Читать книгу: «STNM. Часть «Та»»

Шрифт:

ISBN 978-5-0050-4216-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Ох, простите, простите за излишний пафос и театральщину. Просто поймите, я чувствую себя, как доктор Франкенштейн, когда держу перед собой этот текст. Но только я создала не монстра, не сломанного „современного Прометея“, а настоящего „Сверхпрометея“ (дядюшка Ницше, твоя идея жива), который на наших глазах уничтожает своих собственных монстров.

Нет, я должна взять себя в руки. Так, спокойствие. Вдох, выдох, вот так, да. Я же профессионал!

Давайте не будем сильно вдаваться в подробности и сразу начнём погружение в мой совершенно новый… нет-нет, об этом потом, детали чуть позже раскрою в видео-роликах. С вашего позволения я откланяюсь и предоставлю слово АВТОРУ».

ОТ АВТОРА

Данное произведение первая попытка объединить несочетаемое и придать ему ощущение целостности. Победить безумие творчеством, деструкцию – созиданием, сублимировать собственные фрустраций посредством публичного линчевания, устроить поединок со своими выдуманными демонами, открыть изнутри весь процесс сумасшествия и пройти с вами, со сторонними, случайными зрителями. Во всяком случае мне так объяснили…

Чтобы огонь не испарил воду, вода не намочила землю, земля не поглотила пламя, и воздух не сыграл никакой злой шутки. Эксперимент, игнорирующий, а порой открыто насмехающийся над устоями, сидя на корточках в подъезде очередного спального района. Литературный мир связанный и переплетенный с виртуальным интернет-сообществом. Сложно определить жанр этой структуре, похожей порой на бэд трип и несвязные мозаики, которые еще не скоро соберутся в картину.

Я б не рискнул назвать это сборником рассказов, но и романом тоже. Поэтому пусть это будет сборник Образов, объединенный общей фигурой и собранный по пути становления меня, как писателя и здоровенного здорового члена общества.

Хотя нет, слово «писатель» сейчас в слишком высоком ассоциативном ряду у людей. Тогда, может, «художник, рисующий буквами»? Опять не то. Во! «Описывающий, придумывающий, передающий, комбинирующий, создающий чувства из предложений и отказов»? Слишком длинно, не правда ли? Остановимся на «типа писатель» и добавим «частично выпавший и иногда включающийся», что бы это ни значило.

Если все пошло правильно, то начинаете вы знакомство с моим сборником STNM (СаТаНаМа), состоящим из четырех частей, именно с этой части. Это «ТА» – вторая по написанию, но первая по пожеланию к прочтению. Порог вхождения у нее ниже, она более отзывчива и доброжелательна к читателю. Это официальное начало с более менее понятной сюжетной веткой повествования. Так говорит мой психотерапевт.

«ТA» – это жизнь, раздражение на внешнюю среду. С первого болезненного вздоха, под бешенный, постоянный сердечный ритм. То, что делает нас живыми, движет нами, отличает нас от неодушевленных предметов и не умолкает до самой смерти. Начинается быстро, но робко, длится незаметно, но сумбурно и заканчивается неожиданно, но ещё долго преследует нас призраками прошлого. Это та кинолента, которая пролетает перед глазами со скоростью 25 кадров в секунду, перед зрителями, которые даже не смогут вызвать на бис…

[†]

Я сидел на крыле пассажирского Boeing 747, за одноместным столиком из ясеня.
«Джамбо Джет» перешел с урчания на гудение, подергивая мой столик, как будто тот хохотал, пока я цедил джин.
Джин стремился выплеснуться из объятий заляпанного отпечатками стекла и исполнить три обязательных желания.
Три наполненных стакана с тремя кусочками лайма и кратным трем количеством льда.
Джин оказался с тоником.
Что-то врезалось в бок самолета.
«Птица в доспехах» зазвенела бубенцами, ее повело диагональю. Самолет со страхом возмущенно вздохнул своими пассажирами-ребрами, отплевываясь кровавыми ошметками красных сидений и подлокотников.
Крики людей, гул материала, скрежет
металла и последний звук от пилота – еле слышное окончание мата.
Я же продолжил отпивать из стакана ту мифическую тварь, что на дне замерла. Мое крыло не пострадало, оно давно не имело ничего общего с фюзеляжем.

