Читать книгу: «Открытое небо», страница 3

Нож судьбы

«Кровь моя холодна. Холод её лютей

Реки, промёрзшей до дна. Я не люблю людей»

Кто-то из покойных конкурентов дал ему это географическое прозвище, отсылавшее к синей полоске на севере Африки и древней цивилизации, утонувшей в песке. Настоящая его фамилия была непроизносимо сложна; западное имя дал ему отец, увидевший, что седьмой сын светлее своих многочисленных братьев.

Белый Нил прошёл большой путь и завершать его пока не собирался. Его жизнь могла бы стать сюжетом кинофильма на популярную тему «из канавы во дворец», если бы в ней не было нескольких спорных, с эстетической точки зрения, подробностей. Впрочем, вся жизнь состоит из подробностей, их мешанину не уложить в сценарий. Биографическое кино могло бы быть правдивым только в одном случае – если бы длилось не часы, а десятилетия.

Он был одним из сыновей вождя клана, правящего в далекой, одуряюще жаркой и нищей африканской заднице, забытой или проклятой всеми богами, куклами вуду, священными рогами и духами предков. Папаша прислал наследника для получения высшего образования в холодную страну белых людей, оставшуюся в памяти папаши великой бесплатной державой.

Через пару месяцев новоиспечённый студент, освоивший несколько матерных фраз на местном языке, оказался в… сложной жизненной ситуации, воспользуемся удобным штампом. Власть на родине сменилась, из шкуры старого вождя сделали удобный барабан, братья канули в межплеменном побоище. Денег не стало и не предвиделось. Пытаться искать вчерашних своих – значило пытаться пойти путём отца.

Обнаружив новые обстоятельства, ректорат и администрация общежития (гордое название, обозначающее тёщу декана, восседающую в бардаке) указали студенту на улицу.

Сердобольные соседи по этажу налили ему напоследок водки и все проблемы стали несерьёзными. Но с неумолимостью настало утро, в котором он оказался без документов и чемодана. В котором единственным его капиталом было мерзкое ощущение помойки во рту и ещё тошноты от удара под дых, полученного от охранника, проводившего за проходную.

Начало зимы, продирающий холод, ни крыши, ни родных, ничего и никого. Холодная чужая страна. Непредставимо большое пространство, в котором некуда идти.

Юноша не избрал очевидный путь колоритного бомжа, собирающего у зевак мелочь на вечную дорогу домой. У юноши оказался ум и характер.

Глухими закоулками и дворами, долгими кругами он уходил дальше от центра города, обходя широкие проспекты, избегая полицейских. Недавно совсем в городе говорили о «деле мясников» – полицейских, распродававших бездомных на органы. Он не понял подробностей этого дела, но инстинктивно чувствовал опасность, исходящую от людей в форме, стоящих на перекрёстках и у станций метро или внезапно возникавших по двое-трое.

Вглядываясь в лица людей, он смутно понимал: его молодость и здоровье – это товары, имеющие цену, и могут быть отобраны у него более сильными. Дальше и дальше от больших шумных улиц, там водятся слишком крупные хищники.

Дальше от ярких проспектов, блеска и роскоши ночного города, от чистых кварталов, дорогих сияющих машин, сытых прохожих, надменных недоступных женщин. Дальше, к окраинам, не встречаясь ни с кем взглядом, пригнув голову, быстро, не останавливаясь. И ещё дальше от людей, мимо уродливых многоэтажек, мимо железных бочек с горящим мусором, у которых греются бездомные, мимо пустырей, через насыпи железнодорожных путей, стихийные свалки со стаями собак, заборы, трущобы, колючую проволоку, все эти лабиринты из камня, железа и плоти.

На глухой окраине он нашел заброшенный дом с чудом уцелевшими окнами. Доски и фанера вповалку лежали под ногами, рулоны утеплителя догнивали в подвале. Он соорудил себе лежбище и заполз в него до утра. На следующий день голод выгнал его во внешний мир.

Сильный и неутомимый, он присматривался и принюхивался ко всему, впитывая девственно чистым сознанием всё полезное для жизни. Он чувствовал себя молодой гиеной, ищущей добычу. И он обнаружил возможности. Они были повсюду.

