Читать книгу: «Золотая Колыма. Воспоминания А. С. Яроцкого о Колыме в литературном контексте», страница 5

Арест, тюрьмы, дорога в лагерь

Яроцкий был арестован 10 ноября 1935 г., когда работал начальником сектора оперативного учета и планирования в Центральном управлении вагонного хозяйства Наркомата путей сообщения. В рассказе Яроцкого о работе наркомата передана лихорадочная атмосфера эпохи первой пятилетки: «Наше учреждение на Новой Басманной улице напоминало штаб во время большого сражения. Всю ночь бессонно светились окна, и если я попадал домой в 12 или в 1 час ночи, то считал вечер спокойным. Транспорт работал с огромным напряжением, из создавшегося положения нужно было найти выход» (ЗК. С. 23; Курсив мой. – Н. М.).

Весной 1935 г. группа ученых Института эксплуатации железнодорожного транспорта написала статью в «Правду» о необходимости реконструкции железнодорожного транспорта.

Главной мыслью статьи было утверждение, что транспорт работает «на пределе своих возможностей» (ЗК. С. 23; Курсив мой. – Н. М.).

По инициативе Кагановича в газетах была организована компания разоблачений «предельщиков», Каганович сделал доклад в ЦК партии. Был задуман политический процесс, в котором ученых объявили идейными руководителями, работников министерства – исполнителями, а служащих железных дорог – пособниками саботажа и вредительства.

В справке о работе железнодорожного транспорта, составленной 12 ноября 1935 г., Каганович сообщал И. В. Сталину о позиции «реакционной группы инженеров»:

«Группа инженеров и профессоров доказывала:

1) Что транспорт работает на “пределе” и не имеет [возможности] грузить больше чем 56 тысяч вагонов – максимум 60 тысяч вагонов.

2) Что коммерческая – участковая скорость, достигнутая в 1934 году – 14,2 километров в час, является максимально возможной.

3) Что техническая скорость товарного поезда с паровозом типа «Э» не может превышать 23 километров.

Фактически же, как известно:

1) Железнодорожный транспорт грузит сейчас в сутки не 56–60 тысяч вагонов, а 73–75 тысяч вагонов.

2) Коммерческая – участковая скорость товарного поезда поднялась с 14,2 километров в час в среднем за 1934 год до 18,6 километров в час в октябре 1935 года, т. е. повысилась на 4,4 километра в час.

3) Техническая скорость товарного поезда повысилась с 22,5 километров в час в среднем за 1934 год до 27,4 километров в час в октябре 1935 года, т. е. на 4,9 километра в час.

4) Таковы факты, разоблачившие реакционную группу инженеров и профессоров, оправдывавшую своими квазинаучными нормами плохую работу железнодорожного транспорта»¹³⁴.

Каганович обвинил ученых в отрицании стахановского движения.

Дело «предельщиков» вошло в историю, о нем упоминал А. И. Солженицын в книге «Архипелаг ГУЛАГ»: «Этих предельщиков бьют несколько лет, они – во всех отраслях, трясут своими расчетными формулами и не хотят понять, как мостам и станкам помогает энтузиазм масс»¹³⁵.

Причиной ареста Яроцкого стал его доклад об «усилении ремонта товарных вагонов» и увеличении плана «текущего ремонта вагонов»: «Межремонтный срок составлял 3 года. Я взял данные о весе поезда, скорости, среднесуточном пробеге в девяностых годах и в 1935 г., и получилось, что интенсивность эксплуатации вагонного парка возросла в 2–3 раза, а система ремонта осталась на уровне конца прошлого века. Из этого я сделал вывод о необходимости усиления ремонта товарных вагонов и предложил увеличить план текущего ремонта вагонов… Вот этот-то доклад и послужил поводом к аресту» (ЗК. С. 29).

Ремонт вагонов, на который не хватало средств, было решено заменить стахановским движением. На первом всесоюзном совещании стахановцев 17 ноября 1935 г. Сталин обвинил в консерватизме инженеров, которые рекомендовали провести ремонт вагонного хозяйства, работавшего с перегрузкой. Вождь партии призывал «обуздать» «…упорствующих консерваторов из среды хозяйственных и инженерно-технических работников…».

Он лицемерно сообщал, что власть собирается «…убеждать, терпеливо и по-товарищески убеждать эти консервативные элементы промышленности – в прогрессивности стахановского движения и в необходимости перестраиваться на стахановский лад».