I. КАЛЕЙДОСКОП ФРАКТАЛОВ И КОШМАРОВ

пожалуйста, подкрутите мерность пространства,
мне не хватает места – я чрезмерный, мне без очереди.

Две пары ног в белых штанах друг за другом прошлись по обшарпанному кафелю и вошли в комнату отдыха. Одна пара, что была в черных, резиновых тапочках остановилась, почесывая носочками друг о дружку, неуверенно спросила:

– А этот, почему здесь до сих пор? Он… никому не скажет?

Вторая пара белых штанов в черных кожаных сабо тяжелым шаркающим шагом прошла к облысевшему местами дивану и согнулась. Рука хозяина этих ног, с бурной черной плетней волос на плотных пальцах схватила пульт.

– Янис? Янис сумасшедший. Но безобидный, вроде. Не знаю, что такого он натворил на этот раз, но нынче сидит на рационе «приличного овоща». Он не скажет, даже если мы тут порно решим посмотреть, — неприятным шкварчавшим голосом уточнил захватчик пульта.

– Или снять! — глуповато рассмеялся тот, кто в тапочках.

Субъект, а скорее объект разговора, сидел на стуле так, словно стоял на эшафоте. Он не двигался, но постоянно был напряжен. Его тонкие пальцы с искусанными ногтями образовали симбиоз с ручками кресла, а зрачки безотрывно буравили телевизор. На роговице неподвижных глаз отражался дятел Вуди Вудпекер, в очередной раз творивший безумие на экранах страны и в психике детей. Никто не замечал, но уголки губ Яниса иногда слегка приподнимались, поэтому изо рта текла тонкая струйка слюны до подбородка. Еще не капала, но намеревалась.

– Ну так что? Кто там сегодня играет?

Волосатый палец мужчины беспардонно нажал на кнопку пульта. Вспышка! Канал переключился. Если бы врач был внимателен, он бы заметил, как лопнуло несколько сосудов в глазах Яниса, вздулись вены на шее и руках, проступила испарина на весьма высоком лбу. После хозяин ног в сабо еще раз переключил канал, еще и еще. Вспышка слева, вспышка справа! Правое нижнее веко Яниса едва заметно подергивалось при каждой новой вспышке.

– Да по какому же, бл*ть, там каналу?! —ворчливо проконтрабасил врач, продолжая что-то искать, попутно устраивая Вьетнам остаточным нервным окончаниям Яниса.

– Десятый, кажется. Или девятый, а может двадцатый, — промямлили тапочки. Волосы на ногах их владельца смешно завивались кудряшками и стремились к рыжему отблеску.

Врач продолжал переключать, пока не услышал крик, а затем – грохот, последовавший за ним. Этот шум, видно, спас Яниса от инсульта. Звуки исходили из палаты в конце коридора. Эти ноги знали, что значит шум из последней палаты – абсолютно ничего хорошего и обреченность на пересмотр матча в интернете. Они переглянулись носами своей обуви и быстро исчезли из комнаты отдыха. Пульт упал на пол. Батарейки наконец-то совершили долгожданный побег и закатились с щелкающим смехом под диван.

Янис опять остался один, напротив него все так же располагался включенный экран. Тет-а-тет с телевидением. Его, ограниченная временем и пространством, полочка расстройств против собранной в течение века визуализированной библиотеки тех авторов и сценаристов, которым еще и доплачивали, если их безумие было по вкусу массам. Один неуравновешенный заключенный против армады свободных и признанных психов. Но это, конечно, не интернет. Там-то совсем дурдом, причем проходной. У ТВ есть хоть какой-то цензор, пусть и тоже нуждающийся в транквилизаторах.

