Читать книгу: «Общая теория капитала. Самовоспроизводство людей посредством возрастающих смыслов. Часть третья», страница 3
«Для Маркса и для большинства его последователей – и в этом заключается один из самых главных недостатков их доктрины – социализм означал нечто вполне определенное. Но эта определенность на самом деле не идет у них дальше национализации промышленности, хотя национализация промышленности может, как мы увидим, сочетаться с бесконечным разнообразием экономических и культурных возможностей» (Шумпетер 2008, с. 547-548).
Обобществление инфраструктуры, то есть общее владение землей и средствами производства, означает не общую собственность, и поэтому вовсе не национализацию, а превращение инфраструктуры в общественное благо, которое потребляется коллективно независимо от платы за него. Это касается не только автомобильных дорог и интернета, но и нейросетей, иных объектов интеллектуальной собственности и т. д.
Обобществление и персонализация являются двумя сторонами одного и того же процесса. Ильенков в своей работе «Маркс и западный мир» (1965) указывал, что государственная собственность является лишь начальным этапом этого процесса:
«После … революционного превращения “частной собственности” в собственность всего общества, то есть в общегосударственную и общенародную собственность, перед этим обществом как раз и встает вторая половина задачи. А именно задача превращения уже учрежденной общественной собственности в действительную собственность “человека”, то есть, выражаясь языком уже не “раннего”, а “зрелого” Маркса, в личную собственность каждого индивида. Ибо лишь этим путем формальное превращение частной собственности в общественную (общенародную) собственность может и должно перерасти в реальную, в действительную собственность “всего общества”, то есть каждого из индивидов, составляющих данное общество» (Ильенков 1988, с. 109).
Персонализация есть распределение предприятия, его разделение на индивидуальные рабочие места, и воссоединение индивидуального рабочего места с домохозяйством. Воссоединение рабочего места с домохозяйством есть необходимая предпосылка для сохранения семьи и восстановления рождаемости. Эволюция смыслов некогда привела к развитию производства на основе частной собственности. Но разделение собственности приводит к тому, что общество может воспроизвести своих членов только если сделает их самих и их деятельность непосредственно общественной ценностью. Оказывается, что государство всеобщего благосостояния не может ответить на нынешние вызовы. Оно возникало для решения двух задач: расширенного воспроизводства рабочей силы для растущего капитала и обеспечения полной занятости этой рабочей силы. Но по мере того, как развивается процесс персонализации, воспроизводство рабочей силы и ее наем теряют смысл. Как говорил Питер Друкер, «“всеобщее благосостояние” – это, скорее, прошлое, чем будущее человечества, и с этим сейчас согласны даже либералы. Придет ли ему на смену предпринимательское общество? Очень скоро мы узнаем ответ на этот вопрос» (Друкер 2004, с. 391).
Почему это происходит, почему распределяется капиталистическое предприятие? Потому что меняется характер как самого работника, так и средств производства, потому что вследствие переворота в суперобороте реального капитала исчезает наемный труд. Работнику потому оказывается проще найти средства производства, чем капиталисту найти работника, что конкуренция за капитал оказывается слабее, чем конкуренция за наемный труд.
Капиталистический предприниматель нанимает людей, обычный предприниматель нанимает ботов и роботов. «На место управления людьми (Personen) становится управление вещами и руководство производственными процессами» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 19, с. 225, перевод исправлен). Если, по словам Шумпетера, сущность предпринимательства состоит в том, чтобы создавать новые комбинации смыслов, то обычный предприниматель отличается от прежнего тем, что он является не только субъектом, но и объектом такой комбинации: ему приходится принимать указания (заказы) других, чтобы выполнялись его указания (заказы). Говоря словами Майкла Хардта и Антонио Негри, предпринимательство становится не массовым, но множественным:
«… В ходе капиталистического развития, по мере того как производственная кооперация все больше расширяется в социальном поле в виде рассеянных, полицентрических окружностей, новые комбинации все чаще организуются и поддерживаются самими производителями. Имея возможность переприсвоить основной капитал, как мы указывали ранее, массы становятся все более автономными в порождении и исполнении производственной кооперации. На поле битвы общественного производства становятся не нужны генералы. Войска, так сказать, могут самоорганизоваться и сами чертить свое собственное направление» (Hardt and Negri 2017, p. 142-143).
