Читать книгу: «Хент», страница 18

XLI

Увидев Мелик-Мансура, Вардан, казалось, на время забыл о боли, терзавшей его сердце. Притом надежда разыскать семейство старика Хачо через священников – эта радостная надежда успокоила его. Он думал по этим следам найти Лала и своей любовью облегчить ее страдания.

Дом, куда вел его Мелик-Мансур, находился на одной из старых улиц Вагаршапата. Строения были небольшие, но каждый дом был окружен большим фруктовым садом.

– Ты будешь не слишком доволен, если узнаешь, куда я тебя веду, – сказал Мелик-Мансур.

– Мне все равно, – ответил Вардан равнодушно – Я желал бы только получить какие-нибудь сведения о Салмане, думаю, никто там не помешает нам?

– Никто.

Когда они постучали молоточком в маленькую калитку, вышла какая-то старуха и отперла ее. Они вошли, и калитка за ними опять закрылась.

– Смотри, бабушка, привел тебе нового гостя, – сказал Мелик-Мансур.

Старуха бросила на Вардана многозначительный взгляд и ответила:

– Очень рада его видеть.

– Ну-ка, бабушка, поскорей нам бутылку вина, страшно пить хочется, – сказал Мелик-Мансур и, подойдя к ней, прибавил: – Задушу тебя, если кого-либо сюда впустишь.

Старуха таинственно покачала головой и удалилась.

Молодые люди вошли в маленькую, но довольно чистую комнату, меблированную в полуазиатском, полуевропейском вкусе. Они сели за маленький столик друг против друга. Через несколько минут осторожными шагами вошла молодая женщина и, так же осторожно поставив на стол бутылку с вином, молча вышла. Голова ее, как у всех армянок, была повязана платком так, что лицо было закрыто, виднелись только черные глаза, окаймленные дугообразными бровями. Но достаточно было и этого, чтобы составить понятие о ее красоте.

Мелик-Мансур налил себе и Вардану вина.

– Это хорошо, – заговорил он, – что наши монастыри в большинстве случаев устроены далеко от населенных мест, в горах и пустынях. Нигде нет столько безнравственных юношей, столько шалопаев, как здесь, в Вагаршапате. Нигде нет так много женщин легкого поведения, как здесь. Вот эту хорошенькую женщину, которая вошла сюда так скромно и стыдливо и сейчас же удалилась, содержит монах. Я думал прежде, что, по крайней мере, монастырь хранит религиозность и благочестие, но оказывается, здесь и монахам никто не верит. Поведение их развращает народ и внушает им неверие. Переход в протестантство здесь уже в полном разгаре.

Проходя по улицам, ты, конечно, видел довольно хорошие дома; большинством их владеют дальние или близкие родственники монахов, которые, некогда будучи бедными людьми, разбогатели благодаря монастырю. Я не могу не возмущаться, когда вижу, что сорят здесь целыми тысячами в такое время, когда каждая копейка для нас дорога. У нас столько нужд, на удовлетворение которых необходимы деньги. Национальная касса в Константинополе пуста, у патриарха нет ни гроша на покрытие самых необходимых расходов, а между тем ему теперь поручены такие дела, малейшее промедление в которых или равнодушие к ним будет непоправимым бедствием для нации. Однако, несмотря на все это, я не замечаю и тени солидарности между константинопольским патриархом и главой церкви всех армян Манкуни потерял в Константинополе на различных биржевых аферах двадцать пять тысяч, и, как я слышал, на днях туда опять послано тридцать тысяч, черт знает для какой цели, а патриарх константинопольский, этот единственный деятель, сидит без гроша…

– Вино немного прокисло, – заметил Вардан.

– Ты не слушаешь? – спросил Мелик-Мансур огорченным тоном.

– Слушаю – у патриарха нет ни гроша…

– Так нельзя разговаривать…

– О чем разговаривать? Я знаю одно: нация, которая надеется на духовенство, близка к окончательной гибели.

Молодая женщина такими же тихими шагами вошла снова и поставила на стол поднос с завтраком.

На этот раз платок, закрывавший прежде ее лицо, был значительно сдвинут, так что виднелись розовые влажные губы.

– Принеси нам еще бутылку вина, но только не такого.

Женщина молча вышла.

