А ведь вполне могло быть, что эти косо падающие из окна желтые стрелы обладали сознанием, надеждой на лучшее и пониманием беспочвенности этой надежды – то есть, как и человек, имели в своем распоряжении все необходимые для страдания ингредиенты
Нормальный пассажир никогда не рассматривает себя в качестве пассажира. Поэтому если ты это знаешь, ты уже не пассажир. Им никогда не придет в голову, что с этого поезда можно сойти. Для них ничего, кроме поезда, просто нет.
В сущности, никакого счастья нет, есть только сознание счастья. Или, другими словами, есть только сознание. Нет никакой Индии, никакого поезда, никакого окна. Есть только сознание, а все остальное, в том числе и мы сами, существует только постольку, поскольку попадает в его сферу. Так почему же, думаю я снова и снова, почему же нам не пойти прямо к бесконечному и невыразимому счастью, бросив все остальное? Правда, придется бросить и себя. Но кто бросит? Кто тогда будет счастлив? И кто несчастлив сейчас?»
...не так важно то, что сказано, как то, кем сказано.
«– Думать, а иногда и размышлять, – сказал сосед, сделав дирижирующее движение рукой, – разумеется, полезно и в жизни весьма часто необходимо. Но все зависит от того, откуда этот процесс берет, так сказать, свое начало.
– А что, – спросил Андрей, – есть разные места?
– Вы сейчас иронизируете, а они между тем действительно есть. Бывает, что человек пытается сам решить какую-то проблему, хотя она решена уже тысячи лет назад. А он просто об этом не знает. Или не понимает, что это именно его проблема.
Андрей допил чай.
– А может, – сказал он, – это действительно не его проблема.
– У всех нас на самом деле одна и та же проблема. Признать это мешает только гордость и глупость. Человек, даже очень хороший, всегда слаб, если он один. Он нуждается в опоре, в чем-то таком, что сделает его существование осмысленным. Ему нужно увидеть отблеск высшей гармонии во всем, что он делает. В том, что он изо дня в день видит вокруг.»
Все, что ты делаешь, ты делаешь только из-за любви.
Ты же понимаешь, один черножопый зацепится где-нибудь, а потом всех своих тащит.
Память уверяет нас, что вчерашний день действительно был, но как знать, не появилась ли вся эта память с первым утренним лучом?
По дороге было сделано несколько навязчивых попыток понести Затворника на
руках, и избежать этого удалось с большим трудом. К Шестипалому никто не смел не
то что приблизиться, а даже поднять на него взгляд, и он шел в центре большого
круга пустоты.
"Я больше никогда этого не увижу", - подумал он, и хоть особого
желания увидеть все это когда-нибудь еще у него не было, горло все равно
сводило. Он прижал к боку маленький кусочек земли с прилипшей соломинкой и
размышлял о том, как быстро и необратимо меняется все в его жизни.