Ему попадались лежащие на земле беспомощные пьяницы. Почти у каждого при себе была горсть мелочи или даже несколько смятых купюр. Они могли только мычать, едва шевеля слабыми руками, пока он их обшаривал.

У некоторых домов были установлены автоматы по продаже молока, обычного и шоколадного. Он отследил, когда из них забирали деньги. Потом ночью обошёл автоматы и забил тряпками щели, через которые высыпалась сдача. Покупатели, сунув купюру и получив бутылку, мелочи не дожидались. Она звенела внутри, но в лоток не высыпалась. Матернувшись и стукнув по автомату, они уходили восвояси. Подождав, можно было подходить, вытаскивать тряпку и собирать железные деньги.

В непроходимых дебрях спальных районов стояли ископаемые ларьки с водкой и шоколадками. За толстыми решётками день-деньской сидели сонные бабы-продавщицы. Наступал вечер, они закрывали ларьки, чтобы идти домой. Закрывали, поворачиваясь спиной. Однажды он решился, неожиданно выскочил сбоку и втолкнул продавщицу обратно, схватил за волосы, ткнул в решётку и ударил сверху. Потом схватил несколько бутылок, каких-то упаковок и убежал. А потом повторил то же самое ещё в трёх ларьках, уже не так торопясь.

Эта была трудная зима. Память о ней осталась и всегда была с ним. Потом, когда всё закончилось, каждый взгляд в зеркало возвращал эту зиму.

Как-то вечером, возвращаясь в подвал, он наткнулся на группу бритых уродов с кастетами. Размахивая какими-то цветными тряпками и что-то неразборчивое крича, они окружили его. Первым же ударом ему сломали нос, вторым разорвали губу, кровь заливала лицо, враги казались красными и бесплотными, он бил кулаками воздух и не мог попасть в них. Краешком уходящего, чернеющего сознания он понял, что падать нельзя, это конец. Он бросился головой вперёд, продрался через кольцо и бежал изо всех сил несколько невыносимых задыхающихся долгих минут. Наконец он остановился и повалился лицом в обжигающий снег.

Следующий день был изматывающим, неподвижным, голодным, наполненным только болью и ненавистью, и снова болью. В сумерках, ртом хватая воздух, он с трудом вышел из подвала. Приближалась ещё одна кромешная ночь. Темнота наступала и только снег белел под неподвижным небом. В снегу лежал небольшой тёмный предмет. Он поднял его и поднес к глазам.

Это был старый грязный напильник. Ржавчина проступала, как кровь, и какие-то знаки были глубоко вырезаны на серо-чёрной шершавой поверхности, и словно углубление для большого пальца было вдавлено в сталь.

Он осмотрелся по сторонам. Что-то неуловимо поменялось в самом воздухе, в тишине вокруг и темнота стала другой. Неожиданно он почувствовал странное, смутное чувство, как будто изменился весь мир, в нём появились смысл и надежда. Боль пройдет и ночь не будет длиться вечно. Что-то необыкновенное было в этом куске стали, в этой единственной вещи, что-то скрывалось под её поверхностью.

Напильник не хотелось выпускать из рук, нужно было всё время держать его, сжимать, чувствуя, как стальная крепость передаётся пальцам, как рука становится тяжёлой и твёрдой. Взрослой, мужской рукой. И не было больше страха, огромный мир лежал рядом, и в этом мире можно было драться и побеждать.

Всю ночь боль не давала уснуть и холод вползал в подвал. Неясные мысли проступали из темноты. Только напильник тускло блестел на грязном бетонном полу.

Он взял напильник и стал обтачивать его об кирпич. Когда кирпич развалился, он взял другой обломок, потом нашёл острый камень, обломок трубы, ещё один…

Несколько месяцев он делал продолжение своей руки, своего защитника и кормильца. Ржавчина исчезла, стальной четырёхгранник через сотни медленных часов превратился в узкий тяжёлый нож, резавший фанеру, как папиросную бумагу.

