Читать книгу: «Ромашка в сердце»

Шрифт:

Встреча каждая не случайна,
Назначает ее перст судьбы…

* * *

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателей запрещается.

Пролог

От окраины Москвы до окрестностей села Качалово любая птица… хотя нет, пожалуй, не любая, а, скажем, чайка с городской свалки или ястреб-перепелятник с крыши многоэтажки могли бы долететь за полчаса. С высоты птичьего полета были хорошо видны березовые рощи, лесные поляны с россыпью цветов, небольшие ручейки, река с чистой прозрачной водой и пересекающая поля и леса проселочная дорога.

В это утро наша чайка или, если хотите, ястреб, долетев до проселочной дороги, увидели бы, как навстречу друг другу двигались серые «жигули» пятой модели и одетый в спортивный костюм молодой человек лет двадцати пяти.

Его короткие каштановые волосы теребил легкий ветерок, пружинистая походка подчеркивала отличную физическую форму. Через плечо у парня был перекинут ремень большой продолговатой, мягкой спортивной сумки, известной в народе под названием «баул». Край застежки молнии баула был слегка приоткрыт, оттуда свешивалась, то и дело развеваясь на ветру, лента спортивной медали. Заметив вьющуюся ленту, путник остановился, вынул из сумки золотую спортивную медаль, аккуратно свернул ленту, бережно убрал медаль в сумку, свернул с дороги и торопливо зашагал к виднеющемуся за березками ромашковому полю.

Вокруг шелестели листьями деревья, зеленели луга.

По проселочной дороге, мимо уходящего к ромашковому полю парня, проехала серая пятерка, из салона которой звучала песня «Ромашка белая» в исполнении церковного хора. За рулем пятерки сидел крепкий бородатый мужчина лет за сорок в черной рясе, на груди его поблескивал наперсный крест. Уходящего в сторону от дороги молодого человека священник не заметил не потому, что следил за дорогой, он знал ее как свои пять пальцев, каждую кочку, каждую промоину… Он мог проехать здесь с закрытыми глазами… Звучащая из магнитолы песня гармонировала с деревьями и лугами, речкой и ромашковым полем. Она пробуждала в нем заветные мечты ясным, почти осязаемым видением, всплывающим перед его мысленным взором.

Ему представлялся стоящий на пригорке, освещенный солнцем величественный Храм, сияющий на солнце золотыми куполами, окруженный деревьями с шелестящей густой листвой. Он представил себя идущим к Храму через ромашковое поле. Ромашки приветливо расступаются перед ним, а он поглаживал их нежные белые лепестки, которые будто взлетали, превращаясь в фигуры людей в белых праздничных одеждах. Он чувствовал, знал наверняка, что это люди разных эпох и сословий сейчас, вне всяких различий, слившись в процессию вместе с ним, шли к своему Храму. А перед Храмом, заполняя хрустально прозрачной водой мраморную чашу, бил родник. Сверкающая на солнце вода, звеня, вытекала из переполненной чаши и, сливаясь в ручеёк, бежала по ромашковому полю.

Машина плавно вписалась в поворот, за которым виднелся небольшой пригорок, окруженный ромашковым полем.

Вдруг ветер донес до поворота какой-то неприятный шум. С каждой секундой шум нарастал, превратившись в гул моторов. Этот гул скомкал и разорвал видения, грубо вырвав священника из страны грез, и бросил его в гремящую дизелями, лязгающую гусеницами реальность. Священник остановил машину, распахнул дверь и решительно направился в сторону шума. Из-за пригорка по ромашковому полю, сминая стальными траками полевые цветы, двигались бульдозер и трактор.

Священник бросился через поле к технике. Он бежал, не разбирая дороги, едва не сбив собиравшего ромашки молодого человека с баулом. Тот едва успел отскочить, продемонстрировав отменную реакцию и великолепную координацию движений. Священник лишь краем рясы слегка задел букет ромашек в его руке. Паренек присвистнул вслед священнику, бросил взгляд на уродующую поле тяжелую технику, поправил букет и, весело насвистывая, вышел на дорогу. А священник остановился перед надвигающимся на него стальным ковшом бульдозера и, взмахнув руками, зычным голосом, на несколько секунд перекрывшим рев двигателя, крикнул:

– Что ж вы творите, православные! Как можно по Божьему творению трактором!

