Читать книгу: «Дух оперы»
Обращение автора к читателю
Уважаемый читатель! Эту книгу лучше всего читать медленно, потому что каждое слово в ней имеет своё дно и своё особое значение, и если не читать её вдумчиво, то, вообще, не стоит браться за чтение, так как можно упустить то, ради чего она была написана, а именно, сокровенную суть понимания того, что спрятано глубоко внутри нас, и что призвано делать нас умными и творческими личностями, это – своего рода механика нашего интеллектуального становления. Эту книгу я, ни в коем разе, не отношу к разряду «развлекательного чтива».
Если что-то будет непонятно, то лучше всего, отложите эту книгу на какое-то время и подумайте о своей жизни, но уверю Вас, Вы к ней потом вернётесь, так как она может научить Вас тому, как стать более интеллектуально сильными и творчески успешными.
Эта книга предназначена для людей нового сознания, которые могут творчески работать, осознавая то, что они делают.
«Бог не знает больше, чем я». Гёте
«Наши деяния и учёность уйдут вместе с нами, а дух целую вечность юн». Хун Цзы-чэн
Часть первая. «Человек на площади»
1. Знакомство. Физики и математики
Этой зимой в нашем городе произошло нечто необыкновенное, что можно бы назвать чудом, но, как говорят, чудес на свете не бывает, если к тому же знать, почему случается то или иное явление, ведь всё в конце концов можно как-то объяснить. Но для основательного объяснения нужны всегда необходимые доводы, чем, в общем-то, и занимаются учёные, такие как физики и математики. Но физики и математики объясняют самые простые вещи в мире, можно сказать, самые примитивные. Ну, а если случается нечто мистическое, где нужны объяснения более высокого порядка, то, что тогда? Смогут ли физики и математики со своими конкретными установками проникнуть в сферы, находящиеся за границами их компетенции? Ведь никто ещё не отменял огромный пласт науки, называемой Метафизика. И метафизик – это совсем не то, что физик или математик.
Вот и мне предстояло выйти за рамки моей компетенции и углубиться в сферу, о которой я раньше даже и помыслить не мог, ни то, чтобы в неё проникнуть, потому что метафизику все называли ложной наукой. Но, очутившись в объятиях новых знаний, я понял, как я ошибался раньше, и не обращал никакого внимания на явные вещи, которые всегда находятся на поверхности – перед нашим взором, но на которые мы часто не обращаем внимания. Оказывается, что физика и математика – не такие уж примитивные предметы, если на них взглянуть со стороны метафизики. И на этом я бы хотел остановиться и рассмотреть все эти непонятные вещи отстранённым взглядом, иными словами, рассказать о своём опыте поподробнее.
К нам, в политехнический институт, прибыл молодой преподаватель математики из Италии, чтобы вести новый предмет, который вводился в нашу программу для студентов второго курса со странным названием «Квантовая архитектоника». Никто не знал такую науку, и поэтому к нему на лекцию хлынуло множество народа.
Студентов всегда привлекает что-то новенькое, ещё мало познанное и изученное. Но не только студенты ходили к нему на лекции, но и даже мы, преподаватели, оказались в их числе. Так как я возглавлял кафедру квантовой математики, то его лекции вызвали у меня живой интерес не только как у специалиста, но и как у заинтересованного лица.
Этого итальянского математика звали Луиджи Попогальо, и он был, как говорили, чистокровным итальянцем из Навоны. С самого начала в институте распространился слух, что он – красавчик и большой бабник, отлично играет на всех инструментах, поёт и даже сам сочиняет оперы. Одним словом, вокруг него поднялся ажиотаж не только в нашем институте, но и во всём городе. Два раза он уже выступал в нашем музыкальном театре, и в качестве певца блестяще исполнил партию Каварадосси из оперы «Тоска» композитора Пучинни.