В обычном хозяйстве разделение рисков испытывает принципиальную трансформацию. От разделения рисков на основе централизации и децентрализации, национализации и приватизации, происходит переход к разделению рисков, основанному на распределении средств производства между работниками-предпринимателями, на возрастающем множестве предприятий размером в одно рабочее место (посессий). Обычное хозяйство основано не на приватизации или национализации, а на персонализации. Персонализироваться может и частная, и государственная собственность. Посессоры – это те «мыши», которые переживут и капиталистических, и социалистических корпоративных «динозавров».
Как это не парадоксально, социализм оказывается ближе к обычному самовоспроизводству в культурном* плане, чем капитализм: как в силу его аскетического характера, так и в силу его родства с традицией, государством и справедливостью. При этом капитализм оказывается ближе к обычному обществу в экономическом плане в силу его предпринимательской природы. Социализм утверждал себя как общественный строй, который наследует капитализму. То, что обычное самовоспроизводство идет за расширенным, не означает, что обычное общество является «социализмом». Обычное общество является «социализмом» в той же мере, что и «капитализмом». То есть на самом деле оно не является ни тем, ни другим.
Предпринимательская контрреволюция создает общество-сложность
Коммерческое общество и расширенное самовоспроизводство стали результатом коммерческой революции, изображенной на иллюстрации 19 как выгнутая вверх дуга. Предпринимательская контрреволюция, которая ведет от расширенного к обычному самовоспроизводству, является обратной дугой по отношению к коммерческой революции. Эта контрреволюция завершает «эпоху системы», но не возвращает нас обратно к традиционному обществу с его изолированными общинами, а создает предпринимательское общество – единое пространство смыслов и единую сеть субъектов в масштабах всего человечества. Общество-система может существовать лишь в интересном промежутке на эволюционной линии смыслов – когда смыслы уже слишком сложны, чтобы оставаться в пределах общин, и еще недостаточно сложны, чтобы охватить все человечество. Общество-система представляет собой вертикальный рост населения и смыслов. Когда же сложность смыслов превышает критическую точку, на смену системе приходит сложность.
Общество-сложность отличается от общества-системы двояко. Во-первых, в отличие от системы, которая еще только расширяется и стремится захватить мир, сложность уже объединяет всех людей в едином пространстве смыслов. Во-вторых, в ней гораздо больше субъектов, она создает гораздо больше неопределенности, с которой система уже не может справиться. Общество-сложность замещает систему корпораций гигантской распределенной сетью посессоров, доводя до предела и тем самым обращая вспять то обезличивание, которое привело к становлению холодного коммерческого общества. Еще в середине XX века Вильгельм Рёпке писал, что холодная социальность вытеснила все индивидуальное и личное, заменив их массой:
«Во всех областях массовость и концентрация являются отличительной чертой современного общества; они заглушают область индивидуальной ответственности, жизни и мышления и дают сильнейший импульс коллективному мышлению и чувству. Маленькие кружки – от семьи и выше – с их человеческим теплом и природной солидарностью уступают место массе и концентрации, аморфному скоплению людей в огромных городах и промышленных центрах, беспристрастности и массовой организации, анонимной бюрократии гигантских концернов и, в конечном счете, самого правительства, которое скрепляет это разваливающееся общество с помощью принудительной машины государства всеобщего благосостояния, полиции и налоговых тисков» (Röpke 1960, p. 7).