Бульдозер остановился. Бульдозерист, молодой парень, высунувшись из кабины, возмущенно произнес:

– Творение не творение, один хрен. Все равно котлован под многоэтажку рыть будем! Уйди от греха, батюшка!

Неожиданно солнце закрыла небольшая темная тучка.

Священник достал из кармана рясы большой эмалевый крест и поднял его перед собой обеими руками. Бульдозерист на секунду поймал решительный взгляд священника, отвернулся, сплюнул на землю и, сделав знак рукой, скрылся в кабине. Бульдозер тронулся с места и выехал на край поля. Трактора послушно последовали за ним.

Опустив крест, иерей благословил отъезжающую технику. Перед бульдозером росла во все стороны яркая полоса солнечного света. Поглядев на небо, священник улыбнулся. Освободив солнце, тучка поплыла дальше. Спасая глаза от нестерпимо яркого света, церковнослужитель оглянулся назад.

От горизонта зловеще надвигалась серо-черная мгла. Она медленно и неторопливо затягивала небо. Сверкнула молния. Раздался удар грома. Священнослужитель машинально вытянул перед собой ладонь. На нее упала первая крупная капля дождя. Батюшка, пригнувшись под тяжелыми каплями, побежал к серой машине.

Часть первая

Глава 1

Дул порывистый ветер, временами донося до слуха прохожих звон церковных колоколов, летнее солнце спряталось за перистыми облаками.

По двору-колодцу из четырех семнадцатиэтажных домов шел молодой человек лет двадцати пяти. Короткая стрижка подчеркивала мужественные черты лица, каштановые густые волосы «держали форму», спортивный стиль одежды хорошо сочетался с такой прической. Загорелое лицо парня было гладко выбрито.

«Представить сложно мне теперь, что я не ту открыл бы дверь, не той бы улицей прошел, тебя б не встретил, не нашел», – вполголоса напевал молодой человек. На плече он нес большую спортивную «сумку-баул», а в руке – букет ромашек. Внезапно «певец» замолчал, с ходу запрыгнул на крыльцо, перескочив через четыре ступеньки, и вошел в подъезд. На лестничной площадке, увидев закрывающиеся двери лифта, он сделал рывок и успел поставить ногу между дверей. Двери распахнулись. Зайдя в лифт, паренек ловким ударом ребра ладони правой руки вдавил кнопку тринадцатого этажа.

Лифт начал движение.

Парень расслабленно развернулся и неожиданно заметил стоящего в кабине старичка. Из-под его потертой фетровой шляпы виднелись толстые линзы очков, сквозь которые доброжелательно смотрели карие глаза. Не новый, но аккуратный костюм-тройка и начищенные до блеска черные ботинки с тупыми носами дополняли его образ. Наверное, никто бы не заметил в облике пожилого человека ничего удивительного, но парню почему-то этот старичок показался несколько необычным.

Мгновенно паренек нажал кнопку «стоп». Лифт с лязгом остановился между этажами.

– Извините, со мной такое в первый раз.

Старичок с лукавой улыбкой спросил:

– Вы первый раз в лифте?

Парень недоуменно развел руками:

– Я всегда даже спиной чувствую присутствие человека… С пяти лет занимаюсь восточными практиками… А вот Вас почему-то…

– Не почувствовали? Ну, ничего, бывает.

– Вам какой этаж?

– Мне выше, сынок.

– Откуда Вы знаете, куда мне? Может, нам с Вами на один этаж?

– Я видел номер кнопки, на которую Вы… хм… нажимали.

– Так все-таки, на какой Вам?

– На последний…

Молодой человек нажал на кнопку семнадцатого этажа. Лифт тронулся.

Старичок посмотрел на букет ромашек в руке паренька:

– Девушка достойна этих цветов?

– В смысле?

– Видите ли, молодой человек, ромашка – символ не только любви, но и верности.

– В смысле любит – не любит, плюнет-поцелует?

– Да, да и в этом смысле тоже, это символ выбора. А как Вы делаете трудный выбор?

– Я просто подбрасываю монетку и, пока она в воздухе…

Старик внимательно взглянул на парня, молча поправил очки, его лицо стало серьезным. Лифт остановился, старик вышел, и молодой человек устремился следом:

– А почему Вы спросили? Вы что, что-то знаете…

Старичок сделал попытку попасть ключом в замочную скважину.

Паренек протянул руку:

– Давайте помогу.

