Читать книгу: «Восход заплутавшего солнца», страница 2

Гийом и Раймонд⁹. Эти двое заменяли ему и отца, и мать. Первый учил житейской мудрости, не забывая о фундаментальных науках, отчего Бодуэн в шутку называл его Аристотелем. И тот, приняв правила игры, именовал ученика Александром. Им нравилась эта игра. История и философия в ее свете принимали совсем иные окраски. Чтение стало отдушиной для больного мальчишки, тем, что помогало ему забыться. До сведенных судорогой ног, до сгорбленной не разгибающейся спины.

Раймонд, огромный, шумный, вспыльчивый, любитель скабрезностей и сквернословия, не раз язвительно проходился по их с Гийомом занятиям.

– Горбун взращивает своего двойника? – бурчал он, когда утром Бодуэн являлся на занятия к нему заспанный, не сосредоточенный. – Ничто не помогает сбросить шкурку учености, как хорошая взбучка. В стойку!

Он исполнял обязанности регента и Бодуэн слушался его беспрекословно. Становиться Парменионом Раймонд отказался наотрез¹⁰.

– Не хочу кончить, как он.

Он не мог тогда подумать, что вскоре болезнь придет и за Раймондом. Когда и где они повстречались? Со стороны все выглядело как простая простуда. Раймонд странно кутался, молчаливо отсиживался в тенистом уголке, наблюдая, как Бодуэн в одиночку отрабатывает приемы. Чаще неудачно, хоть иногда и весьма сносно, но от учителя не следовало циничных или язвительных замечаний, на которые он обычно не скупился. Неподвижный, уставивший взор куда–то вдаль. Месяц, второй, третий… наконец, незадолго до совершеннолетия Бодуэна, Раймонд объявил о том, что по причине недуга не может более исполнять роль регента. Недуга, общего со своим подопечным. Они горевали оба и каждый по–своему: Бодуэн, как и прежде, находил покой в часах чтения, Раймонд искал себя в вине. Находил ли он там истину? Что–то все же нашел, ведь, пусть и такой странной кружной тропой, но пришел он к такому же решению, как и засевший за книгами король.

– Ваше Величество, – начал явившийся пред очи Бодуэна выглядевший весьма помятым Раймонд и хмыкнул. – Простите, мне нужно к этому привыкнуть…

– Вино испортило твое зрение? Или ты и впрямь видишь здесь короля? Ах да, действительно, та церемония… которую кое–кто не удосужился посетить. Стража с ног сбилась, всполошив все питейные заведения и дома удовольствий. И что же? Не нашли! Мой дорогой Раймонд, ты нашел утешение в объятиях козы? Она оказалась лучше продажных женщин? Женить бы тебя на ней. А что? Ласковая, молчаливая, приятная на ощупь. Точно, женить! Хотя бы за то, что оставил меня наедине с этими… этими… – Бодуэн, наконец, выдохся. За все это время бывший регент не проронил ни слова.

– Не за этим я позвал тебя. Каждый волен предаваться унынию так, как умеет. Хоть и по–прежнему зол. Я хочу создать орден. В госпитале лазаритов… – и он углубился в подробности.

Вот тогда–то и пришла пора удивляться, ведь Раймонд вынашивал точно такую же идею. Более того, уже какое–то время именно от него лазариты получали весьма внушительное пожертвование на вспоможение прокаженным.

– Получается что–то около шести десятков. Разношерстная компания рыцарей, сержантов, оруженосцев, а также бывших наемников, ремесленников да землепашцев. Тех, что когда–то держали в руках оружие.