Некоторое время Янис напряженно следил за происходящим на экране своими безжизненными зрачками, резко дергая ими из стороны в сторону. Что-то послужило поводом для беспокойства. Зрачки из точек разливались в две сплошные лужи. Неожиданно для себя самого, он уныло заскулил и попытался пошевелиться. Но тело не слушалось: он не мог отвернуться от света экрана и творящейся на нем экзекуции. Вывернутая шея держала голову с безжизненными глазами зебры развернутой к зрителю, а полусгнившие останки трупа полосатого непарнокопытного зверя, оставленные на испепеляющем солнце после львиного обеда, валялись в песке. Обглоданные кости теперь терзали гиены и мухи. Торчащие ребра были облеплены свисающими лоскутами кожи и мяса. Это противное жужжание мух и чавканье челюстей… Янису казалось, он чувствует зловоние гниющего мяса.

Дальше – глубже. Он почувствовал вкус этого мяса.

Дальше – еще хуже. Теперь он чувствовал себя этим мясом и боль от врезающихся в его плоть челюстей.

Он понимал, что в изощренном садизме и гениальных пытках его сознанию нет равных, и оно только будет углубляться, набирая скорость, раскрывая весь калейдоскоп страхов Яниса. Да, настолько хуже. Да, настолько, насколько даже ты не догадывался.

Теперь он чувствовал себя челюстями, жадно прожевывающими свою же плоть. Добро пожаловать в галерею боли, выставку отчаяния, музей ужасов!

Янис скулил все громче и громче. Постепенно скулеж перерос в рычание, тело раскачивалось все сильнее и сильнее, но никто этого не слышал.

Такое случается слишком часто даже для «через раз». В самых крайних ситуациях, когда тебе и в самом деле нужен хоть кто-то, на горизонте событий – никого, только ты и твой кошмар. Кошмар, транслирующийся по кабельному. Чрезмерно бесперспективно это звучит, если ты не можешь даже нормально возмутиться происходящим. В биологическом мире любая клетка способна к раздражению, ему же даже это давалось с трудом.

Не сразу, лишь через несколько лопнувших сосудов и погибших нервных клеток, узник ящика вспомнил, что может управлять веками глаз, и закрыл их. Крепко-накрепко зажмурившись, он глубоко вздохнул и затих, как будто хищники на экране были живыми, а он спрятался от них в кустах своих ресниц.

Тьма, пустота, затишье перед штор… Подождите-ка…

К его удивлению, вместо чавканья и жужжания из экрана стали доноситься звуки волн, бьющихся о борт корабля. Глаза он открыл не сразу, приоткрывал их медленно и тихо – ну точно кусты. Его взору представился авантюризма массив, бывалый корабль, вяло качающийся на волнах. Вода была цвета рассвета, и не ясно сразу, то ли она отражала поднимающееся солнце, то ли солнце поднималось из морских глубин и забирало с собой свет. Из морских глубин зарождалась Звезда, воспетая Цоем.

Люди на корабле вовсю голосили ностальгически близкую морскую песню, слова которой понять было сложно, но мотив определенно был знаком каждому. И даже учитывая, что почти все голоса были пьяными и не всегда попадали в ноты, их хор единый духом звучал прекрасно, воинственно, вдохновляюще. У глаз Яниса появились веселенькие морщинки, а напряжение скул начало спадать. Можно было бы сказать, что Янис замечтался, но разве картофель начинает мечтать, когда, запекаясь в духовке, чувствует легкий спад температуры?

Увлеченный образом корабля в соке разлитого рассвета, он не сразу заметил, как судно замедлило свой ход, словно что-то со дна цеплялось за его борт.

Кто-то из членов экипажа корабля крикнул, после – кто-то еще. Потребовалось немало криков, чтобы до конца унять пение всех ртов. Происходила невнятная суматоха. Все жители корабля, походя на насекомых, бегали в разные стороны, как будто муравьи под лупой, пробиваемой солнечным лучом. Одни старались прорваться к краю палубы, чтобы посмотреть, что же происходит внизу, а другие, узрев происходящее, с ужасом теснились обратно.

