Читать книгу: «Время пластмассовых богов. Сборник поэзии»

Шрифт:

Дизайнер обложки Анна Голицына

ISBN 978-5-0053-5437-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Время пластмассовых богов

Стояла жаркая невнятная пора,
Когда и люди, будто бы устали,
Не от жары, от жизни в той жаре,
Устало волочили ноги,
По улицам без летнего дождя.
Когда асфальт весь жарился на солнце,
Потом он тёк куда-то в никуда,
И там же утопали ноги,
И люди дружною толпой,
Как будто бы устали ноги,
Не от жары, от жизни вот такой.
Шли все рядками на покой,
Туда, куда звала их та могила,
Где утопая в зелени густой,
Стояли лавки из деревьев,
На них присядут дружною толпой,
Не те, что уставали сильно,
А те, что принесут из проволоки свитый цвет,
И провожая в путь последний человека,
Усядутся на белую гранитную скамью,
Прогромыхав не смазанным железом.
Ибо теперь настала эра этих железяк,
Которые ваял живой ещё,
В том летнем зное человек,
Когда последнюю ногою,
Он утонул в асфальте навсегда,
И более не выбрался на волю,
Он знал, на смену он пришел,
Изобретенный человеческой рукой,
Убийца робот, что бездушно прошелестит,
Губами из пластмасс про то,
Что были раньше тоже люди,
Теперь пришла пора пластмассовых богов.
И солнце, выйдя из-за тучи,
Им улыбнется, будто это люди,
И жизнь пойдет тем чередом,
И тем проторенным путем,
Когда стояла жаркая невнятная погода,
Но роботы не плавились при ней,
Напоминая прежних тех людей.

Забытый дружеский комплект

Как ларчик просто открывался,
Когда друзей он в шкафчик убирал,
На время за ненужностью момента,
В шкафу, как кто-то,
Скелеты прятал навсегда,
Но с тем, чтобы достать однажды,
По новой другом тот скелет назвать,
Воспользоваться бывшей дружбой,
И снова за ненужностью убрать,

И так он жил, то доставал
То прятал, как кто-то свой скелет в шкафу,
Он же скелеты не из леты,
А тех друзей, что были у него,
То вспоминал, что есть и были,
И снова их из шкафа доставал,

То поносив, будто костюмчик,
Что износился в тех невзгодах лет,
Он убирал и даже вешал,
На плечики тот дружеский комплект,

Порою открывал он шкафчик,
Что б убедиться, как богат,
Как много тех, с кем он уж выпил,
На брудершафт, потом забыл,

Забыл даже как звали,
Тот дружеский комплект в шкафу,
Да и какая разница как звали,
То был неодушевленный для него предмет,

Его друзья и все те люди,
К которым он благоволил,
Но те, которых не любил,
За то, что были все они комплектом,
Как будто куплены всё ж им,

Хотя никто не продавался,
Тем более ему, и никому,
Но он с рожденья был подонком,
Считая что ему должны,

Все те, кого он называл друзьями,
И за ненадобностью вешал в шкаф,
С улыбкой гнусной называя,
Скелетами в своём шкафу,

Всех тех, кто был живой, не мертвый,
Но для него то был всего комплект,
Неодушевленный тот предмет,
Которых называя он друзьями,
За их спиной скелетами всё ж звал,

Но вот однажды, так уж вышло,
Не смог он шкафчик свой открыть,
Не зная, что давно повесил,
На плечики не дружеский комплект,
А лишь одни свои мечтанья,
Которые разбились в прах,

Ибо вся дружба у подонка,
С рождения была в мечтах,
Но те, кто были из той жизни,
Где всё идет своим путём,
Не были всё ж скелетами,
Они были живыми,
Которые ему не дали,
Возможности открыть тот шкаф,

Чтобы он может, понял,
Ту разницу между людьми,
И тем, что называем мы скелетами из шкафа,
Из леты пройденных времен,
И потому оставили его без шкафа,
И без того, что он комплектом называл,
Меняя как перчатки, те костюмы,
На самом деле был он просто жуткий лицемер.