Так же легко решился вопрос с расположением ордена. Не далее, чем весной Бодуэн перебрался в небольшой дом, что принадлежал его семье до того, как отец стал королем. Не в силах продолжать жить в затихшем дворце, где одинокие шаги гулко отражаются от стен, а мыши передвигаются так неторопливо, что порой кажется – они, хвостатые комочки с глазами–бусинками и есть настоящие его владельцы, а Бодуэн лишь их гость. Дворец, выстроенный дедом, желавшим, чтобы в нем всегда было шумно, людно, сейчас более походил на изысканный просторный… склеп. Склеп для еще живого мертвеца. Половину его, величественную Солнечную палату, занимал теперь Совет, вторая же, отданная в распоряжение мышам, пустовала. Находящиеся неподалеку совсем немного недостроенные конюшни, вместительные, с большим внутренним двором, где могли, не возбуждая лишнее внимание, проходить занятия по выездке и бою, добавляли очков в и без этого почти идеальный расклад.

Оставалось немногое, но самое важное – убедить Раймонда, потенциальную братию и, наконец, понтифика в резонности выбора именно такого имени и устава. С первыми, уже отмеченными ее касанием, не возникло трудностей – Смерть, в каком бы облике она не пришла за ними, ничуть не страшила. Недомолвок удалось избежать лишь только король открыл свое, уже значительно тронутое хворью лицо. Сложнее оказалось заручится поддержкой церкви. Новый орден, создаваемый молодым королем (пусть балуется, недолго же), в глазах епископов имел черты какой–то языческой религии. Да, его рыцари, как и прежде, поклонялись Богу, но смерть из абстрактной нематериальной силы становилась именно Смертью. Вполне осязаемой, той, что переносит, словно древний Харон, душу в лучший из миров.

К уставу ордена, где удивительным образом переплетались священное писание и труды древних мыслителей относились и вовсе с подозрением, отчего ознакомлены с ним были лишь считанные единицы. Ворчание и недовольство священников, принимавших участие в его одобрении, умаслил лишь Его Всесвятейшество. Да и действительно, все понимали, что ордену придет конец сразу, как только не станет его основателя и содержателя. А уж каким образом он отправится в лучший из миров, традиционно или укрытый пепельными крыльями Смерти, было для них неважно.

Глава 2.

Смерть – это так:

Недостроенный дом

Недовзращенный сын

Недовязанный сноп

Ннедодышанный вздох

Недокрикнутый крик.

Марина Цветаева

Они свиделись вновь два года спустя. Проснувшись раньше привычного от криков и спустившись, Бодуэн обнаружил лежащего поперек ложа отца и топчущихся вокруг слуг. И ее. Склонившуюся над покойником, ничуть не изменившуюся со времени предыдущей встречи, такую же прекрасную и несущую покой. Не покой был ему нужен, но живой отец. Пусть и сильно сдавший, будто их совместное путешествие в пустыню иссушило его. Первое, ставшее и последним. Необходимое каждому из них.

Им обоим требовалась передышка. То, что, хоть на время, оградит от лекарей, врачевателей и шарлатанов, заполнивших дворец.

Бодуэн боялся их, этих странных людей, перед которыми ему всякий раз приходилось стоять голышом, ощущая прикосновение их холодных, словно мертвецких, пальцев к своей коже. Он вздрагивал, морщился, но, понуждаемый взглядом отца, делал все от себя требуемое. Под конец таких ощупываний он и сам, казалось, начинал замерзать, будто и не лекари приходили к ним, а гули, что высасывают кровь. Но заметнее сказывались их посещения на состоянии отца. Он истончался, затухал, как затухает пламя в лампе, в которой заканчивается масло. Каждый из них словно бы уносил с собой в уплату лечения сына частичку его жизненной силы. Настанет день, когда пламя отца погаснет навсегда.

Лекари давно слились для Бодуэна в нескончаемую безликую вереницу, к которой он испытывал неприязнь. Первые два или даже три запомнились ему, ведь тогда он еще питал надежду.

Старик со слезящимися покрасневшими глазами, постоянно взывающий к прощению за его дерзость.

Под непрекращающиеся бормотания усталый Бодуэн задремал и не заметил его ухода.

Второй оказался полной противоположностью. Уверенный в себе, богато разодетый, этакий «я не смогу помочь, а значит и никто не поможет». От платы, разумеется, он не отказался.

