Читать книгу: «Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)»
Штрафники Сталинграда
«Ни шагу назад!»
Глава 1
Атака
Пулеметная очередь смахнула верхушку суслиного бугорка, а ветер развеял облачко глинистой пыли. Бывший сержант, а теперь рядовой боец 2-й отдельной штрафной роты, Борис Ходырев заслонил голову винтовкой. Отброшенные рикошетом пули уходили вверх и в стороны – до него пока не добрались.
Стоял конец сентября, но здесь, в степи, южнее Сталинграда, солнце светило по-летнему жарко. Холм, который наполовину оседлала рота, представлял собой голую плешину с низкорослой сухой травой. Единственными укрытиями служили редкие промоины и суслиные бугорки. Промоина осталась в стороне, в нее можно было втиснуться всем телом, а здесь Борис лежал на открытом месте. Его приятель Иван Межуев распластался рядом, мокрая от пота спина тяжело вздымалась.
Впереди немецкие пулеметчики добивали прорвавшихся бойцов. Пули простегивали людей насквозь, кто-то убегал, потеряв голову от страха, другие лежали затаившись, но возможности выбраться ни у тех, ни у других не было. Бегущих срезали одного за другим. Смертельно раненные люди падали под уклон и роняли винтовки.
Бывший комбат и бывший капитан Степан Матвеевич Елхов, долговязый, костлявый, убегал грамотно, бросаясь то в одну, то в другую сторону, длинные руки с широкими ладонями, словно веслами, загребали воздух. Он угадал приближавшуюся пулеметную очередь, мгновенно бросился лицом вниз. Инерция и уклон швырнули тело, перед носом Ходырева взлетел пыльный сапог с блестящей подковой. Падение получилось неуклюжее, так валятся убитые, пулемет переключился на другую цель. Трое красноармейцев спасались тесной кучкой, очередь догнала двоих, третий в отчаянии поднял руки, но продолжал бег в обратную сторону от врага.
Сергей Маневич, бывший лейтенант, собрал вокруг себя кучку отчаянных бойцов. Они приблизились вплотную к немецким позициям и готовились к последнему прыжку. Не получилось. Бойцы погибли, сраженные очередями в упор, и легли на сухую полынь. Сергей получил ранение в бок, другая пуля расщепила ложе винтовки. Маневич сумел втиснуться в узкую щель, промытую талой водой. Расплачиваясь за испуг, немцы долго стреляли по нему, обрушили края промоины, затем швырнули несколько гранат, которые оставили обожженные проплешины и оглушили смелого лейтенанта. Он затих в своем укрытии, а немцы переключились на другие цели, добивая остатки штрафников.
Командир роты капитан Митрохин, рябой, широколицый, обычно спокойный, сейчас суетился и кричал снизу:
– Куда? Вперед!
Он призывал продолжать атаку, стрелял из автомата поверх голов, но срывающийся голос не мог остановить бегство. Смерть в виде непрерывных пулеметных очередей носилась над склоном, люди ускоряли бег, теряли равновесие, кувыркались. Сгоряча поднимались снова и гибли от прицельных очередей. Когда упали все бегущие, настал черед тех, кто залег. Двое бойцов, лежавших в нескольких шагах от Ходырева, вскочили. Пули догнали обоих. Один упал и больше не шевелился, второй полз, отталкиваясь локтями. Борис поднял голову и перехватил напряженный, полный ужаса взгляд солдата. Из гимнастерки брызнуло красное, человек сунулся лицом в землю, еще несколько пуль ударили в тело, слегка пошевелив его.
Полностью погибла группа кавказцев, пять или шесть человек, осужденные за дезертирство. Держались они тихо, обособленно, выделяясь лишь упорным непониманием русского языка. Они бежали в атаку, все больше отставая. Война казалась им чуждой, родные горы были далеко, они не видели смысла в этом смертельном противостоянии.
Их с трудом поднял один из сержантов, кавказцы заметались, попали под огонь. Двое подняли руки, но в горячке боя все были срезаны пулеметным огнем. Они остались лежать тесной кучкой, темноволосые, смуглые. Брошенное оружие валялось в стороне. Рядом, как и при жизни, находился мертвый русский сержант, который пытался сделать из них бойцов, но не сумел.
