Читать книгу: «Встречи у моря»
ВСТРЕЧИ У МОРЯ
Повесть
Лена любила отдыхать на берегу моря.
Волны сердито пенятся, ворчат и лижут крутой склон. О чём рокочут они? Что хотят рассказать? Но ей не понять их язык.
Кто-то сел рядом и опустил ноги с обрыва. Лена удивленно оглядывается: ему под тридцать, уже взрослый мужчина, таких она боится. Густые тёмные вьющиеся кудри, широкие чёрные брови, крупный, с горбинкой нос, блестящий, пронзительный взгляд.
– Откуда здесь взялся этот горец? Ему бы не в модной одежде щеголять, а скакать на коне с шашкой в руке! – сердито думает девушка, представляя, как нелепо смотрится она, белобрысая, с развевающимися на ветру тонкими волосёнками, похожими на пушинки отцветшего одуванчика, рядом с этим ярким, красивым парнем.
– Никогда не видел такого пейзажа! Ты, наверное, волшебница? – с лёгким акцентом спрашивает он и умолкает.
Кровавым пламенем пылает горизонт, разбрасывая искры по необъятному небосводу и ощетинившемуся от ветра морю.
– Как всё же красиво! – ещё раз повторяет он и пододвигается к ней поближе.
Лена, чувствуя магическое воздействие от его прикосновения, испуганно отодвигается.
– Как тебя зовут? – спрашивает он.
– Лена.
– Елена Прекрасная из русской сказки. А я Стефан. Здесь в командировке. Скоро поеду домой, в Болгарию. У нас тоже очень красиво. Приедешь – увидишь сама, – всё так же приветливо говорит Стефан и берёт её за руку.
– Какие у тебя нежные пальчики! Ты, конечно, не работаешь, а учишься.
– Да, – смущённо кивает девушка, почему-то скрывая, что учится в педагогическом училище.
Они сидят и молчат. Тепло из его ладоней переливается в её ладони, сладко волнуя.
– Ну, мне пора. Мама будет ругать, – чуть заикаясь от ещё неведомых ей чувств, лжёт она, пытаясь бежать от того, кто впервые нашел путь к её сердцу.
– Я проведу тебя, Елена!
– Нет! Нельзя! У меня такие строгие родители! – опять врёт она, хотя приехала в Ейск из станицы и снимает крошечную комнатку-клетушку в саманной хате, которая находится недалеко от моря.
– Хорошо. Познакомлюсь с твоими родителями позже, – уступает её просьбе Стефан. – Но завтра, вечером, жду тебя здесь же. Понимаешь: нам нельзя потеряться. Мне кажется, Бог только один раз в жизни устраивает такие встречи. Не придёшь – будешь потом жалеть. Нет! Будем тогда жалеть: никогда не чувствовал такого притяжения к девушке.
Лена кивает головой, и они стоят, взявшись за руки, не в силах расстаться.
– Иди ты первый! – предлагает она.
Стефан идёт по тропинке вдоль берега моря, а девушка смотрит, как постепенно уменьшается его фигура и исчезает в темноте.
– Вот и всё. Конечно же, завтра не пойду на свидание. Боюсь: не выдержу, отдамся. А что потом? Позор, одиночество… Ведь у нас нет будущего: он живёт в другой стране, а мне надо быть рядом с мамой. Без меня ей не выжить в пьяном аду. А Стефан не поймет, уедет – останусь у разбитого корыта. Лучше уж задушить любовь в самом зародыше, – думает Лена, возвращаясь на квартиру.
– Ах, гад проклятый! – бормочет во дворе хозяйка, Нина Петровна, как всегда, ругая своего покойного мужа. – Гад проклятый! Пятьдесят лет ему прослужила, дом, времянку своими руками построила, все забрал, осталась нищей.
– За что Вы его так? – спрашивает Лена Петровну.
– Десять лет прошло, а вспомню – всю колотит! Бачишь, яка я от горя страшная стала: кожа да кости. А вин, ну, сморчок старый! Одна лысина на солнце блестит да сморщенный нос горбатится среди морщин, а все туда же. Вдруг начал придираться: то готовлю плохо, то подаю не так, то противна. Никогда не бил раньше – стал убивать. Раз дал так, шо зубы повылетали, нерв зацепил – ни зубы не вставлю, ни есть не могу, гад проклятый. Не пойму никак, шо с мужиком случилось? И в церковь ходила, и к бабкам – ничего не помогает. Потом на развод подав, гад проклятый. Отсудив времянку, полхаты, пол-огорода.
