Читать книгу: «Постоянная Крата»
1. Разитель, для своих – просто Ра
И вдруг я скис.
Мне оставалось дописать две, ну от силы три страницы, чтобы закончить отчет. И тут я почувствовал, что больше не в состоянии выжать из себя ни слова, связать самую простую мысль, сделать элементарнейший вывод. Все. Конец. Вместо головы на моих плечах оказался воздушный шарик, к тому же надутый не гелием и даже не воздухом, каким все привыкли дышать, но какой-то дрянной газовой смесью, дурно пахнущей к тому же. Как на свалке.
Я еще посидел за столом, опустив голову на грудь и уронив руки. Кажется, ожидал, что пройдет минута-другая – и все опять придет в норму. Не приходило. Мозг завис, как это бывает с компьютерами. Но перезагрузить его было куда труднее. Потому что и мой мик, микробиокомпьютер, занимающий в голове очень мало места и приносящий очень большую пользу, отказал вместе со всей прочей начинкой черепной полости. Похоже было, что с коры больших полушарий разом исчезли все извилины и поверхностью они стали похожи на подготовленный к игре футбольный мяч. К счастью (или наоборот), поблизости не оставалось никого, кто мог бы наподдать ему бутсой. Но это служило слабым утешением.
Я взглянул на прерванный на полуслове текст, что светился на дисплее большой железки, на которой я стряпал свой опус. Не знаю, какую цель это движение преследовало: закрыть? стереть? Сработал, однако, привычный рефлекс, и я скомандовал сохранение. Ну, прекрасно. А дальше что?
Встал. Подошел к распахнутой стеклянной двери, за которой сразу же начинался лес. Так принято строить и жить на Стреле-Третьей – в мире, в котором я сейчас и находился. Коттеджи были разбросаны в зеленом массиве, производившем впечатление совершенно дикого, хотя на деле это было не так. Просто люди тут умели, приспосабливая природу к своим понятиям, вовремя остановиться. Когда я был еще способен думать, то почти сразу понял: пока что малоизвестная среди жаждущих отдыха планета эта в недалеком будущем сделается конкурентом номер один знаменитой Топси. Слава богу, что еще не стала: за деньги, за которые я снял этот дом на конвенционный месяц, на топсийском Аморе удалось бы получить разве что гамак в густой тени линии высокого напряжения. Цивилизации, как и всему на свете, свойственны свои недостатки.
Но, как я уже говорил, пока об этом мало кто знал: к большой раскрутке Трешки (такую кличку получил этот мир у рекламщиков) еще только готовились. Я же был в курсе. Не так уж и давно при проведении неожиданной и довольно лихой операции мне пришлось познакомиться с характеристиками многих миров, Трешки в том числе. Еще тогда подумалось: вот прелестное местечко для того, чтобы на какое-то время укрыться от слишком пристального внимания тех, кто не захочет простить мне моей активности в деле с уракарой. Однако самомнение мое было по заслугам наказано: об этом деле забыли очень быстро, и теперь Теллус с Армагом считались лучшими друзьями. Так что уезжать именно по этой причине мне не понадобилось. Можно было спокойно припухать в родном мире, наслаждаясь обществом собственной супруги, – тем более что за ту операцию мне все-таки заплатили (хотя я рассчитывал на большее) и беспокоиться о хлебе с маслом не приходилось. Чего же тебе еще, человече?
И все же уехать пришлось. И даже не просто уехать, а сбежать.
Не от врагов. И не от родной некогда Службы. Но от того, от чего человек, как правило, бывает менее всего защищен: от семейных неурядиц.
Я повздорил с женой. С Лючаной. Раз, и другой, и третий. Из-за ерунды. Если разобраться – из-за ничего.
Дело заключалось в том, что и она, и я – вдруг, ни с того ни с сего – стали ревновать друг друга.