Сразу же после начала его лекций меня вызвал к себе в кабинет ректор института и сказал:
– Милейший, я пригласил вас по очень щекотливому делу. И надеюсь, что наш разговор останется между нами. Как вы знаете, я ездил на международный симпозиум по образованию в Болонью, и там познакомился с этим итальянским учёным Попогальо, которого и позвал в наш институт прочитать лекции по его предмету. Мне его рекомендовали, как научное светило, которое готовится сделать революцию в математике и квантовой механике. Меня это зацепило, потому что принцип нашего учебного заведения – идти в авангарде науки, и я затащил его в наш институт на очень выгодных для него условиях. Но сейчас я немного одумался и считаю, что поторопился с его приглашением.
– Почему? – спросил я, удивившись.
– Потому что, начал замечать за ним некоторые странности. Вначале я подумал, что это всё – простые совпадения, и отмахнулся от них, но сейчас я всё больше и больше склоняюсь к мысли, что я допустил ошибку, привезя его в наш город.
– Я слышал, что он – бабник, – заметил я, – вы это имеет в виду?
– Нет, – ответил ректор, – с этим бы я смирился, мы все – не без греха. Но я говорю о странностях в его психике. Я бы не хотел распространяться на эту тему, потому что я могу ошибаться. Давайте сделаем так, я дам вам денег на представительские расходы. Поводите его по ресторанам, постарайтесь поближе познакомиться с ним, расспросите его о себе, постарайтесь проникнуть в его голову, понять, где он шутит, а где говорит серьёзные вещи. Не люблю эту привычку у нынешней молодёжи все серьёзные вещи превращать в шутку. Я, конечно, понимаю, что это удобная позиция – за шуткой скрывать не только свои мысли, но и истинное положение дел, но в деловых отношениях не может быть шуток. Одним словом, меня интересует его психологический портрет. Надеясь, вы меня поняли. А после вашего близкого знакомства с ним мы встретимся и обменяемся нашими общими впечатлениями. Вы согласны?
Я кинул головой, после чего ректор дал мне некоторую сумму денег, и я покинул его кабинет. Но как только я вышел от него на морозный воздух, тут же испытал неловкость и даже угрызение совести. Получалось, что ректор нанял меня, как какую-то ищейку, шпионить за незнакомым мне человеком. Я хотел уже вернуться и отказаться от этой порученной мне миссии, но тут же подумал, что нужно было отказаться сразу и не брать деньги. Бог знает, что сейчас мог подумать обо мне ректор. Подумает ещё, что я набиваю себе цену. «Вот так всегда, – ругнулся я про себя, – мы все сильны задним умом». Поэтому я не стал возвращаться в кабинет ректора, а направился в преподавательское общежитие, где рядом с моей комнатой поселился Луиджи. До этого мы уже с ним познакомились и даже несколько раз перекинулись парой слов.
Время уже клонилось к вечеру, дневные занятия в университете закончились. Я постучал в его комнату и услышал его голос, в котором всегда звучали музыкальные нотки:
– Входите. Я никогда не запираю свои двери, потому что рад любому посетителю. Даже ночью, когда ложусь спать, двери мои открыты для всех, на тот случай, что, может быть, когда-нибудь ко мне забредёт случайно незнакомка.
Я вошёл к нему и осмотрел его скромное жильё. Кроме кровати, стола и нескольких стульев к комнате ничего не было. В маленькой кухоньке стояли два стула, стол и холодильник. Почти всё то же самое было и у меня. Окна в его как и в моей комнате, выходили на северо-восток, где текла широкая чистая река, не замерзающая даже зимой из-за сброса воды на плотине гидроэлектростанции. Густой пар поднимался от неё в небо почти отвесно из-за отсутствия ветра. Деревья по обоим берегам стояли покрытые толстыми шапками инея, которые жители города называли куржаками. За рекой живописно располагался город, сверкающий золотыми куполами церквей в лучах вечернего солнца, а снег отливал каким-то красноватым оттенком свечения.
– Может быть, мы поужинаем вместе где-нибудь в городе? – предложил я. – Я угощаю вас, и знаю одно местечко, где неплохо готовят.