Реальной была угроза: «…придется принять более решительные меры. Взять, например, Наркомат Путей Сообщения. В центральном аппарате этого наркомата недавно существовала группа профессоров, инженеров и других знатоков дела – среди них были и коммунисты, – которая уверяла всех в том, что 13–14 километров коммерческой скорости в час является пределом, дальше которого нельзя, невозможно двигаться, если не хотят вступить в противоречие с “наукой об эксплуатации”. Это была довольно авторитетная группа, которая проповедывала свои взгляды устно и печатно, давала инструкции соответствующим органам НКПС и вообще являлась “властителем дум” среди эксплуатационников. Мы не знатоки дела, на основании предложений целого ряда практиков железнодорожного дела, которые в свою очередь уверяли этих авторитетных профессоров, что 13–14 километров не могут быть пределом, что при известной организации труда можно расширить этот предел. В ответ на это эта группа вместо того, чтобы прислушаться к голосу опыта и практики и пересмотреть свое отношение к делу, бросилась в борьбу с прогрессивными элементами железнодорожного дела и еще больше усилила пропаганду своих консервативных взглядов. Понятно, что нам пришлось дать этим уважаемым людям слегка в зубы и вежливенько выпроводить их из центрального аппарата НКПС»¹³⁶.

Сталин не рассказал на съезде о том, что большую группу профессоров и инженеров НКПС «выпроводили» в тюрьмы и лагеря. Выступление Сталина было направлено против авторитетных ученых, которых предлагалось заставить бесплатно работать в лагерях, под руководством безграмотных чекистов.

Яроцкого приговорили по статье 58.10 к пяти годам заключения в лагерях и дали прочитать три тома следственного дела: «Это были целые горы лжи и клеветы» (ЗК. С. 34). После вынесения приговора в апреле 1936 г. Яроцкого перевели в общую камеру Бутырской тюрьмы, где продержали еще месяц.

В камере, рассчитанной на 25 человек, находилось 50–60 заключенных.

Во время повторного следствия у героя «Золотой Колымы» появилось чувство духовного превосходства над следователем, бесстрашие обреченного человека, готового умереть, но не согласиться с клеветой. Несмотря на жестокие побои, он «…не унизил своего человеческого достоинства и ничего не подписал» (ЗК. С. 35).

Подтверждение прежнего приговора стало для Яроцкого тяжелым ударом, хотя он понимал, что был возможен и худший вариант: срок его заключения мог быть увеличен.

Путь из тюрьмы в лагерь Яроцкому пришлось пережить дважды. Яроцкий писал, как заключенных из тюрьмы на вокзал: «…везли в набитых битком грузовиках с надписью “хлеб”. На станции… выгрузили из машин, посадили на землю, руки за спину, и по списку стали грузить в товарные вагоны, по сорок человек в один двухосный вагон, оборудованный как для воинских перевозок, только с решетками на окнах и дырой в углу вместо тюремной параши. Через каждые три-четыре вагона была вышка с часовыми и собака-овчарка…» (ЗК. С. 50–51).

Поезд отправлялся во Владивосток, где заключенных размещали в транзитном лагере на Третьей Речке. Из лагеря в середине июня их «гнали» через город колонной по четыре человека в бухту Золотой Рог. Там шла посадка на пароход «Джурма». Проведя пять суток на пароходе, перевозившем около пяти тысяч заключенных, Яроцкий прибыл в Магадан.

Второй раз Яроцкий выехал из Москвы в феврале 1938 года, а добрался на Колыму в июне и попал на прииск Утиный.

Герой колымской прозы – «артист лопаты»

Главный герой лагерной прозы – «артист лопаты» впервые появился в повести Платонова «Котлован». Шаламов назвал Платонова одним из лучших писателей России в эссе «Письмо старому другу»: «Всякий писатель хочет печататься… Сколько умерло тех, кому не дали печататься? Где “Доктор Живаго” Пастернака? Где Платонов? Где Булгаков? У Булгакова опубликована половина, у Платонова – четверть всего написанного. А ведь это лучшие писатели России. Обычно достаточно было умереть, чтобы кое-что напечатали, но вот Мандельштам лишён и этой судьбы»¹³⁷.

