Читать книгу: «Дневники: 1931–1935», страница 2

Есть ощущение, что природа наградила ее всем, кроме способности к самовыражению в музыке – отсюда соревновательность, агрессивность и тревожность натуры – единственный выход для эмоций перекрыт. Она вечно колотит в дверь, но та не поддается; бросается на меня, на леди Кунард⁷⁵, на всех подряд с неистовством измученного, загнанного зверя. Но она скорее умрет, чем допустит это [déclassée]. Отсюда непомерный эгоизм и неутолимая жажда похвалы, ведь ей отказано в единственном истинном удовольствии. Короче говоря, утомительная собеседница.

Разговор с Кристабель⁷⁶ вчера вечером:

– Я ставлю Л. выше всех присутствующих – даже выше вас, хотя ценю вас больше остальных.

– Мой четвертый ребенок⁷⁷ не от мужа.

Вчера вечером⁷⁸ я ей не понравилась, и она мне не доверяла.

Дезмонд⁷⁹, Велинда Бенита⁸⁰?, Ванесса, Рэймонд⁸¹, Вита, лорд Дэвид⁸², Дункан, Джулиан.

25 марта, среда.

И вот я сижу и жду, когда поеду к Ричмондам⁸³; обедала с Клайвом; собираюсь поужинать с Волками⁸⁴. Вино за обедом освежает меня и поднимает настроение. Равно как и Тома. Плохо дело. Моя завивка распустилась. Была вчера в доках с Гарольдом⁸⁵. Завтра вечеринка Этель у Нессы. В пятницу «Башни Тантиви» – сразу вспомнила, что надо написать несколько писем, перед тем как переодеться. Боже, боже.

28 марта, суббота.

Вчера вечером умер Арнольд Беннетт⁸⁶, и это огорчило меня сильнее, чем я могла предположить. Милый искренний человек, непростой и немного неловкий в жизни; благонамеренный; неуклюжий; добродушный; грубый и знающий об этом; пытающийся чего-то достичь, но в итоге понимающий, что нуждается в другом; уязвленный в своих чувствах; алчный; толстогубый; прозаичный до невыносимости; довольно горделивый; увлеченный писательством, но вечно халтуривший; разочарованный в великолепии и успехе, но все равно наивный; старый зануда и эгоист, обласканный жизнью за свой талант; торгаш в литературе, но с зачатками чувствительности, скрытой жиром, достатком и страстью к отвратительной мебели в стиле ампир. У него была настоящая способность к пониманию сути и схватывании ее на лету – вот о чем я думаю урывками этим утром, пока пишу дневник. Я вспоминаю его решимость писать по тысяче слов каждый день и то, как он ради этого убежал в тот вечер, и немного печалюсь, что теперь он никогда не сядет заполнять положенное количество страниц своим красивым искусным почерком, но скучным текстом. Забавно сожалеть о расставании с человеком, который, повторюсь, казался искренним, а еще имевшим непосредственный контакт с жизнью, но ведь он поносил меня, и все же я бы предпочла терпеть его издевательства дальше и самой над ним подшучивать. Да, это был незначительный элемент моей жизни, но теперь его нет. И я сожалею⁸⁷.

В субботу 28 марта Вулфы отправились в Лифук⁸⁸, где переночевали в гостях у Сидни и Беатрисы Вебб⁸⁹. 30 марта они посетили Палату общин, что послужило материалом для статьи “Это Палата общин”. 31 марта Вулфы присутствовали на панихиде по Арнольду Беннетту в церкви Сент-Клемент-Дэйнс на Стрэнде. В четверг 2 апреля они поехали в Монкс-хаус на Пасху и вернулись в Лондон 9 апреля.

11 апреля, суббота.

Ох, как же я устала от правок собственной писанины – целых восемь статей⁹⁰, – но я, похоже, научилась нестись вперед и не зацикливаться на мелочах. Я имею в виду, что пишу достаточно свободно, а к необходимости исправлений отношусь с отвращением. Вечно приходится что-то впихивать или, наоборот, вырезать. А заказы на статьи так и сыплются. Писать статьи я могла бы вечно.

У меня нет стиля – я просто пишу заметки. Да и сказать особо нечего, вернее, слишком много всего, но нет настроения.

