Григорий Данилевский

Невозможное казалось возможным, фантастическое становилось реальным. Он представлял себе, как на его глазах Шельм из таракана обращается в толстого немца, и при этом думал: Куда же он прячет пальто и шляпу? Он представлял себе волшебный кристалл, так сказать, материализованную слюну сатаны, но тут его мысли останавливались…

— Мужайтесь, — продолжал он, — тяжела и противна смерть не от пули или ядра, а от скверной, бессильной старости или когда, положим, подцепит гнилая горячка; дома ли, в походном ли госпитале, тут одно только мучение — бессонница, бред и ужас, ужас ожиданий, особенно нашему брату — врачу, все это отлично понимающему как свои пять пальцев… вот что гадко и тяжело…

Никогда в Москве и в ее окрестностях так не веселились, как перед грозным и мрачным двенадцатым годом.

- Ну, страна, отверженная богом, - сказал один из них, - не верилось прежде; Россия - это нечеловеческий холод, бури и всякое горе... Et les malheureux appellent cela une patrie! (И несчастные зовут еще это отечеством! фр.)

- Терпение, терпение! - ответил другой, с итальянским акцентом.

Кто много рассуждает – тот худо любит, а кто горячо любит – тот мало рассуждает…

Хороши наши нивы, беда только от множества сорных трав.