Третий был из местных. Смуглый лицом, фигурой более похожей на высохшее дерево, он бросал на наследника неприязненные взгляды, хранил молчание и поджимал губы… Чем может помочь лекарь, так относящийся к своему пациенту? А Бодуэн заинтересованно рассматривал намотанную множеством рядов ткань на его голове, ожидая наткнуться взглядом на спрятанные под ней ослиные уши. Или предания говорили о копытах?

Отец платил всем. Монетой и, каждый раз, казалось частью себя. Не получивший ответов от лекарей здесь, он отправлялся искать их в других местах. Все чаще Бодуэн оставался на попечении одного лишь Гийома, в то время, когда отец разыскивал средство, что излечит его. Безрезультатно, раз за разом. А в том, кто возвращался к нему, оставалось все меньше от того человека, что был ранее. Из тех ярких цветных воспоминаний, где все было иначе. Где отец еще умел улыбаться… Почему он видит что–то неправильное в этом непрекращающемся жертвоприношении, но не отец?

Бодуэн очень повзрослел за прошедшие месяцы. Минует осень и будет уже два года… всего два года? Ничто так не взрослит, как знание о скорой неминуемой смерти. Он пробовал разговорить отца, поведать тому о тщетности поисков, но получил резкую отповедь.

Пустыня. Он и сейчас помнил ее. Раскинувшуюся от края и до края, безводную, смертельно опасную. Вечное безжалостное чудовище, что заняло бы достойное место где–то между Сциллой и Харибдой. Настолько могущественное, что позволяет себе не участвовать напрямую в умерщвлении своей жертвы, а долго безмолвно наблюдает за ее мучениями. Крайне редко она пробуждается, чтобы самой вступить в схватку, ведь достойные соперники так малы числом. Но в такие дни… Проводники их маленького быстроходного каравана рассказывали о страшных песчаных бурях, таких неистовых, что песок срывает плоть с костей. Сейчас пустыня спала. Насытилась ли она перед сном, либо они с отцом просто не представляли для нее интереса? Отец и сын, впервые за долгое время оставшиеся наедине друг с другом.

Всю дорогу, несколько недель пути, отец был весел. Он даже отдаленно стал напоминать того, прежнего себя. На ночных стоянках при свете костра он рассказывал сыну волшебные истории о колдунах и джиннах, и сказочных принцах, что живут в прекрасных дворцах… а Бодуэн, даже видя фальшь и неискренность его веселья, принимал условия игры. Неважно, что гложет каждого из них. Они сейчас вдвоем, только это и имеет значение. И пусть путешествие длится как можно дольше.

Он слушал о летучем коне и юном принце, мечтавшем о крыльях. Вызнавшем о том, как летать, но не возвратиться вновь на землю. Бодуэн уже слышал ее от отца и ранее история заканчивалась плохо – подобно Икару принц погибал. Сейчас же он спасался, побеждая недругов, по–сказочному злых, но недальновидных, а во дворце ждала его принцесса.

Все новые истории рассказывал отец и сын завороженно внимал его голосу. Прислушивались и сопровождавшие рыцари, расположившиеся поодаль у другого костра. Затихали погонщики и даже их подопечные. Тишину пустыни ничто не нарушало. Она и сама поддалась очарованию отцовских историй – Бодуэн чувствовал ее размеренное дыхание, а временами, когда рассказы становились особенно напряженными, пески ощутимо вздрагивали. И когда он засыпал, то видел, как наяву, хитрого морехода, привязавшегося веревкой к ноге огромной птицы и представлял себя на его месте. И отца, ухватившегося за ногу другую. А птица несет их… Несет далеко–далеко.

Жаль, что такое случается лишь в сказках. Когда они, наконец, добрались до цели странствования, он принял приморскую Джедду с ее портовыми постройками и рыбацкими лачугами за волшебный город. Это наваждение преследовало его несколько дней, пока дома в его глазах не стали просто домами, а лачуги – лачугами. И в эти дни Бодуэн также был счастлив.

Джедда, маленький порт, чуть крупнее десятков подобных на побережье, ютившихся на узкой полоске ничьей земли – море и пустыня словно не решались занять ее.

