Читать книгу: «Monsieur Artaud», страница 4

Замах.

Неспешный.

И резко.

Резко резко резко резко рассекается воздух с характерным свистом, будто запела ворона или над морем закричала чайка, конечно, если обострять и утрировать, а чайки были молочного цвета и сейчас летали над небесным морем и смотрели на меня тысячами глаз, чтобы удостовериться в том, что должное наконец сделано и им не о чем волноваться, да, возвращайтесь обратно в пасть к чудовищу по имени Космос, а пока что тут у нас на потерянной Земле, удаленной от Солнца на 2 планеты, развивается сие действо и хруст отпрыгивает от барабанных перепонок, переполняя меня чувством гордости и заставляя мысль, все еще неполноценную и изувеченную, вырываться из головы вместе с лезвиями и кровавыми пятнами прямо в чрево, откуда она изрыгается, раскраивая горло прямо по шву, и я чувствую, как оно подступает с криком ТЫ СЛОМАЛСЯ; хруст хруст хруст и дыра в белесой черепушке расширяется и сквозь нее виден пульсирующий в агонии мозг, только приказавший испражнить разум прямо в штаны, чтобы от него остался хоть какой-то след, даже настолько ненадежный, что его можно смыть, заплатив пару тысяч в химчистке – вот насколько разум этого пахнущего машинным маслом недосущества оказался дешев, а я все бью и бью в надежде достучаться до нужных уголков, в которых, пожалуйста пожалуйста пожалуйста!!!!!! пусть прячется дух, не до конца съеденный акулами бизнеса и мертвецами, запечатленными перед смертью камерами, чтобы пустить их абсурдные, с листочка зачитанные, выходки в прямой эфир, одно лишь обозначение которого помогает создать иллюзию реальности; у меня же никаких иллюзий не осталось – голая округлая кость его никак не была соединена с Млечным Путем, представляющим из себя лишь странный пролом в черепной коробке созвездий, пылающей чем-то красным, а то как ОН кричал, можно сравнить разве что с надрывом связок петухом, которого я пытался запрятать куда подальше, и вот уже штаны промокли с обеих сторон, лишь бы оставить после себя побольше недолговечной грязи чистого разума, а дыра уже была такого размера, что стало неинтересно, ведь Вселенная очевидно давным давно вылезла оттуда с усталым видом, я достаю нож с рукояткой из темного дуба и резко втыкаю в серый глаз потяжелевшего бывшего существа и яростно прокручиваю внутри, пытаясь отсоединить при помощи такой своеобразной центрифуги мысли от шелухи, а когда вытаскиваю лезвие, скрупулезно обтираю его о траву, а после аккуратно обрезаю нерв у второго глаза, чтобы покойник больше никогда ничего не увидел, затем сую этот розоватый шар, значащий так много, прямо ему в рот; рука прорывается в череп и яростно перемешивает серый мозг в субстанцию, похожую на протухшее сливочное масло, труп уже валяется на земле и в его голову устремлены многочисленные ударные взаимодействия, чтобы окончательно опустошить его от остатков разума, нож еще раз воткнут в глазницу по самую рукоятку, а мои глаза светятся двумя звездами, никем пока не обнаруженными, и нож выходит, обнажая связь между потенциальными очами и пустой черепной коробкой; я подхватываю из своего кармана склянку с клюквенным сиропом, всегда вызывавшим у меня такое ярое чувство любви, что я напивался им до состояния беспамятства и красного воспаления всего тела, и вливаю в пустую глазницу все, что есть, до последней капли, ведь пусть лучше любовь принадлежит человеку, чем склянке, и коробок без спичек наполняется вязкой сладкой субстанцией, не подверженной кристаллизации – и мысль наконец растворилась в бесконечных просторах темноты.