Лена открывает скрипучую дверь и прячется от хозяйки в крошечной комнатёнке: ей так хочется побыть одной, всё вновь обдумать, всё вспомнить. Может, Стефан и в самом деле прав: такая встреча бывает только раз в жизни.
Но Петровна следует за ней и садится у столика на единственный табурет. Она поправляет высохшими пальцами застиранную косынку и недовольно ворчит:
– Слушай: может, пригодится. Я тоже думала, шо буду вечно молодой. Была красивой розой, но вышла замуж – засохла: то надрывалась на работе, то разродиться не смогла – потеряла единственного сыночка, то кулаки стала нюхать… Вроде бы и не жила, а уже старуха. Пенсия – заплати налоги и подыхай, так шо приведу тебе девочку, шоб не скучно было.
– Нина Петровна! Мы так не договаривались. Тут же стать негде, лечь негде: на этой железной кровати и сплю, и занимаюсь, и гостей принимаю.
– Господь терпел и нам велел, – шипит старуха и, наконец, уходит в свою комнату.
Утром Лена просыпается от грохота. Это Петровна уронила ведро с водой и бурчит:
– Гад проклятый! Искалечил. Деточек своих не могу полить.
Деточки, девочки – розы, единственная слабость хозяйки, весело заглядывают в окна. Белые, красные, жёлтые, оранжевые, они приветливо стучат в стекло.
Лена закрывает подушкой ухо, чтоб не слышать надоевшее ворчание хозяйки, вспоминает Стефана и вновь испытывает к нему страстное влечение.
– Нет. Идти на свидание нельзя: только подумаю о нём и готова на всё. Лучше побреду на пляж, позагораю перед занятиями, может, и пройдет блажь. Последний год отучусь, выйду за кого-нибудь замуж, буду жить как все.
Она, пытаясь отвлечься, берёт лежащий на столе роман Жорж Санд «Консуэло», смотрит в книгу и спустя некоторое время бросает её на стул: что читать о чужой жизни, когда не знаешь, что делать со своей. Вытаскивает из-под подушки дневник и лихорадочно перелистывает его.
«Не могу жить дома. Устала от маминых слез, скандалов, пьяной улыбки отца. Надоело слышать мат. Боюсь за маму: без меня она долго не выдержит. Почему родители не разойдутся? Почему мучают себя и меня? Неужели я тоже буду так жить?
Ура! Уезжаю учиться!
Думаю о любви, хочу любить, но боюсь мужчин, наверное, потому, что так несчастна моя мама».
Лена берет ручку и дописывает:
«Встретила мужчину-мечту.
Он тихо сел со мною рядом,
Он любовался морем и весной,
А может быть, и мной…
Но я боялась полюбить,
И к морю перестала я ходить…
Теперь сижу одна у моря…»
Все изображено точно: и прошлое, и настоящее, и будущее, кроме слова весна, другое не подходит. Снова бегу от парня, не плакать бы потом.
Лена закрывает дневник, прячет его от хозяйки и собирается на море.
На пляже не протиснуться: берег устелен разноцветными пледами, полотенцами, тряпками. Всюду валяются кульки, сумки, матрацы. На солнце жарятся обгоревшие отдыхающие, ковыряются в песке дети, малыши в распашонках сидят в воде, играют в мяч мальчишки, визжат девчонки.
Лена осторожно ступает в море. Тело так перегрелось, что вода кажется ледяной. Видя её робость, высокий незнакомец, нагловато улыбаясь, толкает её.
– Придурок! Хам! Дебил! – в гневе кричит девушка. – Видала дураков, но такого встретила впервые!
Она стремительно плывет от берега, чтоб побыть наедине с морем и собой. Остаются позади одинокие пловцы, и только кто-то один продолжает плыть за ней.
– Нет, не догонишь, – хвастливо думает она, считая, что плавает превосходно, и все дальше уходит в море.
Пловец поплыл брассом и вскоре догнал её.
Из воды показалась голова: коротко остриженные темно-русые волосы, холодные, навыкате оловянные глаза, широкий тупой нос, упрямо сжатые губы.
Да это же тот незнакомец, которого Лена недавно обозвала. Она сжимается от дурного предчувствия и криво смеётся, пытаясь скрыть страх.