В 1960-е гг. запрещенная повесть «Котлован» распространялась в самиздате. По свидетельству Б. Н. Лесняка, Шаламов не читал текстов из самиздата. Но он мог обратить внимание на сборник Платонова «В прекрасном и яростном мире», изданный в 1965 г., куда был включен рассказ «Свежая вода из колодца», написанный автором по мотивам «Котлована». Герой рассказа Альвин, «артист лопаты», старался наполнить высшим смыслом свой труд: «…копал землю, словно рождая каждый перевернутый пласт для осмысленного существования, и внимательно разглядывал его, провожая в будущую бессмертную жизнь»¹³⁸.

В «Котловане» Платонов писал о строителях символического «здания социализма»:

«Внутри сарая спали на спине семнадцать или двадцать человек… Все спящие были худы, как умершие, тесное место меж кожей и костями у каждого было занято жилами, и по толщине жил было видно, как много крови они должны пропускать во время напряжения труда.

…спящий лежал замертво, глубоко и печально скрылись его глаза, и охладевшие ноги беспомощно вытянулись в старых рабочих штанах… каждый существовал без всякого излишка жизни…» (Курсив мой. – Н. М.)¹³⁹.

Землекопы истощены и похожи на лагерных доходяг, они живут в бараке, напоминающем лагерный.

Главным орудием их труда была лопата: «Вощеву дали лопату, и он с жестокостью отчаяния своей жизни сжал ее руками, точно хотел добыть истину из середины земного праха»¹⁴⁰; «…Чиклин вонзил лопату в верхнюю мякоть земли, сосредоточив вниз равнодушно-задумчивое лицо. Вощев тоже начал рыть почву вглубь, пуская всю силу в лопату…»¹⁴¹; «…Вощев не жалел себя на уничтожение сросшегося грунта…»¹⁴².

Платонов видел, что на постройку дома люди тратят свое тело: «Вощев… мог пожертвовать на труд все свое слабое тело…»¹⁴³; «Мы все свое тело выдавливаем для общего здания…»¹⁴⁴. При этом живое тело уничтожается: «…Чиклин спешно ломал вековой грунт, обращая всю жизнь своего тела в удары по мертвым местам»¹⁴⁵. Когда в процессе углубления котлована им встречается камень, они используют вместо лопаты лом и топор, и тратят еще больше сил: «Чиклин…грузно разрушал землю ломом, и его плоть истощалась в глинистой выемке…»¹⁴⁶; «Истомленный Козлов сел на землю и рубил топором обнажившийся известняк; он работал, …спуская остатки своей теплой силы в камень, который он рассекал, – камень нагревался, а Козлов постепенно холодел. Он мог бы так весь незаметно скончаться…»¹⁴⁷. У платоновских землекопов «…дневное время проживается одинаковым, сгорбленным способом, – терпеньем тела, роющего землю, чтобы посадить в свежую пропасть вечный, каменный корень неразрушимого зодчества»¹⁴⁸. Существование рабочих на стройке автор сравнивает с пребыванием на дне ада.

Ощущение тяжести «ненавистного труда» сближает с землекопами «Котлована» героев «Колымских рассказов»: «Тогда мы испытывали только смутную, ноющую радость тела, иссушенных голодом мышц, которые хотя на миг, хоть на час, хоть на день избавятся от золотого забоя, от проклятой работы…»¹⁴⁹.

Замечая сходство условий труда пролетариев на строительстве «общепролетарского дома» с лагерными, необходимо указать на их принципиальные различия. Если лагерный труд был принудительным, то платоновские землекопы работали с желанием, испытывали энтузиазм и рассчитывали после окончания строительства поселиться в «вечном» доме.

Автор «Котлована» видел особую миссию пролетариата в создании условий для будущей долгой жизни: «…пролетариат живет один, как сукин сын, в этой скучной пустоте и обязан за всех все выдумать и сделать вручную вещество долгой жизни»¹⁵⁰ (Курсив мой. – Н. М.).

Но их надежда на светлое будущее постепенно тает. Строители обречены на истощение, каждый из них «мог… незаметно скончаться»¹⁵¹. У одного из них «…от измождения слабо росла борода»¹⁵². Вощев приходил в ужас от догадки: «А то вы уморитесь, умрете, и кто тогда будет людьми?»¹⁵³. «Дом человек построит, а сам расстроится. Кто жить тогда будет?»¹⁵⁴ – сомневался Вощев.

В «Котловане» многократно повторяется мысль о том, что человек на строительстве здания будущего оценивается наравне с материалом, т. е. превращается в «человеческий материал». Наблюдения Платонова над характером «социальной архитектуры» совпадали с выводами О. Мандельштама: «Бывают эпохи, которые говорят, что им нет дела до человека, что его нужно использовать, как кирпич, как цемент, что из него нужно строить, а не для него. Социальная архитектура измеряется масштабом человека. Иногда она становится враждебной человеку и питает свое величие его унижением и ничтожеством»¹⁵⁵.