Мы вернулись в четверг. Сразу взошло солнце, все листья распустились, трава на площади превратилась в изумрудное озеро. И так далее. Представьте, как я хочу в Монкс-хаус и как злюсь по ночам – пик гнева приходится на раннее утро – «борись, борись» – позже я забываю, за что хотела бороться, ругаюсь «вот черт!» или «о боже!», вспоминая тот отвратительный новым дом⁹¹ на вершине холма – моего бастиона, которым я так часто любовалась во время вечерней прогулки. Сейчас там строят гараж, так что мы окапываемся.

Еще я виделась с Пернель⁹² и вдобавок к ней с Питером⁹³; она была сердита, а он настойчив, и мне пришлось развлечь их обоих разговором о миссис Хант⁹⁴ и ее биографии Э. Сиддал⁹⁵ – явно не то, о чем я хотела говорить. Но эти влюбленные безудержны, как летящие на свет мошки, – им лишь бы чесать языком, пускай и не о Шейле⁹⁶.

В четверг мы на две недели уедем во Францию. Я намерена вести путевой дневник, чтобы растянуть и запомнить каждый день. Думаю, больше всего мне понравится в Ла-Рошель и я захочу там жить. Сниму дом, буду мечтать о прогулках там на старости лет и высплюсь.

Вулфы уехали из Родмелла во Францию 16 апреля, переправившись ночью из Ньюхейвена в Дьепп, а обратно вернулись 30 апреля. Леонард также вел дневник, подробно описывая их маршрут.

Вставлю сюда, хотя это вряд ли стоит того, свои обрывочные путевые заметки, которые я в основном писала в холоде, сырости, с пледом на коленях. Говорят, это худший с точки зрения погоды апрель за последние 50 лет.

Тот факт, что мы извлекли из этого путешествия столько всего прекрасного, восхитительного и забавного, хотя много часов провели в машине под дождем и сплошными серыми тучами, говорит о состоянии наших душ. После девятнадцати лет брака с августа 1912 года так приятно ощущать эту теплоту, интерес, привязанность наедине с Л. Хотела бы я поисследовать собственные чувства к нему, но из-за лени, скромности, гордости и, быть может, сдержанности я воздерживаюсь от этого – я, которая так несдержанна.

Путевой дневник

в Ла-Рошель,

Брантом и т.д.

16 апреля, четверг.

Ньюхейвен: ужин, отель, недавно отремонтированный в современном стиле. Гости удивляют. Два молодых человека в брюках оказались женщинами. Одна из них – миссис Пилкингтон [неизвестная]. Разговор по телефону: «О дорогая Джуди… я так хочу увидеться с тобой… Этель просто чудесна. Я сегодня легла в 2:30 ночи. Сейчас я в Ньюхейвене». И все же ее походка и жесты мужские; клетчатая рубашка. Никто не пялился. Заказали коктейли. Еще один гость – мужчина, похожий, на Тартарена⁹⁷: кустистая черная борода, растущая от подбородка; голые лодыжки; морская фуражка, – но англичанин. Другие – молодожены; невеста в объемном вечернем платье. Позвали к телефону. Вероятно, родственники; предположительно, ее. Пожилые супружеские пары вроде нашей расхаживали по залу, общались, выглядели слишком респектабельно в этой атмосфере комедийных кинозвезд – ну надо же, именно в Ньюхейвене. Довольно хороший ужин⁹⁸.

17 апреля, пятница.