За бортом в воде всплывали непонятные мешки в одежде. Не сразу удалось разглядеть и понять, что это трупы. Их становилось все больше и больше. Это было морское кладбище, и ковчег своим движением разбудил мертвецов… Совсем скоро урчащий звук, бьющейся о борт корабля воды, заменил глухой стук тел утопленников. Кости стучали по дереву…

Казалось, с каждым новым ярдом, воды становится меньше, а тел все больше. Сок рассвета превращался в Кровавую Мэри. Кто-то снова запел песню. Ту же самую, звучавшую несколько минут назад. Кто-то поддержал, и вот уже несколько голосов распевали ее.

Люди на корабле затихли и замерли. Самые трусливые медленно заползали в свои каюты, самые отчаянные – прислонили ладони к рукояткам своих пистолетов и кинжалов, кое-кто вспомнил бога, кто-то поминал черта. Песня звучала все громче и громче. Она звучала за бортом…

Янис, мотнув головой, закрыл веки.

Как только глаза закрылись, звуки, от которых хотел спрятаться Янис, сменились другими. Теперь оттуда доносилось пение птиц. Янис открыл глаза и увидел на экране лес. Он еще раз закрыл их, и после, разомкнув, увидел полуголых танцовщиц в свете ультрафиолетовых софитов, соблазняющие блестящие шесты. Словно что-то поняв, он наклонил голову вправо, после влево и вновь закрыл очи. Звуки клубной музыки сразу же сменились звоном колоколов. Янис моментально распахнул глаза. Ослепленный золотыми куполами, он прищурился. Закрыл, открыл и снова обнаружил новую картинку на экране. Оркестр ожесточенно исполнял нечто воинственное. Любопытно угукнув, как филин, он продолжил процедуру с открытием и закрытием глаз. Ему потребовалось несколько минут морганий, чтобы до конца осознать и принять тот факт, что он мог переключать каналы.

Он. Мог. Переключать. Каналы. Глазами! (>. <)

Экран телевизора, как зеркало, символизирующее тело, которое отражает все явления или ощущения, а также означающее зрение. Динамики, как раковина моллюска и лира, обозначающие звук.

Радостно смеясь про себя, не в силах вымолвить и звука, но как ребенок, корча рожицы, он стал быстро моргать. На экране то и дело вспыхивали разные изображения, морщинки под глазами оживали. Миры спешили сменить друг друга, жаждали быть увиденными.

Девушка в желтом платье собирала синие цветы. Седой мужчина стрелял из револьвера по банкам. Самолет летел прямо в торговый центр. Безумные танцы вокруг костра под шаманский варган. Пальма в горшке. Бабочка. Котенок. Бокс. Поцелуй. Карьер. Хлебцы в сосуде. Динозавры. Птицы. Тюрьма. Шелковое одеяние и свисающий сверху царский балдахин. Реклама. Реклама. Реклама. Реклама. Постельная сцена… а нет, реклама.

Янис моргал все быстрее и быстрее.

Экран, как зеркало, в котором отражается обнаженная душа. А за зеркалом стоят весы: на одной чаше представлены белые камушки, на второй – черные.

Постепенно изображение в телевизоре покидало свои границы, растекалось. Как будто телевизор становился плазмой все больших размеров, стремясь заполнить, затопить все пространство.

Теперь менялся и фон за телевизором. Вместо стенки с пожелтевшими, слегка облезшими обоями, там возникали джунгли, водопады, города, горы, гаражи…

Еще чуть позже стало меняться и окружение Яниса. Сначала стены меняли цвета, после вовсе разрушились, оголив зеленые бесконечные долины, скульптуры, леса, пещеры, универмаги, подвалы, замки с исписанными похабными словами стенами, подъезды со старыми дорогими картинами…

Он в очередной раз открыл глаза, но теперь закрывать не спешил. Янис огляделся. Он даже не замечал, как постепенно его разум трезвел, а власть над телом усиливалась. Неужели Янис начинал приходить в себя – действие препаратов пропадало? Оставался лишь один вопрос: здоров ли он? А был ли болен? Ну или не совсем один. На экране телевизора, тем временем, суета людей, о чем-то споривших и чем-то торговавших, сменилась журчанием ручья, а сам Янис оказался окружен пшеничным полем, пашню которого ветер нежно убаюкивал, изредка случайно срывая кончики желтых волос-колос и отправляя их в неведомые дали. Поле напоминало спящее светловолосое существо.