– Ну что будем теперь делать? – ехидно спрашивает парень. – Может, поплывем в Таганрог? Ты, я вижу, смелая.
– Поплывем… – кивает Лена, а сама думает: «Вот и все, дорогая… Побоялась встретиться со Стефаном – теперь достанешься этому уроду. И почему мне так не везёт? Бедная мама!»
Её воображение рисует картины одну страшнее другой: жизнь не раз давала ей уроки, а ума всё не прибавляется.
Она вспомнила, как однажды весной поехала с подругой Таней на велосипеде собирать подснежники в лесу, у Протоки. Было тепло. Солнечно. Только спустились с дамбы – сразу же попали на сказочную полянку, заросшую цветущими подснежниками. Молча, жадно стали рвать цветы и не заметили, что за ними наблюдают трое парней.
– Окружайте, хлопцы! Вяжите грудастую девку. Чур, я первый! А эту воблу сухую гоните, чтоб не мешала! – заорал старший, некрасивый коренастый парень, с мокрыми, спутанными волосами и выпирающими вперёд кривыми зубами.
От страха Лена выронила цветы и изо всех сил бросилась бежать на дамбу, где в кустах были спрятаны велосипеды.
– Всё: теперь ты пропала, зараза! – взвизгнул юноша, бросаясь за нею.
В два прыжка настиг жертву, повалил на землю, и Лена почувствовала, как грубые мужские пальцы шарят по её телу, пытаясь сорвать одежду.
Никогда не забудет она этих страшных прикосновений, этой животной страсти, охватившей парня. Не зная, как спасти себя, девушка впилась зубами в руку незнакомца и прокусила её. Он взвыл, как раненый зверь, и выпустил её из крепких объятий.
Лена на карачках поднялась наверх, схватила велосипед и помчалась за Таней.
И теперь она больше всего на свете боится, что вновь всё повторится: и эти грубые прикосновения, и это животная страсть.
Незнакомец плывёт, закрывая выход к берегу – Лена – параллельно ему. Кажется, они плавают вечность.
Уже солнце утонуло в море, и кровавые дорожки от последних лучей побежали к берегу, весело прыгая по волнам.
– Ну что тебе от меня надо? – прерывает молчаливую дуэль Елена. – Если что от меня хочешь, то уж лучше сама утону в море, а тебе не достанусь.
– Признаюсь: сам наглый, но наглых тёлок не люблю. Обид тоже никому не прощаю. Даже не можешь себе представить, как я хотел тебя наказать! Но ты все же смелая, а среди баб это такая редкость! Так что живи. Проучил немного и хватит. Поплыли к берегу.
Только теперь девушка почувствовала, как ослабела. Изо всех сил гребёт, а берег не приближается. Волны бьют в лицо, и всё чаще и чаще глотает горько-солёную воду.
– Может, помочь? – протягивает руку парень.
– Нет. Сама справлюсь.
– Ну и дура! Выплывешь – живи, – раздражённо говорит он и оставляет девушку в море.
Темно. Страшно. Одни скользкие медузы сопровождают её до самого берега.
С трудом выползает Лена на пляж. Её, как пьяную, качает и рвёт. Ни платья, ни босоножек она не находит и в одном купальнике бредёт вдоль берега, думая о том, сколько глупостей совершила за один только день. Потеряла Стефана, единственного и неповторимого. Свою первую любовь. Могла утонуть, погибнуть.
В хате горит свет, значит, будут разборки. Ещё хуже, если приехали родители: увидят её в полной красе. Она стоит на пороге в синем полосатом купальнике, под глазами чёрные круги, в мокрых волосах причудливо запутались зеленовато-коричневые водоросли.
На неё с любопытством смотрит новая квартирантка. Из-под густых ресниц ехидно блестят глаза. Полные губы растянулись в улыбке. Темно-каштановые волосы веером рассыпались на подушке. Рядом на табурете сгорбилась хозяйка. Увидев Елену, она старчески всхлипывает и кричит:
– Пришла, шалава! Бесстыдница! Голая! Господи, шо матери твоей скажу! Да твой батько нас прибьёт… Насильничали, издевались над тобой?
– Да нет же! Просто украли одежду. Днём стыдно было идти раздетой, – оправдывается Елена, чувствуя, как нарастает раздражение: её злит беспардонность новой квартирантки, развалившейся на её постели, и грубость хозяйки, и собственная беспомощность.