Пулеметчики наверху постреляли еще немного, затем поднялся молодой офицер и оглядел склон. Немец не очень рисковал, наступавшие были смяты и в основном уничтожены. Ходырев имел отличное зрение, сетчатка запечатлела крепко сложенного юношу лет девятнадцати, одетого в легкий серо-голубой китель. Затем вражеский офицер снова опустился в окоп, и над холмом повисла тишина.
Спустя какое-то время к Борису перекатился бывший комбат Елхов. Бегство от смерти далось ему нелегко, длинное лицо подергивалось от нервного тика, гимнастерка под мышкой лопнула, а синие командирские бриджи порвались на коленях. Однако он не забыл о своем оружии, подтянул винтовку за ремень и пристроился рядом с Ходыревым. Теперь их стало трое. Иван Межуев по-прежнему тяжело дышал, прижимаясь щекой к земле, он боялся шевелиться и со страхом ожидал, вот-вот прозвучит бессмысленная команда «вперед», и теперь-то его точно убьют. Этого ждали и остальные бойцы, надеясь лишь на крестьянское благоразумие командира роты.
Другой бы так и сделал, поднял бы всех, допек криками и очередями поверх голов. Штрафников благополучно добили бы, а ротный в сопровождении политрука и старшины мог со спокойной совестью докладывать – рота погибла, искупая вину, присылайте новое пополнение. И ему не станут тыкать в лицо неудачной атакой, он выполнил свой долг. Однако Александр Кузьмич Митрохин, вечный капитан и вечный командир роты, пожалел людей. Правда, наполовину. Не бросил в атаку до полного уничтожения, но и не дал команду на отход, рассудив, что все решится само собой.
На плоской вершине высоты торчала двухметровая каменная баба. Возможно, надгробие похороненного много веков назад знатного воина. Отсюда открывался захватывающий вид. Ергенинская гряда тянулась на много километров. На верхушках топорщился редкий кустарник, а в низинах, куда по весне стекала талая вода, располагались большие и малые рощицы. Кучно росли серебристые тополя. Когда ветер шевелил их листья, они вспыхивали на солнце, словно голубые зеркальца.
Мелкие степные речки к сентябрю полностью пересыхали. Отполированные русла, проложенные водой в красной глине, петляли среди серой полыни. К востоку от подножия гор начиналась огромная равнина, тянувшаяся до самого горизонта. Древняя земля, которую когда-то заселили калмыки.
Уцелевшим бойцам штрафной роты было наплевать на захватывающий вид. Они мечтали дожить до темноты, а дни в сентябре еще долгие. Хотелось пить, пекло солнце, и один за другим умирали раненые. Некоторые просили о помощи, другие молчали. Немецкие пулеметы больше не стреляли. Легко раненные понемногу осмелели, начали движение вниз. Иван Межуев имел двоих детей и, несмотря ни на что, хотел выжить. Осторожно тронул Елхова за локоть и предложил:
– Может, и мы поползем, товарищ капитан? Пока фрицы добрые.
– Не спеши, я этих сволочей знаю.
Бывший комбат, воевавший с осени сорок первого года, оказался прав. Когда на склонах зашевелились, стали отползать раненые, а с ними и остальные бойцы, их обстреляли сразу три пулемета. Скорострельные «МГ-42» работали, как молотилки, рассеивая плотные очереди. Трое-четверо немцев, высунувшись из окопов, вели беглый огонь из автоматов.
Капитан Митрохин отреагировал должным образом. В ответ застучали оба «максима», предназначенные для поддержки атаки. Где они находились раньше – неизвестно, но сейчас щедро выпускали длинные очереди. Вместе с ними начали стрельбу несколько человек, открутившихся от атаки – подносчики боеприпасов, снабженцы, политрук Воронков с помощником.
