Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов

Было странно и удивительно не увидеть ни одной рецензии на эту книгу на нашем портале, коллеги. Вообще биографический жанр рассчитан на более узкий круг читателей. Ценителей эпохи или конкретной персоналии. Если книга неудачна или дремотно-посредственная, то даже любопытствующие исследователи отвернутся. Перед нами совершенно не такой случай. Анатолий Борисович - сам прекрасный мемуарист, оставивший нам множество фактов о "своём веке, своей молодости", если вы понимаете, о чем я. Его ближайшие соратники по имажинизму, например, Ивнев, Шершеневич, Старцев - также побаловали воспоминаниями, которые вы сможете прочесть в этой книге. Не могу не вспомнить очень хорошую вещь - «Серебряный век. Невыдуманные истории» Рюрика Ивнева . Там основной описываемый период с 1911 по 1930, двадцать ярких любопытных лет, пришедшиеся на молодость и начало зрелости автора. Скорее всего, как раз идеализированное "Я" поэта и прозаика того периода жизни. В этом же романе мы проживаем вместе с героем жизнь, погружаясь в окружающую его действительность. Очень понравилось мне, как Олег Демидов реализовал это самое погружение через вставки писем, документов, бесед или просто архивные сведения. Мне всегда интересно наблюдать отношения между биографом и его кумиром, и конкретно в нашем случае я чувствую теплоту, участие и приязнь. Автор заранее предупредил: "...на страницах этой книги будет много газетной фактологии, не требующей комментариев, но будет и много красок - черных, белых, красных...". Всё, как в любой жизни. Забегая вперёд, хотел сказать о том, что лично я искал в этой биографии. Волновал ответ на вопрос, что произошло с Анатолием Борисовичем после того, как запретили его прозу, изданную за рубежом. Стал ли он ремесленником, халтурно подгоняя свой талант в угоду времени и месту или нет. Получил ответ, но вам не скажууу, сами проверяйте. Предисловие к книге написал Захар Прилепин, душевное и одновременно с этим развязное, наверное. Мариенгоф предстает не просто денди, а ещё и "добрым дядькой". Такой точно не обидится, услышав, что некто Прилепин называет его "дядей Толей", поясняя, что научился этому у артиста Михаила Козакова (лично знакомого и имевшего такое право точно как сын соавтора Анатолия Борисовича). Возможно, я не смог побороть своего отношения к Прилепину, но на протяжении всего предисловия глумливо морщился. Как бы то ни было, я не могу не поделиться важной составляющей романа - его атмосферностью. Сейчас так уже почти не говорят и не пишут, но благодаря Олегу Демидову, мы высовываемся через форточку прямо в 1923 год:

- Дорогой Ванечка, не отвечал на ваше послание тотчас по причинам весьма пакостного свойства: был уложен злющею хворью на целую неделю в кровать - так протянул ноги, что боялся о невозможности в будущем видеть их в положении перпендикулярном. Но - пессимизм оказался излишне черным: вот уже второй день как перпендикулярю московские улицы...

Слог автора не беллетризирован, уместен и не вызывает диссонанса с описываемыми событиями или суждениями. Авторская оценка максимально спокойная и нейтральная, читатель может сам принимать любую сторону, не показалось, что его подталкивают к определенному выбору, это огромный плюс. А вот иронично описано знакомство с женами Волошина и Грина:

Кудрявые волны грассируют у берега, как парижанки. Неподалёку от меня, поджариваясь на раскаленном песке, болтают две дамы. - Вера Павловна, а кто в вашем вкусе: брюнеты, шатены или блондины? - И те, и другие, и третьи, Мусенька!.. Муська - маленькая, тощая. У неё пронзительные глазки, зеленые, как у злой кошки. Нос явно смертоносный. Он торчит между щёк, как лезвие финского ножа. Вера Павловна вытягивает длинные ноги...и лепечет томным голосом: - Ах, я хотела бы умереть молодой! Муська немедленно отзывается: - В таком случае, Вера Павловна, вы уже опоздали.