– Вот такие, как вы, и жизнь мою сломали, – обращается Нина Петровна к излюбленной теме. – Помню: взяли як-то студентку. На тебя она, Алла, похожа, – так хозяйка наконец представляет квартирантку, – красавица, фигуристая, грудастая. Мой старый козёл умом тронулся: на развод подал, полхаты, времянку, пол-огорода отсудил, гад проклятый. Як вечер, стыдно глядеть: мечется от хаты к калитке, от калитки к хате, то на остановку пошкандыляет, то обратно. Любимую с занятий встречает. Ему и невдомёк, шо молодой жене от него только хата и нужна, а не песок в его моче. Побачил кавалеров, кинулся на них с палкой. “Это моя женщина!” – кричит. Подняли его хлопцы под руки, швырнули на лавку. “Заткнись, дед, не смеши народ: вот твоё место, сиди, не чирикай!” Опустились у него органы – умер мой мужик. И свою жизнь сгубил, и мою, гад проклятый…
– Можно мне всё-таки переодеться да лечь? Я устала. Голова так сильно болит, – недовольно прерывает хозяйку Елена, не представляя, как будет теперь жить: то хоть ночью можно было побыть одной – теперь она потеряла и эту привилегию.
– Можно, – кивает Петровна, бочком выбираясь из комнатки.
– Да ты не психуй, – по-доброму смеётся Алла. – Я мирный человек – тебе не помешаю.
– Ну, ставь свою раскладушку, а завтра посмотрим, – говорит Лена, лихорадочно натягивая на себя ночную сорочку. Она падает на постель и отворачивается к стене: у неё нет сил.
– Не хочу на раскладушке, киска: на кровати поместимся. Вон сколько места, – шепчет Алла, без разрешения ложится рядом, обнимает её, гладит и говорит, говорит… – Красивой тоже быть плохо: мне всё время парни не давали проходу, записки писали: «Ваши глаза, как автомобильные фары, освещают мне жизненный путь» или «Хочу тебя»… Девчонки ненавидели меня. Мама Галя обзывала шлюхой: «Сука не захочет – кобель не вскочит.» Из-за неё и бросила школу, а ведь училась неплохо. Теперь буду на рынке торговать.
У Аллы нежные, ласковые пальцы, они медленно поднимаются от кобчика по позвоночнику вверх и запутываются в Лениных волосах. Она дует в затылок, тонкие волосы разлетаются во все стороны, и пальцы опускаются по спине вниз.
– Как Алла все же женственна! Как приятны её прикосновения! – засыпая, думает Елена.
Ей кажется, что рядом лежит Стефан и так горячо и страстно обнимает её, что тело пронизывает сладкая истома.
– Вечером пойду на море, может, придёт. Не могу, не хочу его потерять. Какая же я дура! – ругает себя Лена.
Наконец, крепкий сон сковывает её мысли и она теряет всякую связь с реальностью.
– Просыпайся, дочка! Харчи привёз. Господи, да тут вас две! – хохочет отец, Григорий Пивень, худощавый невысокий казак.
Проснувшись, Алла потягивается, бесстыдно оголяя большие, полные груди.
В тёмно-карих глазах мужчины загораются дьявольские огоньки: кажется, сейчас он набросится на девушку, забыв о присутствии дочери.
– Вот мужики кобели! – злится Елена: она ненавидит в отце именно это животное начало, то, что он никогда не скрывает своих желаний. – Нет, у меня будет другой муж-друг, верный и преданный.
– Может, вы выйдите, папа: нам надо одеться! – резко кричит она.
Лена надевает зелёное шёлковое платье, которое так идет ей, выходит из комнатёнки: в узком коридоре уже стоят мешки с картошкой и луком. Возле них суетится довольная Петровна: отец привёз ей и продукты, и деньги.
– Поедем домой на выходной: начнутся занятия, когда потом приедешь, – обнимая дочь, говорит Григорий. – У мамы Вари опять хандра: то рыдает, то поёт, совсем свихнулась баба.
– Меньше бы пьянствовали, гуляли, маму бы любили, – отталкивает отца Елена.
– Её полюбишь, – сердито сопит Григорий. – Так же брыкается, як и ты! Все вам не так! Любишь мать – залезай в кабину.
Гудит мотор. За окном мелькают тронутые позолотой деревья, одноэтажные дома, спешащие на работу прохожие.