Политрук, крупный, спортивного вида парняга из бывших комсомольских работников, вел огонь из винтовки. Он умел проявить активность в любой ситуации. Успевал целиться, хотя попасть в кого-то из винтовки на расстоянии семьсот метров было невозможно. Помощник, числившийся в штатном расписании как агитатор, подавал Воронкову обоймы и старался не поднимать голову. Таким образом, создавалась полная иллюзия боя, передний край гремел, заволокся дымом, а Митрохину позвонили из штаба дивизии:
– Что, взяли высоту?
– Деремся, товарищ майор.
– Когда возьмете, сразу сообщите.
– Есть. Только…
Его не дослушали, бросили трубку. «Максимы» вели огонь снизу вверх. Не сказать, что шумное прикрытие оказалось эффективным, однако немцы стали нести первые потери. Прилетевшая пуля ударила в лицо солдата, его положили на дно окопа, где он вскоре умер. Офицер, стрелявший из автомата, получил легкое ранение в руку. Русские «максимы» опасно пристрелялись, над брустверами поднималась глинистая пыль от попаданий пулеметных очередей. Офицер поглядел на ладонь, испачканную кровью, и отдал распоряжение не высовываться.
Дуэль понемногу затихла. Бесконечно долгим оказался сентябрьский день. Солнце повисло на одном месте, тянулись часы. Борис изредка менял положение, ныл позвоночник, хотелось просто согнуть и разогнуть тело, но удавалось лишь пошевелиться. Пулеметчики стерегли склон и в отместку за смерть товарища посылали очереди во всякое шевеление.
Очень неуютно чувствовал себя бывший лейтенант Сергей Маневич. Узкая щель, в которую он с трудом втиснулся, находилась в ста шагах от немецких окопов, он слышал негромкий разговор и даже ощущал табачный дым. Рана на боку пекла и чесалась, хотелось потрогать ее, но гимнастерка присохла намертво. Кроме того, слишком высоко торчала левая нога, ей не хватило места в промоине. Сергей со страхом ожидал: скучающий немец всадит в нее очередь, сломает кости, и тогда уж точно из глиняной норы не выбраться.
Однако он дождался темноты и осторожно пополз вниз, даже прихватил винтовку одного из погибших. В рощице у подножия собрались уцелевшие. Жадно глотали солоноватую колодезную воду, никак не могли напиться. Ивану Межуеву стало плохо, кружилась голова, к горлу подступала тошнота. Сквозь звон в ушах он слышал, как спорят со старшиной Глуховым, требуя водки.
– Утром будет, – отвечал тот.
– А почему не сейчас? Нам полагается.
Политрук Воронков, как всегда, веселый и энергичный, с сочувствием объяснял:
– Водка полагается перед атакой, товарищи. На рассвете подвезут, я лично прослежу, чтобы все получили.
– В бой тоже лично поведете? Или заочно?
Это спросил Сергей Маневич, который, наконец, отодрал присохшую к телу гимнастерку и убедился, что пуля лишь надорвала кожу. Даже с такой раной можно было идти в тыл, но Митрохин попросил его остаться, и он согласился. Не хотел бросать Елхова, Ходырева и других ребят, с которыми подружился. Воронков не ответил. Зачем дразнить людей, которых завтра все равно добьют.
Молчал и капитан Митрохин. Неудача была оглушительной. Полчаса назад он имел неприятный разговор с командиром дивизии, которой временно подчинили роту. Полковник обозвал Митрохина мямлей и грозил лично навести порядок.
– Ты кого жалеешь? – кричал он в трубку. – Дезертиров и трусов? А может, себя? Так я тебя не пожалею.
Тогда Митрохин вспылил и ответил матюками. Комдив этот язык понимал лучше, успокоился и закончил разговор миролюбиво:
– Ладно, отдыхай и готовься. Но завтра отсидеться не надейся. Поведешь людей вместе с политруком. В одной цепи. Согласен?
И повесил трубку, не дожидаясь ответа. Согласен или не согласен – какая разница? Митрохин с тоской вспомнил, как летом под Котельниковым на глазах у него застрелили отставшего на марше командира роты бронебойщиков. Тот привел своих людей, когда бой уже заканчивался. Непонятно, насколько заслуженной оказалась расплата за медлительность, но разбираться не стали, слишком нервозной складывалась обстановка. Тот капитан успел лишь удивиться. Его застрелили, объявив трусом, а командование принял взводный.