Подростковая любовь

Мы сидели с котом на дощечке,
Мне четырнадцать, столько ж ему,
Мы смотрели на город с дощечки,
Что тонул, словно солнце в аду,
Не закат, а восход полнолунья,
Мы встречали с тем старым котом,
Что из месяца станет луною,
И отвесит нижайший поклон,
Наклонив ту дощечку чуть ниже,
Что б увидели мрачность мы дня,
Где завис, что в тумане из дыма
Городской сероватый пейзаж.
Мы наденем с котом микрофоны,
И динамики в уши свои,
Были мы меломаны от бога,
Звуки музыки, что из души,
Рвали струны, несли в наши уши.
Все аккорды из нашей любви.
Ведь тот кот, что сидел там на крыше,
Что ровесником был, но не мне,
То был он, мой любимый и нежный,
Отголосок моей же любви,
Что подростком я поимела,
Недоростком тогда я была,
А теперь когда месяц все ж станет луною,
Повзрослею с ним вместе и я.
Даже сидя на той же дощечке,
Где внизу будут плыть города,
Вспомню я, как была тем подростком,
Что влюбилась в ночного кота.

Душевная вакханалия

Соцсети – это всеобщая помойка и попойка,
Когда как в бане, где тебе никто не друг
Ты обнажился полностью в своём уродстве
Иль красоту души всем молча преподнёс.

А эту душу дозволяется любому и отыметь,
И изнасиловать, пустив в разнос.
Ты всем доступен, будто тот Христос на блюде,
Что вышел к людям и сказал «Аминь»

И стая обезьян, что только было человеком,
Согласно закивала головой, расставив руки, ноги,
Отдавшись полностью на суд людской,
Что лишь гораздо в позу раком поставить
Ей кого ни лень, назвавшись голым братом
И спину заодно помыть, и санонировать толпой.

Что обезьяний вождь, что мастурбировал прилюдно
Бесстыдно самку он потом имел,
Что тот король, что вышел абсолютно голый
И был унижен собственной толпой.

Так совершать прилюдную помывку,
Горазд ни человек, а антипод его,
Что был когда-то дикарём,
Но, обозвавшись человеком,
Не захотел уйти от тех корней,
Откуда только вышел,

Так и оставшись голым королём,
Среди лесных мартышек
Из эры недоразвитых людишек,
Устраивающих вакханалию души,
Что сродни групповому сексу,
Где все равны, и одинаково бесстыдны,
Как обезьяна, у которой всё равно,
И так всё видно.

Текучесть времени

Текучесть времени во всём,
В непревзойденности, в ином,
В той монолитности времён,
Когда песок становится, что камень,
И из которого уже не выбить ничего,
Наскальный лишь рисунок,
Тот, что коснулся лёгко пещерного песка,
И там завис, казалось в вечно,
Но время слишком быстротечно,

И смотришь, это уж не монолит,
А лишь в скульптуру он отлит.
Тот, что хотел быть вечным,
Раскрошится спустя года,
Уйдет, как прах, в песок зыбучий,
И там навек останется плавучим,
Что будет временем из грез,
Текучестью времен,
Из непревзойденности во всём,

Когда захочет снова самоутвердиться,
Забыв о той текучести времен,
Войдёт он снова в фазу артистизма,
И на минуту станет вековым огнем,
Что вновь потухнет, как и время,
Что не стоит на месте, а течет вперед,
Как хрупкий час, что был отпущен,
На познавание истины и бытия,
Который не считаясь сам с собою,
Закончился в один прекрасный миг,
И ты познал одно, то что текучесть, во всём,
Не только в времени и в нём,
В том монолите всех твоих желаний,
Который тоже призван течь.