Вокруг летали, преломляя пространство частотой стрекотания своих крыльев, насекомые. Где-то вдали на юге в облачках слабого тумана дрожал свет фонарей. Он пробуждался от истеричного воя пилы-комара-будильника и грубого мата дерева-пчелы-бездельника.

Вечерело. Не сразу он понял, чьими глазами видит мир… чей голос оживал в нем…

«ТО САМОЕ ПОЛЕ»

Дети кукурузы и пшеницы, посвящаю свою плоть вашим маленьким ступням, свои светлые косы — вашим тоненьким ручкам, не находящим себе места. Только услышьте меня… Послушайте мою колыбельную. Прислушайтесь к моему шепоту, и я восстану, стану вашим другом. Лучшим, если не единственным.

Я любил наблюдать за маленькими ребятишками в пшенично-кукурузном поле. Конечно, я многого не замечал, но главное всегда было во мне.

Стоило только захотеть, и я нутром чувствовал этот альтернативный мирок, где за огромным полем стояли дома. Разнообразные: одноэтажные, двухэтажные, трех… с сараями, гаражами, перекошенным забором или отполированным бассейном, с крикливой хозяйкой или дымящим самокрутки хозяином.

Аккуратно выложенная веранда и милый ухоженный сад, ценою солнечного удара и боли в пояснице бабули Зои, или кое-как вымученный огород деда Лени — тот, с ужасающим чучелом, похожим на двоюродного дядюшку Геральда, чье пьяное тело комбайн перемолол, собирая пшеницу мою. Дядя остался жив, но тюрю с водкой больше никогда не ел.

Еще я помнил, почему это случилось: детишки заскучали, и я предложил им сыграть.

Помню, как дети играли в «глаз себе выколи». В тот вечер вон тот дом с выцветшей панельной беседкой, во дворе которого стоит заржавевший бидон с надписью «олоко», сильно пострадал. Точнее быть, его хозяйка — сварливая, как рой диких ос, тетка Роза Аглямовна. Она случайным образом лишилась обоих глаз, как следствие – скосила двух своих котов. Серого — по глупости насмерть защемила дубовой дверью, черно-белого — тетка Роза по нелепости скинула с подоконника, закрыв окно от сквозняка.

Старая дура, потеряв оба глаза и двух котов, так и не поняла, почему нельзя смотреть на поля по ночам, когда детские крики разносит ветер и шепчут колосья – кончики моих волос.

Эти дети, играющие в кукурузно-пшеничном поле…

Ассоциация не дает мне покоя, когда я вижу их там, чувствую их ступни на себе, слышу их радостные крики…

Так и хочется помолодеть лет до десяти, взять секатор или дрель, пойти совершать детский вандализм с элементами садизма, принося мирных соседей в жертву во имя кхе-кхе…

Но я продолжаю шелестеть, мирно нашептывая детям, играющим на моей плоти, свои грезы, мечты. Лишь бы дети услышали поле, лишь бы они взялись за взрослые игрушки, лишь бы заигрались со спящими родителями – да так, чтоб поутру было кого закопать на том самом пшенично-кукурузном поле. Возможно тогда, на месте детской шалости вырастет подсолнух. Я буду рад. Каждое утро буду им глядеть на солнце и вспоминать те кровавые ночи сентября, в которые детский смех звучал в унисон взрослым крикам. Консонанс извечной проблемы отцов и детей.