Если коммерческое общество по своей природе – холодное и массовое общество, то предпринимательское общество – культовое и личное, в нем нет народных масс, нет массового потребления, массового сознания и средств массовой информации. Предприниматели образуют не однородную массу, а неоднородное множество. Государство посессоров – это не социально, а личностно ориентированное государство. Общество посессоров представляет собой сеть индивидов со множеством степеней свободы, оно не молодо по своему составу, но очень взаимосвязано, и потому не любит потрясений. Это не значит, что обычное общество не меняется – это лишь значит, что изменения происходят по мере того, как они созрели. С этой точки зрения, как говорил Шумпетер, даже Маркса можно рассматривать как консерватора:
«Революция, по Марксу, по своей природе и функциям от начала до конца отличается как от революции буржуазных радикалов, так и от революции социалистических конспираторов. По существу это революция вследствие того, что “ситуация назрела”. Конечно, те последователи Маркса, которым этот вывод не понравится, особенно в применении к Русской революции, могут сослаться на многие места в священной книге, которые, видимо, противоречат ему. Но как раз в этих местах сам Маркс противоречит своей самой глубокой и зрелой идее, которая безошибочно вытекает из аналитической структуры “Капитала” и которая – как любая идея, рожденная чувством внутренней логики развития явлений, – несет в себе под фантастически сверкающей оболочкой из сомнительных драгоценностей исключительно консервативный смысл … Сказать, что Маркс, избавленный от фразеологии, допускает интерпретацию в консервативном духе, означает только, что его можно принимать всерьез» (Шумпетер 2008, с. 438).
Коммерческое общество включает в себя три социальные категории: рабочих, предпринимателей и собственников капитала, и оно культивирует три добродетели: потребительство, предпринимательство и накопительство. В главе 4 мы видели, что потребительство есть субъективная крайность, когда человек сводит культуру к удовлетворению своих личных потребностей, а накопительство есть объективная крайность, когда потребностью становится возрастание смыслов безотносительно к личности. Между крайностями потребительства и накопительства находится предпринимательство, при котором субъект удовлетворяет свои личные потребности, увеличивая смыслы. Если коммерческая революция состояла в распространении коммерческой категории на все общество, то предпринимательская контрреволюция состоит в распространении на все общество категории предпринимателей. Этим снимается разрыв между рабочими и капиталистами, или пролетариатом и буржуазией. Когда каждый пролетарий становится буржуа, то есть собственником своего капитала, а каждый буржуа – пролетарием, то есть работником, который использует свой капитал, прежние различия исчезают, растворяясь в иных различиях.
Для обычного общества характерна не эволюция, как для традиционного общества, и не революция, как для коммерческого общества, а контрреволюция, то есть (само)управляемая эволюция. Это вытекает не только из совместного действия отбора и выбора, невидимой и видимой руки, не только из замедления процесса самовоспроизводства, стабилизации населения и снижения темпов роста, но и из того, что иерархическое общество-система превращается в распределенное общество-сложность.
«… Идея рынка реализует определенный идеал автономии индивидов, обезличивая социальное взаимодействие. Рынок отсылает к архетипу анти-иерархической системы организации, такого способа принятия решений, в который не вмешивается никакая преднамеренность. На смену волюнтаристскому вмешательству приходят профессиональные процедуры и логики. Этот продолжающийся переход, который по-прежнему составляет одну из главных характеристик современных обществ, объясняет и возникновение нового отношения к идее социального изменения. В мире, регулируемом чисто процедурно, то есть деперсонализированном и правовом, не остается места прежним революциям, поскольку нет больше командующей властной инстанции, которую можно было бы свергнуть или заменить» (Розанваллон 2007, с. 28-29).