Очень сыро и холодно; ужасная атмосфера на побережье; все промокло насквозь, а кусты, как обычно в Дьеппе, поникли. Завтрак в отеле. В путь. Ветер и дождь; небо почти черное. Дождь. На пароме в Кийбёф Л. увидел голубое небо. Великая радость. Обед на пароме дешевый и невкусный – подгоревшая рыба. Обедали старик и старуха, деревенские жители. Старик плеснул себе в кофе немного бренди. Снова в путь. Холодно, но время от времени хорошо. По проселочным дорогам. Никаких домов. Приехали в Алансон. Белый элегантный старый город с огромной магнолией, густо усыпанной цветами. Из старого дома, у которого девушка сидела в окружении кувшинов и писала, доносился звук громкоговорителя. Странная сцена. Обширный плацдарм для солдат. Ужин плохой, за исключением вина – мы взяли целую бутылку. Гости: четыре француза-бизнесмена и один китаец; девушка, похожая на Фредегонду⁹⁹, и еще глубокий старик. Разговор о поездах в Париж. Холодная вода в ванной, а ведь мы дорого заплатили за номер. Сильный холод, но рано утром мы чуть не умерли от духоты. Отправились в Сомюр. Ехали медленно. Апрельская погода, лютый холод. Одежды маловато. Обед в Сабле-Сюр-Сарт; еда пока так себе. Маленький старинный городок на реке. Видели старый замок в Дюртале, переделанный в богадельню или гостиницу; пыльный, с водонепроницаемыми остроконечными башнями¹⁰⁰.

18 апреля, суббота.

Сомюр, холодный и мокрый, но с проблесками солнца. Луара [река] широкая, без единого судна. Франция какая-то пустая. Гостиницы стали лучше, а вода горячее. Женщины сказали, что они уже надевали хлопчатобумажные платья – погода непредсказуема. Видели большую круглую церковь у реки. Рынок. Выехали с опозданием, так как забыли перевести часы. Плохое утро. Побывали в Фонтевро. Видели красивый пустой старинный монастырь. «Не снимайте шляпу, – сказал мужчина. – Он не священен». Гробницы Плантагенетов прямо как Эдит Ситуэлл¹⁰¹ – прямые и узкие; они перекрашены в синий и красный цвета. Теперь этот огромный женский монастырь превращен в тюрьму. Тюремные колокола возвещают об ужине. Есть фонтан, в котором девушки умывались перед едой. В их времена там, наверное, было еще холоднее. Аббатисы нарисовали себя на фресках – толстые, чувственные лица с вздернутыми носами¹⁰².

Ехали под дождем; узкие желтые дороги; старушки, сидящие в полях под зонтиками возле овец. Что-то библейское. Допотопное. Обед в Туаре – еда, по словам Л., все еще не лучше, чем в наших гостиницах.

20 апреля, понедельник.

Постепенное ощущение юга – мужчины играют в буль¹⁰³. Старики выходят из машин, чтобы нарвать лесных цветов. Дороги прямые, как рельсы; некоторые сплошь обсажены деревьями – будто частокол. Погода пока просто ужасна. Весь день ехали с закрытым верхом. Добрались до Ньора к шести вечера; решили проехать еще 40 миль [≈ 64 км] до Ла-Рошеля. Добрались в 19:30 – очень быстро; я даже забыла о том, что мы дважды прокололи шины. Один раз в Туаре – сильно задержались, поскольку работник не залатал их, пока мы обедали. Читала «Сыновей и любовников»¹⁰⁴: каждое слово – вихрь эмоций. Мечтала о шубе. Через 10 миль опять прокололи шину. Пришлось менять колесо под дождем. Проехали по выбоине. Опять что-то повредили. Зашли в ближайший отель. Там были танцы; решили остаться здесь («Hôtel de France et d’Angleterre») и правильно сделали; натертые до блеска полы; тишина; сад; руины; сирень; крыши в цветочных горшках; но утром все еще пасмурно. Окна открыты, так как нет дождя.

21 апреля, вторник.

В Марен. Сначала холодно и пасмурно, потом прояснилось. Лучшая погода за все время. Люди тут же выходят на улицы; распахивают ставни. Ехали в Марен через изумрудно-зеленую пустошь; никого, только пара коров; высокая худощавая женщина в черном, будто священник. В Бруаж – город, старые стены которого поросли травой. Прекрасная страна, паром, аэропланы, выделывающие петли. Устричный промысел неподалеку. Сидели за зеленым столиком на солнце и пили кофе; Л. съел дюжину устриц, живых; шевелящихся, по его словам, во рту; в зеленых деформированных раковинах. Сосновый лес; кругом тишина; ни одного бунгало; мелкое море; лодки устричного промысла. Очень приятная поездка обратно через пустошь. Высокая болотная трава, редкая и желтая, как волосы младенца; широкая грязная река. Приветливые люди на пароме. В отель. Холодает. Машина застряла. Первый по-настоящему погожий день. Обед из паштета и круассанов посреди поля. Гостиничная еда быстро надоедает.