В операции, о которой я, наверное, не раз еще вспомню, мы с Лючаной работали, как и обычно, парой – при общей цели у каждого были свои задачи и свои маршруты. Я вел поиск, а это всегда связано с риском куда выше нормального, так что ни одна страховая компания не стала бы заключать со мною контракт; но именно жена прикрывала меня и выручала в напряженные мгновения. За время этой работы мы с нею пересекались несколько раз, в самых неожиданных обстоятельствах, и нам удавалось провести вместе – и даже в уединении – иногда часы, иногда всего лишь минуты. Это время мы использовали, кроме прочего, и для реализации наших супружеских отношений. Ну что делать: это нам всегда нравилось. И когда мы снова встретились наконец у себя дома и стали приводить семейное гнездо, изрядно разгромленное незваными гостями, в более или менее пристойное состояние, у нас, естественно, не было ни желания, ни повода прерывать такие отношения. Наоборот.
И вот они-то, похоже, нас и подвели.
Когда мы встречались на считаные минуты и под угрозой близкой опасности, было не до деталей и еще менее – до подозрений. Сама по себе близость казалась (и была) настолько ценной, поскольку каждый раз могла оказаться последней, что мы бросались в нее, как пришедший из пустыни – в воду: не пробуя пальчиком, насколько она холодна. И все было – как теперь вспоминалось – прекрасно.
Но сейчас, дома, не было никаких опасностей. И все без остатка время находилось в нашем распоряжении, потому что мы позволили себе расслабиться и ничем серьезным не заниматься.
А в таких случаях неизбежно возникают мысли. Точнее – придури. Человеку не на что обратить свою энергию и способности; они не получают пищи извне – и начинается процесс самопереваривания.
Думаю, излишне говорить, что за годы семейной близости – а не так уж мало накапало этих лет – мы вроде бы успели изучить друг друга достаточно хорошо. И в работе, и дома, и в любой другой обстановке. Девять раз из десяти могли точно определить ход мыслей друг друга, а значит – и слова, что будут сказаны, и действия, которые последуют. Без усилий, без напряжений. Днем и ночью.
Вот ночью все и началось. И как раз в минуты близости.
Собственно, мне не стоило бы вводить вас в курс наших семейных дел. Однако если этого не объяснить, то вы не поймете причин дальнейшего, а без знания причин трудно бывает разобраться в последствиях.
Мне что-то почудилось, и я сказал:
– Слушай, а вот этому ты где научилась?
– Этому – чему? – не сразу поняла она.
– Ну, вот…
И я без слов показал ей, что имел в виду.
– Сама придумала, наверное, – откликнулась Лючана как-то рассеянно.
– Раньше ты так не делала…
Тут она, похоже, стала сердиться. Да и то, если подумать – время и место были не самыми подходящими для подобного разбирательства.
– Значит, нашла, – проговорила она с иронией. – Под деревом. Шла – и нашла. Устраивает? Если тебе так не нравится – могу не делать. Я хотела как лучше.
И вместо ожидаемого продолжения повернулась ко мне спиной. Я попробовал вернуть ее к повторению пройденного. В ответ получил тычок локтем. И такое вот заявление:
– Я же не спрашиваю, где и у кого ты нахватался всяких приемчиков, которых раньше не было. Мне еще тогда, в лодке, показалось… А еще больше – там, на Топси, на материке, после того как ты вырубился…
Я совершенно точно знал, что никогда ничего такого себе не позволял. И рассердился в свою очередь:
– Что же, по-твоему, я там по девочкам гулял?
– Ну а я? – Ее голос стал как только что вынутый из морозильника. – Что, по чужим постелям там елозила? Или все-таки тебя, бедняжку, вытаскивала из дерьма?
Тут я решил, чтобы не заводить дела слишком далеко, спустить все на тормозах:
– А я ничего такого и не говорил. Хотя (тут я не смог удержаться) там, в Топсимаре на Рынке, где ты мне еще деньжат подкинула, там около твоего киоска разве не терся такой тип – мурластый, на кобеля похожий? Да ты мне, кстати, рассказала, откуда та сотня штук взялась?
– Ты! – даже не произнесла, а прошипела в ответ моя благоверная. – Пош-шел вон отсюда! Чтобы тобой в этой комнате и не пахло!
