Приказчик

– Петрушку Лаптева? Ты Петрушку Лаптева любишь?

– Да ну вас, – люблю! Замуж, говорю, пойду, вот что. И прибавила, жеманясь, опять кокетливо:

– Любить-то я вас люблю. Вадим растерянно остановился.

– Любишь? Кого любишь?

– Да вас! Чего вам! И чего там «люблю, люблю»! Приставайте к другим, а от нашего огорода – отбавляйте хода!

– Клепа, – сказал Вадим серьезно, взял ее за руки и остановил. – Так нельзя. Я тебя серьезно спрашиваю: идешь за меня замуж или нет?

Опять он чувствовал, что делает что-то не так, не то и опять не мог остановиться.

– Я тебя честно спрашиваю… – бормотал он. – А ты честно и отвечай…

Клеопатра с силой вырвалась и убежала, шурша босыми ногами. В темноте Вадим не видел ее лица и не мог понять, плачет она или хохочет.

V

На селе как-то необыкновенно быстро узналось, что молодой барин с дачи задумал сделаться мужиком, жениться и сватает Ефремову Клепку.

Дело повернулось неожиданно и совсем не к удовольствию Клеопатры и Ефрема.

Девки над Клеопатрой смеялись.

– Ишь, он тебя выбрал, что ты изо всех самая серая мужичка. Ему с тобой ловчее мужиком-то сделаться. Небось, в Питер тебя не везет.

Попадья решила, что просто Клепка захороводила студента, сбила его с пути и что батюшка должен вмешаться.

– Ты с Ефремом поговори, – долбила она о. Макарию. – Не иначе, как тут он тоже… Жох… Что ж это за несправедливость? Молоденький студент, с деньгами, и вдруг на наших глазах обвели…

Робкий о. Макарий отказывался.

– Ну их. Не наше дело. Мало ли у студентов фантазий… бывало это. Он же все с мужиками. Пускай. Что впутываться?

Сказал, однако, мельком Ефрему, после обедни:

– Слышно, дочку выдаешь за нашего барчука? Ефрем нахмурился:

– Рты-то бабам позашить бы. Раньше времени стрекочут, ничего не видя. Еще дело ли по нашему положению за барина выдавать?

– То-то и я думаю, – подхватил батюшка. – И слыхать, он в мужики хочет записаться. Не дело, не дело. Уж сказано, кто в каком звании призван…

– Не хватило, видно, мужиков-то, – вмешался презрительно молодой дьячок.

Ефрем еще более нахмурился, мрачно промолчал и ушел.

Он не дал еще никакого ответа Вадиму. И стал что-то крепко задумываться.

Анна Марковна через дьяконицу с трепетным сочувствием следила за историей, но к Вадиму приступиться не смела. Раз только сказала робко:

– Вадичка, я прямо негодую, такое всеобщее непонимание. Я уверена, это Ефрем! Брось ты Клеопатру, мало ли прекрасных девушек! Вот Танюшка Захарова – прекрасная! И сирота. А за тебя всякая пойдет!

Вадим посмотрел сумрачно и ничего не сказал. Хуже всего было то, что он не знал что сказать. Простая и ясная «идея» его вдруг, только что он к ней приступил, запуталась и затуманилась. Это было тяжело. Он уже не понимал, нужно ли ему жениться на крестьянской девушке и хочется ему во что бы то ни стало добыть красивую, статную, босоногую Клеопатру со смешливыми глазами.

Вадим был девственник. Это тоже входило в идею. Он хотел и начать жить там, где надо было жить, не уступая ни в чем здоровому деревенскому парню, который женится в 19 лет. А это что? Притаскивать из города свои разочарования. Нет, Вадим не такой. Недаром он столько думал один, недаром «там» все ему казались чужими.

Но Клепа! Отчего вдруг самая «идея» его как-то от него отдалилась, затерлась, и он думает о Клепе? И при чем тут Петрушка Лаптев? Самый противный из здешних парней. Гармонист, прибаутчик, при галстуке, – прожженный, очевидно. Цивилизация тоже. Что называется – тип.

Вадим молчал, молчала Анна Марковна. Клеопатра уже не проходила через комнату. Сегодня отец потребовал ее домой, и она не вернулась.

«Поругались, должно быть, – думает ядовито дьяконица, считая петли. – Эко дело затеяно, Господи! Ну уж, что там ни говори, – не иначе как оплела его эта девка. Господи, батюшка! Вчуже жалко!»