Старик отдал ему ключи, и парень ловко открыл замок. Дверь приоткрылась. Молодой человек возвратил ключи старичку. Тот, убирая ключи в карман, назидательно поднял палец:

– Монетка – это сомнение. Орел, решка… Выбор – это то, без чего невозможно жить. Он всегда однозначен. Как воздух под водой и как вода в пустыне.

Парень, задумчиво улыбаясь, пошел к лестнице:

– Спасибо, я запомню.

Старичок открыл дверь, вспыхнул яркий свет, заполнивший собой все пространство.

Молодой человек быстро спустился по ступенькам и на площадке тринадцатого этажа приблизился к двери, обитой коричневым дерматином, снял с плеча сумку, достал из бокового отделения коробочку с кольцом и переложил ее в карман ветровки. Со всех сторон осмотрел букет, поправил стебелек одного цветочка.

Мужик с пустым ведром, шаркая мимо, оценивающе посмотрел на молодого человека и проворчал себе под нос:

– Ишь, примеряется… А первый-то покруче будет. Ох, и полетят сейчас клочки по закоулочкам… – и громко хлопнул своей дверью.

Молодой человек, не обращая внимания на злобного соседа, позвонил в дверь. Волнуясь, поправил волосы, прислушиваясь к легким шагам за дверью. Возле двери шаги стихли, потемнел дверной глазок. Парень приветливо помахал «глазку», а затем указательным и средним пальцами руки показал знак «Виктория». Наступила небольшая пауза. Парень удивленно опустил руку. Щелкнул замок, дверь приоткрылась, на площадку вышла миниатюрная девушка лет двадцати пяти в коротком халатике и пушистых тапочках. Молодой человек залюбовался девушкой. Халатик красиво облегал ее безупречное тело, а распущенные темные, волнистые волосы кокетливо спадали на слегка обнаженные плечи. На лице ярко рдели пухлые губки в вызывающей ярко-красной помаде. Слегка нахмурив гладкий лоб, девушка быстро прикрыла за собой дверь и эффектно выставила вперед свою стройную ножку в розовых мягких тапочках без задников, а её большие карие глаза, обрамленные пушистыми ресницами, встретившись с взглядом парня, радостно заблестели:

– Максим!!!

Девушка обратила внимание на букет ромашек в руке Максима:

– Это мне?

Рука девушки потянулась за цветами.

Максим бережно отдал букет:

– Конечно, тебе, Марин, кому же еще! Это с нашей поляны! Мы так давно не виделись!

Марина сразу поднесла букет к лицу, с удовольствием вдохнула запах ромашкового поля.

– Какой чудесный…

Максим многозначительно кивнул на прикрытую дверь.

– Может, пригласишь?

Осмелевший Максим взялся за ручку двери. Сразу забыв о букете, Марина загородила собой вход:

– Ко мне нельзя… Дальняя родня приехала. Давай лучше вечером на нашем месте?..

Максим шутливо попытался открыть дверь:

– Отлично! Вот и с родней познакомишь…

Заглянул в приоткрытую дверь и, осекся, увидев лежащие на тумбочке мужскую барсетку и ключи от машины с металлическим брелоком с тремя нанизанными на него подвесками в форме гитары, динамика и ноты.

Не на шутку встревоженная Марина двумя руками отцепила руку Максима от дверной ручки, с силой оттолкнула его и прикрыла дверь:

– Обалдел, что ли?! Они отдыхают после поезда!

Максим с недоумением смотрел на испуганное лицо Марины, перевел взгляд на брошенный на пол букет ромашек.

В голове пронеслась фраза старичка:

«Ромашка – символ не только любви, но и верности»…

Мгновенно изменившись в лице, Максим рывком скинул с плеча сумку и, бросив ее на пол, подскочил к дверям:

– Пусти!

Изменившись в лице, Марина с силой оттолкнула Максима от двери:

– Зачем?

– С родственником твоим хочу познакомиться!

Подбоченившись, Марина пошла на Максима:

– Не сейчас… Давай завтра!

Максим с ужасом увидел, как розовые тапочки Марины топчут нежные цветы, как темнеют их раздавленные белоснежные лепестки… Перехватив взгляд Максима, Марина еще больше разозлилась, не помня себя, она пнула ногой букет с ромашками:

– Подумаешь, ромашки-одуванчики из подворотни. А розы?!

– Какие розы? – У Максима дрогнули ресницы.

– Такие, из Парижа, сто долларов штука!

