Эй, чудо-птица, – Артур спрашивает, – ты кругом знамо леташь, много чего видашь, а не видала ль где случаем туфелек сахарных?

Ворон развел для важности крыльями, поставил кубок наземь и прокаркал со степенным достоинством:

– Как же, как же, дело нам это знамое. Есть город такой заморский, Париш прозывается, не ведаю парятся там иль нет, что из названья вроде явствует, только там-то, как слышно, все, что ни есть, просто из чистого сахару.

И дома там, и дворцы, и мебель, и утварь и хозяйство всякое – сплошь из чистейшей сладости сахарной состоят. Даже и горшки ночные тоже, слышно, совсем сахарные!

И жизнь там просто сплошная сахарная, сказывают, в Левропе-то этой. Да и сам-то народ нежный да сладкий, что сахар. И вороны там тоже совсем совсем белые, потому что сахарные. Поезжай-ка, говорит, мил человек, прямым путем в южную сторонку да никуда не сворачивай и тогда уж непременно в Париш этот самый и угодишь.

– Спасибо чудо-птица, – Артур говорит, – благодарствую и век не забуду помощи твоей, – и кинул ворону изрядный кусок голландского сыру, коий, известно, у вороньего племени за высшее изделие почитается. Ворон положил сыр в золотую свою чашу и отвечал учтиво, как оно в сказках и водится:

– И тебе спасибо рыцарь, видно что добрый ты очень. Век тебя не забуду, за дар твой такой щедрый!

Такие вот были тогда мудрые птицы, а нынче таких уж и нет. Артур сидя на коне поклонился в ответ, да и конь тоже поклон учинил, как уж мог уважительно и поскакали они себе дальше, конь да всадник, то есть, по указанному пути – прямо на юг: через поля, леса, реки, горы и равнины и в самом деле вскоре, этак через полгода, примерно, добрались и до самого Парижа.

А в Париже, почитай, как с год уж, засели сарацинцы неверные, и бабенки француские никаких канканов с тех пор уже и не пляшут, потому как в гаремы басурманские все наподряд порасхватаны.

А сарацинцы неверные, верно, что тоже про сахарную-то страну эту от какой-нибудь залетной птицы в свое время прослышали да и заявились всей гурьбой никого не спросясь.

Устроились нехристи в самом сахарном дворце, видно что и мусульманов сладкая-то жизнь привлекает, и, конечно, почти весь сахарный гарнитур с чаем да кофием постепенно и повыпили. Иные вприкуску, а иные еще и как-нибудь позаковыристей, как бы вроде совсем птичьим манером – носом то есть.

– Вот же гады, – Артур думает, – всю культуру сахарную на корню разрушают, нехристи поганые!

Долго тут и рассуждать не стал, вынул меч-крестовик и пошел их по хребтам честить-крестить-охаживать.

Три дня колотил-молотил утомился даже вконец. Не убил никого, правда, не хотел видно по доброте-то крови зря проливать, хотя бы и неверной. Попленил да помял только разве для острастки некоторых, потому ведь известно уж добер, как никто был.

Да и лучше уж право выкуп все же взять, чем просто смертоубивством заниматься.

А сарацинцы мужи, однако, мудрые ему и говорят:

– Ты, кунак, больно уж шебутной какой-то. Мы те вроде никакой пакости-гадости не чинили, а ты нас дубасить да молотить затеял, будто мы резиновые. Спросил бы добром, по людски в чем надобность имеешь. Лучше чайку с сахарком вместе попить, да за жизнь поговорить, чем эдак-то вот людей почем зря лупасить.

– Что ж, – Артур соглашается, – чай, известно, дело милое. С устатку и испить не грех. А есть ли у вас, нехристи, хоть самовар-то?

– А зачем самовар, – сарацинцы отвечают, – ты и сам-то не хуже самовара блестишь, – и смеются охальники. А Артур и в самом деле в доспехах своих блестящих чеканенных истинно уж с самоваром схож только, что паров не пускает.