– С удовольствием, – согласился Луиджи, – я ещё не очень хорошо знаю город, заодно вы покажете мне его. Пару раз я пел в вашем музыкальном театре, но, к сожалению, в вашем городе нет оперного театра, а я так скучаю по оперным представлениям. Знаете, что мы, итальянцы, не можем жить без нашей оперной культуры? Если бы я знал, что в вашем городе нет оперного театра, то вряд ли согласился приехать сюда.
– Что поделаешь, – вздохнул я, – но у нас есть превосходный драматический театр, мы можем как-нибудь сходить на какой-нибудь спектакль.
– Это совсем не то, – сказал, улыбаясь, Луиджи, – драма не может заменить оперу. Оперное искусство – это божественная благодать небесных потоков, нисходящих на землю. Через оперу с нами говорят небеса.
Мы вышли из общежития на морозный воздух и, взяв такси, направились в город.
В машине я спросил Луиджи:
– Где вы научились так хорошо говорить по-русски?
Луиджи рассмеялся и сказал:
– Мне совсем не сложно научиться говорить на любом языке мира, тем более, что итальянский язык похож на русский по своему благозвучию. Я же – говорящая птица, ведь и моя фамилия переводится на русский язык как «попугай», так что я обладаю способностью подражать любым звукам.
Я принял это за шутку и рассмеялся, спросив его:
– Я слышал, что вы из Навоны, но я попытался найти такой город на карте Италии и не нашёл. А где он расположен?
– Такого города нет в Италии, – заявил мне Луиджи, – Навона – это площадь в Риме. Я родился на этой площади.
– Значит, вы – римлянин? – спросил я, смеясь.
– Можно и так сказать, – согласился со мной мой спутник, – площадь Навона расположена недалеко от Ватикана. Если от неё пойти на север и через триста метров пересечь Тибр по мосту короля Умберто Первого, то вы окажетесь возле Дворца Правосудия, повернув на запад вы быстро дойдёте до площади Святого Петра, где и расположен Ватикан. Но когда летаешь над Римом, то в полёте не ощущаешь больших расстояний. Когда я ещё был птицей, самые любимые места посещения у меня были: Ватикан и ещё Оперный театр, который находится в восточном направлении от площади Навоны вдвое дальше, чем Ватикан. В Ватикане я слушал мессы, а в Оперном театре наслаждался божественными операми наших великих композиторов. Я родился в золотой клетке на балконе одного учёного, который и раскрыл мне все тайны математической науки. Он был моим учителем и его звали Луиджи. А когда он умер, а я стал человеком, то взял его имя.
– Вы шутите, – сказал я, рассмеявшись.
– Нисколько не шучу, – ответил он, улыбнувшись, – это же самое я рассказал вашему ректору, но, кажется, он не поверил ни одному моему слову.
Я не знал, что ему сказать, а Луиджи тем временем говорил:
– Я считаю, что площадь Навона – самая красивая в Риме. Мы называем её пьяцца Навона. Она возникла полтораста лет назад на месте стадиона Домициана, где с пятнадцатого века находился городской рынок. Это – большая и вытянутая с юга на север прямоугольная площадь, где расположены сразу три фонтана.
Мы приехали в центральную часть города и вышли из машины недалеко от памятника Ленина и перекрёстка двух центральных улиц. Как раз напротив памятника в глаза нам бросилась вывеска, написанная на итальянском: «RESTORANTE ETERNO» «Ресторан Вечность», а чуть пониже более мелким шрифтом шло уточнение: “Scoperto del gusto” – «Открытие вкуса». Луиджи, увидев эту надпись, рассмеялся и сказал:
– Совсем так же, как у меня на родине.
– Тогда, может быть, мы зайдём туда и поужинаем? – предложил я.
– Согласен, – сказала он, – посмотрим, чем ваша кухня отличается от нашей.