Вездесущие морские птицы и важные откормленные портовые медно–рыжие коты, похожие манерами на завсегдатаев рынка, шумно торговались за невостребованную рыбу. Задорно начав с рассветом, коты, становившиеся медлительнее час от часа, плавящиеся от солнца, убирались в свои тенистые укрытия. Сытые и ленивые, они не дрались за еду, лишь выказывали птицам свое недовольство. Поднимаясь на заре, отец и сын наблюдали картину их противостояния.

– Нет ничего в жизни важнее рассвета и великое упущение проигнорировать его хоть раз. Ведь может статься, что, поддавшись лености, ты пропустишь и свой последний… – и отец, болтая босыми ступнями, продолжал наблюдать за сварой.

Затихали медно–рыжие коты, останавливалась работа на причалах, замирала повседневная жизнь Джедды, куда раз в год приходил Золотой флот, доставлявший из дальних стран пряности, благовония и чудодейственные снадобья, что готовились волшебником, сопровождавшим его. Так говорили люди. Тянулись дни ожидания. Городок оживился еще до появления на горизонте парусов – пришли вести из близлежащих поселений.

– Тяжело идут, безветрие… два дня, может даже три… – и с каждым днем Джедда оживала все больше. Встречи с родными и друзьями, расставание с которыми было столь долгим, торговые сделки, наем вьючных животных – с какими только целями не тянулся сюда люд. Особняком кучковались портовые грузчики, поглядывая на прибывающих с легким презрением. Наступало их время. Неделя или даже чуть больше, когда от заинтересованности в работе зависит быстрота и качество разгрузки. Мелкие торговцы крутились вокруг их главного в стремлении ускорить процесс, но тот лишь кривил усатую физиономию и над причалами разносилось его гортанное «хех!»

Оживилось и море – прибыли долгожданные корабли. Похожие на больших морских птиц, севших на воду, окруженные множеством собратьев меньших размеров, они отдыхали после дальнего пути. А меньшие суетились вокруг, вздымались их крылья–весла и с каждым взмахом вся стая медленно приближалась к порту.

– Нет, конечно, он не волшебник, – засмеялся доставивший их на борт долговязый араб. Он весьма сносно знал несколько языков, пусть и говор его казался странным, а часть слов и вовсе невозможно было разобрать. – Как и все мы здесь. Однако, способен творить чудеса.

Бодуэн почти не слушал. Золотой флот разочаровал его – он не был золотым! Ожидание рисовало встречу с сверкающими судами, отражающими от бортов солнечные лучи, изукрашенными драгоценными камнями, где меж людей важно прохаживаются диковинные птицы… ничего этого не было. Не было ни птиц, ни полунагих мускулистых, с умасленной кожей моряков, что взлетают в пару движений на мачту и всматриваются вдаль из под приставленной, как козырек, ладони, а на пальцах блестят золотые кольца с огромными камнями… Три больших темных корабля, удлиненных, хищных, когда–то выкрашенных желтым с начищенными блестящими накладками в носовой части. А моряки… худощавые, изможденные долгим плаванием. Кожа их была болезненно тусклой и глядели они лишь в сторону берега.

Впрочем, птицы тоже были. Охряные, едва различимые на потемневших от времени бортах. Одна из них, двухголовая, украшала то судно, на которое они поднялись. Она обнимала его, словно защищая гнездо от разорителей, а головы с раскрытыми в яростном крике клювами увенчивали ободки корон. Бодуэн опознал в ней анка, птицу, осеняющую королей.

Это и есть Золотой флот?

– Не впечатлен? – с ним снова заговорил долговязый араб. – Я тоже расстроился, впервые увидев их. Прождать на берегу несколько недель в ожидании и увидеть это. – он располагал к себе и разочарованность, смешанная с подступившим недовольством, улетучились сами собой. Потом была прогулка по всем уголкам судна. То, что любят все мальчишки, невзирая на принадлежность к королевской семье или беднячеству.