– Вот и всё! Прощай, Стефан! Прощай, мечта! – печально думает Лена, глядя в окно.
– Фу! Слава Богу, выехали на трассу – можно расслабиться, – радостно смеётся отец, обращаясь к дочери. – Не люблю ваших городов: муравейники. Народ кишит, машины туда-сюда снуют. Ужас! А тут глянь: як красиво!
Перед ними раскинулась степь. Она была распахана людьми, но у обочин дорог и в низинах сохранилась ещё девственная природа: синеют в зарослях ягоды терновника и ежевики, ярко голубеют шаровидные купы соцветий кермека, сочно зеленеют камыш, осока и крапива.
– Давай, дочка, заспиваем нашу, – предлагает Григорий и, не дождавшись ответа, громко запевает:
– Ой, ты, Грыцю, Грыцю,
Ты славный козаче.
За тобою Грыцю
Вся Украина плаче.
Плачут вси дивчата,
Плачут молодыци,
Шо немае Грыци
На ций вечерныци…
– Песня, папа, уж точно про Вас, – едко замечает Лена. – Сколько сама пела, а только сейчас поняла.
– Шо обижаешь? – съёживается Григорий. – Я ж вас с матерью люблю. А выпью с мужиками – дураком роблюсь: дерусь, варнякаю, гуляю… Повоюю – и опять шёлковый. Пить же мне нельзя: в сорок пятом восемнадцатилетним попал на фронт, шоферил. Раз подорвался на мине. Нас с грузовиком шмякнуло так, шо весь сорок шестой провалялся по госпиталям. Долго не мог вспомнить ни кто я, ни откуда. Выпью грамм, а дурею на целых пять литров.
– Так не пейте!
– Не получается: ты же знаешь кубанское гостеприимство. Пристают, угощают – отказываюсь, обижаются. В общем, слабый я! Не могу отказать людям. А потом и сам страдаю, и мать твоя злится, и ты.
Вот и родная станица. По заросшей спорышом дороге Григорий подъезжает к большой саманной хате. Под огромным грецким орехом у стола копошится его жена Варвара. Увидев грузовик, она радостно всплескивает руками и, как утка, переваливаясь с одной ноги на другую, пытается бежать к машине.
– Як бочка! Шо стало с бабой, – грустно думает мужчина. – А яка была красавица! Шо робе время…
Лена выпрыгивает из кабины и, плача, бросается к матери: у неё такие ласковые руки и такой понимающий взгляд, словно она уже всё знает и о Стефане, и о происшествии на море.
– Давно бачились, – иронизирует Григорий. – Наливай, мать, нам лучше борща: желудок без жратвы ноет.
Варвара вытягивает из кастрюли курицу с галушкой, разливает по тарелкам борщ, затем разрезает на блюде спелый, сочный арбуз, и все с аппетитом едят. А рядом ластится, ходит кругами боксёр-полукровка Цезарь, от радости слюнявит нарядное Ленино платье. Кот Васька, невзирая на пса, тоже трётся о ноги и мяукает.
– Как всё же хорошо дома! – думает Елена, наслаждаясь минутами покоя и счастья. – Можно я немножко посижу с удочкой? – обращается она к матери.
Варвара молча кивает, а Григорий укоризненно качает головой, хотя ему приятно, что дочка, как и он, любит рыбалку.
Девушка берёт удочки, ведро и по саду направляется к ерику. Груши под тяжестью плодов наклонили ветки вниз и бьют по плечам. Яблоки падают на потрескавшуюся землю.
Лена садится на шаткий деревянный мостик и ставит удочки возле камышовых зарослей. Сразу же клюёт, ведёт, тянет – пузатый карп летит по воздуху на берег. С земли стрелой взмывает Васька и нанизывает рыбу на коготь.
– Ну и нахал! А если бы поймался на крючок? – ругает кота девушка, хотя она давно привыкла к его проделкам: Васька не только снимает рыбу с крючка, но и может ловить её в ведре, абсолютно не боясь воды.
– Ну, есть рыбка? – спрашивает Лену мать.
– Есть, но показать не могу: вся в животе у Васьки.
– А я принесла тебе холодной водицы из колодца. Такой воды у вас в городе нет. Твой прадед Василий вырыв колодец, царство ему небесное. Прямо целебный источник. Полстаницы за водой приходят да прадеда твоего вспоминают. Бросай, дочка, свою рыбалку, а то до ночи просидишь.