Мы зашли в ресторан «Этерно» – «Вечность», который оказался очень небольшим и довольно уютным. Я зашёл в туалет, чтобы помыть руки, и туалет мне тоже понравился. Он был чистеньким и уютным, освещенным волшебным фонарём с вращающемся разноцветным экраном, отчего свет в туалете постоянно менялся, окрашивая стены и всё пространство в разные цвета. Когда я вышел из туалета, мы разместились за столиком и осмотрелись. Луиджи похвалил интерьер этого заведения, сказав:
– Неплохо всё устроено! Есть в этой атмосфере некая иллюзия пребывания в Вечном Городе. Чувствуется в интерьере этого заведения что-то такое от барокко, а эти забавные ангелочки с блюдами, наполненными виноградом, и это мягкое окружении интерьера удачно гармонируют с обстановкой мебели, шторами и занавесками на окнах. Такое пребывание в подобных местах и позволяет нам задумываться над сложными проблемами нашего бытия во времени и пространстве. Этот ресторанчик вполне мог бы вписаться в окружение моей родной пьяццы Навона, где-нибудь возле палаццо Памфили. Ведь всё может происходить в нашем мире в независимости от времени и бытия. Как рассуждал один философ о том, что бытие как «присутствование» определяется временем, но время текуче, а пространство постоянно, поэтому бытие может находиться и присутствовать одновременно и во времени, и в пространстве, и в нашем бытии сейчас и тут. Ну, почему бы нам не представить, что в данную минуту мы находимся не в вашем городе, а в Риме на моей родной площади Навона, по которой я очень скучаю. Ведь это же можно представить?
– Вероятно, можно представить всё, – согласился я с ним и тут же возразил, – но что от этого изменится? Ведь мы всё равно не сможем перенестись в Рим.
– Это – как сказать, – заметил Луиджи, рассмеявшись, – ведь бытие не всегда определяется через время. Забудьте на минутку о времени, как говорил тот же философ: «Всякая попытка удовлетворительно осмыслить соотношения бытия и времени с помощью общезначимых и приблизительных представлений о времени и бытии вскоре увязает в не распутываемом клубке едва продуманных связей». А я скажу больше, что ни одна вещь не имеет своего времени, потому что, когда мы есть, когда мы ощущаем себя, время исчезает. Может быть, у сущего и есть время, но у ощущающего себя субъекта времени не бывает, оно как бы улетучивается и становится, некой иллюзорной подвижностью, миражом. Вот, когда мы говорим с вами, разве мы ощущаем время? Или, когда мы слушаем кого-то, кто овладевает нашим вниманием, мы тоже не ощущаем времени, в этот момент мы сами становимся мыслью, а мысль существует вне времени и вне пространства. Как говорят на Востоке: «Одна мысль – десять тысяч лет». Ведь бытие – это не вещь, а состояние души и некое наличие в вечности, это – само время, определяющее своё время. Если уж говорить честно, то бытия вообще не существует ни во времени, ни в пространстве, а есть только наше временное присутствие, и это присутствие – даже не нас самих, а всего лишь нашего сознания в нашем сознании. Вот здесь в этом ресторане, вы видите расписные стены, картины итальянских художников, ажурные плафоны, белые скатерти на столах, серебряные вилки и хрустальные бокалы. Но стоит подойти к вам официанту с бутылкой вина и ударить ею вас по голове, и моментально всё исчезнет. Вы уже не будете видеть ни осколков разбитой бутылки, ни струящегося мягкого света этих великолепных люстр. Весь ваш мир мгновенно погрузится во тьму. Так скажите мне: где же здесь бытие? Нигде среди всех этих вещей вы бытия не найдёте. И бытие – не в вещах и не во времени, оно – в нас. Где мы хотим себя ощущать, там мы и пребываем, там мы и присутствуем. А сейчас представьте, что мы с вами присутствуем в Риме, в ресторане с этим самым название «Этерно» – «Вечность». Мы все живём в своём времени, и это мы, так сказать, определяем для себя это время, но это даже не важно для нас, течёт время или нет, оно может просто стоять на месте, а мы будем жить. Представьте, что вокруг нас ничего не крутится и не вертится. Всё остановилось и застыло. Время остановилось, его просто нет в наличии, ничто не тикает и не указывает на то, что что-то меняется. Это и есть наше внутреннее состояние, его ещё можно назвать «состоянием сна», ведь во сне вы времени не наблюдаете.