О, теперь он был впечатлен! Как далеко до этого корабля тем кургузым посудинам, что он видел в порту Яффы. И сердце его, большой инструмент из металла, похожего на золото. Сложный, настолько, что даже Акиль, его провожатый, не мог рассказать о всех возможностях.

– Но одна небольшая деталь, работая неправильно, зашлет корабль совсем в ином направлении и тот погибнет. Ты спросишь, к чему такие сложности, если они могут навредить и можно, как и встарь, ориентироваться лишь по звездам? Упрощение – также путь к гибели, ведь случаются беззвездные ночи или другая напасть.

Золотой флот повидал этих напастей во множестве. Глаз подмечал следы старых ран, испещренные зажившими язвами лицо и грудь Акиля, цеплялся за сколы и борозды в палубе, будто огромный монстр грыз и царапал ее. Что за чудовища водятся в больших водах?

– Океан. Самый страшный из соперников. Стоит возгордиться и отнестись к нему без должного почтения и он проявит свою мощь. И тогда… никакие сокровища не смогут откупиться от его ярости.

Бодуэн задал последний вопрос – о капитане¹¹.

– О, он стал им. Нашим королем. Вот его королевство, – долговязый араб простер руки, словно обнимая ими все три корабля. – иным он не грезил. Мир за пределами этого места не привлекает его внимания. Иногда я даже задаюсь вопросом – осознает ли он, что такой мир существует? Но в его глазах я вижу свет амбиций, что озаряет все вокруг. Каждый шаг, каждое решение – все это строительные камни его владений. Он не ищет признания других миров, он создал свой собственный, где правят только его желания и воля. И, предвосхищая твой следующий вопрос – нет. Кто–то довольствуется и тенью парусов.

Вернулся отец. Молча отправились они назад.

– Помни, не стоит полагаться только на звезды, будущий король! – донесся до него странный говор, к которому он уже успел привыкнуть.

После неудачи с лекарем Золотого флота отец зачах. Он замкнулся и проводил дни уединенно, а в те часы, когда покидал свои покои, становился неуравновешен и криклив. Речи же его, ранее достойные старых мыслителей, теперь были бессвязными. На крики сбегались слуги и уводили короля назад, Гийому же доставалась участь успокаивать наследника. Отец болен, он должен скоро поправиться… Несколько раз он заговаривал с Бодуэном. Такие же бессвязные речи, но иногда…

Отец винил себя. Так страшно винил! Он возлагал на себя ответственность за недуг сына, наследника, посчитав болезнь расплатой за предательство. Отец кричал, заговаривался и для Бодуэна осталось загадкой, какое предательство он имел в виду. Его уводили, снова появлялся удрученный Гийом. Пока не наступил тот страшный день.

– Прочь! Отойди от него! – кричал Бодуэн. Слезы выжигали глаза, заливали лицо, а в горле застрял огромный комок. Или это сердце, сорвавшееся со своего места, стремилось наружу? Он бился возле неподвижного тела, пытаясь отогнать гостью, а слуги недоуменно сторонились, опасаясь за его рассудок. Потерять в один день короля и наследника, пусть даже такого болезного, слишком большой удар для королевства. Почти смертельный, ведь тогда останется только Сибилла.

Впервые Бодуэн оказался совсем одиноким. Семьи, его семьи больше не было. Мария, вторая жена отца, не родившая детей и поэтому никому не нужная здесь, со всем своим двором вернулась в отчий дом¹². Они не стали близки и он не ощутил никакой потери от ее отъезда. Бодуэн почти не запомнил ее, виделись они всего несколько раз. Невзрачная, фигура словно еще не сформировавшаяся, хотя Мария и была старше его лет на десять. Замкнутая и немногословная, видимо брак с отцом не принес ей счастья. Тот момент, когда она убыла на родину вместе со своими людьми, Бодуэн не застал. Просто во дворце в один день стало очень много свободных пространств. Все произошло тихо, быстро… только через несколько лет королю вскрылась подлинная картина. Раймонд в качестве регента при малолетнем наследнике и Гийом, занявший пост канцлера, оберегали его от новых потрясений. Но местная партия выиграла и сторонников Константинополя больше не осталось. Кто–то покинул святую землю добровольно, другим помогли уговорами. Временами уговоры заканчивались рукоприкладством и членовредительством. К счастью, до смертоубийств дело не дошло.