– Я удивляюсь, почему ты выбрал себе жилищем такой дом? – спросил Вардан.

– Если хочешь изучить монаха, познакомься с его любовницей, – сказал Мелик-Мансур улыбнувшись. – Наконец, тут каждый вечер собирается общество, и я узнаю весьма интересные известия.

– Конечно, главным образом о монастыре, – прибавил Вардан шутливым тоном. – Но оставим пока монастырь и поговорим лучше о наших делах. Прежде всего я хотел бы знать, чем кончил Салман и что еще случилось в мое отсутствие. Я ничего пока не знаю, хотя отец Ованес и сообщил мне кое-что, но то, что мне нужно, ему не известно.

При этих словах словно черная туча заволокла веселое лицо Мелик-Мансура, и побелевшие губы задрожали, когда внезапно память его воскресила ужасное прошлое, которое временно было забыто. Он взял полный стакан вина и одним глотком его выпил.

– Расскажу, – начал он взволнованным голосом, – ты должен знать все, хотя это очень печально. Салман был арестован ночью, о чем я узнал на следующее утро. Доносчик так ловко все устроил, что даже хозяин дома, где остановился Салман, ничего не понял. Мне же сообщил об этом один юноша, случайно видевший, как вели арестованного. Узнав об этом, я сейчас же собрал несколько всадников из близких мне людей, чтобы напасть на солдат и спасти Салмана. Быть может, нам удалось бы это, если б мы встретили их, но Салмана повели другим путем, о котором, к несчастью, мы не подумали. Со мною было более двадцати отважных всадников. После долгих расспросов мне удалось найти село, где квартировал паша – военный агент, к которому повели несчастного молодого человека. Там я узнал, что, как только туда доставили Салмана, его сразу же задушили. Мне не удалось найти даже тела погибшего; с ним поступили варварски, бесчеловечно. Это преступление наполнило мое сердце свирепой местью, и тот обет, который мы дали, обагрен кровью этой невинной жертвы.

Вслед за Салманом, как тебе известно, арестовали старика Хачо с двумя сыновьями – Айрапетом и Апо. Их не убили, но держали в тюрьме под строгим надзором, стараясь отобрать у богатого старшины все золото и потом уже покончить с ними; но несчастные не выдержали мучений, которым их подвергали, и все трое умерли в тюрьме.

После всего этого я предвидел, какая участь ожидала село О… и лично отправился к Измаилу-паше, командовавшему армией Баязетского округа. Он считается умным человеком, и я надеялся, что мое свидание с ним не пропадет даром. Не скрывая от него приготовлений, которые делались мною и моими товарищами, я объявил ему, что действительно народу в большом количестве роздано оружие, но эти приготовления, сказал я, не имеют целью возмущение, а делаются лишь только для самозащиты. Во время усиления фанатизма магометан, которое раздувает духовенство, добавил я, христиане сделаются жертвою, если им не будет дана возможность к самозащите.

В необходимости этого должно было убедиться само правительство и принять меры, чтобы не повторились печальные события, вроде болгарских, за которые Турции пришлось сильно поплатиться. Значит, правительство должно быть очень довольно, что мы облегчили его заботы, сделав то, что обязано было сделать оно само: мы раздали христианам оружие, чтобы они могли защищаться от фанатизма мусульман.

Лукавый паша отнесся ко мне очень сочувственно; он обещал безотлагательно принять меры для обеспечения жизни и имущества армян. Это было во время отступления русских, когда ходили слухи, что армяне уходят вместе с ними. Паша, узнав об этом, поручил мне отговорить народ от такого намерения. Я согласился. Но как только я уехал, паша послал секретный приказ Фаттах-беку, который, явившись со своей кровожадной шайкой, напал на село О… ограбил его, перебив большую часть жителей, а село предал огню. Это навело панику на всю провинцию и еще более усилило желание бежать. Напрасно я и мои единомышленники старались удержать на своей родной земле охваченный паникой народ. Ужасный пример был у всех перед глазами; после этого даже ангел небесный не мог бы убедить народ, что случай с селом О. больше не повторится.