В это время подошёл к нам официант и спросил, выбрали мы что-нибудь в меню или нет. Мы сделали заказ и продолжили беседу. Я сказал Луиджи:
– Всё – это так, как вы говорите, но всё в мире относительно чего-то, и если думать так, как вы только что изложили, что бытие – это всего лишь наше присутствие, где бы то ни было, то тогда мы даже не сможем представить, что же представляет собой этот мир.
– Совершенно верно! – хлопнув в ладоши, радостно провозгласил Луиджи. – Мы и в самом деле не знаем, что собой представляет этот мир. И тот, кто считает, что он знает этот мир, очень ошибается. Всё это – мираж, и все это – временно. А лучше сказать, что мир – это игра нашего воображения. Ведь то, что вы видите, может и не происходить в мире. Мир ваш внутренний может отличаться от мира внешнего.
Он взмахнул рукой, указывая на зал и нескольких посетителей, сидящих за столиками.
– К тому же, – продолжал он говорить, – всё, что вы видите вокруг себя, не принадлежит вам и не имеет к вам никакого отношения. Вы пришли в этот мир и ушли. Ничего из него не взяли, и ничего ему не оставили. Всё это, якобы, сущее не имеет для вас никакого значения и никого отношения к вам. Оно – само по себе, а вы – сами по себе. Всё это – преходящее, а мы – вечные, потому что ничем сущим не обладаем, потому что мы, как «сами по себе», не находимся ни во времени, ни в пространстве, мы как бы стоим за бортом всей этой сущности. Мы можем исчезнуть здесь, а появиться там.
И он указал жестом на какую-то неопределённость.
– Мы сами определяем своё время и место там, где мы появляемся. Обладаем ли мы бытием? Несомненно, мы не только им обладаем, но мы и являемся им, потому что мы сами и есть время и пространство. Бытие – это не вещь, и не время, это – наше сознание.
Луиджи замолчал и о чём-то задумался. В это время официант принёс нам блюда и стал расставлять на столе. Затем он распечатал бутылку итальянского вина, и, пожелав нам «приятного аппетита», тихо удалился.
Только сейчас мы заметили, что в зале негромко звучит какая-то музыка. Я вслушался в её звуки и узнал мелодию «Волшебной флейты». Прекрасный голос исполнял на немецком языке арию из этой оперы. Я обратил на неё внимание Луиджи и спросил, любит ли он Моцарта.
– Я обожаю его, – сказал он, – из-за этой оперы я выучил даже немецкий язык. Моцарт – это бог. Моцарт – это символ, печать качества идеальности, знак гения. Каждый из нас представляет собой определённый знак. На этом и стоит математика. Все мы являемся людьми, но все мы не однозначны, потому что проявляемся в разных мирах как феномены. Только знаками можно определить и выделить феномен среди множества феноменов. Для этого и служит математика. Но математика тесно связана с музыкой, потому что само звучание музыки – это уже сам по себе математический ряд набора определённых размеров, выраженных в символах, означающих проникание времени, и этот явленный поток времени является своего рода волшебством, где каждый звук, каждая пауза стоит на своём месте и создаёт общую гармонию звучания. Это как бы одна некая действительность налагается на другую действительность и создаёт воодушевление, иными словами, меняет какую-то данную реальность на совсем другую новую действительность. В этом и состоит всё очарование квантовой архитектоники. При помощи её любой физик и математик способен создавать не только новую реальность, меняя время и пространство, но и порождать новые вещи, новые обстоятельства и открывать совсем иной мир в пространстве, творить своё собственное время.