Потери оказались огромными. В третьем взводе, где числились Елхов, Маневич, Ходырев, Межуев, остались тридцать человек из восьмидесяти, командир был убит. Погибли большинство сержантов, которые не были штрафниками, но бежали в атаку в одной цепи. В других взводах дела обстояли не лучше.
Люди были подавлены, никак не могли поверить, что выжили. Сил хватило лишь на короткий пустой спор из-за водки, сейчас все лежали и молча курили. Митрохин видел, что многие бойцы вернулись без оружия, но нравоучений читать не стал. Коротко приказал старшине собрать винтовки и принести. Цепочка снабженцев и санитаров потянулась вверх, они надеялись завтра снова уклониться от боя.
В ночи ярко светили звезды, ветерок шевелил верхушки тополей, воздух был свеж, плыл запах полыни. Борис Ходырев лежал опустошенный, не оставалось места ни для страха, ни для переживаний, лишь тупое равнодушие.
В отличие от него, Иван Межуев не мог унять дрожь во всем теле. Раньше он служил ездовым в хозяйственном взводе, смерть видел лишь издалека. Попал в штрафную роту, толком не зная войны, а сегодня испытал настоящий ужас. Ему казалось, он видел пули, которые летели в него и жутко ввинчивались над головой.
На глазах Межуева пулеметная очередь перехлестнула пожилого штрафника. Дядька умудрился встать на сломанные ноги, тут же свалился, а когда Иван бежал обратно, разглядел огромное пятно крови вокруг умирающего человека.
Елхову приказали временно возглавить остатки взвода. Бывший комбат не преминул съязвить:
– Неужели доверяете?
– Собери хотя бы людей в одном месте, – попросил Митрохин.
Он раздумывал, кого назначить взводным. Воронкова бесполезно, тот сумеет уклониться под любым предлогом да еще пожалуется в политотдел. Митрохин без колебаний назначил бы Елхова, но тот являлся штрафником. Скорее всего, завтрашняя атака закончится неудачей, начнут цепляться к мелочам, могут спросить, почему взводом командовал рядовой.
– Ноги не гнутся, – пожаловался Воронков. – Вот ведь чертовщина…
Он поморщился. В темноте виднелись светлые волосы, блестели зрачки. Политрук был высокого роста, атлетического сложения, в университете занимался спортом. Он угадывал, что взводным могут назначить его, и готовил отговорки.
– Ладно, не стони, – сказал Митрохин, который, наконец, принял решение, но для этого требовалось поговорить с Елховым наедине.
– Давай прогуляемся, Степан Матвеевич, – предложил он.
И в стороне четко изложил бывшему комбату перспективы завтрашнего дня. Атака будет до последнего человека: рота либо выполнит задание, либо останется на холме. Ничего нового для себя бывший комбат не услышал.
– Какая разница, в качестве кого я завтра пойду? Убьют в любом случае.
– Разница в том, что в случае отказа ты побежишь, как бычок на убой. Сзади вас будет подталкивать Воронков с помощниками. Когда все героически погибнут, он вернется и отрапортует об этом. А командуя взводом, ты будешь иметь хоть какой-то маневр.
– Брось, Александр Кузьмич. Полоса наступления взвода всего сто шагов, нас перебьют за несколько минут.
Два опытных, достаточно послуживших капитана не спеша обсуждали ситуацию. В голове бывшего комбата зрели какие-то мысли, не до конца оформившиеся. Оба курили командирские папиросы «Эпоха», а еще Митрохин обещал принести водки.
– Неси, – согласился Елхов, – легче думать будет.
Шестая армия Фридриха Паулюса в конце сентября прочно увязла в Сталинграде в уличных боях. Немцы оседлали в нескольких местах правый берег Волги, а 62-я армия Василия Чуйкова обороняла полосу шириной двести метров. Казалось, еще немного, и город падет. Но этого не происходило. Ожесточение боев достигало высшего предела, роты и батальоны исчезали полностью, а от полков оставались одиночные бойцы и командиры.