25 апреля, суббота.

Ангулем. Ярмарка, сельскохозяйственная выставка; громкоговоритель под огромной сине-желтой картонной башней (с надписью «Huiles et Tourbeaux»), которая выше отеля; в небольшом окошке продают мороженое. Мы побывали на выставках собак, бельгийских зайцев, механических пил, пчел в ульях. Потом прогулялись – шквалистый ветер и черные тучи – по крепостным стенам. Немного напомнило мне Клифтон; высокие террасы, с которых открывается вид на широкие просторы под небом, затянутым облаками. Девушки пьют портвейн и едят пирожные в салонах.

До этого мы ездили в Кастийон: приключение, езда по проселочным дорогам, дальше к югу от Брантома. Прибыли поздно. Попросили ужин в «Boule d’Or» [отель?]. Прогулялись вдоль Дордони – величественной реки, безлюдной, как и вся Франция; один гоночный катер. Мы прекрасно выспались в мягких и теплых постелях, хотя горячей воды не было, а холод такой, что пришлось сразу лечь спать. Следующий день был прекрасным и теплым. Я зашла в церковь, после того как школьники ушли. Всегда удивляюсь огромным запасам древнего благочестия, превратившим эти глыбы в настоящие здания. Прекрасный весенний день. Проехали 7–8 миль до Монтеня. Позвонили в дверь замка. Никто не открыл. Женщины ухаживают за коровами в старинных стойлах. Башня на одном конце. Сад с цветущими деревьями. Обычный отреставрированный замок со шпилями и черной черепицей; над дверью надпись «Que S’cais-je»¹⁰⁵… Пришла женщина. Провела нас наверх по узким каменным истертым ступенькам; открыла толстую, обитую гвоздями дверь. «Это его¹⁰⁶ спальня, а вот гардеробная. Здесь он умер. Тут спускался вниз – он был очень низеньким – в часовню. Наверху его библиотека. Книги и мебель находятся в Бордо. Вот его кресло и стол. Он сделал эти надписи на балках». Конечно, это его комната, и даже обломок старого деревянного стула, вероятно, принадлежал ему. Круглая башня, очень широкая; три маленьких окошка с видом на соседнюю башню. Это все, что осталось после пожара в 1880 году или около того. Мы побродили по террасе. Видели виноградники внизу; очертания красноватых холмов и террас; одну или две случайные коричневые фермы – вот что он видел, этот интересный задумчивый человек, который, должно быть, тоже любовался видом, таким же прекрасным сейчас, как и тогда. Американцы и др. «Туристы каждый день», – сказала женщина. За нами увязалась собака, которая подобрала плод каштана и положила его на парапет, чтобы мы с ней поиграли. Поехали дальше, через чудесные поля, такие же как на юге, но более изысканные, в Бержерак, где у нас был лучший – единственный хороший, по словам Л., – обед. И правда, когда эффект новизны проходит, еда кажется обычной и менее интересной, чем мне запомнилось, за исключением этого обеда с [белым] вином «Monbazillac», паштетом, яйцами и т.д.

Перигё. Старые мебельные магазины; дорогие стулья; церковь с зелеными куполами, выскобленная, обновленная. Все прихожане – старухи, все в черном; все в шерсти; дряхлые. Религия Тома. (Сегодня вечером буду читать его «Ламбет»¹⁰⁷, так как у меня почти не осталось книг.) Под вечерним солнцем – в Брантом. Мужчина валит тополь на ровном лугу; мальчик ловит рыбу; водовороты под старыми мостами; закоптелые пещеры, в которых жили со времен Карла Великого¹⁰⁸. Дешевая чистая простенькая гостиница – нет. Письма. Кауффер¹⁰⁹. Этель. Вита – о моей библиографии¹¹⁰; статьи; Несса в Оукхэмптоне¹¹¹ во время наводнения; считает Англию невыносимой – дети так взволнованы, что она не может отменить путешествие.