Выпили они чаю по три чашки, не худо б чего и покрепче хватить, да не пьют мусульманы бес их продери зелий-то крепких!

От пророка их еще, всякие хмельные пития употреблять заказано, хотя по ночам или в потайных каких местах от чужих глаз поукрывшись, и ежели посчитают, что с небес не видать, то тогда уж и хлещут нехристи вина тайным манером.

– А куда ты нынче, мил человек, путь-то держишь? – сарацинцы опять его спрашивают.

– Да в Париш я направляюсь, – Артур отвечает, – туфли вот сахарные ищу, и слышно, что были там вроде некие. Не видали ль случаем, иль может уж с чайком нечаянно употребили?

– Нет, не употребили, – отвечал эмир сарацинский весом и носом явно всех прочих превосходящий, у коего и нос-то торчал из щек совсем, как кран из самовара, – мы, – говорит, – обувку-то эту сахарную намеднисьть халифу в славный город Бахдад отправимши, совместно с другими особо ценными сладкими изделиями.

– А давно ль оправили-то? – Артур-король выспрашивает выведывает.

– Да, третьего дня почитай, – эмир опять ответствует, – башмачки, да корону сахарные гонец наш спешно повез. Халиф-то наш известно, сластей всяческих изрядный любитель, без сладкого-то и спать сроду не ложится.

Соскочил тут Артур с места своего вроде как мешком с кирпичами ушибленный, и стал сперва, конечно, сарацинцев за чай благодарить, такой уж он добрый, да обходительный уродился.

– Спасибо, – говорит, – за гостевой чаек вам, ребятушки, да извиняйте, что вас нечаянным наскоком побил-поколотил, оно однако ж не по злобе приключилось, а гнев, знать, в сей момент разум мой несколько помрачил. Так что уж не серчайте, а в понятие войдите.

Да, добрый был король Артур, право сказать, уж такой добрый, что пожалуй добрей и не бывает. И нынче таких королей, верно что и нет.

– Чего уж там, – сарацинцы отвечают, – бывает и похуже. Видим, что добрый ты очень, да и мы-то, видать тоже добрые, потому как зла уж и не помним. Оттого, наверно, что чаек с сахарком попиваем, чтоб жизнь, значит, слаще казалась.

Вскочил Артур на коня своего белогривого да и помчал во весь опор гонцу сарацинскому в догонку.

И недели еще не прошло, как уж настиг он гонца того сарацинского. А тот тем часом привал устроил: шатер при дороге раскинул, сокровища сахарные на ковре поразложил, да на них про себя втихомолку и полюбовывался. Полюбовывался, но притом, однако, ж и такое втайне подумывал:

– А на кой хрен мне этот халиф-то собственно сдался? Чё он мне мне бох или родитель што ли какой? Своя-то шкура, как оно верно глаголется милей! А пошел он – угнетатель такой подальше! Чихать я хотел и на него и на прочее хозяйство! Загоню-ка лучше все добро-то сахарное папе римскому, он, слышно, сладкое-то изделие тоже шибко уважает. И стану жить как герцог. Уеду в Гранаду, а большего-то мне и не надо!

И только было он такое заключение сделал, как подскакал эдаким пыхтящим самоваром король Артур и от возбуждений тут даже и пары из него вовсю выпускались.

– Стой, – говорит, – раздолбай ты такой, разэтакой! Сказывай, где добро сие сладкое уворовал?

А голос у него хоть и добрый, но, однако же, грозный, королевский – как гром все равно среди ясных небес.

Гонец пал тут с испугу на коленки, да и молиться стал с усердием, посчитав, что ангел тут вдруг суровый с небес спустился, наказать его за мысли такие фривольные крамольные.