Слушая его, я всё более и более очаровывался его словами. Отпивая из бокала вино маленькими глотками, я наполнялся некой живительной силой, которая как бы раздвигала мои мыслительные горизонты. Я сам начал говорить легко и непринуждённо, чему, несомненно, способствовала речь моего спутника и единомышленника.
Я говорил:
– Как мне повезло, что я встретил вас, и могу говорить о том, что меня всегда волновало. Я же стал математиком случайно. Прежде всего, скажу несколько слов о себе и о том, как меня угораздило попасть на физико-математический факультет института. Само сочетание этих слов «физика» и «математика» уже отдаёт чем-то мистическим, и поясню, почему. Ещё в юности я полагал, что через математические символы и формулы можно вершить нечто такое, что становится вещественным и ощутимом в физическом мире. Это – как магия или волшебство, которое из ничего, из воображаемых символов, делает нечто такое, что превращается в вещи или осязаемый плотные тела и предметы. От таких мыслей «срывает крышу», как говорят студенты. Но ведь это так и есть. Древние греки под понятием физика понимали совокупность представлений о природе, о внешнем мире и о всём, что не создано человеком. А вот всё, что создаётся человеком, можно отнести к области математики. Поэтому существует теснейшая связь между физикой и математикой. Скажу большее, я согласен c вами и полагаю, что сама музыка и есть небесный язык цифр, рождающийся на небесах; он посылает нам некое откровение небесных сущностей, которые через музыку не только общаются с нами, но и делятся некими тайным истинами, которые потом, проникая в наше сознание, делают нас похожими на них, на эти самые небесные создания.
Луиджи, услышав эти слова, рассмеялся, но тут же поддержал меня, сказав:
– Несомненно, так оно и есть. Я думаю, что Лао-цзы, Конфуций и даже Будда слышали музыку, но вот только музыка в их ушах звучала разная. Лао-цзы слышал звучание Космоса, Конфуций – земные мелодии, а Будда – музыку пустоты. Военные, учителя, учёные, священники – никто не может обойтись без музыки. Даже начало отсчёта мира начиналось с ритма, мелодии и музыки. Я полагаю, что сам Бог, творивший мир, начал создавать его с сотворения гармонии, которая и вылилась в музыку жизни. Ведь музыка нас сопровождает от рождения до смерти, и даже перерождение – это просто смена одной жизненной мелодии на другую. И всё наше грядущее зашифровано в этой музыке. Только пребывая в спокойствии, можно услышать музыку жизни. Поэтому между небом и землей есть пространство, заполненное музыкой, которая возникает там из самой механики мироздания. Она настолько сложна, что её нам сложно понять, а иногда даже невозможно услышать, и, хотя нам кажется, что в тишине нет музыки, но как раз тишина и наполнена музыкой. Весь эфир музыкален, нужно только вслушаться в него, и мы услышим, как в нём проносятся небесные тела, проплывают облака, гонимые ветром, как на землю падают капли дождя и снежинки. С неба на землю также опускаются мелодии, содержащие в себе эту тайну мироздания, о которой говорите вы, и излагаете те определённые идеи, которые мы потом претворяем в жизнь. Поэтому музыка, звучащая в мире, разноярусная, и звуки рождаются в ней от столкновения разных вещей друг с другом и даже разных миров. Об этом я говорю студентам в своих лекциях. Я им говорю, что нижний ярус эфира заселён людьми и разными живыми существами. На верхнем ярусе обитают боги, ангелы и разные тонкие сущности. Этот эфир, по сути своей, является сценой, подмостками музыкального театра – Театра Идей, где время от времени появляются люди, на которых и опускаются эти идеи, и они сочиняют прекрасную музыку. Здесь же разыгрываются представления, которые не всегда попадают в анналы человеческой истории. Только идеальные моменты из пьесы Театра Идей способны обрести жизнь, и в них устанавливается некая гармония между землёй и небом. И только при этих условиях может возникнуть некая идеальная действительность, которая время от времени накрывает то или иное место на земле, где начинают происходить чудеса и рождается мир, совсем не похожий на мир нашей обыденной действительности. О нём мы сейчас и говорим с вами. Не так ли? Но для наступления такой действительности нужны некоторые предпосылки, которые способен организовать только сам человек в своём внутреннем мире.