Однако коварство паши совершенно убедило меня в том, о чем я и раньше думал – что турецкие начальники как прямыми, так и косвенными путями сами участвуют в деле уничтожения христиан и в освобождении Армении от армян. Все наши старания могли удержать на своей родной земле только незначительную часть населения. Этим воспользовался Измаил-паша, направив месть на оставшихся, и тут пустили в ход всю свою жестокость курды: началась поголовная резня…

Я и теперь убежден в том, что если б население не двинулось с места, то оно могло бы защищаться. Турецкая регулярная армия, понятно, не напала бы на мирных жителей. Местное начальство не допустило бы такого явного варварства, тем более, что тогда в окрестностях Алашкерта и Баязета находились английские военные агенты и корреспонденты европейских газет. Местная администрация сделала бы то, что делала и раньше, то есть тайно возбуждала бы против армян курдов и смотрела сквозь пальцы на совершаемые ими злодеяния.

Однако бороться с курдами было бы не особенно трудно. Маленький, но знаменательный случай может удостоверить справедливость моих слов.

После выселения жителей, когда русские войска совершенно оставили провинции Алашкерт и Баязет, когда эти провинции снова перешли в руки турок, тогда, как я уже говорил, курды начали избивать и истязать оставшихся армян. Во время этого избиения несколько сот армянских семейств оставили свои жилища и, скрывшись в горах, укрепились там. Представь себе, что несколько тысяч курдов бились неделями с горстью храбрецов, которые не только не согласились сдаться, но даже успели после нескольких удачных вылазок отнять у неприятеля богатую добычу и военные припасы.

Мое сердце всегда наполняется радостью, когда я вспоминаю те дни. Дрались не только молодые, но старики и женщины. Случай этот убедил меня в том, что рабство не в силах убить мужество в народе, который унаследовал его от предков и в жилах которого течет кровь храбрецов. Рабство может временно придавить, заглушить героизм, но убить его не в силах. И это единственное радостное явление, способное утешить нас в наших несчастиях последнего времени.

Мрачное лицо Вардана точно просияло, он поднял свой грустный взор к небу как бы с мольбою и благодарностью к всевышнему.

– Чем же все кончилось? – спросил он.

– Защищаться в недоступных горах хотя и трудно, но все же было бы возможно, если б мы имели дело только с курдами; но нас осаждали регулярные войска. Быть может, благодаря недоступным горам Армении, защищавшим нас, мы и тогда сумели бы удержаться, но пришла новая беда: недостаток в пище и вообще в припасах – этот непобедимый враг, против которого мы были бессильны. Изредка наши молодцы спускались с гор и, нападая на ближайшие курдские деревни, кое-что приносили. Но удавалось это очень редко: курдские деревни были пусты, так как их жители ушли со скотом на дальние горные пастбища. Само собой разумеется, что такое положение не могло продолжаться долго; вокруг нас не осталось ни одной армянской деревни, откуда мы могли бы ждать помощи хотя бы съестными припасами.

Неприятель же все теснил нас. Тогда наши выказали необыкновенную храбрость. В одну ночь они прорвали окружавшую их цепь и прошли через неприятельский лагерь. Не забывайте, что это были не одни храбрецы-мужчины, отважившиеся на такой дерзкий и смелый шаг, – с ними были их жены, дочери и маленькие дети.

– Куда же они направились потом? – спросил Вардан с нетерпением.

– Перешли турецкую границу и отправились в Персию; но дорогой им пришлось немало бороться против разных невзгод.

– Значит, ты приехал из Персии?

– Да.

– Что ты намерен делать теперь? – спросил Вардан.

– У меня одно желание, и, я думаю, ты разделишь его, – ответил Мелик-Мансур с сосредоточенным видом. – Нужно постараться облегчить участь беженцев, чтобы все они поголовно не погибли от голода и болезней. Я уверен, что русские, собравшись с силами, вновь завладеют оставленными ими землями. Тогда в тех местах снова воцарится мир, и мы должны употребить все усилия, чтобы алашкертцы и баязетцы могли возвратиться в свои места. Для будущего Армении было бы большим несчастьем, если бы две пограничные провинции – Алашкерт и Баязет – освободились от армян и населились дикими курдами.

– Ты думаешь, эти провинции навсегда останутся в руках русских?

– Быть может, после заключения мира они перейдут опять к туркам, но тогда, я в этом уверен, условия изменятся, и больше подобные беспорядки не повторятся; разбитый турок опомнится. Есть у меня еще и другая надежда…

Разговор их прервала старуха, вошедшая доложить о приходе какого-то монаха. Вардан, думая, что он пришел от отца Ованеса, попросил старуху впустить его.

