Я отомстил! За всех! За вас, мой Ленский! За тебя, Гуцков! За вас, П.И. Вейнберг, пламенем души своей передавший пламя слов Акосты! Да и теперь, когда скверный актер, ломаясь, как голодный фигляр, коверкает предо мной какое бы то ни было произведение, мне все равно.

Я смотрю на него с презрением к его искусству и с жалостью к его голоду.

Разве мало скверных актеров на свете?! Увидать одним больше, – разве такое уже несчастье?

Но когда скверно играют Акосту, – мне не все равно.

Акосты трогать не нужно даже с голоду. Так кажется мне.

Это – факел.

Вы сыграли сегодня Акосту. В чьей молодой груди зажгли вы пламя? Ни в чьей? Лучше бы вам не родиться, как актеру! Давно-давно он поселился в моей груди и живет в ней, как лучшее воспоминание моей юности. И мне больно, когда его задевают.

И когда, через много-много лет меня, на каком-то литературном торжестве, подвели к человеку с профилем библейского пророка, с лицом старика и живым взглядом юноши и сказали:

– Петр Исаевич, позвольте вам представить…

Мне хотелось сказать ему:

– Я знаком с вами давно. Вы говорили с моей душой. Я обязан вам многими часами восторга, как обязано все поколение, к которому я принадлежу. Вы осветили нашу молодость, – и каким светом! Вы были пророком, который принес нам откровение литературных богов.