Я почувствовал себя глубоко оскорбленным. Собственно, я ведь ничего такого… Но уж раз ты так…
Не сказав более ни слова, я взял подушку, подобрал с пола свое одеяло и пошел досыпать на диване в моей рабочей комнате.
Вот с чего все началось.
У меня еще сохранялись надежды, что с утра все вернется к нормальному состоянию.
Однако не тут-то было. Беда, скорее всего, в том, что у меня очень богатое воображение. Иначе на такой работе и нельзя: не запуская воображение на полную мощность, невозможно представить все варианты развития событий, начиная с реальной минуты, в которой ты находишься, а не видя вариантов, лишаешься возможности проанализировать их и остановиться, если не на истинном раскладе, то во всяком случае на самом близком к нему – и действовать соответственно. Но на этот раз моя фантазия вышла из-под контроля и галопом помчалась в том направлении, где дорога обрывалась в пропасть.
Ворочаясь на диване, я до самого рассвета представлял – и притом очень убедительно, – как на том месте рядом с Лючаной, которое всегда по праву занимал я сам, находится некто другой (лицо его не различалось в темноте) и позволяет себе все то, на что имел право только я, и даже то, чего и мне не позволялось. Я пытался удрать от своего воображения привычным способом: уйти в медитацию. Ничего не получалось: для этого нужно прежде всего войти в нужное состояние, отстраниться от всего, связанного с повседневными заботами, приглушить собственное воображение и позволить управлять им другим силам – но на сей раз воображение оказалось сильнее и демонстрировало мне такие картинки, по сравнению с которыми известная «Камасутра» показалась бы учебником для начальной школы.
Одним словом, уснуть мне не удалось, и на рассвете я сорвался с дивана в настроении хуже некуда и заторопился на кухню – хлебнуть кофе и выскочить из дому куда-нибудь на природу; это обычно помогало привести себя в более или менее пристойный порядок.
Замысел был неплох и, наверное, сработал бы – не наткнись я на кухне на собственную супругу. Беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: и она ночью не сомкнула глаз, и ей тоже показывали картинки в том же духе, что и мне, – только главным сукиным сыном и подонком в них был я.
Оказавшись лицом к лицу, мы секунду-другую простояли без слов и телодвижений. Похоже, каждый из нас хотел что-то сказать – уже набирал побольше воздуха в грудь и раскрывал рот, – но через мгновение делал медленный выдох, так и не издав ни звука. Наверное, потому, что каждый боялся начать разговор, чтобы не вызвать ответного камнепада. А когда эти секунды истекли, мы – совершенно одновременно, как по команде, – повернулись друг к другу спиной и исчезли: Лючана – в жилых комнатах, мне же не оставалось ничего другого, как броситься к выходу. Похоже, мы тогда уподобились двум субкритическим массам плутония или другой подобной же пакости: стоило нам сблизиться – и весь мир разнесло бы в мелкие дребезги, не оставляя ни малейшей надежды на какое-то восстановление.
Единственным, что я еще успел сделать, было, проносясь по коридору к выходу, захватить из стенного шкафа одежду и оперативный кейс, который всегда стоял там в полной готовности, рядышком с другим таким же, но принадлежавшим Лючане; так у нас повелось еще с тех времен, когда можно было в любой час суток и в любой день каждого месяца ожидать вызова по категории «Анни» – высшей срочности. На бегу я пробормотал Вратарю: «Убываю на „Эн“, буду держать в курсе» – и был таков.
Я ожидал, наверное, что на улице мне станет легче, и я смогу разобраться в происходящем, решить, что я должен теперь предпринять, а чего ни в коем случае делать не следовало. Однако оживший во мне вулкан продолжал извергать – в основном грязь. Привкус этой грязи я различал и в кофе, который мне подали в забегаловке за углом, здесь я обычно столовался в те дни, когда Лючана солировала в каких-то операциях, где обходились без меня; и в жареной грудинке, и в салате – одним словом, везде. И почему-то чем дальше, тем больше мне казалось, что это Лючана окунула меня в эту грязь. Это она довела меня до такого состояния! Это она, она, она!..