Эти мечтатели двадцатых, поредевшие в застенках тридцатых, выбитые в сороковые, всегда хотели как лучше. Каждому из нас доводится пережить в своей жизни немало черных минут. Таковыми стали для Мариенгофа смерть Сергея Есенина, самоубийство их с Никритиной сына Кирилла в 16 лет, Великая Отечественная...да мало ли их было. У Антона Павловича Чехова есть рассказ "На пути", позволю себе перефразировать мысль о науке оттуда: "Штука в том, что у каждого человека есть начало, но вовсе нет конца, всё равно, как у периодической дроби". Жутковато, но кажется точным. Применимо к герою нашего романа с другим оттенком. Он рассказывал о себе многое, известен по воспоминаниям коллег, его основные труды сейчас переживают n-ное дыхание, переиздаваясь. Однако представьте, что вас попросил кто-то: "А ну, процитируй что-нибудь из Мариенгофа?" Благодаря этому труду Олега Демидова, вы сможете. Нет, вы обязательно захотите этого. Я же воспользуюсь фразой Льва Толстого, которая так нравилась Мариенгофу: "ЕБЖ" - если будем живы. Обязательно, Анатолий Борисович.

Личность Анатолия Мариенгофа меня интересовала давно. Наверное с первого знакомства – это были «Циники». Потом прочитала все, что у нас выходило. Не все равно поразило, но чего у него не отнимешь – это потрясающий язык.

Сразу скажу, что мне всегда были смешны разговоры о его соперничестве с Есениным. Они - для меня - работали на разных площадках. Ибо стихи Мариенгофа я так и не воспринимаю, тут не о чем говорить. А в прозе у него соперников не вижу.

Но я не об этом, а о большой толстой книге о первом денди Страны Советов. И тут меня гложут сомнения. Я читала книгу Олега Демидова впервые, но … я все это уже читала. В самой автобиографической прозе. Все то, о чем с таким восторгом пишет автор – обо все этом уже писал его герой. И только отдельные нюансы были действительно новыми фактами. Неблагодарная это работа – писать свой труд «по следам». Я абсолютно уверена, что автор перелопатил архивы, что он ездил, знакомился, но – сам Мариенгоф сквозит в каждой строке, в каждом абзаце. Все это было сначала у него в книгах, а только потом в книге о нем.

Можно взглянуть иначе. Биография поэта стала очень хорошей основой для рассказа о том времени, о литературных течениях того времени, о веселых хулиганах-имажинистах, об их бесконечных спорах и диспутах с другими такими же молодыми и нахальными, отстаивающими свою собственную значимость и готовность отрицать все, что было написано до них и не ими. Читать об этом в подробностях и деталях, с документальными подтверждениями и архивными данными – да. это у Демидова. Описать все это время одной емкой фразой, которая запоминается надолго – это у героя книги:

Только в моем веке красные штаны, привязанные к шесту, являлись сигналом к буре в зале бывшего Благородного собрания. Только в моем веке расписывались стены монастыря дерзкими богохульными стихами.

…

И т. д., и т. д. Интересный был век! Молодой, горячий, буйный и философский.

Интереснее было читать о периоде жизни, не описанном в автобиографической прозе, вот примерно с первых дней войны и вплоть до последних дней жизни.. Впрочем, что значит интереснее. Это была непростая жизнь писателя, который не желал идти в ногу. Он шёл своим путем и этот путь не очень-то согласовывался с официальным бравурным путем к социализму. Он писал романы, но их не печатали. Он писал пьесы - их не ставили, или снимали вскоре после премьеры Хороший ли они были, трудно сказать, я их не читала. Критики относились к работам ГГ ожесточенно, особенно одиозные Ленинградские критики, известные своими уколами в адрес Зощенко и Ахматовой. Да, время не особенно благоприятствовало герою книги. Но автор очень точно подводит итоги

Это был человек чести.Он не подписывал расстрельных писем. Не писал стихов о Сталине - ни халявных, как Маршак, Михалков, Ошанин, Лебедев-Кумач, ни вынужденных как Пастернак и Ахматова, не сочинвл эпиграф про "жирные пальцы" вождя как Мандельштам. Он старался держать подальше от политики