Читать книгу: «Отчёт о Яковлеве Я. Я.», страница 3
Спустя два дня работа над календарём была завершена. Он располагался на всей площади шкафа, и этим самым создавал для Яковлева новый эксцесс. Даже составитель данного календаря не мог уразуметь, как по этому вычислять время и череду одиноких дней, не говоря уже об остальных человеках, которые не видели и, видимо, никогда не увидят этот календарь. Конец и начало своего творения Яковлев бесповоротно потерял. Невероятно огромная череда чёрточек слилась в одну большую и длинную черту, за которую так и не получилось Яковлеву перейти. Календарь стал хорошим дополнением к интерьеру, хотя у Яковлева таилась в глубине души надежда, что когда-то, через тысячи лет, археологи откопают этот шкаф, расшифруют календарь и объявят на весь свет, что в далёком прошлом люди жили в шкафах и ориентировались по календарю, у которого точка отсчёта – это день, когда Некто ударил Иакова в бедро.
На время такие мысли приводили Яковлева в забавление, но не спасали от депрессивного состояния насовсем, и не спасали от выбора. А Яковлев всё ещё колебался (даже несмотря на записку) – предать себя и признаться самому себе, что одиночество он не любит, или упорно следовать принципам и жить с чистой совестью.
Разумеется, он выбирал второе и решал продолжать существовать в шкафу. И тут у Яковлева внезапно произвелись бурчащие звуки в брюшной полости, точно такие, как когда-то производились у его двухсоткилограммового деда. Маленького Яковлева мать часто оставляла с бабой и дедом, пока сама ходила по никому неизвестным делам, о которых семья могла только догадываться и строить предположения. Мать Яковлева записывали то в наркоманки, то в проститутки, а то и ещё хуже – в свидетели Иеговы. Но никто не учёл одного обстоятельства: что мать постоянно уходит из дому с удилищем и возвращается с рыбой. И вот в такие моменты, пока мать занималась рыбным промыслом, маленький, ещё не умевший ходить Яковлев лежал в жировых складках своего деда и впитывал посредством уха устрашающие звуки, похожие на тарахтения трансформаторной будки или старого УАЗа. Данные звуки прошли с ним сквозь года и теперь, в шкафу, в одно прекрасное время суток, Яковлев понял, что в нём дедовых ген больше, чем чьих-либо ещё.
Яковлев приложил слуховой аппарат к стенке и наполовину прекратил жизнь, а именно перестал двигаться. Кто-то подбежал к шкафу с той стороны и тоже наполовину прекратил жизнь, вроде как младший сын.
– Мам, а в какой дверце? – крикнул младший сын.
– В правой глянь, – донеслось, примерно, из кухни.
Младший сын взялся за ручку правой дверцы и начал делать попытки к открытию. Шкаф зашатался и заскрипел, а Яковлев превратился в Яковлева бледного цвета, задрожал, сорвал с плечиков стёганый бушлат и спрятался под ним в углу. Это был первый случай за долгие годы, когда кому-то из семьи понадобилось открывать шкаф. Яковлев смотрел сквозь отверстие для пуговицы на тонкую ниточку, державшую дверь, и истекал солевым раствором. Ниточка то расслаблялась, то натягивалась опять, и казалось, что она незамедлительно лопнет, и откроется дверь, и разрушится шкаф, и разрушится жизнь Яковлева. В ту минуту его одолевало невероятное желание взять ремень и потуже привязать им дверцу, но Яковлев понимал, что такая затея может обернутся концом его существования. Младший сын всё продолжал делать попытки к открытию, шкаф всё продолжал раскачиваться, а Яковлев всё продолжал существовать в углу под бушлатом, преодолевая гадкие рвотные позывы.