Вспыхнув, Максим схватил с пола сумку-баул, резко забросил ее на плечо, развернулся и стремительно бросился к лестнице. Марина побежала за ним. Но, добежав до лестницы, Максим вдруг резко остановился возле мусоропровода. Натолкнувшись на его спину, Марина остановилась. Нервно порывшись в карманах ветровки, Максим выхватил оттуда бархатную коробочку и с хрустом раздавил ее в руке. Марина увидела, как внутри раздавленной коробочки блеснуло золотое обручальное кольцо. Рывком открыв мусоропровод, Максим швырнул кольцо с коробочкой в люк и опрометью бросился вниз по лестнице.

Остолбеневшая Марина судорожно сглотнула, метнулась к лестнице, затем к окну, задергала не поддающиеся ручки, наконец, с трудом распахнула створку окна, высунулась по пояс на улицу и, увидев выскочившего из подъезда Максима, срывающимся голосом закричала:

– Максим! Вернись! Все не так!

Но Максим, не оглядываясь, прошел через двор и быстро повернул за угол…

Рыдая, Марина обессиленно опустилась на пол.

Максим

Придя домой, Максим бросил в угол спортивную сумку и, как был, в одежде, ничком упал на кровать, ударил кулаком по подушке, с болью простонал:

– Марина, как же так!

Он обхватил голову руками и затих. Немного успокоившись, Максим сел на кровати, его взгляд остановился на фотографии пожилой женщины в траурной рамке.

– Бабушка, бабушка… Наверное, ты была права…

Покойная бабушка Максима, оперная певица, сразу невзлюбила Марину. Сначала Максиму казалось, что это лишь проявление ревности к Марининой молодости и желание подольше не отпускать от себя единственного внука. Несколько раз Максим говорил с бабушкой, пытаясь изменить ее отношение к своей девушке. Сначала бабушка в типичной для утонченного богемного интеллигента манере говорила ему, что какая-то исполнительница вульгарных танцев ему не пара. Максим спорил с ней, доказывая, что искусство танца не исчерпывается классическим балетом. Но потом бабушка объяснила ему, что танцы вообще здесь не причем. Приложив обе руки к сердцу, старушка убеждала его, что она по-женски чувствует, что на самом деле Марина совсем не такая, как ему кажется, в душе этой девушки таятся двуличие и подлость. Но влюбленный Максим, конечно, не послушал ее. Они встречались с Мариной уже полгода, когда вдруг бабушки не стало. Максим тяжело переживал ее смерть, ему хотелось чем-то занять себя, чтобы притупить боль утраты. Он заявил свою кандидатуру на чемпионат по контактному карате, ему предстояло пройти тренировочные сборы и отборочный турнир. Перед отъездом он повидался с Мариной, объяснил ей все и обещал сразу же найти ее, как только вернется.

И все-таки он решил не отменять вечернюю тренировку. В тренерской комнате, завязывая черный пояс на кимоно, он вдруг услышал робкий стук в дверь и, отворив, увидел мальчика лет десяти, тоже в кимоно, но только пояс пока еще белый… В руках мальчишка держал конверт:

– Максим Валерьевич, мне тетя Марина из нашего дома дала для Вас письмо.

– Давай сюда! Сергей! Быстро в зал! Готовься к построению! – И Максим небрежно бросил письмо в сумку и направился в зал.

Там, выстроившись в шеренгу, на него во все глаза жадно глядели мальчишки разного возраста, одетые в кимоно. Максим обвел всех строгим взглядом, сделал хлопок ладонями:

– Начнем занятия!

Дети быстро разбежались по залу, центр занял крепкий мальчик лет двенадцати, вставший в боевую стойку. Его окружили пятеро ребят, по очереди наносящих ему удары, – кто руками, а кто ногами. Паренек, поворачиваясь к нападающему, отражал атаку за атакой, нанося контрудары… Тренировка продолжалась в обычном режиме.

…Утром следующего дня он в спортивной форме вышел, как всегда, на пробежку по микрорайону. Пробежал мимо дома Марины, увидел отъезжающую машину скорой помощи, возле подъезда припаркованный милицейский автомобиль, а неподалеку – небольшую группу людей. Максим остановился:

– Что случилось?

Одна из женщин горестно вздохнула:

– Трагедия! Девушка из окна выпала. Насмерть. Чистая такая девушка…

– Блин! – опешил Максим. – Может, окна мыла. Всякое бывает… Вы случайно не знаете, как ее звали?

Женщина отрицательно покачала головой.