Делая кормильца, он стал самим собой, бесценные качества были скрыты внутри и вдруг проявились: упорство, аккуратность, малочувствительность к раздражающим звукам извне, отсутствие мыслей, мешающих двигаться к цели. Он вышел с ножом на улицу, чувствуя себя непобедимым.

Потом были несколько дней неудачной охоты в чужом районе и вот наконец он заметил одного из тех бритых уродов. Тот был не один, проверку ножа пришлось отложить. Компания потыкала в домофон, вошла в подъезд, на втором этаже зажёгся свет, зашумели, затопали, заорали под музыку. Перед рассветом всё затихло. Он набрал трёхзначный код и поднялся на второй этаж. Полная тишина, только гудит треснувшая лампа над лестницей. Чувство уверенности и предвкушения. Чувство близкой добычи. Ни тени страха. Он не один.

Длинный, требовательный звонок. Ещё, ещё, ещё. Сначала – только пронзительный звук звонка, потом – шевеление и ругань за дверью. Спотыкающиеся шаги. Резко – в сторону от дверного глазка, не переставая звонить. Наконец урод с матюками вывалился на площадку, щурясь от тусклого света. В клочке шерсти над майкой застряли какие-то крошки.

Нож вошел неожиданно легко и урод с выпученными от удивления глазами стал оседать на пол.

Сколько раз ещё видел это удивление… Так удивляются, будто считали себя бессмертными. Никто не может представить мир без себя.

С первого раза он научился всему. Интуитивно понял, что бить нужно под сердце. Прямо в сердце не стоит. Нужна не мгновенная лёгкая смерть, а чувство смертного холода под сердцем, и только потом – боль, удушье, темнота, уходящая земля. Должна быть пауза перед концом. Для понимания жертвы, с ужасом в глазах отдающей свою жизненную силу. В этом всё дело – в страхе другого, который делает сильнее. В последнем взгляде уходящего, оставляющего всё.

С тех пор он двигался к тому, чего хотела его душа. Он искал и находил, сразу чуя этот неповторимый запах страха. Ещё лучше – сочетание запахов страха и денег. Не только удовольствие, но и пожива. Сначала как голодный зверь, потом, насытившись, – как утончённый парфюмер, он искал сочетание этих запахов. Оно встречалось часто, почти каждый день…

Вот какой-то толстяк в дорогом пальто идёт от остановки. Расхристался, брюхо вперёд, портфель в руке. Брюки мятые, рожа уже раскраснелась, хорошо посидели на работе, а впереди ещё выходные. За ним. Вот и подъезд. Фонарь не горит и толстяк долго не может выудить из портфеля связку ключей. Ставит его на землю, наклоняется и тут же выпрямляется. Добрый вечер. Вздрагивает. Недоумение. Ошалело смотрит. В глазах – надежда, что спросят закурить. Просто закурить! Нет, не за этим… И вот он, страх. Его ни с чем не спутать. Беззвучный вопрос и ответ. Меняю этот вечер и много других вечеров на твой бумажник. Смотри, какая штучка у меня, холодная и острая, правда? И видно ведь, что я знаю, как это делается? За полминуты истечёшь кровью, как свинья. Ты быстро понял. И сам не посмотришь мне вслед. И завтра же купишь бесполезную травматику, и поставишь вторую железную дверь, но это будет завтра.

Почти каждый готов биться за себя, за своё имущество и достоинство. Готов, но как-то теоретически, в принципе, в искусственных ситуациях, создаваемых раздутой самооценкой. А если прямо сейчас? Готов к не испытанной ещё боли и вытекающей прочь твоей единственной жизни? Готов к темноте? За которой… Ладно, пусть каждому по вере, если у кого-то она ещё копошится на дне души. Но не когда-то потом, а через секунду? Взгляни в темноту прямо сейчас. Так и есть, не готов. Был бы готов – даже твоя походка была бы другой. Если не готов сейчас – никогда не будешь готов, жалкий ублюдок.

Всегда, когда он работал, в его голове звучали такие слова, этот спокойный, уверенный голос, словно какой-то дух стоял за спиной. Добрый, помогающий дух, подаривший любимый клинок, а вместе с ним – силу и удачу. Дух, появившийся из ниоткуда и никогда его не оставлявший.