Возможно, сходство образа человека, превращенного в строительный материал, у Платонова и Шаламова объяснялось тем, что их общим источником был мандельштамовский образ тела, которое способно превратиться «в улицу, страну».

В описании строительства «общепролетарского дома» автор «Котлована» заметил еще одну характерную черту сходства с лагерной стройкой: там не хватает пригодных для работы кадров. Поэтому на котлован приводят «неизвестных новых людей»: «Чиклин сразу, без пристальности обнаружил в них переученных наоборот городских служащих, разных степных отшельников и людей, привыкших идти тихим шагом позади трудящейся лошади; в их теле не замечалось никакого пролетарского таланта труда, они более способны лежать навзничь или покоиться как-либо иначе» (Курсив мой. – Н. М.)¹⁵⁶.

У этих людей есть существенное отличие от землекопов: они не были пролетариями и, судя по всему, попали на стройку не добровольно. Потому «…они тело свое на работе жалеют…», мечтают освободиться от принудительного труда: «Каждый из них придумал себе идею будущего спасения отсюда – один желал нарастить стаж и уйти учиться, второй ожидал момента переквалификации, третий же предпочитал пройти в партию и скрыться в руководящем аппарате…»¹⁵⁷.

Ключевые образы лагерного колымского метатекста – образы лопаты, кайла и тачки – были символами тяжелого физического труда, уничтожающего людей.

Авторы произведений о Колыме 1930-х гг. Шаламов, Яроцкий, Лесняк, Исаев работали на золотодобывающих приисках Колымы с кайлом, тачкой и лопатой. Приговор Яроцкого к пяти годам исправительных трудовых лагерей по обвинению в контрреволюционной террористической деятельности означал, что заключенного должны были использовать для тяжелого физического труда.

В 1963 г. И. С. Исаев, расстроенный просмотром кинофильма о Колыме, записал в дневнике: «Можно бы показать, как мы добывали золото в 1937 году. Хотя теперь уже, наверное, нигде нет ни тачек, ни кайл, ни лопат, ни деревянных бутар»¹⁵⁸ (Курсив мой. – Н. М.).

Со «спецуказанием» – «только тяжелый физический труд» прибыл на Колыму В.Т. Шаламов. Яроцкий рассказал, как он попал в категорию заключенных, которым были предписаны работы в забое или на лесозаготовке.

Яроцкий после прибытия на Колыму оказался на прииске имени 8 Марта, который еще предстояло построить. Работа началась с установки палатки среди тайги. В палатке ему предстояло прожить две зимы. Яроцкий сравнил работу на золотом прииске с адом. Он описал тяжелый труд забойщика. Золотоносный песок вручную поднимали на эстакаду: «…откатчик подвозил тачку к эстакаде, а затем крючник зацеплял тачку спереди, и они вдвоем катили ее по крутому подъему, потом по площадке и опять по подъем у…». Человек шел по лестнице без ступенек, по краю доски, по которой катились тачки. Это сооружение использовалось для промывки золотоносного песка: «водозаводный лоток длиной 2–3 километра позволял “завести” воду на высоту 15–20 метров, затем по эстакаде ее подводили к промывочному прибору, так называемой бутаре и использовали для промывки золотоносных песков» (ЗК. С. 96).

С. И. Исаев в 1938 г. вместе с Яроцким работал забойщиком на прииске Стан Утиный Южного горнопромышленного управления. Он вспоминал, что подготовка к добыче золота на колымских приисках начиналась весной: «Был март – первая его половина. По календарю это уже весенний месяц, но на Колыме в этот год зима была особенно лютой, и морозы продолжали держаться 50–55 градусов.

…Плотники сколачивали колоды для промывочных приборов, готовили тачки, лес для бутар. Ремонтировались транспортеры, которыми подавался песок на бутару, двигатели внутреннего сгорания, насосы, кайла.

Вообще говоря, все на Колыме делалось зимой ради очень короткого лета. А лето настолько короткое, что почти все, кто жил там уже по нескольку лет, не переставали удивляться ни тому, что творилось в природе, ни тому, что успевали сделать люди»¹⁵⁹.