На левый берег живых солдат (да и мертвых тоже) не переправляли, путь был в один конец. Или погибай, или побеждай. Эвакуировали раненых, но не так много добиралось их до санбатов и госпиталей, укрытых в пойменных лесах.
Приходилось ждать до ночи под обрывом, а переправа через Волгу обстреливалась прямой наводкой. Немцы топили суда с ранеными, с пополнением, которое непрерывно двигалось в Сталинград. Судьба города, а многие считали и войны, висела на волоске. Расстояние от западных границ Советского Союза до Волги составляло две тысячи километров, враг вклинился глубоко.
Во всех странах следили тогда за событиями в Сталинграде. Однако не менее драматические события разворачивались в степях южнее города. Немцы пытались прорваться к Астрахани, которая являлась перевалочной нефтебазой. Если окончательно затянуть петлю на нижней Волге, то будет наглухо перекрыто поступление нефти в центральную часть Советского Союза.
Вторая штрафная рота являлась одним из ударных подразделений 51-й армии, сражавшейся на огромном пространстве в калмыцких и астраханских степях. Рота была создана согласно приказу Сталина «Ни шагу назад!» и принимала сегодня свой первый бой. Пока провальный, грозящий полным разгромом.
Оба капитана искали выход из тупика. В этой головоломке главной ставкой была их собственная жизнь. И Митрохин и Елхов имели семьи, детей, хотели выжить. Сейчас они очень нуждались друг в друге. В роте не было командира опытнее Степана Елхова, и самое главное, он обладал авантюрной решительностью.
– Допустим, я принимаю предложение, – осторожно сказал бывший комбат. – А что дальше? Что мы имеем?
Оказалось, что рота практически ничего не имеет. В строю осталось сто тридцать человек. Еще десятка полтора тыловиков поставят на рассвете в ряды атакующих, но они ничего не решат. Помощи от дивизии ждать нечего, она растянулась по опорным пунктам и способна кое-как лишь защитить себя, но предпринять активные действия не в состоянии. А этих действий настойчиво требуют, чтобы сбить темп немецкого наступления.
– Атака в лоб добьет роту окончательно, – рассуждал Елхов. – Надо придумать что-то другое.
– Надо, – соглашался Митрохин.
– Пару-тройку полуторок организуешь?
– Смеешься? Лошадей не хватает, не то что машин.
– Значит, пешим ходом двинем. Надо обходить чертов холм с двух сторон, наносить удар с тыла, ну, а затем атаковать.
– Стратег. Кто позволит штрафников в немецкий тыл запускать?
На самом деле Митрохин и сам пришел к такому решению, но в силу своей должности не мог его осуществить. А вот штрафной капитан Елхов может. Ему терять нечего, а если не получится, ну и черт с ним. Рота в любом случае обречена. Немного поспорив, решили, что классического обхвата с двух сторон не получится, действовать надо проще. Елхов возьмет с собой остатки взвода, часа в четыре утра начнет движение и с рассветом ударит с тыла.
Для штурмовой группы требовались автоматы. Их имелось всего несколько штук. За гранатами Митрохин пошлет старшину, еще он может подбросить Елхову пять «наганов», хранившихся в обозе.
– Тебе свой «ППШ» отдам, – сказал ротный.
– И еще одно условие, – торговался бывший комбат. – В атаке будет участвовать Воронков, хватит ему отсиживаться.
Елхов был злопамятен. За время пребывания в штрафной роте он сумел испортить донельзя отношения с политруком. Степан Матвеевич постоянно подковыривал Воронкова, ставил в тупик неожиданными вопросами. По этой причине Елхова не утвердили даже командиром отделения. Благодаря замполиту бывший капитан не вылезал из унизительных нарядов. Все это делалось в присущей Воронкову бодрой манере, со смешками. Независимого комбата просто гноили.
– Черт с ним, с Воронковым, – отмахнулся Митрохин. – Если решили, надо готовиться.