Нет, довольно! Я для нее плох – пусть ловит свое счастье без меня. А мне сейчас нужно только одно: убраться куда-нибудь подальше, сменить все декорации сверху донизу, зажить спокойной, одинокой жизнью, а чему быть дальше – пусть решает время – и те, разумеется, кто этим временем владеет и управляет.
Вот в таких размышлениях я прямо из кафе направился к ближайшей станции ВВ – вневремянки, мгновенного транспорта, если кто забыл, – и без долгих размышлений выбрал Стрелу Третью, Трешку, – потому что она была, во-первых, очень далеко (хотя в век ВВ-транспорта это, скажем прямо, аргумент несостоятельный – и все же он играет свою роль, всякой логике вопреки), и во-вторых, совершенно не похожа ни на Теллус, ни на Армаг, ни даже на Топси. А мне нужны были именно новые переживания, чтобы попытаться избавиться от старых.
Когда я вышел из ВВ-кабины в месте назначения и, оказавшись на городской площади, осмотрелся, то прежде всего похвалил себя за то, что все угадал правильно. С первого взгляда мне тут понравилось. Это была единственная площадь единственного в этом мире города, объединявшего в себе статус столицы с глубоко провинциальным обликом. Город выглядел олицетворением тишины, покоя и достаточного благополучия, а с другой стороны, он никак не был мертвым местечком, в нем даже велось новое строительство – во всяком случае, тут, в центре, по соседству с особнячком правительства, станцией местного транспорта и центром ВВ, заканчивали воздвигать еще нечто, по внешнему виду сугубо современное; собственно, оставалось лишь приколотить вывеску, сам павильон был уже готов. Вывеска была прислонена к стене, и на ней легко можно было прочитать: «Вербовочный пункт мира Улар». Начертаны эти слова были на фоне горного хребта, с которым по высоте едва ли не соперничали башни и корпуса весьма современной архитектуры. И горы, и корпуса были как раз тем, что сейчас никак не соответствовало моему настроению; так что я мысленно послал им воздушный поцелуй и зашагал через площадь к правительству – потому что там мне следовало отметиться и снять какое-нибудь жилье: здешняя верховная власть, как я успел узнать, занималась и такими – главным образом такими – вопросами.
Единственное, что нужно человеку нашего времени, чтобы с комфортом устроиться в любом обитаемом мире Федерации, это деньги. Ну, и еще, разумеется, ВВ-услуги: транспорт и связь. Остальное вам обеспечат на месте. Так получилось и на Трешке: я снял коттедж без хлопот и за смешные (по теллурским понятиям) деньги. На неопределенный срок, с обязательством предупредить о прекращении аренды за две конвенционных недели. И уплатил за полгода вперед: я рассчитывал, что за такой срок успею восстановиться до нормы – и (надеялся я) Лючана успеет тоже. Хотя в этом полной уверенности у меня не было: женщина остается женщиной, даже став классным оперативником, и к каким выводам и решениям она придет – ты можешь представить только, когда речь идет о работе, и никак не в состоянии, если дело относится к личной жизни. Нет, кто-то, может быть, и способен на такое – но, во всяком случае, не я.