А Бодуэн… все происходящее во дворце мало заботило его. Лишь одно интересовало его сейчас. Успел ли увидеть отец свой последний рассвет до визита призрачной гостьи по имени Смерть.

Глава 3. Нахем.

…Я принял мир и горестный, и трудный,

Но тяжкая на грудь легла верига,

Я вижу свет… то День подходит Судный.

Не смирну, не бдолах, не кость слоновью —

Я приношу зовущему пророку

Багряный ток из виноградин сердца…

Николай Гумилев

Открывшаяся взору равнина была полна огней. Огней и шума еще не отошедшего ко сну очень большого города. Никогда не видел он их столько! Пахло недавно приготовленной пищей, выпекаемым для следующего дня хлебом, но все ароматы перекрывал чад горящих факелов и ламп. Чад расползался, смешивался с поднимающимся дымом и казалось, что город освещают не они, а светится сам окружающий воздух.

Путь его всегда лежал мимо крупных поселений, исключая дни, когда его дорожная сума оказывалась совсем пуста и Нахем заворачивал в первый попавшийся на пути городок в поисках разрешенной поденной работы. Но, даже заполучив средства на пропитание, он сталкивался с новыми трудностями. Торговцы не спешили продавать свои товары, постоялые дворы тоже были не для него. Голос, с рождения живший в нем, гнал его дальше, дальше, дальше…

Последний переход оказался самым изматывающим. Мир камня и песка одинаково суров со всеми, будь то обычные люди или Предавшие Бога. Несколько недель схватки с ним стоили Нахему слишком дорого – худой смуглый юноша, почти еще подросток, превратился в медленно бредущий по песку скелет, обтянутый кожей. Таковы здешние неписаные законы. Ты так или иначе расплатишься со старыми богами. И если не принесешь им богатую жертву, то готовься поделиться собственной плотью. К Нахему со спутниками они были особенно требовательны, ведь именно благодаря его богу их домом стала бесплодная земля и песчаные моря. Последний ломоть хлеба, разделенный с его единственным оставшимся в живых попутчиком, Алтером, был съеден три дня назад. Немного воды и немного мелких монет. Вся его ноша.

Может, зря он разделил хлеб? Его попутчик несколько дней был немногословен и передвигался уже механически, словно одна из тех кукол, чьи конечности движимы тоненькими прутьями. Он видел их когда–то в странствующем балаганчике. К утру вчерашнего дня Алтер стал совсем плох и уже не сумел подняться после ночлега. Он даже не приходил в себя, тихо шепча и, казалось, ловя кого–то в воздухе вялыми движениями рук. Сжалились ли старые боги и послали ему сладостные грезы в конце пути? Нахему хотелось в это верить. В малую толику сочувствия, пусть даже она будет не больше той горсточки хлебных крошек, что собраны утром со дна сумы. Немного времени спустя он умер, так и не исполнив предназначение.

«И не оправдав имя¹³», – найдя укромное местечко, Нахем свернулся калачиком, укутавшись в давно потерявшую истинный цвет симлу, поерзал, располагая худое тело под драной тканью. Ветхая шерстяная симла, изрядно вытертая, совсем не годилась быть одеялом. Когда–то у него был и хитон. Его он раздобыл в Баберде. Городок с довольно большой крепостью запомнился Нахему не благодаря краже. В нем он был побит. Побит жестоко и в назидание.

– Ты. Больше. Никогда. Не посмеешь. Работать. Без нашего одобрения! – упитанный ехуди со Знаком, отпечатавшимся в районе виска, вколачивал ему новое знание с каждой паузой. Под конец толстяк выдохся, словно били его самого, покраснел и последние слова сопроводил всего одним ударом. Нахем не сопротивлялся – поодаль стояли еще трое. Двое, отмеченных Знаками и обычный, курд или армянин. Он и заправлял их шайкой. Нахем и до этого слышал о таких, занимавшихся наймом изгоев, но повстречался с ними впервые.