– Не крал я, не воровал, упаси Аллах, – говорит, – а везу все добро это в Бахдат халифу в подарок. Потому он до сладких редкостей большой охотник. А вещи разложил, чтоб полюбоваться, да видно бес тут меня и попутал. Подумалось мне не худо бы сокровища-то эти папе римскому загнать.

– Экий ты разбойник, – Артур говорит, – собственного халифа надуть вздумал. Сгинь с глаз моих, бесово семя, покуда я тебя халифу в кандалах не представил!

Гонец дважды себя и упрашивать не заставил и тотчас и растаял в пространствах, словно бы как сахар в стакане чая. То ли в Азию он сокрылся, то ли в Африку, или в иное какое сокровенное недоступное место – того никому не сказывал, не докладывал. Благо, что мир все ж изрядно велик и места где укрыться, слава Богу, всегда найдется.

Ну, а Артур упаковал аккуратно весь сахарный гарнитур в тряпицы мягкие, в кои они и прежде сарацинцами завернуты были да и помчал скорым галопом в вотчину свою королевскую, где королева Женевра давно уж с нетерпеньями женскими всечасно его ожидала.

Мчался Артур через поля, леса и моря сломя голову, но к счастью не повредил ни головы ни сахарной драгоценности и в скором времени возвратился в славное свое королевство, в замок Камелот. И на обратном пути с ним, конечно, тоже всякое приключалось, но о том может расскажется еще в свое время в ином каком-либо месте.

Спешился Артур да и поскорей в горницу ступил, а королева Женевра как раз было в баню собралась помыться да попариться и с веником по горнице похаживала. Глянула на короля этаким строгим хозяйским женским оком и спрашивает:

– Ну, чё привез туфельки-то? Ан нет?

– А то как же, конечно, привез, – Артур ответствует и скорей тряпицы заветные развернуть норовит. И тут уж вокруг такое сахарное сияние по горнице пошло, что и свечей никаких не надо.

Рыцари на сияние это отовсюду посбежались и от невиданной красоты этакой сахарной разве, что только ахать да охать еще могли, а сказать просто уж ничего не способны были, потому уж такая лепота невозможная вдруг очам их явилась.

– Это прям чудо какое-то, – Женевра-королева говорит, – не знаю прям как и благодарить-то тя Артюша. Пойду-кась я спервась в баньку все ж, – говорит, – помоюсь-попарюсь да на сахарну красу эфту заодно и полюбуюсь.

И тут же всю сахарную снасть на себя и понацепила: и корону, и туфельки, и серьги да кольца и прочее драгоценное изделие сахарное, да и в парилку этакой сахарной павой и заступила.

А как Женевра из баньки-то после вышла, распаренная да в белые простыни закутанная, то любопытствуя несколько спрашивал ее Артур-король бритский:

– А где же туфельки-то твои сахарные?

– А растаяли, – Женевра-королева отвечает, – да и прочие вещи тож. Видать, что и в самом деле из сахару нежного были. Сахар-то, ить известно – вещь непрочная да и воды боится. Надыть бы, – говорит, – новы каки изделия-то забавные, пока не знаю только каки, сообразить.

И зашевелились у ней внутри всякие новые затеи да желания, покуда еще формы, однако, не обретшие. А король Артур поспешил скорей усесться за круглый столец свой со всеми его рыцарями, поелику давно уж толком-то не ел, не пил и боялся, как бы от занятий сих рыцарских благородных вдруг совсем не отвыкнуть.

И право же, был он уж такой добрый король, что добрей его вряд ли еще какой когда вообще на белом свете встречался.

А нынче-то таких добрецов, пожалуй, ни на земле, ни в воде да и нигде и в иных местах и стихиях не водится.

Пимы короля Артура

Про Артура короля бритского много чего сказывают, да все ли то верно, пожалуй, нынче уж и не узнать. Сказки да сочинительства-то всякие порой и больше самой правды на правду похожи да и приятней они бывают и уху и оку.