Первые две недели на С-три я занимался только двумя делами: спал и бродил по лесу. И с каждым днем все больше хвалил себя за правильно сделанный выбор. Все, что растет на этой планете – деревья, кусты, травы, – имеет с теллурианской флорой лишь одну общую черту: у них тоже преобладает зеленый цвет. Все же прочее, начиная от структуры, отстоит от наших достаточно далеко. Во всяком случае, за эти две недели мне не удалось увидеть ни одного дерева и ни единого цветка, которые своим строением, формой и так далее ассоциировались с чем-нибудь привычным. Ни разу я не смог сказать себе: «Вот это сильно смахивает на нашу березу (дуб, клен, пальму, баобаб и так далее)». Зато не раз широко распахивал рот от удивления, пораженный той фантазией и хитроумием, какими обладает природа. Во всяком случае, так обстояло дело в средних широтах Трешки, которые я выбрал для проживания. Что же касается беспокойства со стороны соседей, то его не было – потому что не было и самих соседей; во всяком случае, в том смысле, какой вкладывается в это слово у нас. Не то чтобы этот край был вовсе необитаемым: еще в правительстве меня предупредили, что совсем недавно тут поселилась довольно многочисленная компания вроде бы военнавтов – наверное, прибыли, чтобы на покое провести отпуск после очередной смены. Однако от них меня отделяло что-то около тридцати километров – навты забрались почему-то в самую глушь, – а сокращать это расстояние у меня не было никакой охоты. Думаю, что и у них тоже – поскольку им, я полагаю, вполне хватало собственного общества, если учесть, что военные космические экипажи комплектуются военнавтами обоих полов на паритетных началах. Я искренне пожелал им всяческих утех и больше о них не вспоминал.
Но все-таки время от времени человеку бывает нужно пообщаться с кем-нибудь вслух – хотя бы для того, чтобы оценить всю прелесть безмолвного диалога с самым умным и приятным человеком во Вселенной – с самим собой, как вы понимаете. Язык, бывает, устает от молчания. Но это – дело поправимое.
Чтобы выйти из положения, я слегка напряг мой мик, объединив его усилия с возможностями здешнего компа, который, естественно, имелся в коттедже в числе прочих полагающихся удобств, и, немного попотев, за три дня сварганил виртуального собеседника, ничем вроде бы не походившего на меня самого; сочинил ему биографию, характер и все такое, чтобы было, с кем поругаться или, наоборот, совместно с чем-то согласиться, гуляя по окрестностям. Гулял он, конечно, в моем мике: для создания нормального фантомного тела пришлось бы вспотеть куда больше, а я все-таки хотел отдохнуть.
Собеседник – я дал ему имя и фамилию, и то и другое на букву «П» – сам не знаю, почему именно так, Приличный Парень, может быть, – так вот, этот ПП оказался не в меру любопытным и уже через пару дней стал надоедать мне сверх допустимого. Пришлось ухлопать еще три дня, чтобы спрограммировать еще одного мужичка – собеседника на этот раз для ПП, а не для меня. Этого я назвал ТЧ – Тихий Человек, допустим. Я замкнул их друг на друга, после чего смог по достоинству оценить наступившее спокойствие.
Когда пошла третья неделя, я решил, что процесс ознакомления с новым миром закончен и пора заняться каким-нибудь делом посерьезнее. Мысль мне понравилась. Единственным препятствием к ее осуществлению было то, что никаких настоящих, серьезных дел у меня здесь так и не нашлось. Ну ни единого.
Человек, как известно, отличается от прочего живого мира тем, что если всякое иное живое существо стремится приспособиться к окружающим условиям, к среде обитания, то человек, едва до него доходит, что он в иерархии творения является изделием номер один, начинает приспосабливать окружающую среду к своим представлениям о том, какой она для его блага должна стать. И, кстати, довольно скоро понимает, что совершает ошибку, может быть, даже роковую, – но уже не в силах отказаться от замысла. Я тоже, как я полагаю, человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Если среда не приспособлена ко мне – в смысле, она не предоставляет мне никаких стоящих дел, чтобы я мог ими заняться, – значит, я создам такие дела сам. Только и всего.
Я немножко подумал – и засел за сочинение подробного отчета о той операции, которая в архиве Службы носит невразумительное (как и все кодовые) название «Кольцо уракары». Я составлял доклад, стараясь восстановить в памяти до мелочей каждое событие и его участников, свои замыслы и результаты их воплощения – и тому подобное. И сразу почувствовал себя занятым человеком, раз и навсегда запретившим и ПП, и его собеседнику обращаться ко мне, пока я сам их о чем-нибудь не попрошу. Поскольку об уракаре они вообще ничего не знали.