Медленно, но неуклонно Белый Нил пробивался в люди, поднимался из волчьей ямы, вырытой судьбой. К концу той зимы стало легче, появилась надёжная крыша над головой, снятая у одинокого алкаша, переехавшего в утеплённый гараж. Он понял, что с людьми можно легко договориться, если сначала показать деньги.

Следующей зимой ему повезло оказать мелкую услугу владельцу павильона на вещевом рынке, на которого наехали со стороны. Потом он стал известен людям, делающим дела. Молчаливый, не брезгливый, толковый, исполнительный.

Успешно выполнял их поручения: от простых к сложным, от грязной работы – к достойной. Личностный рост одновременно с профессиональным. В памяти всё перемешалось, все события слились в одно ежедневное карабканье наверх. Он крышевал мелкие точки, торгующие китайским барахлом, носил передачи, подбирал на улице бесхозных пьяных шалав и сдавал их для употребления всем желающим, смотрел за расстановкой инвалидов-попрошаек в людных местах, был одним из вооружённых аргументов в бизнес-переговорах, перевозил товар, отжимал долги, исполнял приговоры, калечил в назидание другим, участвовал в войне кланов… После войны целиком перешел на спокойную сутенёрскую работу, потом она стала побочным бизнесом.

Со временем легализовался по-нормальному. Однажды обнаружил, что свободно говорит на языке этой страны, потом понял, что и думает на нём. Все эти двадцать лет он непрерывно приобретал опыт и связи, чувство опасности, нюх на подставы, людей, события, все навыки, помогающие жить.

Окончательно поднялся и открыл своё дело. Добился успеха, стал коммерческим партнёром государства, приобрел статус, внешний лоск, элитные привычки и вкус к дорогим женщинам и вещам. Уважаемый человек… Убрал всех, кто мешал, остались друзья и клиенты. Впрочем, это одно и то же. Жёстко зачистил все жизненные пути. Лишь одного из конкурентов в открытом гробу отпевали. Повезло ему – удар хватил, когда бригада косметологов уже подъезжала.

Белый Нил никогда не забывал, откуда он. И не терял хватки. Бизнес, да и жизнь вообще, похожи на ползание по стене. Используй малейший выступ, смотри перед собой и вверх, цепляйся. Остановишься – навалится усталость, ослабеешь и сорвёшься. Не задумывайся, действуй. Подумаешь о другом, утратишь концентрацию, забудешь, что стена скользкая – сорвёшься. А внизу… Там он уже был.

А здесь, на высоте, под столичными облаками, – роскошь президентского люкса, дьявольски вставляющий порошок, как вершина чувственных удовольствий, и морда влиятельного приятеля, которая завтра будет крупным планом на всех телеканалах, а сейчас пускает слюни, возвращаясь из подаренного тобой путешествия. День лучше, чем казался вначале.

Утром была неприятная телефонная беседа. Один из постоянных клиентов в конце разговора мельком отметил плохое качество партии товара. Это был клиент из тех, с которыми приходилось быть вежливым и внимательным. Оба собеседника знали расстановку сил и правила игры. Незначительное замечание, брошенное вскользь, было проверкой. Проверкой уважения. Серьёзные люди не повышают голоса. Нельзя не заметить и не принять мер.

Нил выразил обеспокоенность происшедшим, пообещал всё уладить и впредь не допускать. После этого, со скоростью гроссмейстера просчитав цепочку причин и следствий, пригласил на личное собеседование одного из курьеров вместе с товаром. Через полчаса втолкнули в кабинет. На лице курьера – следы хорошей жизни. Сейчас посмотрим.

Разорвал пакет. Широкие ноздри исследовали содержимое. Язык слизнул пыльцу с тёмного пальца. Так и есть – дорогая нигерийская дурь умело смешана с дешёвой казахской.

Глубоко сидящие глаза цвета оцинкованной жести посмотрели на курьера. Увидев в ответном взгляде всю полноту чувств – от ужаса до животного страха, Нил вежливо попросил поставщика подойти поближе и показать вены. Просто для контроля, мои люди должны быть умнее и чище клиентов, потребление тяжёлого товара запрещено. С секундным облегчением, не укрывшимся от босса, курьер протянул руки вперёд. Ближе! Ещё ближе. Ещё, говорю.