Первозданность

Фонтан глубоководный, словно та река,

Что уходила вдоль лесов, полей,

Все берега с собой сбирая,

Не забывая небо сизое забрать с собой,

И солнца луч, что в той реке купался,

Когда фонтаном из множества озер

Она в ту даль тянула,

Всю девственность лесов и тот простор,

Что в той природе зарождался.

Потом по камням водным шёл ты не спеша,

Не потому что обмельчали реки,

И стали только берегами от реки,

Нет, ты шел по дну фонтана той реки,

И думал, что сумел уплыть, куда подальше,

Когда, как в омут с головой она тянула лес и поле.

На самом деле ты тонул, коснувшись дна руками,

Но не утоп, как тот, что кинулся с обрыва в реку,

А просто ощутив руками дно,

И каменистость всю речную,

Ты поглотил ту первозданность,

Что всегда звала с собой той речкой,

Что фонтан глубоководный,

Позволившей тебе так думать, не гадать,

Ведь ты и сам из той природы вышел,

Что завсегда той первозданной редкой красотой была.

Безумная река

Мы все стояли над темнеющей рекой,
Несущей молчаливо вдаль,
Куда- то свои воды,
Что ударялись о каменистые пороги,
Как будто человеческие руки,
Что так же молча хваталися за камни под водой,
Они их разбивали в кровь,
Что в мелкие песчинки,
Ложащиеся на том лице, что те морщинки.

Мы наблюдали, как молчит река,
И как вокруг белеют берега,
Украшенные мелкой шустрой галькой,
Что скатывалась, будто бы колени человека,
Куда-то вниз, к тем водам, что не из мира,
Всё так же молча, угрожающе неслись,
Куда-то в неизвестность эту, вниз.

Там, всё ловя те камни, что речные,
Темнее и серее, что на свете нет,
Та мрачность дня и жизни,
Что на закате своего конца с началом,
Нам говорила, это всё пустяк.

Те камни, та река,
Что молча вдаль она несла,
То наши жизни, не давая,
Нам задержаться на пороге дня,
Что б постоять и оглянуться,
Возможно, даже улыбнуться,
Увидев, что-то кроме пустяка,
Того безумного всё ж дня,
Что начинаясь в нашей жизни,
Желал заканчиваться вновь.

А та река, всё громыхая,
Камнями по израненной душе,
И оставляя нам те раны,
Что на руках, которыми хватались мы,

За край той жизни, что не будет
Нас радовать вновь наступившим днем,
Став тем багровым окровавленным концом,
Когда хотелось всё же жить,
Пусть даже стоя над той,
Текущей вдаль рекой,
Хоть помечтать, пусть не имея,
О том, куда течет она.

В то безвоздушное пространство,
Где нету рая, ада на земле,
Где равновесие меж жизнью-смертью,
Нам позволяет бесконечно долго жить,
Не раздирая в кровь колени, руки,
Не думая о том, как стукнешься о те пороги,
И разобьешься навсегда,

И станешь, как та безумная река,
Что и сама совсем не знала,
Куда она течёт, течёт,
Лишь понимала, что в ту безызвестность.

А нам хотелось всё же знать,
Чтобы не стремиться снова вспять,
Туда, где все мы побывали,
Куда возврата нету нам,
За теми же воротами из ада,
Туда, откуда по обычаю не ждут.

И если б только знали,
Куда течёт та мрачная река,
Вот так бы молча не стояли,

И зная, что эта ведь она, судьба,
Та тихо вдаль текущая река,
Что привёдет нас в никуда.

Но нам хотелось, нам боялось,
Той неизвестности мирской,
И потому стояли, лишь молчали,
Всё думая о милом пустячке,
Что нам позволит обхитрить ту реку,

И не входя в неё, расправиться с судьбой.
С тою судьбой, что вечная злодейка,
И даже притворилася рекой,
Чтобы могли бы мы не плача,
В ней потонуть, не уплывая вдаль,
Ведь эта тут она хозяйка,
Мы только те, что смотрим, стоя над рекой,

На наши жизни, что плывут,
Касаясь той речки тёмной, тех камней,
Которые мы всё ж не миновали,
Сколь долго-долго не мечтали,
Все стоя молча над темнеющей рекой,
Несущей вдаль куда-то свои воды,
Куда-то в неизвестность всё же, а не вдаль.

