Цитаты из аудиокниги «Дар», страница 4

С изогнутой лестницы подошедшего автобуса спустилась пара очаровательных шелковых ног: мы знаем, что это вконец затаскано усилием тысячи пишущих мужчин, но все таки они сошли, эти ноги – и обманули: личико было гнусное. /Дар/

Тройная формула человеческого бытия: невозвратимость, несбыточность, неизбежность..

Есть в Берлине такие тупички, где в сумерки душа как бы расплывается.

... и с болезненной живостью он увидел в воображаемом зеркале свою руку на ее спине и ее закинутую назад, гладкую, рыжеватую голову а потом зеркало многозначительно опустело, и он почувствовал то, что пошлее всего на свете: укол упущенного случая.

Рифмы по мере моей охоты за ними сложились у меня в практическую систему несколько картотечного порядка. Они были распределены по семейкам, получались гнезда рифм, пейзажи рифм. «Летучий» сразу собирал тучи над кручами жгучей пустыни и неминучей судьбы. «Небосклон» направлял музу к балкону и указывал ей на клен. «Цветы» подзывали мечты, на ты, среди темноты. Свечи, плечи, встречи и речи создавали общую атмосферу старосветского бала, Венского конгресса и губернаторских именин. «Глаза» синели в обществе бирюзы, грозы и стрекоз - и лучше было их не трогать. «Деревья» скучно стояли в паре с «кочевья», - как в наборной игре «городов», Швеция была представлена только двумя городами (а Франция, та, - двенадцатью!). «Ветер» был одинок - только вдали бегал непривлекательный сеттер, - да пользовалась его предложным падежом крымская гора, а родительный - приглашал геометра. Были и редкие экземпляры - с пустыми местами, оставляемыми для других представителей серии, вроде «аметистовый», к которому я не сразу подыскал «перелистывай» и совершенно неприменимого неистового пристава. Словом, это была прекрасно размеченная коллекция, всегда у меня бывшая под рукой.

Пустыню письменного стола придется возделывать долго, прежде чем взойдут на ней первые строки.

Его томило чувство, что он чего-то не додумал за день, и теперь не додумает никогда.

В те годы берлинские швейцары были по преимуществу зажиточные, с жирными жёнами, грубияны, принадлежавшие из мещанских соображений к коммунистической партии. Русские жильцы перед ними робели: привыкши к подневольности, мы всюду назначаем себе тень надзора.

Религия имеет такое же отношение к загробному состоянию человека, какое имеет математика к его состоянию земному: то и другое только условия игры. Вера в Бога и вера в цифру: местная истина, истина места.

Он в стихах, полных модных банальностей, воспевал «горчайшую» любовь к России, – есенинскую осень, голубизну блоковских болот, снежок на торцах акмеизма и тот невский гранит, на котором едва уж различим след пушкинского локтя.