Читать книгу: «Листопад»

Осень ползет-стелется по земле золотой травой. Наливается в диких яблоках алым цветом, устилает листопадом оленьи тропы. Голос ее – крик воронья в предрассветном тумане. Дыхание ее – рябь на темной глади лесного озера.

– Снова кровь на пороге, – переговариваются испуганно слуги. – И дождь не смыл. Словно тронуть не посмел. Капли от двери до самой опушки тянутся. «Приходи, дорогой гость. Иди по моей тропинке, не заблудишься».

Осенью шепот леса не слушай и глазам не верь.

– Лошади на конюшне тревожатся. Собаки в кучу сбились, скулят, – качает седой головой главный егерь. – Охота в такую-то пору – не к добру.

Шершавыми руками оглаживает лоснящиеся бока кобыл, треплет за тонкие черные ноздри. «Тише, хорошие, тише. На все воля господина. А нам только слушать, да кланяться. От воли королевской не убежишь».

Кухарка на рассвете воду выплескивала. На небо – серое, будто камень у дороги – взглянула, шепнула, как бабка учила: «Все мое – твое, Господин: смерть, жизнь, судьба. Возьми половину и оставь столько же. Только сердце не тревожь, к себе не зови». Шепнула и почувствовала себя старухой.

***

Туман ползет по склонам холмов. Белый саван на бесстыжем золоте. В сердце оцепеневших лесов живет Король Ольхи. Говорят, вместо короны у него оленьи рога. Вместо драгоценных камней он вплетает в волосы беспокойные сны, рожденные под полной луной над болотной топью. Вместо шелка он окутан мглой, и лица его не видел никто. Кто увидит – тот дороги домой вовек не найдет.

Звезды не успевают погаснуть, когда старый Герхард пихает Акхеля в бок. Старику не спится, а мальчишке дай волю – весь день бы продрых. Но работа не ждет. Скоро придет слуга Его Величества, спросит, готова ли свора, взнуздан ли конь.

Сплетники говорят, королю уже сотня лет. Но феи выковали его сердце из горного хрусталя, и время более не властно над ним. Потому и живет вдали от посторонних глаз посреди бескрайних лесов. Каждое утро король выезжает на охоту: на пшеничных волосах – железный венец, на плечах – плащ, подбитый мехом. Вороной конь грызет удила, косит глазом, ждет, когда шпоры вонзятся в бока. Рядом – свора гончих, у каждой на груди полумесяц – отметина благородных кровей. Но зайцам и косулям нечего тревожиться, не по их душу поет охотничий рог. Королю желанна только одна добыча – лишь его голова.

Акхелю снится хозяйка озера с высокой грудью и кожей белее снега. А старый Герхард пропах лошадьми и сеном, кажется, даже кровь у него – растопленный жир для смазки упряжи. Жаль отпускать такой сон, но главный егерь за шиворот стаскивает Аки с лежанки, кидает на колени куртку.

– Ну, вставай, тебя господин не для того кормит, чтоб ты бока отлеживал.

– Господин нас за сов видать считает. Как бы не начал мышами кормить вместо хлеба.

Зевота мешается у Аки со словами. Сонными руками он не может попасть в рукава. Трет глаза, плетется вслед за Герхардом из караульной через двор, бубнит под нос:

– Охотиться ему, видите ли, надо. У вороного и так вчера губы в кровь разодрал.

Герхард хмурится, но молчит. Ершится мальчишка, злится, порой уже и сам голос повысить может. Значит – отъелся. Значит, из сердца ушел страх. Когда прошлой зимой заявился, дрожал на морозе как осиновый лист, одежда – сплошные лохмотья. Стучался, смилостивиться молил: кусок хлеба подать. А про себя боялся, небось, выйдет кто-то из слуг и прогонит прочь. А прочь – куда? Разве что волкам в пасть. Но светлоликий король Максимильян приказал привести бродягу. В глаза заглянул, спросил: «Кто ты, душа лесом посланная?» А после приютить и обогреть велел.

Приблудный же, когда в себя пришел, нового не поведал. Зима суровая подступила – сердца людские заледенели. Аки сиротой рос, заступиться некому. Когда пошел народ к ведуну узнать, за что их боги наказывают суровыми морозами, ведун и наплел, мол, это от странного нелюдимого мальчишки все беды. Он повинен – и в холоде, и что дичь от деревни ушла. Разозлил диких богов языком, говорливым не в меру. Чушью, будто слышит голос леса, а ведун старый, да живот отъевший, может только от себя сказки выдумывать.