И от того мы не мечтали,
А опасались и стояли,
В преддверии своей судьбы,
В надежде, что всё же не потонем,
Стоя в молчанье у реки,
А поживём ещё немного,
Пускай не у границы ада с раем и реки,
Пусть в том пространстве,
Где мы дышим, и иногда чуть тяжело,
Но дышим, хоть и тяжело,
Что значит живы, это сила,
Могущества той же темнеющей реки.

Ночной кошмар

Мрачность призрачного дня,
Что была я не одна,
Мне навеяла тот сон,
Где одна я и в пустыне,
И кругом я в ледниках.

В тех, что рано или поздно
Откопали в рудниках.
Там нашли слонов, что мамонт,
Замороженный в слезах.

Тех, что так и застывали,
Мамонт плакал и страдал,
Слезы, будто град морозный,
Так и стыли в тех глазах.

В общем, ночью мне приснилось,
Что я мерзну в ледниках,
Согреваю телом душу
Того милого слона,
А его слезинки- льдинки,
Тают прямо на глазах.

Это мне приснилось ночью,
После ненормального всё ж дня,
Когда трубы надымили,
Аммиаком усладили,
Воздух, тот что мне мешал,
Думать мыслить в том квартале,
Где стоит та химгора.

И она хотя давно в печали,
Просто не работает она,
Мне понятие, что раньше
Извергала она пыль,
Не дает теперь уняться,
Потому и мрачность дня,
Привела к тому кошмару,
Где слоны были и я.

Там, застрявшие во льдинах,
И когда тепло мое,
Больше мамонта не грело,
Стыла я, под одеялом,
Лежа в доме, где тепло,
Грели жутко батареи,
Там же замерзала я.

Потому и утром ранним,
Отбивали молотком
Мое тело от кровати,
Поливали кипятком,
Я примерзла все ж к дивану,
На котором мамонт спал.

Он лежал со мной в постели,
В ледниковых облаках,
Рядом я, почти что айсберг,
Посреди седых морей,
Сонно чавкал этот айсберг,
Тот, что был моим теплом.

Потому и слон, не мамонт,
Что приснился ночью мне,
Взял и хоботом мне в ухо дунул,
От чего проснулась я,
Вся в поту, под одеялом,
Что укрылась с головой,

За окном светало рано,
Я вставала каждый день,
Я почти не высыпалась,
Видя ночью и во сне
Дурака того, что мамонт,
Что застрял в том леднике.

Ну, а то, что я ледышка,
Та что маялась во сне,
Это уже было слишком,
То, что там приснилось мне.

Суета сует

Прими, как дар судьбы,
Всё, что имеешь,
И жизнь свою, и даже смерть,
Как избавление от жизни,
В которой не было
Всё только очень хорошо,
Где ты борец, где ты боец,
Идущий против ветра,
Сражающийся за судьбу,
Которая тебе дарованная свыше,
Вот и прими тот дар судьбы,
Где не могло и быть иначе,
Сколь не сражался ты,
Борясь всё за удачу,
Борясь бессмысленно со смыслом,
Которого в помине не было и нет,
Просто не трать ты, понапрасну время,
Не то, что выпало тебе,
А создавая суету мирскую,
Там где и так всё суета сует,
Просто живи и наслаждайся,
Тем что даровано тебе.

Придумай счастье!

Как можно так не радоваться жизни,
Которая так коротка,
Мгновениям, что пролетают быстро,
Которые не видишь свысока,
А сидя на земле, только страдаешь,
И краткость жизни ты усугубляешь,
И отравляешь собственное счастье,
Которого на самом деле нет.