В своей Нобелевской лекции 1971 года Саймон Кузнец среди шести характеристик современного экономического роста выделял высокий темп структурных изменений, увязывая его с превращением личных предприятий в безличные фирмы: «Основные структурные сдвиги включают переход от сельскохозяйственного к промышленному производству и, в последнее время, от промышленного производства к сфере услуг, изменения в масштабах субъектов производства и соответствующий переход от личных предприятий к безличным формам организации экономических фирм с соответствующими изменениями в статусе занятых в производстве» (Кузнец 2004, с. 108-109). В главе 6 мы видели, как концентрация корпораций с их безличной техноструктурой подрывает предпринимательство. С этой точки зрения персонализация является двойственным процессом. С одной стороны, она является продолжением обезличивания, поскольку окончательно передает управление производством и обращением в руки работников, а не собственников капитала, вводя рынок уже и внутрь корпорации. С другой стороны, персонализация доводит обезличивание до его логического, исторического и практического завершения, и разворачивает обезличивание вспять. Даже по самому своему названию персонализация представляет собой обратный процесс: переход от безличных предприятий акционеров к личным предприятиям посессоров, от безличных контрактов – к личным контактам.
У каждого человека есть мечта. Задача персонализации состоит в том, чтобы дать человеку средства для ее достижения. Шумпетер полагал, что буржуазии чужда героика, что она движется только утилитарными мотивами. Но буржуазия не возникает сама собой, ее ряды пополняются предпринимателями (см. Шумпетер 2007, с. 514-519). А предпринимательство есть приключение – иногда забавное, иногда опасное, почти всегда тяжелое, и всегда – сильное ощущение и самовыражение, и как всякое приключение оно требует героя. Общество-сложность культивирует предпринимательство как основную добродетель, постепенно оттесняя на задний план показное потребление и страсть к деньгам. Потребление и накопление подвержены стандартизации и систематизации. Массовое потребление основано на стандартных товарах (коммодити), массовое накопление основано на стандартных финансовых инструментах. Как творческое самовыражение, как игра, предпринимательство не стандартно, предпринимательская культура не может быть системой, она перерастает систему и становится сложностью.
Шумпетер предупреждал об угасании предпринимательства как вида деятельности, основанного на силе личности и гениальном озарении, увязывая это угасание с расширением капитала и формальных организаций:
«… Личность и сила воли, по-видимому, уже не играют такой роли в условиях, когда экономические изменения вошли в привычку, – лучшим подтверждением этому служит нескончаемый поток новых потребительских и производственных товаров, которые не только не встречают сопротивления, но воспринимаются как должное. Сопротивление со стороны тех, чьи интересы оказываются под угрозой в результате нововведений в производственном процессе, вряд ли исчезнет до тех пор, пока существует капиталистический уклад. Например, оно стало серьезным препятствием на пути массового производства дешевого жилья, которое предполагает радикальную механизацию и отказ от неэффективных методов работы строителей. Но все другие виды сопротивления – в частности, сопротивление потребителей и производителей новым видам товаров просто потому, что они новые, – практически уже исчезли. Таким образом, экономический прогресс имеет тенденцию становиться деперсонифицированным и автоматизированным. На смену личности приходят бюро и комиссии» (Шумпетер 2008, с. 513).
В главе 6 мы видели, как разделение собственности, акционирование, препятствует предпринимательству. Думается, предпринимательство угасает в корпорациях, но не в людях. Персонализация возвращает на первое место человека. На смену частной инициативе приходит личная инициатива предпринимателя. Самодеятельность, или инициатива, является основой общества-сложности в гораздо большей степени, чем она была источником капиталистической системы. Многие считают, что к предпринимательству склонны лишь несколько процентов людей в мире. Однако на самом деле любой человек может быть предпринимателем, дело состоит лишь в создании общественных условий для проявления таких склонностей. Согласно исследованию Ipsos 2022 года, 35% опрошенных в Китае не имеют и не готовы начать свое предприятие, в Турции – 32%, в Индии – 21%. В среднем по миру не имеют и не готовы начать своего предприятия 41% опрошенных. Вместе с тем, в США – 54%, в Германии – 63%, в Японии – 82% опрошенных не занимались и не готовы заниматься предпринимательской деятельностью (см. Untapped Potential, p. 15). По данным ВЦИОМ, в России в 2022 году доля не желающих заниматься предпринимательством составляла 65% по сравнению с 47% в 1992 году, при этом в возрасте 25-34 лет не хотят открывать свое дело 43%. Однако фактически доля предпринимателей растет: если в 1992 году свое дело было у 3%, то в 2022 году оно было у каждого десятого (см. Пора предпринимать? Мониторинг 1992–2022).