Старшина с помощниками принесли четыре ящика гранат. Оказалось, что во взводе с ними умеют обращаться не более десяти человек, а в боевой обстановке применял лишь Сергей Маневич. Елхов уже ничему не удивлялся. Когда проверял винтовки, выяснилось, никто во время атаки не выстрелил. Люди бежали с боевым оружием, как с деревянными палками.
– Бардак какой-то, – возмущался Елхов.
– У тебя в батальоне, конечно, лучше дела обстояли, – съязвил Митрохин.
Он недолюбливал Елхова за высокомерие. Тот по-прежнему ощущал себя комбатом и пренебрежительно относился к офицерам штрафной роты, включая Митрохина.
Тем временем Елхов назначил Сергея Маневича и Бориса Ходырева командирами отделений, вручил автоматы. Большинство сержантов, которые не являлись штрафниками, погибли, заменять их было некем. Довольно сложные в обращении гранаты РГД-33 получили те, кто хотя бы теоретически умел ими пользоваться.
– Провернуть рукоятку вот так и затем встряхнуть, – напоминал Елхов. – Понятно?
– Ага, – кивал Иван Межуев, но в голосе бывшего колхозника угадывалось лишь напряжение.
Если Межуев был по натуре добродушным парнем, далеким от военных дел, то Борис Ходырев, более решительный и живой, загорелся охотничьим азартом. Он пересчитал отделение, проверил винтовки и приказал поставить их на предохранители. Плохо обстояли дела с обувью. Некоторые носили ботинки на босую ногу, стерли до крови пальцы. У двоих ботинки развалились. Помог старшина, принес пару сапог, мягкую проволоку для ремонта и большой кусок портяночного полотна.
Бойцы расселись на траве, меняли истлевшие портянки, обматывали сбитые ноги полотном, подвязывали ботинки проволокой. Этим же занималось отделение Маневича. Большинство штрафников не ужинали, завтракать также отказались.
– Успеем брюхо набить хоть на том, хоть на этом свете. А в бой лучше налегке идти.
Митрохин неплохо знал людей и нескольких человек в третьем взводе заменил. Опасался, что перебегут на сторону врага. Хотел забраковать и Межуева.
– Ни рыба ни мясо, – объяснил он Елхову.
Межуев спрятался за спину Ходырева. Его пугал непонятный ночной рейд, но еще больше боялся он утренней атаки.
– Пусть остается, – махнул рукой бывший капитан. – Парень сильный, винтовку крепко держит.
А Воронков произнес короткую речь, обращаясь к комсомольцам. Имелись ли среди штрафников члены партии, Борис не знал. По крайней мере никто свою принадлежность к партии не показывал.
– Рядовой Ходырев, я на вас надеюсь, – сказал в заключение Воронков. – Не подведете?
– Конечно, нет, товарищ старший политрук.
Вышли часа за полтора до рассвета. На северо-западе, там, где находился Сталинград, мерцали далекие сполохи. Здесь, в степи, было тихо, война давала знать о себе редкими пулеметными очередями и вспышками ракет. При бледном свете луны поблескивали белки глаз, выделялись выцветшие до белизны гимнастерки. Взвод шел нестройной кучкой, отделения смешались, бряцало оружие, котелки. Остановив людей, Елхов приказал сложить котелки на землю. Его послушались, команда была разумной.
Бывший комбат не питал иллюзий насчет высокого боевого духа временных подчиненных. В большинстве это были уставшие от войны люди, мало во что верившие. Он рассчитывал на лейтенанта Маневича, дисциплинированного, по-настоящему ненавидевшего немцев. Надежным казался ему Борис Ходырев и его приятель Иван Межуев. Уголовники Надым и Антоха вызывали враждебное недоверие. Он никогда бы не рискнул взять их в такое дело, но выбора не оставалось.
Рассвет еще не наступал, но звезды на восточной стороне неба теряли свою яркость. Немецких позиций видно не было. Здесь отсутствовала сплошная линия фронта, колючая проволока, широкие траншеи, да и тыла как такового не имелось. Небольшие вражеские части продвигались вперед, занимали господствующие высоты, выдавливая наши части на восток.