Потому вот и малюет всяк на свой фасон времена-то минувшие, выдумками разными украшая, чтоб лепота, значит, некая приятная для взора да слуха получилась.

И видно без приправы-то сей приворотной в здешнем мире и обойтись никак невозможно, как примерно и дождю без воды или живому существу без еды. Вот и льются испокон уж водопады вранья человекам на уши со времен еще самых допотопнейших и верно был самый наипервейший-то потоп не иначе, как просто потоп словесный.

И тонут целые царства и страны в бурлящих мутных морях и океанах вранья да лжи всякой, а спасенья от сего явленья похоже, что и нет покуда никакого.

Где, однако, обретался король Артур до той поры, как стал королем ясно нигде не сказано, иные и вообще глаголют – то, мол, все один лишь досужий вымысел. Да и виданное ли дело: король он вроде бритский-аглицкий, а романы-то про него французы сочинили, сами же бриты о нем и слыхом-то прежде не слыхивали! Ну, да и мало ли чего – бумага она еще и не такое выносит и сочинять небывалости покуда никому не заповедано.

Но только вот, как Артур однажды уже совсем законным королем сделался, то и перво-наперво теремок белокаменный с башенками зубчатыми выстроил, а то где ж бы ему королю и жить-то было бы да и стол свой круглый известный поставить? Терем же сей тогда же и окрестили Камелотом за некое поразительное сходство с камелем, верблюдом то есть – ежели по-русски называть.

В горнице изрядно обширной, но округлой и стол столь же округлый и обширный поставили, а тогда уж и созвал король Артур рыцарей самых славнейших со всех земель окрестных и отдаленных и вкруг стола этого по свойски и порассадил.

– Ешьте, мол, уважаемые господа-жельмены благородные, и пейте в наше с вами полное рыцарское удовольствие, поскольку жизнь воинская бывает зело коротка и ни от нас ее продолжительность зависит.

И стали застольники эти с той поры рыцарями круглого стола прозываться, за то вроде, что вкруг стола этого самого каждодневно посиживали, попивали да трапезовали. А рыцари те хоть и бравые воинские мужи были, но, однако, на поверку и оглоеды оказывались, кои добро да хозяйство Артурово при случае, да и без оного, охотно расточали за свое почитая.

У королевы Женевры, к примеру, уж десятый по счету горшок ночной, цветами заморскими весьма затейливо порасписанный, невесть куда запропал, да и в платьях и туфлях ее постоянный недочет проявлялся. Вот и стали тогда вещь-то всякую ценную непременно на ключ запирать, и замков кругом пудовых амбарных понавешали, что ремеслу воровскому, однако, нимало не препятствовало.

Поскольку всякое ценное даже и накрепко запертое, ведь и отпереться может, коли у кого на то вдруг охота возникнет! А охота-то эта, на приобретения всякие, похоже никогда никуда и не девается и потому и шкафы, и сундуки, и прочие потайные закрома и дальше, конечно, постоянно и неприметно пустели.

– Хорошо бы око, что ли, какое неусыпное завесть, чтоб оно день и ночь за хозяйством-то да за порядком бдело, – не раз уж подумывал, Артур, – дабы, наконец, прихватизацию эту вредную и воровские повадки рыцарского звания недостойные на корню искоренить, а то ведь эдак-то и никакого добра сроду не напасешься!

И надоумился король Артур однажды, чтобы уж впредь всяких пропаж и воровства непременно избежать, завести в королевстве своем службу надзирательную, но и само собой непременно чтобы уж тайную. Ну, а поскольку служба мыслилась, как сугубо тайная, то и говорить о ней, понятно, что никому бы и не следовало, а то какая ж это будет тайная, ежели вдруг станет кому-то известная?

Да и кому бы уж этакое-то важное дело и доверить можно было? Кроме себя никому ведь и доверять-то особенно нельзя, хотя и себе-то тоже не всегда. Потому и не шло покуда дело далее обычных пустых размышлений.