– Пять минут – и буду дома!
– Знаю твои пять минут. Шо для батьки водка, то для тебе удочки, – грустно говорит Варвара, тяжело садясь на деревянную ступеньку и опуская на мостик отёкшие, со вздутыми венами ноги. – Не хотят мои лапоньки ходить, – печально улыбаясь, жалуется она. – А помнишь, дочка, як батько с поля привез степного орлика. Голый, без перьев, гадкий: одна голова торчит да клюв раскрыт, есть ему хочется. Бросили его в кроличью клетку, стали зерно, хлеб давать – не ест. Потом ты догадалась – стала живой рыбой его кормить. Начал расти, покрылся перьями, а як вырос, стал в небо глядеть, и плакать, и пищать. Улететь захотел. Открыли клетку – взмахнул крыльями, сел на крышу сарая, и до свидания, орлик. Так и ты, дочка, вылетела из гнезда. Все… Одна я теперь…
– Надо было вам больше детей рожать, – тихо говорит Елена.
– Да, надо. У твоей прабабушки Дуни их было, наверно, пятнадцать. Тогда казаки не гуляли с бабами и домой не приносили заразу. А наш Гришка по пьяни подарки не раз делал. Вот и женские проблемы. Сначала выкидыши замучили, потом вымолила у Господа тебя. Спасибо ему за это. Хотя б у тебя, Лена, детки были. Хоть внуков понянчу. Ну, всё, дочка: комары кусаются, ходим в хату.
– А папка где? – сматывая удочки, спрашивает Лена.
– Поехал брату Петру помочь: отвезет перец да яблоки заготовителям. Обещал не пить, но выдержит ли, не знаю. Хороший вин мужик: работящий, ласковый, но выпьет – караул. А пьяных я ненавижу.
Лена поставила удочки в сарай и вошла в дом: мать в зале стелет постель. На подушку свалился гребень – густые чёрные волосы тяжело падают на полные плечи. Девушка нежно обнимает мать и шепчет:
– Какая вы красивая. А я на кого похожа?
– Та на бабушку Лизу. Така ж маленька. Така ж беленька. У Пивнив в роду крупных немае, не то, шо у нас, Кузубив. Оно и лучше: кому нужна такая, як я? Даже Григорий крутит носом. Так что не родись красивой, а родись счастливой.
– Как у нас просторно, уютно, не то, что на квартире. Комната – сад: в кадках фикусы, розы, на окнах – герань.
– Ты ж знаешь: цветы – моя слабость. Як умру, так могилку плитой не закрывай: цветы посади.
– Начали за здравие, а закончили за упокой, – прерывает Варвару дочь. – Вы хотите, чтоб я всю ночь не спала? И так живу в вечном страхе. Вон уже папка дверь выбивает. Видно, угостил дядюшка.
– Закрылась, зараза. Любовника прячешь! Убью суку! – кричит Григорий, разбивая окно на веранде.
– Боже! Як надоело: начинается концерт. Хотя бы дитя уехало! – с горечью говорит Варвара.
Лена спрыгивает с кровати, включает свет и выскакивает на веранду: повсюду разбитое стекло, и отец окровавленной рукой пытается открыть засов. Увидев дочь, он присмирел, растерянно улыбается и, шатаясь, проходит в дом.
– Ну и герой! – со злостью кричит Варвара. – Все воюешь с бабами. Сам гуляешь, а любовники мерещатся. Ружьём, паразит, угрожаешь. Да я сама боюсь тебя убить: ненавижу пьяных.
– Успокойтесь, мама, – перебивает Варвару дочь. – Что кричать! Лечить отца надо!
– Да, я больной, – показывая окровавленную руку, жалобно говорит Григорий. – Забинтуй её, доченька. Ты моя радость. А эта, зараза, убить меня хочет.
Лена делает перевязку и укладывает отца в постель, а Варвара с остервенением сметает разбитое стекло и вновь с кряхтеньем залазит на кровать. Говорить никому не хочется. Лишь иногда пьяный Григорий матерится во сне. Лена тяжело вздыхает и думает о том, почему так плохо живут её родители, почему в их доме поселилась ненависть. Нет, она выберет себе идеального мужа и никогда не допустит ни пьянства, ни измен.