Вчерашняя прогулка. Забыли учесть масштаб карт. Обнаружили, что Шампаньяк гораздо дальше. По ошибке – в Ле Рош. Подъехали к старому дому на зеленой лужайке с деревьями и обнесенным стеной садом. «Вот бы жить здесь!» – воскликнули мы. Намного изысканнее, нежнее и красивее, чем в Кассисе. Земля ровная и зеленая, будто лужайка, с вытянутыми трепетными тополями, только что покрывшимися свежей листвой; любимые мной остроконечные холмы; река, вдоль которой мы шли, такая глубокая и романтичная, отражающая ивы, синие грозовые тучи, обволакивающая их и текущая дальше. Заросли фиолетовой горечавки в камышах. Елизаветинский луг – первоцвет, колокольчики. Но тут грянул гром. Мы побежали. Укрылись в какой-то полуразрушенной пещере. Затем мы помчались домой, преодолев пару миль пути или даже больше; бедра болели; гром и молния на кладбище. Все жестяные навесы и металлические венки сверкали. Плакальщицы взялись за руки и побежали. Мы успели вернуться в номер до сильнейшего ливня.

Ярмарка. Все женщины в черном, с детьми и овцами. Загоны со свиньями. Мужчина сказал, что, по словам невестки, рыба в Париже дешевле. Клерки из «Société Générale»¹¹² за обедом. Один чернокожий литератор. Другой, путешествующий южанин, говорил о машинах.

26 апреля, воскресенье.

Пуатье. Вчера вечером пошли в кино после хорошего ужина в отеле, в котором остановились. Хохотали над животными в гостинице. Легкий и рискованный способ французов рассказывать историю велосипедной гонки посредством скетчей на бумаге¹¹³. Вышли в холодный город – все раскинулось в ожидании солнца, которое не показывается. Холодная ветреная поездка сегодня утром. Страна похожа на Хэмпшир, за исключением опустения. Ни одной машины. Обед в Пуатье. Ресторан. Обедают офицеры и их молодые дамы – провинциалы. Один толстяк заказал огромное блюдо – страшно смотреть, как исчезает суфле. Были в церквях и слышали, как женщины блеют словно овцы. Дождь и порывы ветра; после ужина вернулись в номер, чтобы читать и писать. Тихая уютная гостиница; окна выходят во двор, но все равно холодно. [Приписано 27 апреля] Вечером не было отопления; пришлось, как и прежде, лечь в постель, чтобы согреться.

27 апреля, понедельник.

Воскресные тучи рассеялись, но небо все равно серое, давящее. Проехали по возвышенности в Шинон; дождь; неброский очаровательный серо-белый городок. Получила почту. Приятно, когда просят выступить с речью, а ты телеграфируешь отказ и знаешь, что тебе не ответят. Первоклассный обед, один из лучших за все время, не идет ни в какое сравнение с едой в «White Hart»¹¹⁴ в Льюисе. Поднялись по крутой тропинке к замку. Постучали в дверь. Ушли с облегчением. Ни одна работница не стала нас догонять. Осмотрели замок сами, как обычно. Ни одного туриста – за всю поездку встретили только трех англичан. Видели высокую комнату без потолка – ту самую, в которой Жанна¹¹⁵ предстала перед королем. Возможно, дымоход все тот же. Стены прорезаны тонкими окнами. Вдруг смотришь вниз, на крыши. Как в средние века проводили вечера? В каменном склепе, в котором жила Ж., люди повсюду высекли свои имена. Внизу шелковистый серпантин реки. Понравились каменные комнаты без крыш и угловатые окна. Сидели на ступеньках и слушали, как бьют часы XIII века, – их слышала и Ж. Ржавые от времени. О чем она думала? Была сумасшедшей или провидицей, появившейся в нужный момент? Поехали дальше; ливень, холод, плохие дороги – неважно, было достаточно весело, пока не добрались в Шато-дю-Луар с надеждой найти маленькую сельскую гостиницу. Женщины развешивают простыни прямо в холле. Вечная стирка и глажка в отелях. Маленький ребенок играет с бумагой у стойки. По-своему хороший ужин. Потом во дворе начался кинопоказ – разговоры и смех до 0:30 или около того. В этом сыром местечке нас, к сожалению, пытались всячески развлечь – слишком настойчиво. Плохой завтрак в общем зале, пропахшим вином. Выехали; день холодный, но довольно светлый. Они называют это La lune Rousse¹¹⁶. Говорят, такое бывает раз в год. Красная или русская – я так и не поняла.