Но ты не в состоянии его придумать,
Тогда, когда сидишь страдаешь,
И правду жизни извлекаешь,
Ту правду, что в помине не было и нет,
Ну, вот такой он, этот человек,
Возможно, где- то правдолюбец,
Возможно где- то он боец,
За те всё ж странные мотивы,
Которых не было и нет.

А коли нет, коль не бывает,
То за какую правду он страдает,
Все сидя так же на песке,
И строя замки негатива,
И отравляя жизнь себе,
Ту самую, что коротка и мимолетна,
Когда закончится она, ты только осознаешь,
Как ты не жил, а лишь страдал,
Придумывая муки, которых ведь могло не быть,
Ежели бы не твои досуги.

Те самые, которыми ты занят был,
И вовсе ты, как будто бы не жил,
Вместо того, что б всё же жить,
И даже может, не тужить,
Но тот момент всё не давал тебе покоя,
Которого ты долго ждал,
И наконец-то, он настал.

И вот дождался! Стоя молча,
У смертного того одра,
И так же думая, а на хрена,
Ну, на хрена же я не жил,
А всё тужил, тужил, тужил,
Как бы обратно всё вернуть,
Чтобы бы иначе мог пройти я путь?

Хотя горбатого могила не исправит,
И я бы снова начал бы с того конца,
Когда не радовался жизни,
Просто не зная, как она же коротка.
Но и возможно хороша,
Когда ты сам себе не отравляешь
Минуты счастья, бытия…

Приватное

Подумать только, в жизни как бывает,
Лишь только человека другом называя,
Ты узнаешь о том, о чём бы мог не знать,
Пустив его в своё же личное пространство.

И тут же умный станет дураком,
Которому всё нипочем,
Душевность превратится в эгоизм
И интерес, завернутый на собственной персоне,
И честный может стать лгуном,
Которому всё тоже нипочем.

Почём пустил ты чужака,
Спроси всё же ты сам себя,
В своё же личное пространство,
Где он из человека гнидой стал.

Ведь знал закон, не лезь ты на рожон,
Когда людей со всей планеты,
Решил друзьями ты назвать,
И всё вернул же сам ты вспять.

И интересы ваши разойдутся,
На круги прежние вернутся,
Коллега это тоже тот же он,
Когда переходя ты рубикон,
Пустил его в свое пространство.

Попутал статус друга и врага?
Но всё это не та беда,
Когда ты в гости всех позвал,
В сравненьи с тем, что ты узнал,
А так бы вовсе и не горевал.

***

Так помни всё же, ближе той руки,
Что расстоянье отмеряет
Между тобою и людьми,
К себе мы никого не подпускаем,
Чтобы потом же самому
Вновь не искать поддержку,
Узнав ещё раз наяву,
Что личное, приватным лишь бывает,
Оно для редких лишь гостей,
Которых много не бывает.

Сместившиеся полюса

Зима, что началась весною,
Насыпав снега нам в глаза,
Сместила полюса понятий,
Не в головах, а в наших лишь мечтах.
Когда зимою мы мечтали,
О льдинках, о морозном снежном дне,
Не думая о том, что он весной настанет,
И вдруг придет суровая зима.

Заставит нас не выходить из дома,
Ведь мы смирились с тем, что нет зимы,
Уже порадовались тёплым зимам,
Что сродни смены полюсов.

Когда весна, будто бы забыла,
Что наступает на ноги зимы,
Которая к нам даже и не приходила,
Стучалась, может, стоя на пороге дня.

Когда увидеть мы её всё ж не сумели,
Суровость вся ушла в земельные поля,
Что не покрыла вечность снеговая,
И не укутала в снега.

К чему привыкнуть мы успели,
Привыкнув к мысли той,
Что будем жить уж без зимы,
С той вечной раннею весною.