Максим посмотрел на солнце и по своему давно освоенному за годы тренировок маршруту продолжил пробежку. Миновав автобусный парк, он свернул направо и, ускорившись, в обычном ритме побежал к многоэтажным новостройкам. Они исполинами возвышались над заросшим травой полем. Среди травы то там, то здесь видны были остатки бетонных плит, арматуры и другого строительного мусора. А вдалеке виднелись ряд деревянных домиков с обветшавшими заборами и небольшой микрорайон кирпичных пятиэтажек. На противоположной стороне дороги высилось кирпичное здание бывшей школы с покосившимися распахнутыми воротами. От ворот вглубь территории уходила грунтовая ухабистая дорога, по которой, переваливаясь с боку на бок, пробирались серые «жигули» пятой модели. Дорога вела к возвышающейся куполом над деревьями небольшой церкви, с одной стороны окруженной лесами. От ворот по тротуару вдоль шоссе тянулась сетчатая ограда кладбища. Мысли о вчерашней размолвке с Мариной мешали концентрации, Максим подбежал к автобусной остановке, там из подъехавшего автобуса выходил народ. Первым вышел крупный мужчина, обернувшись к уже закрывающимся дверям, он раздраженно выкрикнул:

– Ты заколебала, сука! – и, развернувшись, направился в сторону новостроек.

В последний момент из автобуса выбежала худенькая блондинка с сумками в обеих руках. Ее лицо покраснело, из глаз по щекам ползли слезы, оставляя синие полоски туши. Не в силах затормозить, она споткнулась, упала, из опрокинутой сумки вытек на асфальт кетчуп. Женщина, стоя на коленях, запричитала:

– Лучше б я сдохла! Сволочь! Какая сволочь! – но мужчина даже не обернулся.

Максим не выдержал, подошел, сочувственно протянул руку. Но женщина его оттолкнула, закричала в истерике:

– Не нужна мне ваша помощь! Мне уже ничего не нужно!

Из ссадины на ее коленке сочилась кровь, по разодранным капроновым колготкам расползлась стрелка. Женщина заковыляла к лавочке на остановке, присела.

Лицо Максима вдруг резко побледнело, он развернулся и быстро побежал в сторону виднеющихся пятиэтажек. Пробегая возле отделения милиции, Максим увидел усатого капитана, вылезающего из милицейской машины. В руках он бережно держал «его вчерашний букет ромашек», обернутый целлофаном. Увидев цветы, Максим приостановился. А капитан, протянув букет подскочившему сержанту, приказал:

– Сидоров, отнеси в лабораторию. Они были разбросаны на площадке перед входной дверью суицидницы, – и, бросив мимолетный взгляд на Максима, прошел в подъезд.

Максима как током ударило, забыв про тренировку, он развернулся и со всех ног бросился к своему дому. Подбежав к пятиэтажке, бегом поднялся по лестнице на четвертый этаж, остановился возле деревянной двери, достал ключ из-под коврика. В прихожей схватил с тумбочки спортивную сумку, вытряхнув ее содержимое на пол, стал рыться в вещах и, наконец, обнаружил конверт. Быстро пробежал глазами и побелел, обхватил голову руками и бессильно опустился на стоящий рядом стул.

Письмо, выскользнув из рук, упало на пол…

Пошатываясь, Максим вышел из квартиры. Хлопнула дверь, ключ остался торчать в замке. Бездумно бредя по району, Максим не заметил, что ноги принесли его к отделению милиции. Возле милицейской машины на земле валялась обломанная подсохшая ромашка. Максим наклонился, бережно поднял сухой стебелек. Достал из кармана записку, снова перечитал. Завернул в этот листок ромашку, свернул конвертом и убрал в карман. Весь день Максим бесцельно бродил по знакомым улицам, не узнавал их. Незаметно наступил вечер, поднявшийся ветер тяжело вез по небу огромную черно-свинцовую тучу. Она медленно, но неумолимо надвигалась на ласковое вечернее солнце. Громко зазвонили церковные колокола, лучи солнца, исчезая, прощально скользили по золотому церковному куполу. Максим зачарованно смотрел на них и вдруг, неожиданно для самого себя, свернул к ухабистой дороге и направился к церкви. Вдали, за церковью, виднелись деревянные домики, окруженные яблоневыми садами, кое-где старушки в платочках жгли костры, бросая в них собранные кучками прелые листья. Рядом Максим разглядел парники с хлопающей разорванной пленкой. «Село Качалово», – понял они свернул к погруженному в тень деревьев, огороженному деревянным забором детскому саду. Максим подошел к металлической калитке, на которой висел огромный амбарный замок. Через щели был виден деревянный корпус садика, требующие ремонта беседки и детский домик на площадке, а рядом, под двумя яблонями, вкопанная в землю скамейка. С ненавистью взглянув на замок, Максим пробормотал:

– Зачем здесь замок, откуда? Это же наша с Мариной скамейка…

Максим с тоской взглянул на нее, дернул и с силой потряс калитку. Из корпуса выглянул щуплый мужичок:

– Эй, парень, тебе чего надо?

