Читать книгу: «Нравственная философия гр. Льва Толстого», страница 6

Человеческая жизнь очерчена густой черной линией. Внутри этой линии – совокупность явлений, освещенных ярким дневным светом. За этой линией – смерть, непроглядная тьма, вечная беспросветная ночь. Наука не занимается смертью, – наука беспомощно разводит пред ней руками; но смерть есть факт, которым не только не легко, но и невозможно пренебречь…

II

Исповедь есть покаяние. Назвавши ложью, распутством, преступлением всю свою прошедшую жизнь – со всеми ее успехами и лаврами, Толстой кладет настоящий краеугольный камень своего учения в небольшой книжке, где блестящий анализ соперничает с чистой, кроткой душой, где критический талант чудно переплетается с великой любовью к правде. Толстой моралист. Но мораль Толстого та самая, которая возникла еще две тысячи лет назад, среди народа с великими силами, но без великой будущности. Трагедия на Голгофе случилась как будто вчера. Страсти, разъярившиеся у претории Пилата, еще не замолкли. Шум толпы, безумно умоляющей выдать ей Варавву, еще и поныне звучит глубокой обидой человеческому достоинству. Презрительное заступничество римского наместника, с солдатской грубостью не разбирающего, где правая и где левая, с видом невинности умывающего всенародно свои руки, это – насмешка судьбы над полной смысла и пафоса историей еврейского народа… Не Пилату было судить великий спор Христа с иудеями. Вспомним положение вещей. Иудея лежала в развалинах. Свободного еврейского государства уже не было. Палестина стала римской провинцией. Народ еврейский пал на поле брани с Римом. Его сокрушила не более высокая, не более гуманная культура – нет: сокрушили меч и топор, сокрушила грубая физическая сила. Водворение римского орла на поэтической почве Иудеи есть ошибка – не Рима, а судьбы с ее никому не понятными, таинственными предначертаниями и вечно капризным ходом в сторону от простого здравого смысла. Иудея чувствовала, что она – жертва несправедливости. В народе кипели силы, готовые на всякий патриотический подвиг. В народном сознании жила надежда, что раньше или позже придет человек, который соберет все революционные элементы и поведет Иудею на решительную борьбу с Римом. В народной памяти еще слишком жива была картина прошлого политического существования, независимого, автономного… Кто желает быть рабом другого? Какой народ безропотно откажется от своей самостоятельности? Какой народ, чувствуя духовное призвание, не обнажит меча во имя своей свободы?

В ту эпоху, о которой мы говорим, народ еврейский в тишине ночей точил нож на Рим. Все, что было лучшего в народе, распалялось светлой надеждой восстания. Все, что было честного и патриотического, ждало только сигнала, первого трубного звука, первого известия о пришедшем царе. И этот царь явился…

Есть явления, пред которыми умолкает человеческая критика. Есть явления таинственные, неразгаданные, редкие – такие явления, которые, раз показавшись, оставляют неизгладимый след в истории, налагая вечную печать на судьбы человечества. Христос был таким явлением. В то время, когда народ готовился к отчаянной борьбе за свою свободу, из Галилеи вдруг раздается проповедь непротивления злу насилием. В то самое время, когда в народном сердце все более и более разжигалась надежда восстановить потерянное царство, потерянное политическое могущество, в это самое время от одного конца Палестины до другого разносится новое слово о царстве не от мира сего, о блаженстве нищих, о силе верующих. Христос осветил и упрочил, так сказать, линию еврейского пророчества. Уже и в дни политической самостоятельности Иудеи в еврействе цвели побеги нового, мистического миросозерцания, так пышно развившегося и окрепшего во Христе. Свободное пророческое учение всегда шло вразрез с тем конкретным пониманием вещей, которое тянулось к разумному политическому благу и которое заповедано было великим законодателем Моисеем. Можно сказать, не впадая в преувеличение и ошибку: еврейское пророчество изнутри подкапывалось под еврейское государство. Еврейское пророчество долбило национальную гордыню и национальные идеалы так, как капля долбит камень. Христос пришел и окружил учение пророков обаянием своей светлой личности, авторитетом своего героического темперамента. Народные силы, еще вчера готовые на восстание, сегодня уже готовы отторгнуться от учения мира, чтобы прилепиться к Тому, Кто дружил с мытарями, не презирал блудницы, сходился с нищетой. Распахнувши перед своими учениками горизонты бессмертия и вечной жизни, Христос тем самым отымал кредит у того политического дела, которое волновало еврейских патриотов. Царство не от мира сего все решительнее и решительнее заслоняло то царство земли, о котором мечтали люди дела, люди жизни. Предание Христа было преданием политическим. Не все это понимали. Это понимали только вожаки патриотической партии, понимал тот самый Каиафа, о котором говорится в Новом Завете. Если оставим Христа, говорили патриоты, все в него уверуют и придут римляне и овладеют и местом нашим и народом. Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели, чтоб весь народ погиб (Ин. 11, 48 – 50). Так говорили люди патриотизма – все те, кто верует в землю, а не в небо, кто ищет жизни здесь, а не за гранью мира…