Работая, сотворяя новый текст и возвращаясь к уже написанным разделам, я старался не думать о том, о чем размышлять было бы неприятно: что этот мой отчет никому не нужен, никто его не заказывал, никто не ждал и, если я так никогда его и не закончу, никто не почешется, потому что вообще даже не узнает о том, что такой отчет когда-то писался. То есть работа моя на самом деле представляла собой лишь довольно элегантную форму безделья; не зря бездельники, как правило, стараются выглядеть предельно занятыми людьми. Наоборот, мне удалось внушить себе, что на Теллусе, в Службе, не кто иной, как сам Иванос, барабаня пальцами по столу, в двадцать пятый раз нетерпеливо вопрошает: «Что, отчет еще не получен? Ну почему Разитель так копается?!». Таким способом я пришпоривал самого себя. И к середине третьего месяца жизни на Стреле Третьей почувствовал, что дело близится к финалу. При этом написанное мне даже нравилось. Я начал уже подумывать, что его можно будет использовать в качестве учебного пособия при подготовке молодых кадров в Службе. Оставалось дописать еще две-три страницы – или, как давным-давно сказал поэт, «Еще одно последнее сказанье»…
И вот тут-то я и скис. Совершенно неожиданно для самого себя.
Исчезли вдруг и желание, и умение эти две страницы написать. И не только написать, но даже и думать обо всем этом.
Не надо было долго соображать, чтобы понять почему.
Излагая события прошлой операции, я никак не мог обойтись без Лючаны, которая, как я уже упоминал, в те дни страховала меня и всегда появлялась на месте действия как раз тогда, когда было нужно, чтобы оказать мне необходимую помощь, а временами даже просто спасти мою жизнь.
И всякий раз, вспоминая и заново переживая минувшее, я видел и ощущал ее – и с каждым днем все меньше понимал, что же, в конце концов, произошло между нами и почему я здесь – без нее, а она там – я был уверен – без меня. Что за идиотизм!
Объяснение у меня было лишь одно: операция с уракарой обоим нам обошлась недешево в смысле потраченных нервов, вообще здоровья, основательно разгромленного семейного гнезда… Мы вовремя не поняли: не нужно было браться за восстановление и приведение в порядок жилья, сделать следовало совершенно другое, а именно то, что сделал я один: мы должны были сбежать в незнакомую и совершенно спокойную обстановку, хотя бы на эту же Трешку – вдвоем, только вдвоем! – и тут жить, ожидая, пока оба не придем в норму. И уж тогда начинать думать о своих теллурианских заботах.
Теперь ясно стало, что мы оба были на пределе. Но главная вина, конечно, лежала на мне: я сорвался первым. Хотя – теперь я видел это совершенно ясно – у меня не было никаких оснований подозревать ее. И еще больше: если даже где-то когда-то с кем-то у нее что-то и произошло – ну и что? Все мы минутами проявляем слабость, а порою это вообще может оказаться необходимым для того, чтобы… ну, в общем, нужно. Но это же не повод для разрушения такого прекрасного союза, каким был наш.
Тем более что… гм. Ну, ладно.
Короче говоря – виноват был я. Выходит, мне и следовало сделать первый шаг к примирению.
Я был очень благодарен Стреле Третьей за то, что она помогла мне прийти в себя. Но чувствовал, что больше не в силах пробыть здесь ни единого дня.
Не размышляя далее, я уложил свой скудный багаж, оповещать об отъезде никого не стал, поскольку дом еще на три с лишним месяца оставался за мной и я рассчитывал, покаявшись и заключив мир, вернуться сюда уже с Лючаной и тут завершить процесс возвращения к нормальной жизни.
Вот таким образом я очертя голову вновь кинулся в тот мир, где меня три месяца не было; туда, где за это время успели произойти самые разные события, о которых у меня не имелось ни малейшего представления – потому что все это время я совершенно намеренно не получал извне – и не желал получать – ни бита информации. Не так уж редко мы, обидевшись на близкого человека, бессознательно переносим эту обиду и на весь мир – просто потому, что есть некое мазохистское удовольствие в ощущении себя самым обиженным из всех, кого когда-либо обижали.
И зря.