Распространение категории предпринимателей на все общество означает, что неопределенность и риски, связанные с предпринимательской деятельностью, также распространяются на всех людей. Когда основная часть населения переходит от наемного труда на постоянных рабочих местах к самозанятости и другим видам предпринимательства, это создает огромные организационные и психологические проблемы, сравнимые с теми, какие возникали у крестьян, оторванных от земли и своих орудий и вынужденных уходить на заработки в города. Как и тогда, вырванные из привычной среды люди пытаются найти причины происходящего в чьей-то злой воле. Как говорит в своей работе 2011 года Гай Стэндинг, возникает новый опасный класс – прекариат:
«В 1970-е годы умами политиков завладела группа идейно настроенных экономистов. Главный принцип их неолиберальной модели состоял в том, что экономический рост и развитие зависят от рыночной конкурентоспособности и нужно сделать все для максимального повышения соревновательности и конкуренции так, чтобы рыночные принципы проникли во все аспекты жизни. Считалось, помимо всего прочего, что следует повысить гибкость, или подвижность, рынка труда, а это значило переложить бремя рисков на плечи работающих и их семей, делая их еще более уязвимыми. В результате возник класс мирового “прекариата”, насчитывающий в разных странах много миллионов людей, не имеющих якоря стабильности. Они-то и стали новым, потенциально опасным, классом» (Стэндинг 2014, с. 10).
Проблема состоит не только в отсутствии исторического понимания, но и в том, что те технологии, организации и психологии, которые необходимы для предпринимательского общества, еще только начинают формироваться. Мы пока находимся только в самом начале процесса, которому предстоит заполнить пропасть не меньшую, чем была между лишенным всяких гарантий неквалифицированным трудом на фабрике XIX века и трудом на заводе XX века, немыслимым без специальной подготовки и социального страхования.
Понимание процесса постепенно углубляется. Например, Сильвио Лоруссо не сводит новую социальную категорию к ее «незащищенности», он видит ее связь с предпринимательством, вводит понятие «предпрекариат», объединяя понятия «предприниматель» и «прекариат»: «Предпрекариат – это зеркало общества, в котором все являются предпринимателями и никто не находится в безопасности» (Lorusso 2019, p. 18).
«Для молодого Шумпетера предприниматели были редким видом, который стоял на вершине социальной пирамиды из-за своей драгоценной способности к инновациям. Исходя из аналогичных предпосылок, гуру менеджмента Питер Друкер утверждал, что для ускорения инноваций общество в целом должно стать предприимчивым, избавившись от такого препятствия к прогрессу, как постоянное рабочее место. Видение Друкера сегодня стало реальностью: перед лицом широко распространенной экономической нестабильности и незащищенной занятости пирамида Шумпетера перевернулась, или, скорее, она распалась, и обломки лежат повсюду. Всех призывают – или принуждают – к свободному предпринимательству (даже наемных работников, как предполагает концепция интрапренера). Это общий смысл того, что мы называем предпрекариатом» (Lorusso 2019, p. 65).
Интрапренер, или «внутренний предприниматель», согласно Кембриджскому словарю – «сотрудник крупной компании, который берет на себя прямую ответственность за превращение идеи в прибыльный новый продукт, услугу, бизнес и т. д., часто вместо того, чтобы уйти и основать собственную компанию». Категория посессоров не сводится к самозанятым, имеется множество других и переходных форм: наемные работники, которые часть рабочего времени работают на себя, используя ресурсы предприятия; удаленная и платформенная занятость и др.