Курьер подошёл вплотную и тогда Нил неуловимо быстрым движением выхватил нож и прибил его ладонь к столу. Сталь легко прошла сквозь кость и дерево. Кровь брызнула в глаза, свободной рукой Нил достал платок и привёл себя в порядок. Затем, не переставая сжимать безупречно гладкую рукоять родного ножа, начал методическую беседу.

Стиль неторопливой беседы был близок к сократовскому: поиск истины ведется совместными усилиями, главное – задавать правильные вопросы. Нил тщательно формулировал проблему, пытаясь найти разумное зерно в криках собеседника. По завершении мероприятия, оказавшегося обоюдно полезным, Нил отдал необходимые распоряжения и углубился в изучение конъюнктуры рынка, а куча воющего дерьма, ещё полчаса назад бывшая уверенным в себе молодым предпринимателем, была отволочена на ближний пустырь и смешана с землей…

– …Мать твою, Нил. Я чуть не сдох на выходе из трипа!

– Да ладно тебе. А мне понравилось, я в трипе был вообще всемогущим. Это же компьютерная игра: нужно долго развиваться, убивая мелких тварей, и нарастить потенциал. В общем, всё как в жизни. Хороший препарат. И называется необычно: «Перхоть дьявола».

Самая яркая звезда

– Caspa del Diablo. Был недавно в Мексике на празднике мёртвых, взял немного для друзей, – включился в разговор третий, брюнет без возраста, с аккуратной бородкой-испанкой, длиной в десятидневную щетину. Он привычно разворачивается, словно для лучшего ракурса перед телекамерами.

А я почему-то вздрагиваю, словно он только что появился в номере. И ещё появляется это дурацкое обывательское чувство, когда так близко видишь телезвезду. Растерянность, смешанная с удивлением и обожанием.

Только мысль о собственных немалых достижениях позволяет вскинуть голову и вести себя небрежно. Да, он мировая знаменитость. Но я ведь принадлежу могущественной системе, у меня положение и связи. Мы не на равных пока, но он меня уважает…

И есть ещё абсурдное, глупейшее ощущение, будто он был в трипе вместе со мной, видел всё моими глазами. Как будто насмешка мелькнула за стёклами его очков.

Брюнет снимает тёмные очки, улыбается, показывая идеально ровные белые зубы, и это ощущение проходит. Бывают люди, притягивающие настолько, что не оторвать взгляд. Вот действительно – магия присутствия. Великий актёр, не скованный рамками театра.

Он необычайно красив какой-то утончённой мужской красотой, у него чёрные глубокие глаза, в которых светятся ум и понимание всего, но и какие-то колючие, стальные чёрточки проглядывают. Наверное, никто не хотел бы увидеть его в ярости.

А так – взгляд удивительно располагающий, такое ощущение, что смотрит на тебя как бы из зеркала, проглядывает в выражении его глаз что-то своё, очень близкое, даже родное.

Большой эстет и модник, сегодня в блестящем костюме цвета нефти. Сидит, как вторая кожа. Даже как первая. Любитель антиквариата. Вот и сейчас – с тростью чёрного дерева, с набалдашником из кости: лев, держащий в пасти ягнёнка. Лев – как настоящий, каждый клык видно. Просто живой. Смотрит злобными глазками в упор, как на добычу. Тончайшая ручная работа. И выглядит это не вызывающе, а естественно. Просто есть у человека дорогая и стильная вещь, ничего особенного. Взял не глядя перед выходом из дома.

Стиль во всем, дорогой и редкий. Начиная с невероятного имени или псевдонима, кто знает, с изысканным и протяжным голландским звучанием – Теодор Велизаар.