Опять же ежели сведают вдруг рыцари про этакий-то надзор, то ведь и разобидятся совсем. Пожалуй, что и гневиться начнут: засвистят, зашумят да ножками в сапожках кованых затопают.

«Спасибо, мол, вашим величествам за такое доброе о нас мненьице, – поди непременно скажут. – Мы мужи от природы лыцарские, благородные и на пакости да дела воровские отродясь не способные, а поелику нечего за нами и наблюдати!

И ежли чего может и берем, то стало быть за службу свою верную или нужду в том некую имеючи. А коли уж нам тут и совсем доверия не стало, то плевали мы на Камелот со столом твоим круглым и с тобою вместе! И пойдем-ка мы лучше другим князьям-королям служить. У них-то столы пожалуй еще и покруглей найдутся».

А подобного-то исхода королю Артуру, отнюдь не желалось: без воинского-то смелого народа и всякому королевству ведь погибель прямая. Явятся вдруг хазарцы, сарацинцы или иные какие вороги да и корону с тебя вместе с головой и снимут!

Крутилось и вертелось в мозгах королевских преизрядно всяких мыслей и затей, но хорошо, однако, натурой это так разумно устроено, что как и что там у нас внутри шевелится ни постороннему оку не видать, ни уху не слыхать. Иначе и драка бы в мире сроду не прекращалась, хотя она, по правде сказать, и без того уж не больно-то отдыхает.

Долго бы, наверно, еще раздумывал Артур, как бы ему замысел свой в разумное претворение привесть, когда б однажды не забрел в Камелот шаман некий, не то китайский, не то монгольский, кто ж их басурманов-то косолапых разберет.

Ехал он из краев дальних заморских в еще и дальнейшие и повидал, понятно, на веку своем превеликое множество всяких разнообразностей и оттого такой преизрядной мудростью поначинился, что она у него уже изо всех боков словно трава весной из земли вылезала. Даже и из носу у него чего-то такое мудрое порой высовывалось.

И стал король Артур у сего мудреца заморского, конечно, всякое про всякое вызнавать да выспрашивать: про то, да про сё, про вещи явные и не явные, а то и вовсе уж про скрытые и потаенные. Про таинства святые, да силы небесные, земные и подземные и что, где и как начинается и чем все однажды кончается.

О чем же кроме прочего там беседа велась, то дело, однако, не явственное да и вообще темное и даже, пожалуй, сакральное. У шаманов ведь известно язык-то таинственный, скажет вроде одно, а слышится-то нечто совсем ино, а на поверку так и вовсе третье оказывается, вот и понимай уж тут – как хошь.

Каким местом ни поверни, а все непонятно. Так верно и Артур тоже мало чего понял, хотя и князь-король был и умудрен зело в иных вещах. Но, однако, ни читать ни писать во всю жизнь не больно-то сподобился, да и считать умел разве что на трех пальцах, что наверно и враки, потому как король всеж! И что ни день, должен был всю присутствующую рыцарскую наличность с конями вместе пересчитывать.

Правда добраться окончательно до числа персон, вкруг стола сидящих, ему все же никак не удавалось. Непонятно с чего вдруг, то две сотни, то три, а то и целых десять выходило. А отчего возникали этакие вот численные разногласия, того постичь Артур был, однако, не в состоянии.

Откуда вдруг излишние рыцари появлялись или куда прежде в наличии бывшие пропадали, на то никакого разумного ответа покуда не находилось и этим и еще раз подтверждалось, что какой-то надзирательный механизм в королевстве был бы уж непременно как надобен.

Понятно, что и попировывал-то смелый народ рыцарский в Камелоте и часто и изрядно, а по пьянке чего ж не случается? Тут уж и всякий порядок поневоле захмелеет!