Которая приходит в позднем марте,
И не уходит вечно из души,
Даже когда студеные морозы,
Сковали речку, окна и крыльцо,

У дома, что теперь, как прежде,
Как осенью, иль летом, иль весной,
Стоит совсем раздевшись пред народом,
И даже не успев надеть тот свой наряд,
Что белый, яркий из снежинок,
И ярких льдинок, по которым,
Скользил народ, когда он выходил из дома.

Теперь забыв, что так бывает,
Он гордо с зонтиком шагает,
Не надевая шубу, шапку, тёплый шарф,
А как весной в плаще и в сапогах,
Он бодро шествует по зимним тропкам,
Не помня, что такое есть зима,

Которая пришла, как и желала,
Легла своим укутанным теплом,
На землю мягко опустила руки,
Что мы по-прежнему, зовём зимой.

Но оказалась, то весна,
Иль осень, та, что и без снега,
И без знакомого морозного денька,
Когда мы зиму проводили,
За ней пришла привычная пора.

Но вот же надо, с тем же снегом,
Что ждали с нетерпеньем в январе,
Потом настал ещё тот зимний,
Февраль, тот месяц, что ещё зима,
Что тонкой гранью пролегает,
Между зимой и теплым днём,

А мы уже его не ждали,
И в марте выпали снега,
С тою, февральской снежной вьюгой,
Перенеслись в весну-красну.

И точно сдвинулся тот полюс,
Границы лета и весны,
И север вдруг попутал запад,
И всё кружилась в голове,
Та память, что зимой со снегом,
И летом с яркою листвой,
А осень с ливневым дождем.

Так было раньше, но не нынче,
Когда сместились полюса,
И мы весною, что не ждали,
Встречали вечные снега,
Всё кутаясь привычно в пледы,
Хоть за окном была уже весна,
Но вот сместились полюса…

То, что явь, а не сон

Я сегодня проснулась от страшного стука,
Мрачно, тяжко бившего по голове,
То была не совсем та реальность,
То приснилось мне в страшном том сне,

Где смешались картинки моих сновидений,
А на самом деле я всё же спала,
Всё равно было муторно тяжко
Сознавать, что стучали по мне.

Хоть и в том моём сноведеньи,
Где попуталось абсолютно всё,
Где смешалась реальность с прошлым,
С будущим, даже с тем моим сном,
Где так сильно стучали по сердцу,
Не давая себе отчёт,

В том, что делают мерзкие твари,
Нанося мне удар по душе,
Ведь она- то как раз и не спала,
Снился сон лишь моей голове,

А душа моя молча страдала,
Понимая, что всё не во сне,
Когда сон всё рождал тех чудовищ,
Что всё били во мне по душе,
Всё те мерзкие, глупые твари,
Что не ведая, делали зло.

Ибо было всё это и будет,
Так сказала картинка в том сне,
И проснувшись от стуков суровых
В настрадавшейся голове,
Поняла, что тот сон был всё же явью,
Где столь сильно избили в душе,
Отголоском из тех же реалий,
Где всё ж не было, всё хорошо.

Грусть в глазах, печаль в улыбке

Грусть в глазах, печаль в улыбке,
Будто маски две в одном,
Комедийного актёра,
И трагедии в одном,
В том лице полупечали,
Что рисована пером,

Будто дива Мона Лиза
С неразгаданной судьбой,
Он смотрел и улыбался,
И в глазах печаль таил.

Что сказала Мона Лиза
До сих пор гадаем мы,
Тоже так же улыбалась,
Странно в мир глядя на всё.

Так и он, что мим из сказки
Про законченную жизнь,
Где слились в одном спектакле
И трагедия, и фарс.

Он же глядя с той улыбкой,
И с печалью в тех глазах,
Продолжал всё ж улыбаться,
Грусть копя в своих глазах.

А потом в финале жизни он сказал,
Что то не сон,
Не игра из двух спектаклей,
Просто жизнь такая есть,
Где-то грусть, а где улыбка,
Как на полотне из Лувра том,
Где сошлись не просто маски,
Где означена вся жизнь.