Вошел священник села О… – отец Марук.

XLII

Завтрак был уже окончен, и на столе стояло несколько пустых бутылок, когда пришел священник. Вардану очень тяжело было встречаться с этим человеком, причинившим столько неприятностей ему и Салману; но обстоятельства примиряют человека с врагом. Убитое выражение его лица, изношенное старое платье, превратившее служителя божьего в нищего, жалкий вид этого несчастного заставили Вардана забыть старую ненависть. Кроме того, он должен был услышать от священника сведения о семье, судьба которой его так тревожила.

– Не отец ли Ованес направил вас сюда? – обратился Вардан к Маруку, попросив его сесть.

– Да, отец Ованес, – ответил тот и присел к столу.

Вардан наполнил стакан и поднес ему, тот выпил, благословляя. Возбуждающий напиток подействовал на него, как живительная роса на поблекшее от жары растение. Неподвижное лицо батюшки немного ожило; заметив это, Мелик-Мансур спросил, не желает ли он закусить.

– Со вчерашнего дня ничего не ест, – ответил священник таким жалобным голосом, что нельзя было не пожалеть его. Мелик-Мансур приказал старухе подать ему завтрак.

Вардану не легко было начать расспросы. Он находился в таком состоянии, в каком может быть человек, которого обокрали за время его отсутствия. Возвратясь домой, он находит дом пустым; но вер ценное, что у него есть, где-то зарыто, и он надеется, что воры туда не проникли. Осторожно приближается он к своему тайнику и с трепещущим сердцем стоит перед ним, не решаясь открыть. Его охватывает ужас при мысли о том, что станет с ним, если он найдет свой тайник пустым; ведь он лишится тогда последней надежды, единственного утешения.

В такой нерешительности находился и Вардан.

Он еще надеялся найти Лала. От одного слова священника зависело его счастье или вечное горе.

Было ли у него столько сил и твердости, чтобы устоять против удара, который могли нанести ему слова священника? Страшные предчувствия терзали его душу. и у него не хватало сил ни о чем спросить отца Марука.

Мелик-Мансур не знал ничего об отношениях Вардана и Лала. Он даже не был знаком с семьей старика Хачо; но, заметив беспокойство товарища, спросил:

– Ты хотел поговорить о чем-то с отцом Маруком, быть может, я…

– Нет, ничего тайного я от тебя не имею, – сказал Вардан и обратился к батюшке:

– Батюшка, передали ли вы список своего прихода отцу Ованесу? Я хочу знать, есть среди переселенцев кто-нибудь из села О…? Сколько их, и где они теперь?

– Чудак! Кто же остался из моего прихода? – ответил батюшка таким тоном, точно разговор шел о курах. – Я сочту тебе по пальцам, кто из них жив и где теперь бродит.

Вардан задрожал всем телом.

– Разве перебили всех? – спросил он побледнев.

– Не скажу, чтобы всех, но все же почти никого не осталось. Что с ними стало, я и сам не знаю. Не дай бог никому того, что случилось с селом О… Это было за грехи наши. Село наше превратилось в Содом и Гоморру, с неба валил огонь и пожирал все. Кто спасся от огня – попал в плен либо пал под ножом курда. Все это случилось в одну ночь. К утру село представляло пепелище. Потерял и я все, что имел, рухнули и мои надежды… Томас-эфенди, пусть благословит его господь, хотел помочь мне, но и он не успел… Остался я нищим. Видите, в каком я положении! – И он указал на свое рубище.

На глаза священника навернулись слезы, и он начал горько рыдать. Вспомнил ли он невестку свою Зуло и ее детей, которых не оказалось среди беженцев, или дьячка Симона и его жену – свою родную дочь, которые тоже затерялись среди всеобщей паники? Мучило ли его страдание народа, пастырем которого он был и гибель которого описал с таким равнодушием? Нет, не эти причины вызвали в нем слезы: он вспомнил о деньгах, которые предстояло получить ему от своего прихода. Вардан ничего не знал об этом, а потому и не обратил особенного внимания на слова батюшки.