Не скрыл Артур от шамана, что желает службу особливо тайную с наблюдением неприметным учинить, дабы порядок в стране был прочный, да только пока вот не знает как. Тут-то и продал шаман Артуру пимы «сибирские», и как сказывал, не простые, а истинно волшебные. Всякий, мол, едва их надевши – в момент единый, как ровно воздух окружающий незримым становится и тогда уж всякое кругом и подглядеть и подслушать может для себя совершенно безопасно.

Подивился и порадовался сему Артур: эдак-то теперь, в пимах-то таких волшебных он и сам службу тайную и без всякой специальной полиции нести способен будет.

С этих-то вот самых пор и завел король привычку, нет нет да в пимах волшебных этих по королевству своему неприметно погуливать да за порядком тайно послеживать. Ему-то всякий предмет ли, персона, как облупленные во всей явности представлены, тогда как сам-то Артур для всякого ока – лишь совершенно пустым местом оказывается.

И стал тут Артур сам надлежащий порядок во всем своем королевстве постоянно и неусыпно блюсти: кого по лбу треснет, кого за ухо дернет, кого за гузно или за грудки ущипнет, а кому и пинка хорошего отвесит. Не для наказанья даже, а так для острастки больше, чтоб чувствовал народ, де надзор над ним свыше имеется. Потому как без надлежащего-то надзору недалеко ведь и до полного разору.

И не стало с той поры в Артуровом королевстве ни краж, ни взяток, ни воровства, ни грабежу, поелику всякому теперь казалось, что как бы сама рука Божия что ли над ним дозирает.

Ну может и не рука, а нечто – как око некое всезрящее, что и сквозь стены и сквозь землю без помех проникает и все дела человечьи до мелочей наблюдает. Потому и не шалил и не безобразил народ уж более, а чаще молился и в всерьез уже наказаний божьих опасаясь.

Так вот и правил себе Артур тайно и незримо, разгуливая повсюду в пимах своих невидимках, и радовался, что этакий-то неприметный контроль наконец учинить сподобился, потому как без контроля тайного и порядка явного не наступит.

Но летели дни и годы, и также как и все в природе приходит со временем в негодность и стареет, старел, конечно, и король Артур, но службы дозорной своей, однако, ни на день не оставлял – ревностно и незримо служа столь же незримым – сколь и несуществующим божествам законности и порядка.

И как это вполне явствует из многочисленных житейских опытов – без изъянов никогда просто и быть ничего не может. Только было наведешь в одном месте соответствующую лепоту, как глядь в другом-то уже и снова что-нибудь понарушилось да покривилось. Стал вдруг король Артур странность некую замечать, будто все рыцари его как-то уж невесть с чего вдруг лысеть взялись. Вроде и возраст у них еще не таков, что б лысиной обзаводиться, а вот исчезают непонятно с чего у них шевелюры. А лысый рыцарь, право, как-то все ж – не того… И романтики в нем внешней той уж нет, словно и не рыцарь, а тать какой-то каторжный иль гребец галерный.

И начал тут Артур причину сего странного явленья отыскивать: по всем закоулкам шнырять, да разнюхивать нет ли вреда какого тайного заморского или иных внешних или внутренних подвохов вражьих. День и ночь бывало воздух своими пимами месит, туда сюда кругом шастает, не ест толком не пьет, а все только неусыпное тайное бдение наводит.

Жене Женевре да жельменам своим рыцарям, конечно, соврет: «На рыбалку, мол, пошел или к куму на блины поехал», а сам скорей в пимы-невидимки сибирские скок, да и пошел службу свою тайную наблюдательную править.

Но от беспрестанных долгих бдений дневных да ночных, до того утомлялся Артур, что и не помнил порой как и в постель попадал. Бывало, как был так и валился в портках дорожных, да пимах подле королевы на королевское свое ложе – ровно калик перехожий или зверь лесной.

А королева тем часом дрыхла себе в обе ноздри и видела сны такие прекрасные, все равно как из Голливуда: отпуск в Италии и новые платья с женчугами, да рыцарство такое сплошь галантерейное, что лишь в сказках заморских бывает.