Ле-Ман. Еще один серо-белый и кривой, величественный древний город с плоскими окнами. Письма. Кафедральный собор. Купили зонтики, футляры для ручек; пообедали. Говяжья вырезка была недожаренной и дорогой. В городских ресторанах, надо признать, мало хорошего мяса, хотя в Шиноне оно – вроде бы утка – превосходно. Здесь почти ничто не сравнится с едой в «White Hart» в Льюисе – наш эталон. В этом великом споре я всегда за Францию, а Л. за Англию. Цены, кажется, выше, чем три года назад¹¹⁷. Я проголосовала за Дрё, и мы поехали туда, в отель «Paradis», а войдя, услышали скрипки и увидели плохо одетых девушек в дешевых платьях из местного магазина. Свадьба. Танцы уже в 17:30. В отеле есть старинные шкафы. Из-за танцев в столовой пришлось ужинать во дворе. Клубника. Вода со льдом, от которой я, вспомнив Беннетта, отказалась. Все очень медленно и к тому же холодно. Постоянно подъезжают машины с людьми. Маленькие мальчики в черном бархате. Прекрасно одетая и очень чопорная девочка. Приглашены целые кланы – мелкие бизнесмены, я полагаю. Танцы продолжались до одиннадцати. Потом мы увидели несчастных официантов, таскавших столы через весь зал, – как циничны, должно быть, все официанты и горничные; как ужасно осознавать скоротечность жизни, – и музыка смолкла. Они сели есть. Около полуночи или чуть позже меня разбудили машины; люди кричали, смеялись, прощались. Я видела танцующую невесту, бледную девушку в очках, и думала о том, что ее увозят исполнять свои обязанности в какой-нибудь маленький пригородный домик недалеко от Дрё, так как она, по-видимому, вышла замуж за клерка, и теперь они начнут плодиться.

Сегодня самое прекрасное утро. Я надела свою шляпу от солнца и сняла кофту. Л. тоже. Меня заставили всерьез задуматься о покупке письменного стола (£10); потом мы заехали в Нонанкур; нашли огромный магазин старой мебели – культурный продавец в хорошо скроенных бриджах до колен, спортивный, компетентный, слишком настойчивый; возможно, куплю кровать. Потом по совету нашей Клары¹¹⁸ мы пообедали в «Bois Joli»¹¹⁹ – боже мой! Каждая комната в замке обставлена в уникальном стиле; цыпленок на вертеле над огнем; старинный обычай; хорошенькие служанки в красивых платьях; обычные подделки; американка, которая сказала о первоцветах: «Вы только гляньте на эти маленькие примулы – ну не прелесть ли?». Как же я ненавижу плохой французский у иностранцев. Обед был просто восхитителен, но обошелся нам в £1/10ш¹²⁰. Для Клары это воплощение рая. Но не для меня. Хваленый чайный магазин «Drusilla’s»¹²¹. Меня тошнит от старой французской мебели. Какими бы прекрасными они ни были, вещи теряют всякую ценность от того, что их хранят, а не используют. Притворство, попытки сыграть на моем тщеславии и развести нас на деньги неприятны. Много старинных летних домиков и кегельбанов. Древняя повозка XVIII века (самая интересная вещь), нагруженная каким-то хламом, заехала в ворота. Вот и все; Кодбек; погода сейчас (в наш последний день) просто прекрасна. Да будет так.

[Конец путевого дневника]

3 мая, воскресенье.

Тависток-сквер 52.

Да, все хорошо, но как и с чего начать? Что представляют собой эти дневники? Думаю, это просто материал для книги и неплохое чтиво, когда у меня болит голова. В конце концов, Перси¹²² мог бы сжечь их все за раз – сжечь на краю поля, где нас, наверное, похоронят. К такому выводу мы пришли после похорон Арнольда Беннетта.