Вардан все еще не решался продолжать расспросы и в душе радовался, что священник, увлекшись воспоминаниями, отдалялся от мучившего вопроса. Вардан, выпил стакан вина, словно стараясь заглушить им сердечную боль, но вино, как масло, подлитое в огонь, еще более растравило его раны и усилило его страдания.

Вардана выручил Мелик-Мансур. Он много раз слышал о семье старика Хачо; он знал о смерти главы этого большого семейства и его двух сыновей, но об остальных членах семьи ему ничего не было известно.

– Кто остался из них в живых? – спросил Мелик-Мансур.

– Никто, – равнодушно ответил священник. – Сам старшина с двумя сыновьями умерли в тюрьме, это вы и сами хорошо знаете; остальных сыновей перебили, а что касается невесток его и их дочерей, то всех их увели в плен…

– Всех?! – воскликнул Вардан в ужасе.

Батюшка, заметив на лице молодого человека выражение беспредельного отчаяния, понял, как неосторожно он ответил.

– Сара здесь, – сказал он, – с двумя детьми и с Лала.

Радость Вардана не имела границ. Он был похож на человека, который после долгой борьбы со свирепыми волнами, потеряв последние силы, закрывает глаза с тем, чтобы открыть их в морской бездне, и вдруг видит себя на суше. Каким чудом очутился там, он и сам не знает: его выбросил сильный напор бушующих волн.

– Лала здесь!.. Здесь Сара!.. Значит, я их увижу?.. – воскликнул Вардан, вскочив с места. – Идем, батюшка, ты ведь знаешь, где они. Иди и ты, друг мой, – и он взял за руку Мелик-Мансура.

Молодые люди в сопровождении священника вышли на улицу. Но радость Вардана была непродолжительной. Священник ничего не знал о последнем несчастье, постигшем этих переселенцев.

Если б Вардан, идя сегодня утром из монастыря, увидел вблизи ту печальную процессию, которая медленно двигалась к кладбищу, то ему многое стало бы ясно. Но, как видно, судьба пожелала еще раз наказать его, не дав возможности увидеть любимую девушку.

Сара и Лала, обе больные, были взяты из монастыря и отведены в другое пристанище, приготовленное для них молодым врачом. Добрая хозяйка дома, которой было поручено заботиться об этих больных, отнеслась к ним особенно сочувственно, узнав, что они из богатой и хорошей семьи и что ужасная катастрофа привела их к такому жалкому положению.

У измученной и истерзанной нравственно и физически девушки, лишенной последних сил, в первую же ночь появился страшный жар. Хозяйка сейчас же послала за врачом, который, осмотрев больную, нашел ее положение опасным. «Нет надежды», – сказал он хозяйке; почти всю ночь доктор провел у больной, стараясь вернуть угасавшую жизнь. После полуночи больной стало лучше; она даже говорила, рассказывала много хозяйке, которая не отходила от нее, и доктор, вполне успокоившись, ушел. Утром же, навестив больную, он нашел ее мертвой.

Сара не понимала, что творилось вокруг нее, хотя лежала в той же комнате, но когда услышала стук молотка гробовщика и увидела сам гроб, ей стало все ясно.

Несчастная не могла даже плакать. Казалось, она даже радовалась, точно желала смерти Лала, чтобы та успокоилась, избавилась от этой горькой жизни, в которой для нее не осталось ни одного светлого уголка.

Когда выносили гроб, Сара изъявила желание присутствовать на похоронах. Как ни старался доктор удержать ее от такого шага, он не смог отговорить ее. Казалось, что необыкновенное желание восстановило ее истощенные силы. И действительно, она чувствовала себя бодрой и была в полном сознании.

Когда опустили гроб в могилу, Сара закричала; «Дорогая моя Лала, как я хотела бы умереть с тобой!» Но в эту минуту взор ее остановился на детях, и голос Сары оборвался.

Сару привели домой совсем без чувств. Около нее находился доктор. В это время в калитку постучали. Слуга отворил и увидел двух незнакомых молодых людей и священника, стоявших у калитки.

– Кого желаете? – спросил он.

– Нам сказали, что в этом доме живут две женщины из Алашкерта, – начал Вардан, – одна из них пожилая, а другая – молодая девушка.

– Да, они здесь, но девушка…

– Что случилось с ней?

– Умерла…

Подобно дереву, пораженому грозой, Вардан упал на руки Мелик-Мансура.