Хотя, по правде сказать, рыцари в тех снах были совершенные уж бесстыдники и разгуливали кругом просто в сплошных нагишах! Отчего королева даже и во сне краснела.

В совершенный контраст с ними рыцари местные, камелотские вели себя не в пример целомудренней, но правда ночи напролет, как уж оно издавна повелось – пили зелья хмельные-неразбавленные да скакали на стульях, ровно как на конях вкруг стола круглого, покуда весельем да разгульем вконец не утомлялись.

И иные, как Бахус-то их сильно одолевал, валились прямо под стол, а некоторые доползали еще и до круглой их общей спальни-опочивальни, где была большая округлая постель на всю рыцарскую хмельную братию с большой округлой тоже подушкой посередине.

Все эта спящая братия, ежели бы глянуть сверху на это круглое ложе с круглою же подушкой, являла спящими своими фигурами лучи некоего светила, которое, конечно, не светило.

Когда же все славное рыцарство от гульбы, наконец, утихомиривалось, то вскоре по всей округе шли такие дружные сопенья да храпенья, что и местные лягушки переставали квакать, уразумев, что такого оркестра им вовек не пересилить.

А совсем рядом, подле этой буйной и хмельной рыцарской жизни текла неприметно для славного воинства жизнь иная, обыкновенная: летали птицы, ползали букашки-мурашки, стрекотали кузнечики и было им всем совсем не до рыцарей, да и рыцарям не до них и обитали они, вроде как в совсем разных параллельных, отдельных мирах.

Но мир все-таки всегда един и не разделим, а потому и все мелкие части его составляющие какими-то своими местами непременно уж соприкасаются, и потому везде и повсюду окружают нас соседи видимые и невидимые и гости как нежданные так и нежелательные.

Что до короля Артура, то видел он, в отличие от королевы, в снах своих миры совсем иных свойств – ясно что королевские, ведь королям и сниться-то могут разве лишь королевские сны! Но, однако, и там во снах, как и в жизни он вовсю дозирал порядок – ведь каков человек таковы обычно и сны его.

Но если б король и не спал, а по обыкновению своему был на дозоре, то вряд ли бы в густом ночном мраке смог бы увидеть, что это там за гости являются без приглашений и куда деваются вследствие их посещений славные рыцарские кудри, потому как в кромешных потемках ни светлых ни темных дел было, право, не разглядеть.

И пока рыцари беззаботно спали пьяным, здоровым, рыцарским сном, в коем они и дальше веселились как и наяву, в открытые окошки залетали птахи большие и малые и потихоньку дергали из голов спящего воинства по волоску, по паре, а то и поболее – всяк по потребности и по надобности.

Нащипавши же полон клюв улетали крылатые гости, чтобы вскоре вновь возвратиться за новым урожаем. Как и все прочие более-менее разумные существа, старались они обустроиться на земной поверхности как можно лучше и таскали всяк – кто сколько мог для хозяйства, для семьи и для родного гнезда.

Но только было улетали одни гости, как следом прилетали другие; такова уж, как видно, простая жизненная математика: кому плюс, кому минус – кому прибыль, а кому и убыль! Одни себе из чужих волос хоромы устраивают, в то время как у других головы становятся голыми, точно вырубленный лес.

Но дабы и тут все совершалось более менее складно и законно, за порядком приглядывал столетний премудрый ворон, наблюдавший чтобы крылатый народец не чинил излишнего шума и честное рыцарство вдруг ненароком не пробудилось.

Ну и покаркивал иногда тож, поучая нерадивых пернатых: «Соблюдайте, мол, очередность носатые, не тащите друг у дружки добра из под клювов и уважайте своего крылатого ближнего! Этакого-то хозяйства, как травы из голов человечьих, покуда мир стоит – на всю певчую братию достанет».