Теодор снова надел тёмные очки, на всех фотографиях – в них. Интересно, хоть одна из толпы любовниц-фотомоделей видела его глаза? Ходят слухи, что это ему нужно для мистификаций, чтобы двойникам было проще работать. Не может же он сам быть одновременно в стольких местах? Даже если слухи верны и он никогда не спит. Ведь он не только основатель лучшего медийного проекта десятилетия – «Альфа-канала». Рейтинги запредельные, реклама – по сотне кусков за секунду, весь истеблишмент в очереди стоит, чтобы попасть к нему в прайм-тайм.

Он… Как-то везде. В медийном бизнесе, иногда на десятке телеканалов сразу, все главные глянцевые журналы под ним, фэшн-проекты, легендарная уже торговая марка «Аваддон», как хобби – деканство на журфаке, любит с молодёжью работать, а ещё ведь киноиндустрия, промоушен боев без правил, фармакология, сеть государственных борделей, спонсорство всего на свете, благотворительность, Академия новаторской экономики, бешено популярные курсы ускоренного развития личности… Везде и всюду.

Карманных банков штук пять, всех биржевиков держит, как ручных мышей. Невероятное какое-то у него количество бабла, наверное, он и сам не помнит, сколько у него особняков и лимузинов. Все топовые спорт-кары уводит прямо с премьер, не успевают ценники отклеить. А связей – ещё больше, чем бабла. И как же чувствуются деньги, влияние, власть – в каждом его жесте, как будто и этот люкс, и весь премиум-отель, и город целиком со всем населением принадлежат ему. Недалеко от истины.

Откуда он взялся – вот вопрос. Несколько лет назад его совсем не было. А сейчас невозможно представить без него ни один громкий проект, ни одну значимую тусовку. Ведь как обычно бывает? Появляется кто-то, сначала по большому кругу пробивается, потом всё ближе к элите, нужно помелькать, стать привычным, оказать услуги кому надо. А он возник из ниоткуда и сразу стал всем известен, всюду вхож: фото с Вождем на охоте, «Человек года», брэндмастер года, почётный академик и понеслась.

Конечно, красив и богат необычайно. При этом – насколько обаятелен, прост, доступен. Лёгок, находит общий язык с любым, даже сбродом, как тогда, в массовых беспорядках. Толпа безработных с арматурой шла громить новый элитный квартал. Он вышел без охраны и говорил с ней, толпа слушала его, как любимого певца, пока спецназ кольцо выстраивал.

Но – откуда он? Сам скромно говорит «с Востока», но Восток большой. Акцент небольшой есть, но ведь сколько языков он знает – в голове не помещается. Вообще без переводчиков всюду шпарит как на родном.

И нет, конечно, такого журналиста, чтобы его биографию раскопал. Все давно всё поняли. В тот день, когда главный мафиози страны сначала к нему пришёл с визитом (двумя собственными ногами прошёл целый километр по поместью, обходил накрытое в зиму поле для гольфа, не смея наступить на краешек и помять! И это тот самый железномордый амбал, который может собачью упряжку сделать из членов парламента и по всему городу разъезжать на ней, никто не вякнет). Сначала к Теодору пришёл мафиози, приполз на полусогнутых, а потом только поехал к Вождю орден получать ко дню рождения.

Откуда же он взялся… И врагов у него нет, все любят безмерно. Кто-то раньше возникал, но как-то… Сразу в автокатастрофу, причем резонансную, прямо в телекартинку, как тот банкир, сгоревший в своей машине посреди центрального моста. Жутковатое зрелище было, с вертолёта снимали репортеры «Альфа-канала», они всегда первые, где нужно. Как будто он не мог никак ремень отстегнуть, что-то заклинило. И горел долго, минут пять, визжал и выл так, что телекартинку дали без звука, рвался, бился, но всё бесполезно. Только из-за ремня, дверь от удара раскрылась. За бронированной дверью ничего бы не видно было, но тут всё срослось, как будто специально для репортажа.

Или тот… Вот уже и забыл, как его, ещё один продюсер. Миллионер, перспективный, в премьеры рассматривался. А сдулся мгновенно и по-грязному. Дело завели – совращение несовершеннолетних, накрыли сразу, ещё улики не остыли, засунули в обычную зону (чиновника высокого полета, миллионера со связями, как это возможно вообще?), а там он через пару дней башку себе размозжил об стену. Сам бился башкой, пока не сдох. Никто не помогал. Доказанное самоубийство. Не самый лучший способ отчалить. И вот как-то так со всеми… А кто-то исчез. Вот вчера ещё был везде, а потом – раз, и всё, как сквозь землю провалился. Да какое там! И под землёй бы нашли при современных технологиях. Просто – исчез навсегда.