Главная работа проводилась «…летом, в разгар промывочного сезона… Всюду по ключам Холодный, Длинный, Глинистый работали промывочные приборы – бутары, на которых промывали золотоносные пески, добытые в шахтах зимой, или на вскрытых полигонах»¹⁶⁰.

И. С. Исаев писал сыну своего лагерного товарища: «Работа была, конечно, исключительно физическая, тяжелая, но терпимая, хотя бы по той причине, что человеческому организму не требовалось дополнительной энергии на преодоление холода – 50 градусов и ниже нуля. Правда, в шахтах было теплее, но в них были свои трудности. От каменной пыли появлялась такая болезнь, как силикоз. Тяжело было дышать еще после очередных взрывов аммонала»¹⁶¹.

Бывший колымский заключенный Я. Ямпольский вспоминал о том, как они вместе работали забойщиками, в письме И. С. Исаеву 8 августа 1971 г.: «Помню, как мы потом работали на добыче золота на прииске Стан Утиный. Это уже была истинная каторга…

Я все же первые три года с трудом выдерживал этот режим, бывая в трех лагерях: Стан Утиный, речка Утиная, Усть-Утиное…».

Ямпольский оставил свидетельство о том, что происходило в начале войны в каторжном спецлагере: «…в начале 1941 года я почему-то попал в поход с группой семидесяти заключенных… в спецлагерь Тайно-Утесный (на Колыме было 130 лагерных участков, но спецлагерей – 3). Вот где я испытал все ужасы сверхкаторжной жизни! В этом лагере… было рассчитано выжать из всех заключенных все, и всех их здесь похоронить… Били и расстреливали и в бараках, и на работе.

А работа была сверхкаторжная… не по 10 или 12 часов, как в других лагерях, а по 14–16 часов в день.

В этих лагерях я пробыл свыше пяти лет. Там четыре раза доходил до того, что был на грани смерти…»¹⁶².

Александр Михайлович Бирюков¹⁶³ нашел в архиве ФСБ дело писателя С. Ф. Буданцева, который был направлен на самую тяжелую лагерную работу – забойщиком на прииск «Дусканья» Южного горнопромышленного управления. Буданцев стал инвалидом через три с половиной месяца работы на прииске. Лагерная ВТК вынесла заключение о направлении ослабевшего заключенного Буданцева на «инвалидную командировку», где он вскоре умер.

Уникальное свидетельство о том, что ожидало лагерных доходяг на «инвалидной командировке», оставил Ямпольский. В письме И. С. Исаеву 8 августа 1971 г., отправленном из больницы, он вспоминал:

«Помню, доходяг, которые не могли выходить на работу, их выводили за зону, и там, в километре от лагеря, их устраивали в спецбараке, который открыто называли: смертный барак. Там их не нужно было охранять…

Там они должны были сами себя обслуживать, умирали и сами себя хоронили. Лишь днем четыре человека из этого барака брали котел, шли в зону. Там на кухне им отпускали жиденькую баланду и отбросы хлеба. Это было голодное питание. Люди, находящиеся в смертном бараке, почти поголовно умирали.

И вот, в этом «смертном бараке» я был два раза (за шесть лет пребывания в этих лагерях). И все же кое-как выкарабкивался.

И что же меня спасало? Спасала так называемая психотерапия… Мы все время внушали друг другу: “При всех условиях, даже безнадежных, никогда не поддаваться унынию, не хныкать, не жаловаться на свою судьбу… Вопреки всему, вопреки политике культа личности, мы все же должны жить и будем жить”…»¹⁶⁴.

Общий лагерный опыт Бориса Лесняка, Алексея Яроцкого, Ивана Исаева, Варлама Шаламова, в разные годы работавших забойщиками на золотодобывающих приисках, показал, что все они от непосильного труда превращались в доходяг и уцелели только благодаря счастливому случаю. У всех этих авторов повторяется в разных вариантах история о том, что они выжили благодаря встрече с человеком, который помог спастись.

Для Варлама Шаламова спасителем стал заключенный врач Пантюхов. В рассказе «Курсы» Шаламов (имея в виду своего товарища по курсам) писал: «…нас направил на курсы наш общий спаситель врач Андрей Максимович Пантюхов» (Курсив мой. – Н. М.)¹⁶⁵. Став фельдшером, Шаламов навсегда избавился от общих работ.

Яроцкий помнил, как произошел его переход с тяжелой работы в забое на должность бухгалтера, позволившую ему отогреться, подкормиться и ожить, отступив от самого края могилы.