— Хэ-хей, парни! Да тише вы! Слышите?? Вы тоже это слышите?! – с любопытством спросил рыжий мальчуган Олег и замер, остановив игру. У каждого есть свой Олег. Я всегда знал, что он будет первым. Не знаю, как так случилось, но его душа была черна от рождения. Быть может, по причине того, что после достижения им десятилетнего возраста в округе увеличилось количество трехлапых псов и котов? Возможно ли, что у некоторых рыжих, взаправду, от рождения нет души?

— Мальчиш-шшшки, я придумал для вас интереснейш-ш-шую игру, – зашелестел в их головах я, улыбаясь рыхлой, вытоптанной и вспаханной землей. Им было скучно, я знал это. Пусть взрослые не волнуются, теперь их дети действительно заняты делом.

Ох уж эти детские невинные умы и души, как, все же, они милы в минуты летней жатвы…

Старый ворон, видно ослепший от встречного ветра, либо потерявший управление из-за резкой боли суставов в крыле, метнулся вбок и пролетел совсем рядом, буквально на расстоянии пары перьев от лица Яниса. Ян от неожиданности сильно зажмурился; ворон, кстати, тоже. Ко всему прочему, Ян в первый, но не в последний раз потерял три буквы.

Ужасный облик проклятого поля пропал, оставив Янису круги под глазами, будто клеймо. Исчез снаружи, но не внутри — отныне они связаны навечно. Этот образ врос детским воспоминанием в его прошлое и зарос огромным подсолнечным полем… детский крик, рожденный в поле воин.

∞

Теперь, распахнув глаза, Янис заметил, что место телевизора занял магнитофон, который, зажевав кассету, издавал ужасные звуки.

Ян снова закрыл и открыл глаза. Магнитофон трансформировался в сгорбленную и мрачную старуху. Ну что за трансформер?! Лицо ее было настолько сморщенным, что напоминало кем-то давно забытую и помятую рубашку. Оно было запачкано чем-то белым, скорее всего мукой. Отплевываясь белой пылью, она злобно махала своей тростью и кричала ртом, из которого сочилось едкое зловоние; а желтые зубы, как корни жуткого дерева, росли в болезненных, мучительных изгибах:

– Ах ты… пакосссьтный… гаденышшш! В могилу меня свести решил?! Не дождешься! Весь в свою сук-ку-мать! Я тебе задааам!

Неожиданно для самого себя, Янис почувствовал, что стал меньше: он смотрел снизу вверх на эту старуху, неловко перешагивая с ноги на ногу, нервно потирал маленькие свои ладошки и испытывал разрывающую вину. Детскую вину без виновности, когда ты не понимал почему, но принимал, соглашался с тем, что если ругают, то за дело. Он стал шептать извинения, как молитву.

Старуха же еще больше злилась: ее бледное лицо из муки покраснело, преображаясь в отвратительную гримасу клоуна. Она поднялась, распухла, будто тесто для пирога и замахнулась. Янчик машинально закрылся ручками. Он помнил боль удара от трости. Казалось бы, спустя столько лет, когда последние синяки и раны давно зажили, тело на фантомном уровне хранит информацию о боли. О форме трости, ее жесткости, о том, как она беспощадна.

Некоторое время он просидел в такой позе, тяжело дыша, пытаясь остановить слезы и ожидая нового удара.

– Сыночек… ну, Янчик. Ну, перестань. Не плачь. Люблю тебя. Смотри! Смотри, что я тебе купила, — пропел самый родной, но такой забытый голос. Он открыл один глаз. Перед ним стояла его мать. Она как всегда была одета в платье до колен в горошек. Улыбаясь, она протягивала ему игрушечную пожарную машинку. Ее, как всегда длинный, цвета галогеновой (голографической) ткани, маникюр искрился.

Янис заулыбался. Одной совсем маленькой и пухлой ручкой он потянулся за машинкой, другой – протер свои глаза рукавом от слез и, конечно же, случайно сомкнул их на секунду.

