Во всяком рассказе Будищева действует эта знакомая «аллегория», упоительная «дрянь», все одна и та же. О стиле и языке, каким она описана, легко судить по приведенным цитатам, да и судить не стоит, слишком ясно. Пусть иным здесь чудится язык «мучительных страстей», на мой же трезвый взгляд это лишь банально-небрежный слог писателя, который не смотрит за собой, как следует.

Героиня, обычная, мелькает даже в лучшем и самом длинном рассказе будищевского сборника – «Благополучие». Это – повесть о разбогатевшем мужике Столбушине, который заболел раком желудка тогда, когда, по-видимому, достиг вершин благополучия. Автор сделал его недурным человеком, и это углубляет рассказ. Есть в нем положительно недурные места. Например, посещение Столбушиным, уже больным, родной деревни. И тут автор перехватил, но прекрасно все начало, мужики – двоюродные братья, ребятишки, черный Назар, который «жестко говорил, точно ругался, жестикулировал узловатыми пальцами» и с тонкой, печальной нежностью вспоминал о своей покойной жене: «Ты знаешь, отчего она у меня померла? От стыда! Болезнь такая с ней приключилась, конешно, насланная с ветром или как. Стыдилась она всего. Не поверишь, пить даже стыдилась, Богу молиться стыдилась. Жить стыдилась! Такая болезнь насланная!.. Жить стыдно! Поверишь этому? Вот какие болезни бывают!»

Неплох у Будищева и «Петруша Рокамболь», – экспроприация, задуманная двумя гимназистами, полуигра, кончающаяся трагически. Взят, впрочем, тон анекдота, и трагический конец производит противное впечатление. Тут опять сказалось непобежденное безвкусие Будищева.

«Вопросы», затрагиваемые писателем, не сложнее, говоря по правде, вопросов, которые могут зародиться в голове обывателя; и если обыватель не возлюбил Будищева так, как Вербицкую, то причина – его индивидуальные свойства. Слишком много таланта; чтобы прибегать к заманивающей дешевке вроде сплетен и приключений, – и слишком мало его, пожалуй, для того, чтобы заставить проглотить себя со всеми наскоками, резкостями, порываниями – их читатель Вербицкой не любит, боится. Эти угловатости, неровности, пятна, – одни только и ценны в Будищеве, но на всех не угодишь. Ожидать от автора особенного роста нельзя с уверенностью, он не начинающий; но требовать более внимательного отношения к своему творчеству мы можем и должны, тем более, что за десять последних лет писатель сумел же кое-что приобрести. И счастье, что обыватель еще не влюблен в Будищева. При его силах – не удержаться бы ему на скользком пути.

Скользкий путь этот опасен для всех. Опасна и новая мода, новая тактика, о которой я говорил в начале статьи: буду, мол, сознательно подлаживаться к обывателю, а когда он ухо ко мне повернет, тут-то я помаленьку и начну его учить, исподволь, не пугая, ему на пользу, себе на утешение. Не верю я в эти фребелевские игры. Откровенная погоня за «успехом» – ну, это понятно, а задаваться педагогическими целями – самообман, ничего все равно не выйдет. Педагогика хороша, когда она непреднамеренна; а недаром и детей на фребелевские игры не поймаешь. Да и унизительна она… как для учителей, так и для учеников. Коли писатель сам такой же обыватель – другое дело; а коли есть за ним свое – говори свое; не слышат тебя – сам виноват: голос, значит, тих. Потому что, в конце концов, я меньше всего виню вот эту «среднюю читательскую массу», среднего русского человека. Он услышит тех, кто сумеет говорить громко.