В этот момент я почувствовал, что опьянел. Но мой мозг начинал работать ясно и просветлённо, давая оценку кружащемуся вокруг меня миру.
– Что это? – спросил я Луиджи, указывая на бутылку с вином.
– Это – наша итальянская граппа, – смеясь, сказал он, – она кажется лёгким вином, но от неё можно очень захмелеть, поэтому мы её обычно разбавляем водой. Я очень удивился, когда увидел, что вы пьёте её не разведённой, но подумал, что вы, русские, все такие крепкие в употреблении алкоголя и не пьянеете. Я всегда разбавляю граппу водой.
И я тут увидел, что перед ним стоит графин с чистой водой, которую он на моих глазах подлил в свой бокал. Как-то раньше я этого не заметил. По-видимому, я уже давно захмелел, и этот момент опьянения совсем выпустил из виду, похоже, опьянение, как и сон, незаметно одолевает человеком.
– Мне бы нужно выйти на воздух, – сказал я, – а то я чувствую головокружение.
– Ну что же, – сказал Луиджи, рассмеявшись, – раз вы хотите выйти на воздух, тогда я вам покажу настоящий Рим.
Я стал вставать из-за стола и почувствовал необыкновенную тяжесть в ногах. «Вот набрался»! – подумал я. С большим усилием, превозмогая себя, я заставил себя стоять, не качаясь. Но меня всё же слегка качнуло, голова кружилась.
К нам подошёл официант, и я расплатился и с удивлением заметил, что большая бутылка граппы, стоящая на нашем столе, была пуста. Если Луиджи пил разбавленное вино, – подумал я, – то, значит, три четверти бутылки выпил я. За нашим столом больше никого не было. Вот почему я так опьянел. Мне стало жарко.
Одевшись, мы с Луиджи направились к выходу. Как только мы вышли из ресторана «Етерно» – «Вечности», то в лицо дыхнул мне не морозный воздух нашего города, а прохладный вечерний бриз весеннего вечера. Я остановился и обомлел. Первое, что привлекло моё внимание, было то, что вместо памятника Ленину стояла на площади посреди фонтана античная фигура бога морей, разящего трезубцем осьминога, в окружении других изящных скульптур: лошади, пытающейся выскочить из бассейна с ребёнком на спине, ещё там были мужчины, женщина и другие дети. Все они, казалось, хотели, как можно быстрее, покинуть этот водоём. Я перевёл взгляд на здания, стоящие вокруг площади, и они все были мне абсолютно незнакомыми.
– Что это?! – воскликнул я в возбуждении.
– Это и есть площадь Навона, – ответил мне Луиджи, – и прямо перед нами находится фонтан Нептуна.
– Но это невозможно! – воскликнул я, отказываясь верить своим глазам.
– Почему же? – с улыбкой спросил меня Луиджи. – Всё в мире возможно, стоит только немного внутренне перестроиться, и всё стаёт таким, каким желаете вы представить.
– Но я же никаким образом не перестраивался, – сказал я, – как же это произошло?
– Это я изменил окружение, – признался Луиджи, рассмеявшись, и переходя со мной на «ты», – надеюсь, ты не возражаешь? Я проявил свои знания квантовой архитектоники, и для этого нужно-то всего найти необходимые инструменты для вхождения в новую реальность, я знаю, как это делается, – на этом и построена моя наука – квантовая архитектоника. Сейчас у тебя в ушах должна звучать некая музыка. Ты слышишь её?