Многие скажут, что «конечно же» это эмоциональная оценка, которой автору стоит избегать, чтобы для читателя не ломалась четвертая стена. Реагировать на события должен не писатель, а его персонажи. А кто ж тогда писатель, если не кем-то изваянный персонаж?

Кто-то грубо схватил мальчишку за протянутую руку и сильно, словно желая оторвать, закричал:

– ВОР! Милиция! Тьфу, ты! Полиция! Грабяяяят!

Очень толстый мужчина вцепился своими потными пальцами-сардельками в руку Яниса и тряс ее, как умалишенный, которого закоротило, когда тот решил лизнуть розетку. В посиневшей и очень-очень костлявой руке Яниса вместо пожарной машинки был кошелек. Он с самого детства интересовался, считается ли несовершение греха, побег от искушения благим делом?

Ян закрыл глаза. Открыл. Он слишком часто моргал ими, настолько, что даже устал. Веки болели. Он видел казнь, пытки, заточение, одиночество, безумие, жажду, тьму, и снова свет, свободу, сытость, радость, расслабление. От преступления до наказания. От Леонида Андреева до Карлтона Меллика III.

Не зная, что будет, когда в очередной раз он поднимет веки, но все так же надеясь найти наилучшее место, лучший мир, он с мучением продолжал. Порой он узнавал что-то из своего прошлого, порой напротив, а иной раз смутно припоминал нечто похожее. В этих моментах не было определенной хронологии, что сильно заставляло усомниться в линейности времени. Казалось, все происходит одновременно, накладываясь друг на друга, стоило лишь моргнуть обоими глазами. Слой за слоем, фильтр на фильтр.

Вот около него сидит изумительно проницательная, бьет на его руке третий глаз (игла тату-машинки приятно пощипывает его), по-своему очаровательная девушка, хоть и по-мальчишески постриженная, и говорит еле слышно из-за звука ротора:

«Если хочешь выделить человека, узнать его – ты затемняешь то, что сразу за краями, например: прошлое и слухи о нем. После осветляешь его края внутри, то есть характер, собственное восприятие его в нынешний момент. Вот тебе и обнаженная личность, настоящее нутро, душа, даже мысли читать не надо, чтобы понять.

Что ты там увидишь — уже не важно. Кишки или пустота, отходы или злато, любовь или ненависть.

Не забывай о тени. Тень нужна, как и свет. Без того и другого человек необъемный и неосязаемый.

Необходим контраст между темным и светлым. На контрасте человек живой. Если ты не замечаешь полярность, значит, ты не знаешь, кто это. Если контрастности нет, значит, это мертвое существо; возможно, просто иллюзия, отражение, тень, призрак. Вот и все. Есть двухмерность, есть трехмерность. Вспомнить хотя бы про радиацию. Мы можем предположить и о других закономерных мерностях. Но одномерности не существует. А до более высоких мерностей мы не доросли.

Человек для тебя без тьмы? Жди ножа в спину, будь наготове, беги, не доверяй, оглядывайся, защищайся.

Человек для тебя без света? Приглядись, постарайся поставить себя на его место. Возможно, именно он – твой будущий самый верный друг, которому нужно, чтобы ты копнул поглубже.

Люди всегда скрывают самое ценное, что у них есть, особенно, если они не признают это богатство. Поверь, будет лучше, если они скрывают свет, чем тьму. Но интересней обычно тьма.

А еще не забывай о бликах, которые двигаются и меняются. Возможно, все, что ты решил о человеке сейчас — лишь блик. Осматривай с разных ракурсов.

Закончу тем, что человек из экскрементов почти никогда не становится человеком из алмазов или чистой воды, но в то же время даже люди-экскременты способны любить и дружить крепче, чем люди-цветы. Все зависит от отношения к тебе. Ну и, разумеется, от того, что внутри тебя самого».

В другой раз взору Яниса предстал друг из прошлого, стоявший перед ним напротив мусоропровода в подъезде. Он о чем-то говорил, и каждый раз после затяжки сигареты повторял: «Все дело в хлорке». Ему осталось жить два года. Рак не прощает никого.