А сколько же у него идей! Беспрерывно во все стороны фонтанирует гениальными идеями, а в любом бизнесе ему нет равных. Вроде той штуки с церковниками. Купил у них за большие деньги кресты на куполах церквей в центре столицы. Церквей двадцать-тридцать, причем выбирал из стоящих недалеко друг от друга, по каким-то своим соображениям. Не продали бы никогда, ретрограды чёртовы, но он гарантировал, что не стронет кресты с места, не закроет ничем, всё будет видно. В чем подвох? Зачем это ему? Никто и не догадался. Ну, чудит – подумали. Крыша поехала от бабла. Абсурдная сделка. И подписали. А он взял да и натянул между крестами многометровые рекламные баннеры «Альфа-канала» и много чего ещё из своего хозяйства. А над главным храмом целый аэростат подвесил, с фэшн-брэндом «Аввадон». Броско – обалденно. И в таком месте! Билеты, чтобы сидеть на новогодней службе перед этим их центральным киоском, как его, алтарём, по должности положены министрам и выше, народу вокруг прорва. Статусное мероприятие.

И не прикопаешься! Кресты на месте, он – собственник, а воздух – ничей. Правозащитники и прочая шваль взвыли, пасти пооткрывали насчёт искажения исторического облика, культовых сооружений и прочих архитектурных доминант. Моральный ущерб типа. Да кому?! Совались в градостроительный кодекс и в законодательные окрестности, заболоченные, как берега Миссисипи, а там всё чисто. Вроде какие-то запреты и были, но изменения, дополнения, поправки к поправкам, и как-то стёрлось все. На прошлогодней осенней сессии исчезли. Ни одного запрета не нашли, как корова языком слизала.

В общем, поезд ушёл. Силы неравны, юридическая чистота – как в римском праве (он, кстати, ещё и большим знатоком латыни считается). Если это – не гениально, то что гениально? Сотни лет стояли эти бесполезные постройки, не принося ни цента, и вот – на тебе!

И ведь всё это придумано до того, как появились первые подвижники духовного бизнеса, до основания церковниками банка «Приход», единственно спасительного банка (реклама у них ничего, запоминается), до всех этих простых решений! Гений прорубил дорогу и толпы пошли по ней.

И какая смелость, какой охват! С любой смотровой площадки сейчас – эти баннеры во главе с аэростатом. Его город.

Теодор со вкусом затянулся потрескивающей сигаретой и снова заговорил своим необычным, низким, вкрадчивым с опасными нотками, сводящим женщин с ума, каким-то аристократическим, благородным голосом:

– Знатоки говорят, что порошок имеет мировоззренческое значение. Познай, типа, самого себя. Все комплексы, тайные страхи и желания проступают наружу. Собственно, в трипе ты остаешься собой. Точнее, усиленной в сто раз проекцией себя. Как тебе картинка?

– Охренеть.

– А я ещё слышал, – сказал Нил, – что этот товар приоткрывает будущее.

– Если правы те, кто утверждает, что все события предначертаны, – задумчиво добавил Теодор.

– Да ну их в задницу, такие приходы. Натуралистично, конечно, но я чуть концы не отдал.

– Ты просто не в адеквате после вчерашнего. Возьми ещё, подарок фирмы. Попробуешь в приподнятом настроении – улетишь, как шарик.

– Спасибо, друг. Кстати, Тео, мы же хотели к тебе заехать, твою новую хибару посмотреть. Давай сейчас смотаемся, на вечер есть планы.

– Сваливаем. Я поеду, вы за мной пристройтесь.

– Главное, чтобы ты за нами не пристроился, хе-хе. Мы с Нилом в моей тачке поедем. Пошепчемся о том-сём.

– Ты поосторожнее, он опасный парень. О чём это вы будете шептаться? Канал мой не нравится? Рекламы слишком много?