Сверкнула и погасла мгновенная вспышка. С секундным опозданием прилетели крик раненого человека и звук взрыва. Взвод дружно бросился на землю, а справа причитал человек, слышались еще крики, вспыхнули несколько ракет.
– Лежать, надо лежать, – бормотал Елхов. – Неужели обнаружили?
Однако взвод пока не заметили. На противопехотной мине подорвался перебежчик, двое других подняли руки и медленно шли к немецким окопам. С нашей стороны открыли огонь, завязалась перестрелка. Неожиданный переполох получился некстати, но он обнаружил прореху во вражеской обороне, куда торопливо втянулся взвод. Отчетливо слышались голоса, враг оказался совсем близко.
Взвод мгновенно преобразился. Это была уже не та беспорядочная толпа, гремевшая котелками и наступавшая друг другу на пятки. Тридцать человек, обозленных на свою судьбу, войну, проклятых фашистов, превратились в единый механизм. Еще недавно их гнали на убой, как скотину.
Многие задавались вопросом, для чего это нужно? Атака снизу вверх, прямо на пулеметы была обречена. Может, разведка боем? Неужели для этого надо гробить три сотни людей? Не виделось никакого просвета, сейчас появилась надежда. Наверняка кто-то выживет. А если придется подохнуть, то случится это в горячке боя. Не придется бежать тупым стадом, испытывая беспомощность и ужас неминуемой смерти.
Вперед выдвинулись те, кто считал себя смелым. Командиры отделений Маневич и Ходырев, уголовник Надым, а с ними их приятели и земляки.
– Без выстрелов, мужики, – негромко советовал Елхов. – Орать тоже не надо.
– Сделаем.
– Ну, сучье племя, держись.
Некоторые примкнули штыки. Надым примеривал в толстой руке саперную лопатку. Иван Межуев перебросил винтовку из руки в руку, он отслужил срочную до войны и был обучен штыковому бою. Борис Ходырев не имел дела с автоматами, забыл, в какую сторону передвигать предохранитель, но спрашивать не стал.
– Пошли, – подал последнюю команду Елхов.
Он сумел привести взвод в полной темноте в нужное место, теперь все зависело от бойцов. Несмотря на решительность, люди медлили. Подгоняя их, на склоне холма сверкнули вспышки пулеметных очередей. Борис, наконец, вспомнил, как действует предохранитель, и шагнул следом за Елховым. Кто-то выронил гранату, подобрал ее и больше не выпускал из руки.
Если третий взвод, сплоченный и злой, готовился к бою, то внизу дела обстояли не так благополучно.
Из штаба дивизии явились проверяющие: особист Иван Андреевич Стрижак и политработник. Вначале они не вмешивались, держались вполне дружелюбно. Спокойно, хоть и скептически, восприняли известие о третьем взводе, посланном в обход.
– Ну, ты полководец, Александр Кузьмич, – только и сказал особист.
Получилось так, что Стрижак принял деятельное участие в создании штрафной роты. Никто не представлял, как все будет выглядеть, штаты пришли временные. Решили, если речь идет о людях, преступивших закон (или воинские приказы), то не обойтись без особого отдела.
– Ваш взвод к немцам не забредет? Вот шутка получится, – сказал политработник, имевший звание полкового комиссара.
Никому такой исход шуткой не показался. Нынешним летом под Харьковом сдавались в плен штабы, не говоря о рядовых бойцах. Что мешает сдаться взводу штрафных бойцов? Капитан Митрохин все больше нервничал и жалел, что предпринял такую авантюру. Отвечать будет он, а политрук, как обычно, останется в стороне.
Жизнь никогда не баловала Александра Кузьмича. После нескольких лет сверхсрочной службы он закончил курсы командиров, получил взвод, а спустя долгое время – роту. За спиной посмеивались над его северной медлительностью (он был родом с Вологды) и малым образованием. Командир он был добросовестный, исполнительный, но начальство не видело в нем молодцеватости, готовности немедленно исполнить любой приказ.