Знания не отложились в нем. Чего не скажешь о льняном хитоне. Вполне приличном, добротном, почти новом. Холодными ночами Нахема согревала мысль о том, что поутру пропажу обнаружил именно колотивший его толстяк.

Засыпал он всегда почти мгновенно. Сон был радостным – голый упитанный ехуди возмущенно взмахивал руками, причитал, а вокруг смеялась толпа.

Какое–то время, достаточно долго, Нахема занимал вопрос – можно ли остановиться и перебираться между близлежащими городками, возвращаясь по очереди то в один, то в другой. Ему они даже грезились – крошечные, в пару улиц да дюжину подворотен. Такие далекие от оживленных дорог, что любой путник сродни сокровищу, ведь он своим приходом развеет окутавшие городки тенета, взбодрит поддавшихся ленивой безмятежности жителей. И, может статься, что они не встречали даже таких отмеченных божественным Знаком скитальцев. Как было бы славно! О, Нахем не помышлял воспользоваться их незнанием! Как и прежде, он брался бы за грязную работу, получая за нее самую мелкую монету. Счастье получать ее из рук благодарного горожанина, но не подбирать из дорожной пыли под гнетом брезгливого взгляда, как было каждый раз прежде. Великое множество раз. Но он так и не повстречал на своем пути хотя бы один такой городок.

В грезах он был реальным и осязаемым, но таким недостижимым в жизни. Утром Нахем войдет в город, носящий часть его имени и пути назад уже не будет. На лице спящего расцвела блаженная улыбка.

Поутру проснувшись, он с интересом разглядывал представшие перед ним Врата Вестника. Так называли Машиаха¹⁴ пришельцы. Массивная крепостная стена нависала над ним неприступной громадой. По сторонам она упиралась в нагромождения непроходимых скал, словно обрубленных огромным мечом. У Нахема перехватило дыхание – он видел перед собой первые признаки чуда Господа. Город, спасенный Богом от страшной участи.

Там за огромными распахнутыми воротами, через которые прошел бы и великан, начиналась родная земля, тысячу лет тому назад отвергшая его народ, как тело, выздоравливая, отторгает от себя гной. А он то лекарство, что когда–то позволит его народу вернуться домой. Его кровь, пролившись и напоивши Древо, поможет искупить грех.

Через ворота текла целая человеческая река. Повозки, верховые, пешие… Нахем влился в эту реку и скоро оказался по ту сторону. Город, как муравейник, лепился к подступившим вплотную горам. Карабкался на них. Ему уже встречались высеченные в скалах поселения, но таких огромных он не видел. Говорят, что горы здесь особенно высоки, ведь Бог своими руками сдерживал их натиск. Он справился с необузданным творением, а люди обратили его в дом. Дом Утешителя, так на языке Нахема звучит имя этого места. Он ощущал себя необычайно близким к цели, ведь неспроста же имена их так схожи?

Кафр–Нахем, город Машиаха, где он нашел пятерых своих посланников. Адира и Шимона, Еханана и Якова¹⁵… и, конечно же, Матияха, первого, кто начал записывать его слова. Город–сосредоточение. Смыслов, мудрости, ответов. Наполненный, как казалось Нахему, неосознанной грустью. Недосягаемая вершина для многих скитающихся по свету ехуди.

Для одних точка отсчета последних дней, для других священное место, откуда начнется возрождение народа. Таких было значительно больше. Глупцов, вцепившихся в прошлое, ожидающих, что Гнев сойдет на нет, стоит лишь приходить сюда и глазеть на старые камни. Но нисан следовал за нисаном, число их давно превысило тысячу, а голос по–прежнему гнал прочь. Ничего не родилось из бездействия!