Максим продолжал рвать на себя калитку:

– Пусти! Очень надо!

Укутываясь на ходу в брезентовую плащ-накидку, мужичок, стуча кирзовыми сапогами, направился к калитке, снизу вверх посмотрел на Максима, не выпуская зажатый в углу рта потухший окурок. Бесцветные глаза глядели тревожно, на небритом помятом лице – гримаса раздражения.

– Это частная территория! Посторонним сюда нельзя!

С яблони вдруг упало на землю румяное крепкое яблоко. Мужичок, вздрогнув, обернулся. Максим, перестав трясти калитку, проводил взглядом катившееся к скамейке яблоко. Замерев, оно остановилось. Максим судорожно вздохнул:

– Тяжело мне, мужик.

Тот встрепенулся:

– Эх, ёшки-матрёшки, так бы и сказал! У тебя деньги есть?

Максим с удивлением и надеждой во взгляде ответил:

– А что?

– Щас!

Мужик быстрым шагом направился в корпус, и из-за открытой двери послышались звуки: звяканье бутылок, бормотание:

– Твою ж мать… Думаю, две!

Мужичок, наконец, вышел, закрыв дверь. Одной рукой он нес за горлышки две бутылки. Подойдя к скамейке, наклонился, подобрал яблоко. Максим с интересом наблюдал. Мужичок, вернувшись к калитке, протянул яблоко – красное, один бок немного помят. Затем передал Максиму две бутылки: «Вино яблочное крепкое» и «С днем рождения!».

– Вот то, что надо! Бери, не сумневайся. Всем помогает.

Максим удивленно посмотрел, но не успел открыть рот, как мужик перебил:

– И недорого, и действенно! Так что давай деньги и забирай!

Максим достал из кармана куртки смятые бумажки, протянул через калитку. Мужичок взял несколько бумажек:

– На! Потом благодарить будешь, – и впихнул Максиму бутылки в руки.

Одну тот засунул в карман куртки, а у другой отбил рукой горлышко, сделал большой глоток, с хрустом откусил от яблока. Морщась, отпил еще раз, снова закусил яблоком. И, развернувшись, медленно побрел в сторону церкви, повернул к кладбищу, дошел до могилы, огороженной резной, крашенной в черный цвет арматурой. Тронул небольшой камень с вставленной фотографией пожилой женщины в строгом театральном костюме, погладил надпись: «Соловьева Любовь Васильевна. 24.02.1925–23.02.1996».

Теряя равновесие, Максим схватился рукой за памятник, помотал головой, восстановился и, постучав по камню памятника ладонью, выпрямился.

Он стоял и, глядя на фотографию с вызовом, пил вино из горлышка.

Максиму показалось, что лицо на фотографии вдруг стало строгим и женщина укоризненно посмотрела на него. Максим, пошатываясь, погрозил ей пальцем:

– Не нравится? А мне плевать! Ты давно этого хотела. Я ей не поверил, и теперь ее нет, из-за меня! Один я остался. О-д-и-н!!! Как мне с этим жить?

Отхлебнув из бутылки, он плеснул вино на фотографию:

– Выпей со мной, бабушка, выпей! – Посмотрев на облитую фотографию, горько усмехнулся: – Что, не вкусно? А мне в самый раз!

Максима шатнуло, ударившись об ограду, он резко выпрямился, зло рассмеялся и вдруг неожиданно для себя заплакал.

Вытирая рукой слезы, Максим погрозил фотографии кулаком:

– Тебе с рук не сойдет… Мы с тобой встретимся…

Взглянув на мокрую от слез ладонь, Максим взглянул на темнеющее небо:

– Прости меня, Марина! Прости!

Не оборачиваясь, он вышел, не прикрыв калитку ограды. На ветру калитка тоскливо заскрипела, заплакала, словно предупреждая о чем-то.