Эти недостатки, а также неумение бодро рапортовать, поставили его в разряд неперспективных командиров. Карьера Александра Кузьмича не складывалась, сослуживцы командовали батальонами, некоторые шагнули выше. Митрохин являлся хорошим организатором, а в бою не прятался за чужие спины. Но двигать вверх его не собирались, в капитанах он ходил с тридцать девятого года. Предложение возглавить штрафную роту воспринял с недоверием.
Стрижак, занимавшийся комплектацией, нарисовал перед ним заманчивые перспективы. Права командира отдельной штрафной роты приравнивались к правам командира полка, один месяц службы шел за шесть. Не последнюю роль играло жалование, которое составляло со всеми надбавками полторы тысячи рублей. Александр Кузьмич не был слишком жадным до денег, но привыкший считать каждый рубль, прикинул, что даже за несколько месяцев сумеет скопить неплохую сумму. Кроме всего прочего, Митрохину пообещали майорское звание, которое на прежней должности не светило. Сейчас он проклинал себя за необдуманное решение. За час истребили половину роты, судьба остальных представлялась такой же мрачной.
– Ладно, не дергайся, – угадал его состояние Стрижак. – Никуда Елхов не денется. А если что, побежишь в атаку впереди.
– И побегу, – набычился ротный. – Мне не привыкать.
– Молодец, злым становишься.
Воронков не разделял решимости командира, но здесь находился представитель политотдела. А значит, от личного участия в атаке не отвертеться.
Бойцам в темноте наливали водку. Старшина Прокофий Глухов имел двухсотграммовый мерочный стакан, наполнял его доверху и опрокидывал в подставленные кружки. Те, кто покрепче, получали довесок. Кашу и хлеб никто не трогал, водку запивали водой. Через полчаса над исходными позициями висел махорочный дым.
Люди, одурманенные большой порцией алкоголя, пришли в возбуждение. Особист знал, что скоро оно превратится в усталую депрессию, надо использовать моменты наивысшего подъема. Но Митрохин медлил, хотя уже угадывался рассвет.
– Чего ждем? Начинайте, – торопил капитана политработник из дивизии.
Митрохин поглядел на особиста, тот зевнул и предложил подождать еще немного. Стрижак рисковал. Он не имел права вмешиваться в командные дела. Если наступление провалится, ему припомнят потерянные минуты. Но особист имел характер и верил штрафнику Елхову, который затерялся где-то в темноте. Почему он не дает о себе знать? Может, сбился с пути и где-то бродит? Ждать дальше было нельзя, медленно подступал рассвет.
– Ладно, пошли, – сказал он.
Митрохин дал сигнал, рота пришла в движение, полезла вверх по склону. Активных командиров взводов и отделений за вчерашний день выбили, оставшиеся в живых не торопились. На этот раз в тылу никого не оставили, шагали санитары, снабженцы, подносчики боеприпасов. Разномастная тыловая братия отставала, выигрывала время. На них оглядывались остальные бойцы, тоже замедляли шаг, тревожно переговаривались.
Немцы услышали шумное восхождение издалека, выпустили ракету, но огонь пока не открывали. Это пугало людей еще больше, ротный каптер присел и сделал вид, что поправляет сапог, но его подтолкнули другие штрафники.
– Попробуй сбеги. Это тебе не шинели считать.
Рота ускорила шаг. Хотелось быстрее покончить с неизвестностью. Алкоголь продолжал действовать, люди приходили в возбуждение и желали драться. Политрук Воронков еще больше хромал и пытался отстать. Митрохин подталкивал его. Тот отшучивался, скрывая за смешками страх.
Немецкие пулеметчики выждали, сколько положено, затем вспыхнули сразу несколько ракет и сверху понеслись пучки ослепительно ярких трассирующих пуль.
Старшине Глухову поручили командовать расчетом «максима». Поддерживая роту, он открыл довольно точный огонь. Его трассеры пересекались с вражескими, утыкались в пульсирующие вспышки, возможно, находили цель. На Глухова обратили внимание. Сразу два «МГ-42» скрестили огонь на русском «максиме». Несколько пуль ударили о щиток с такой силой, что старшина невольно выпустил рукоятки.