Сейчас у меня впереди три летних месяца. Чем мне заниматься? Мы собираемся избирательно встречаться с людьми. Раз в неделю будет «черная дыра» – бурлящая масса людей, которые все вместе пьют чай. Таким образом, остальные вечера станут свободнее, и я намерена гулять, читать елизаветинцев, быть хозяйкой своей души. Именно. Еще я хочу изучить Эдинбург и Стратфорд-апон-Эйвон¹²³, а также лихо и виртуозно закончить «Волны». Д.Г. Лоуренс¹²⁴ дал мне много пищи для размышлений, особенно о писательстве ради писательства. Два дня в неделю будут посвящены чтению рукописей, и это не должно пересекаться с другими делами. Два наших решения: «черная дыра» и чтение рукописей для «Hogarth Press» – думаю, обеспечат дисциплину и удовольствие этим летом. Поскольку у меня теперь все есть, включая два холодильника и прочие удобства, я не собираюсь тратиться на одежду и, почти избавившись от чувства долга перед обществом, буду надеяться на то, что смогу беспрепятственно и неутомимо идти своим путем. Хочу увидеть поля и цветы, парочку новых мест; написать несколько хороших статей. Сейчас мне кажется, что я готова писать критику и не испытывать страха. Вчера вечером я неожиданно для самой себя сказала: «Это все из-за “Своей комнаты”».

13 мая, среда.

Если я время от времени не буду писать здесь хотя бы несколько предложений, то, как говорится, вообще разучусь писать. Сейчас я занимаюсь тем, что перепечатываю от начала до конца 332 страницы этой очень сжатой книги «Волны». Делаю по семь-восемь страниц в день и, таким образом, надеюсь закончить примерно к 16 июня. Это требует определенной решимости, но я не вижу другого способа вносить правки и придерживаться графика, что-то сокращать, что-то дописывать и вообще закончить работу. Это все равно как проходиться мокрой кистью по готовой картине.

15 мая, пятница.

Но у меня счастливая жизнь. Установленные правила до сих поддерживали распорядок недели. Вчера я поехала на распродажу к миссис Хантер¹²⁵ и, не прошло пяти минут, купила у мистера Марчмента [?] из Шепердс-Буш¹²⁶ большой старинный секретер из розового и атласного дерева за £6/16ш. Боже! Одна только древесина стоит дороже. Это было гнусное, соревновательное, волнительное, удручающее мероприятие. Самый что ни на есть дележ. Евреи курили трубки. Многие подмигивали и кивали друг другу. Все рассматривали и расхватывали вещи бедняжки миссис Хантер; выискивали недостатки, пытаясь максимально сбить цену. Марчмент все время твердил мне: «Купите то, купите это – оно ведь вырастет в цене». В итоге я купила шаль за 35 шиллингов и маленький шкафчик за £3/15ш. Тут же пожалела, но решила не думать об этом. К этим сделкам и промахам нужно относиться философски, чтобы достичь абсолютно бодрой и энергичной жизни, которая теперь является моей целью. О да, я больше не теряю ни минуты; всегда в ударе и с большей свободой позволяю себя немного легкомыслия. Жизненные планы зачастую слишком сковывают. Я допускаю некоторую свободу действий для получения удовольствия.

Лица богатых подруг миссис Х. вызвали у меня отвращение. Нет ничего более грубого, жестокого, бессмысленного и выразительного, чем лицо модницы лет пятидесяти; она только и делает, что разъезжает по Лондону на машинах, ест и пьет, выходит замуж, удовлетворяет свои желания, болтает без умолку. Круг Смитов-Хантеров сосредоточен, как мне кажется, в графствах, на полях для гольфа и в загородных резиденциях «Bath Club»¹²⁷ и «White’s»¹²⁸. Они – нарядные любители верховой езды, но не аристократы, не знать. Они очень обеспечены, но часто теряют деньги – так мне кажется. Однако их философия требует мужественно принимать поражения. Когда мы пришли в пятницу посмотреть вещи, миссис Х. сидела за столом, который я хочу купить, такая спокойная и хладнокровная, будто она устраивает новоселье, а не наблюдает за тем, как все ее имущество, включая кровати и одеяла, ножи для бумаги и подставки для ручек, распродаются за несколько шиллингов. «Я так редко вас вижу. Присядьте на минутку, поговорим». Но что я могла сказать женщине, которая годится мне в матери, да еще оказалась в таком затруднительном положении?