Утром отец отвёз Лену на железнодорожный вокзал. Расстались холодно: Григорию было худо после выпивки и стыдно перед дочерью, а Лене надоело читать мораль: всё равно толку нет никакого.
Теперь она сидит в поезде и тупо смотрит в окно: на душе тоскливо. Не может привыкнуть к ссорам родителей, их вражде. Почему они мучают друг друга? Неужели нельзя разойтись? Эти вопросы не дают ей покоя.
А за окном природа, не лишённая гармонии: утопают в золоте садов хаты, разноцветными змеями ползут по земле лесополосы, по зелёным лугам бродят стада коров.
– Можно присесть рядом?
Она оглядывается: на полку без разрешения садится парень, спортивного телосложения, в военной форме. У него умные, выразительные глаза, длинный, чуть загнутый вниз нос, вытянутые в линию тонкие губы.
– Сергей, без пяти минут летчик, со Славянска наблюдаю за тобой. Ты необычная – решил познакомиться.
Сергей, конечно же, слукавил: он решил познакомиться не потому, что девушка очаровала его красотой – просто ему было тошно одному: приезжал домой свататься, а застал любимую женщину с другим. Такого коварства от своей Светланы никогда не ждал и был так зол, что готов был жениться на первой же встречной.
– Без пяти минут летчик, – вновь повторяет юноша, чтобы привлечь внимание девушки. – Могу даже жениться, да вот невесты ещё нет.
– Вот обманщик! С таким напором и чтоб не было невесты, никогда не поверю, – улыбается Елена. – Наверное, в записной книжке десятки адресов: хвастаешься своими победами. Видела такой блокнот у двоюродного брата.
– Я не веду записей, – нервничает Сергей. – Сейчас тебе докажу. Моё увлечение – самолёты. Вот смотри…
Сергей открывает портфель и вытаскивает папку с вырезками различных самолётов, с портретами лётчиков и авиаконструкторов.
– Вот моя коллекция. С ней никогда не расстаюсь: всегда мечтал парить над Землёю. Ты даже не представляешь, какой это кайф: ты не человек – ты суперчеловек! Ты почти Бог! Стрелой взлетаешь в небо, молнией пронзаешь тучи, тебе подчиняется огромная махина – самолёт.
– А мне нравится Земля, – перебивает незнакомца девушка. – Здесь так хорошо и красиво. Не хочу лететь в небо. Не хочу покорять звёзды. Я земная.
Сергей, снисходительно улыбаясь, с жалостью смотрит на попутчицу и вновь объясняет ей:
– Нет. Ты ничего не понимаешь: за сто лет такой прогресс! От деревянных планеров до космических кораблей! Вот смотри: это дедушка русской авиации Борис Россинский на московском аэродроме в 1911 году, а вот Игорь Сикорский за штурвалом гигантского по тем временам самолёта «Илья Муромец». Как мужественны были эти люди! Да их имена должен знать каждый школьник! А вот трижды Герой Советского Союза Иван Кожедуб. Более 60 немецких самолётов сбил он во время Великой Отечественной войны на истребителях Ла-5, Ла-7. А вот Александр Покрышкин. В годы войны он защищал небо Кубани. Что ни фамилия, то история отечественной авиации.
Раскрасневшись и отчаянно жестикулируя, он вытаскивает из папки всё новые и новые вырезки из журналов и говорит, говорит… Лена завидует ему и удивляется, как можно удержать в памяти такой поток информации. Её восхищают его ум, азарт, эрудиция, и Лена уже не видит ни его тёмного петушиного хохолка, ни большого острого носа, ни больших тёмно-синих глаз. Он не нахал, не циник, не грубиян – ей просто повезло с попутчиком.
– Всё, подъезжаем, – говорит Сергей, аккуратно складывая вырезки в папку.
Лена вытаскивает из-под стола сумку с продуктами, и парень подхватывает её и легко выносит из вагона. Девушка не успевает даже возразить.
– Я провожу тебя, заодно и познакомимся, – предлагает он, не давая ей опомниться и возразить. – Как тебя всё же зовут?
– Лена.
– Твоё имя легко запомнить: пришла из сказки. Ты, наверное, мудрая-премудрая…
Елена впервые хмыкает от этих эпитетов (мудрости, по её мнению, ей недостаёт) и пытается забрать сумку.
– Отстань: у меня такие строгие родители! – как обычно, лжёт она.
– Не надо обманывать: не идёт. Ты едешь от родителей: видел, как отец тебя провожал. Для мужа он староват… От меня тоже не отвяжешься: я так решил.