– Да, – сказал я, – но раньше я никогда её не слышал. Странно, но я одновременно слышу музыку Европы, Азии, Америки и Африки, мелодии не чередуются, а звучат как бы вместе – одна налагается на фон другой. Какое странное звучание!
– Вот это именно тот эффект, который должен возникать при перенастройке на иную действительность.
– Как же это делается? – спросил я его.
– Это ты поймёшь немного позже сам, а теперь давай осмотрим это место, куда ты попал. Перед нами стоит фонтан Нептуна. Хочешь попробовать из него воду?
– А, что, вода из этого фонтана какая-то особенная?
– А ты попробуй, – посоветовал мне Луиджи, подводя меня к фонтану.
Я зачерпнул горстью воду, попробовал на вкус и тут же воскликнул:
– Но она же горькая, как водка! Она чем-то похожа на морскую солёную воду, но от неё можно запьянеть. А я и так уже пьяный, как бы мне не упасть здесь, прямо на площади, как последнему забулдыге. К тому же, эту воду невозможно пить. Это – морская вода?
– Это – вода мёртвая, – улыбнулся Луиджи и кинул головой, – когда-то я пил её очень много, чтобы умереть, как птица, а затем возродиться человеком. В то время мы жили с хозяином в том доме.
И он указал на окна жилого дома рядом с французской школой, которые в торце выходили на вия Агонале напротив ресторана Бернини, из которого мы только что вышли. С этого места открывался удивительный вид на всю площадь Навона, простирающуюся к югу от нас.
– Когда-то здесь был стадион, – сказал Луиджи, махнув рукой, – потом находился городской рынок, а после этого его перестроили в самую большую площадь Рима, где могут разместиться пятнадцать легионов солдат. Справа за улочкой Виа дель Лоренси стоит здание библиотеки фонда Чезаре Фиори, где я провёл много часов, чтобы набраться нужных мне знаний. А там дальше высится Церковь святой Агнессы, выстроенная когда-то на месте публичного дома. В ней есть изображение, на котором эта святая очень похожа на одну вашу студентку со второго курса, которая мне приглянулась, но к которой я никак пока не могу найти подхода, потому что она своим характером напоминает мне эту святую. Ещё в старые времена, когда были гонения на христиан, она стала христианкой. Её отдали в публичный дом, но ни один мужчина не смог овладеть ею, она так и осталась девственницей. Ей отрубили голову, и эта голова храниться в церкви как святыня. Хочешь посмотреть на неё?
– Что? Посмотреть на отрубленную голову? – в ужасе спросил я.
– Нет, – рассмеявшись, ответил он, – я хочу показать тебе изображение святой?
Я не знал, что ему ответить, но сам подумал о девушке-студентке, которую он имел в виду, и в которую я был тоже влюблён.
– В конце площади стоит старинный дворец Пампили, – продолжил он говорить, – а слева, за французской школой, напротив фонтана Четырёх рек, высятся здания, где помещается зал искусства Сервантеса и институт политических исследований святого папы Пия Пятого. В конце же площади напротив другого фонтана, олицетворяющего Мавра, есть храм Нашей Богоматери Святого Сердца. А напротив него расположилось здание Бразильского посольства. Как видишь, на этой площади представлено всё многообразие мира. Что бы ты хотел осмотреть?
Я развёл руками, но, подумав, сказал, что мне хотелось бы осмотреть церковь святой Агнессы, которая тоже находилась напротив Фонтана Четырёх рек.
Он согласился показать мне церковь, но вначале мы подошли к фонтану Четырёх рек. Фонтан был настолько живописным, что я залюбовался им. От огромной стелы на четыре стороны в фонтан изливались воды, олицетворявшие четыре континента. Напротив церкви святой Агнессы сидел бог реки Нил, устремляющий свой взор на девственницу Агнесу, которая, по мнению Бернини, могла рухнуть под его страстным взглядом. Бог Дуная держал в руках свиток с высеченными эмблемами папства, бог реки Ла-Плато сидел на горе золотых монет, а индийский бог реки Ганг держал в руках весло.