– Всё нравится. Просто ты мигалку включишь, как руководитель государственного телеканала, а мы за тобой потихоньку.

– Свою мигалку пора бы иметь.

– Да мне ещё два квадратных километра задниц нужно отполировать, чтобы получить должность с мигалкой.

– Ну… Как там у вас в народе говорят? Глаза боятся, а руки делают.

– Главное, чтобы руки не боялись. Поехали.

Компания выкатилась из отеля.

…Интересно и так приятно смотреть на покорённый город. Жизнь удалась, чёрт возьми! Вылизанная дорога, выделенная полоса, толпы глотают слюни, увидев сияющую машину Теодора, дороже среднего истребителя. И ведь наверняка не глядя взял из своей конюшни. Ну, у меня тоже не жестянка. Не представляю, как можно ногами ходить по улицам, среди всех этих неудачников. Это был бы экстремальный спорт. Теодор говорил, что бродит иногда.

Нужно музыку включить для полного кайфа. И радиостанция тоже ему принадлежит, везде успевает.

Из мощных динамиков раздалось фортепианное вступление, а затем знаменитый, сильный и как будто немного пропитой голос с хрипотцой медленно пропел начало чумового хита: «Из лимузина – по магазинам, из магазина – по лимузинам…» Старый трек Мавры Шампанской. Классика. Кайф.

Вот только дорога сужается. Сбоку – грёбаная полоса для общественного транспорта. Быдлу тоже нужно перемещаться, мать их. Они, как и всё живое, в этой вечной цепочке «товар-деньги-товар».

На светофоре разглядываю длинный автобус. Сидячие места для чиновников, за перегородкой в отстойнике – прилипшие к стеклу завистливые морды гражданских. Нехорошо всё-таки, что чиновники, пусть и самого низкого звена, едут с отбросами. Вот хорошее было обращение к вышестоящему в этом порошковом трипе – «Ваше достоинство». Освобождённый разум очень точно работает.

Да и слово «чиновник» – дурацкое. Чин – нечто похожее на шубу, сброшенную с царского плеча. Устаревшее, молью поеденное слово. «Госслужащий» – просто смешно. Кому служить? Что это вообще такое – служить? Пусть лузеры служат, а мы – элита. Язык не успевает за жизнью, слишком много в нём старого хлама.

Ну, тронулись наконец. Быдло шарахнулось от фонтанов грязных брызг из-под колёс. Люблю это ощущение, как из катапульты вылетаешь. Интересно, а что Теодор чувствует? Вон она, чёрная молния, блеснула на повороте.

Перед рекой – несколько рядов высоток эконом-класса. Жаль, место отличное. Много беспорядка в государстве. Зачем строить небоскрёбы для черни? Нужно вкапывать их в землю, чтобы торчали только коммуникации. Почему элита должна быть лишена видов и пространства? Какой шикарный пейзаж был бы без этих быдло-высоток!

Через мост проезжаем. Что-то кольнуло в сердце, какое-то ушедшее воспоминание. Что-то случилось здесь со мной очень давно, в прошлой жизни… Не могу вспомнить, да и незачем.

А вот здесь сгорел тот банкир, траурная бронзовая перевязь на опоре. И река вся в пятнах бензина, тоже будет гореть. Этот чёрный дым из окна моего кабинета видно. Как подумаешь, сколько впереди работы… Тяжёлая ноша. Почему я должен столько времени проводить в этой уродской стране? Жалких три летних месяца, когда можно выбраться в нормальные места. Потом дела, дела, засасывающая текучка. Хорошо ещё, что ввели для высокопоставленных граждан отпуска по уходу за собой. Иначе вообще можно с ума сойти от объёма ответственных документов.

Задумавшись, не заметил бабу с сумкой, стоявшую слишком близко к дороге. На повороте зацепил её крылом. Притормаживаю зачем-то, смотрю в зеркало – лежит, скрючившись. Дура какая-то, не могла в середине тротуара стоять. Или денег решила на мне заработать? Под ржавое корыто не бросилась бы, высмотрела всё-таки машину вип-класса, старая ведьма.