От чувства голода кружилась голова. Кружилась она и от непрекращающегося водоворота людских тел вокруг. Никогда он не видел столько людей. Предавшие Бога редко объединялись большими группами. В одиночестве нести бремя Изгнания казалось легче. Собравшись вместе, они утяжеляли его, видя в изможденных исстрадавшихся попутчиках отражение самих себя. Таких же измученных бесконечными дорогами. Наконец, находились те, кто ломался и выплескивал накопленное недовольство на окружающих, что неизменно заканчивалось неистовой дракой. Дважды Нахем оказывался в такой группе и дважды вырывался из нее покрытый синяками и царапинами. И если первый раз еще можно было посчитать случайностью, то после второго он пообещал себе больше не испытывать судьбу.

Шум, сколько шума. Прочь, прочь, прочь отсюда! Взгляд его метался по сторонам, пытаясь найти место менее оживленное, но не мог за что–то зацепиться. Нахем повалился в пыль, прямо под ноги идущим и его вырвало. Немного полегчало.

– Поднимайся, затопчут! – произнес голос из многоцветной шумной толпы и протянулась рука. – Боже! Рука отдернулась, едва он поднял отмеченное Знаком лицо. Как и прежде. Как и всегда…

Нахем не испытывал ненависти. Как можно ненавидеть того, кто боится тебя больше всего на свете? Пусть и старается всем своим видом выразить совсем другие чувства. Этот страх он принимал. Не то, что разного рода глупые фобии – змей, пауков, грызунов. Нахем знал предания об участи посланников и слышавших их. И если Бог не пощадил даже учеников Машиаха, то какие ужасы ожидали простых людей, пожелавших помочь проклятому народу?

Все земное существование несчастных, прогневавших Бога, сводилось к бездумному тысячелетнему топтанию на пороге Шеола¹⁶. Без сочувствия. Без помощи. Даже смертоубийства – излюбленного людского средства борьбы с инаковостью – они были лишены. Среди общин драки и смерти случались нередко, но чтобы ехуди оказался хотя бы покалечен человеком, не отмеченным Знаком… Голос набрасывался на посмевшего преуменьшить земные дни Предавшего Бога, перекладывая на него не доставшиеся тому мучения. Тех, что нельзя убить, старались просто не замечать.

Людская река отступала. Вот она уже и вовсе обтекает его двумя потоками. Маленький, иссохший от странствия едва живой островок в лужице собственной блевотины.

Его подняли и, подхватив под руки, поволокли.

– Вы не можете, не должны… – отмахивался Нахем от неожиданных помощников, притащивших его в спасительную тишь.

– Да все мы можем, – повернулось к нему улыбчивое молодое лицо. – А вот должны ли… В руки ему что–то сунули. Хлеб. И сыр! В животе предательски заклокотало.

– Ешь, наговориться успеем. Путь не близок.

Нахем еще раз взглянул на улыбчивое лицо. Под правым глазом незнакомца виднелся Знак. Точно такой, как и у него.

– Мы пришли два дня назад и у нас есть время до вечера. На закате мы выходим. Говорят, здесь невозможно заплутать или потеряться, дорога ведет прямиком туда, куда нам нужно. – Амос, так звали улыбчивого незнакомца, слегка замешкался на последних словах. – Можешь идти с нами. Или подождать следующих.

– Следующих?

– Конечно. Они приходят каждый день. Двое, трое… Сегодня только ты. Есть еще, конечно, опоздавшие к песаху¹⁷. Какой смысл чтить забытые события? Или они желают срастить Исход с Изгнанием? Даже помыслить не хочу о той химере, что родится в случае, если им удастся воплотить задуманное.

Нахем вздохнул. Измученное переходом тело требовало отдыха. Но обрести новых попутчиков, пусть ненадолго…

– Я хотел лишь…

– Если ты о деньгах, то забудь. У нас их достаточно, а в конце пути они нам уже не понадобятся. Еда тоже есть, – Амос кивком головы указал на пару увесистых мешков, стоящих поодаль. Даже для группы из пятерых еды было достаточно.

– И еще, твои сандалии… – Нахем опустил взгляд. Да уж, обувью это было уже не назвать. – Дорон, взгляни, у нас должны остаться запасные.