– Я так решил… Почему всё у нас решают только мужчины? – возмущается про себя Елена, совершенно забыв о том, как недавно сама могла выбрать парня, да испугалась.
Они идут по городу, ещё зелёному, чистому, тихому. У деревянного покосившегося забора на лавочке их ждёт Петровна. Увидев рядом с квартиранткой стройного симпатичного парня, она одобрительно машет рукой и предлагает ему присесть рядом.
– Сейчас не могу: опаздываю. К вам приду в следующий выходной, – коротко говорит Сергей, ставит на скамейку тяжёлую сумку и уходит.
– Вот и жених… – задумчиво шепчет хозяйка.
– Да ну его… – злится Лена. – Орёл! Пристал в поезде. Мне он не нравится…
– Шо тебе, девочка, надо? Парень рослый, сильный, с чутьём. Лётчик! Деньги будет зарабатывать. Да у нас в городе каждая девушка мечтает о таком женихе! А ты хочешь понюхать кулаки, як я? Это красивым нужны красивые… Вон Алка ночами шляется: шукает на жопу приключений. Бабы говорят, шо в городе появился насильник под чёрной маской. Все его боятся! Одни вы смелые! Не будем шалаву ждать. Пошли отдыхать, – недовольно бурчит Петровна, поднимаясь с лавки.
Лена тоже заходит в дом и сразу же падает на кровать: она чувствует себя такой уставшей и опустошённой, словно не спала несколько ночей.
– Завтра встречи с преподавателями и однокурсниками, а у меня нет сил. Алла перед утром приползёт и обязательно разбудит, – думает она, засыпая.
– Вставай, соня: занятия проспишь, – утром будит её Алла, весело сверкая карими глазищами. – С каким парнем я познакомилась, пока ты по станицам разъезжала! Красавец! Спортсмен! У него родители – известные хирурги. В общем, породистый! За мной зайдёт – познакомлю.
– Ой, Алка, долазишься, – вмешивается в их разговор вечно подслушивающая Петровна. – Бабы говорят, шо в городе банда появилась. В чёрных масках… Насилуют, грабят…
– Лишь бы было приятно, – хохочет Алла. – Ночами хожу – не видела ни одного насильника. Только собаки лают. А бабы деньги транжирят – потом сказки своим мужикам рассказывают.
– Ой, не каркай, девонька! Не накличь беду! – бурчит за дверью хозяйка.
Девушки быстро одеваются и бегут на автобусную остановку.
Лена всё же опоздала на занятия.
В аудитории за столами уже сидят нарядные однокурсницы и внимательно слушают методиста Петрову Ирину Ивановну, милую весёлую женщину, модную и раскрепощённую. Увидев опоздавшую студентку, она, улыбаясь, спрашивает:
– Елена Григорьевна, что самое важное для учителя?
– Любить детей, учить их и воспитывать и самой быть примером, – смущаясь и покрываясь алыми пятнами, отвечает она.
– Кто не согласен?
Девушки молчат, и только красавица Марина едко замечает:
– Не показывать детям своё смущение, управлять эмоциями, выглядеть представительней, самой не опаздывать на занятия.
– Марина Юрьевна, не все Ваши замечания мне понравились. Например, фраза «выглядеть представительней». Я бы не хотела, чтобы окружающие видели во мне только учителя. Не хочу потерять индивидуальность, творческое начало и вам не советую.
Как Вы, Елена Григорьевна, поступите, если Ваш муж пригласит Вас в гости, а у Вас не написаны планы и не проверены тетради? – вновь обращается Петрова к опоздавшей.
Студентка, чувствуя в вопросе подвох, несколько секунд молчит, потом неуверенно отвечает:
– Откажусь: буду готовиться к урокам.
– Если поступите так, потеряете мужа. Вот почему среди педагогов так много одиноких, несчастных женщин, а несчастный человек не может воспитать счастливую, свободную личность. Хотела бы видеть вас, девочки, лет через сорок. Какими вы все станете? Сохраните ли аромат, красоту, неповторимость? Или превратитесь в жалких старушек, нудно зудящих и всех обучающих. Скоро вы пойдёте в разные школы на практику. Чем вы удивите малышей? Что сделаете, чтобы дети слушали вас и запомнили? Напишите об этом, чтобы я могла каждой из вас помочь.