19 мая, вторник.

Четверть часа – ну и что мне написать за четверть часа? Книга Литтона¹²⁹ очень хороша. Это его тема. Сжатый, но яркий рассказ, требующий логики, рассудительности, ума, вкуса, остроумия и бесконечного мастерства, – думаю, это подходит ему гораздо больше, чем масштабная, требующая смелости, оригинальности и размаха история. Я очень рада иметь собственные аргументы в пользу того, что писать, а что не писать. Сравните с Лоуренсом. Эти тексты не потускнеют, не увянут и не растеряют своих лепестков. В них чувствуется сила, сдержанность, некоторая недосказанность, способность к повествованию – не проповедь и не импровизация. У Макса¹³⁰, например, талант невелик, но скомпенсирован трудолюбием. И я это уважаю. Но не уважаю Логана¹³¹. Ненавижу вульгарность, фривольность и легкомысленность Логана («Послесловие»).

Литтон и Рэймонд придут сегодня на ужин. Дезмонд был вчера. Ему нужно £300. Не справляется со своей книгой и придумывает отговорки, что забыл ее у нас¹³². Многое пожертвовано в борьбе за жизнь.

Миссис Хюффер¹³³: «После болезни я забываю имена. Но, поднимаясь наверх, я слышала, как моя мать разговаривала со старым мистером Блэком. В то время я не знала, что они состояли в интимных отношениях, а потом поняла…». По словам Хью¹³⁴, у нее [миссис Х.] были такие отношения с разными людьми, включая, возможно, самого Хью, который вздрогнул при упоминании ее имени. Уильям [Пломер] (наша первая «черная дыра») тоже говорил о своей книге [«Садо»] – разочарование.

28 мая, четверг.

Вскоре после этого у меня началась мигрень – вспышки света перед глазами и резкая боль от голоса Этель, когда она сидела и рассказывала мне – «нет, ты только послушай» – об Адриане Боулте¹³⁵ и о том, как он приказал ей выйти из комнаты¹³⁶. Потом мы поехали в Родмелл, где вспышки света повторились, но, поскольку я могла спокойно лежать в постели в своей большой просторной комнате, боль была гораздо слабее. Если бы не божественная доброта Л., я бы только и думала о смерти; такие приступы укладывают меня на лопатки по счету раз, но выздоровление сейчас дарует бесконечное облегчение. Кроме того, в Духов день¹³⁷ [25 мая] солнце светило так, что трава стала полупрозрачной, а свобода и досуг казались доступными как никогда, и я не только с упоением, но вполне трезво повторяла: «Это счастье!». Почему я сейчас чувствую себя более спокойной и умиротворенной, чем когда-либо? Отчасти из-за моего отношения к жизни; отчасти из-за того, что Несса, Роджер¹³⁸ и Клайв уехали, поэтому никто меня не дергает и не нервирует; отчасти потому, что я заканчиваю «Волны», а отчасти – не знаю¹³⁹.

Вчера вечером мы ездили в Фирл¹⁴⁰ и, гуляя по парку, стряхивали прилипающие к обуви лютики. Прекрасное место, даже несмотря на виллы. В Монкс-хаусе дали электричество, так что холодильник сегодня работает. Когда отключился свет, мы едва вытерпели лампы «Аладдин»¹⁴¹. Как же быстро люди привыкают к комфорту. Вчера мужчины весь день работали в доме, сверля отверстия для электрических каминов. Какие еще удобства мы можем себе позволить? И хотя моралисты говорят, что человек быстро теряет интерес к вещам, которыми обладает, я не согласна. Я постоянно наслаждаюсь имеющейся роскошью и считаю, что она идет на пользу моей, приятно сказать, душе.

В субботу четверо молодых людей врезались в шлагбаум на переезде в Беддингеме¹⁴² и были разорваны на части поездом в 21:40. Одного человека нашли полностью голым, за исключением ошметок брюк. Разочарована последней книгой Д.Г.Л. «Человек, который умер»¹⁴³, хотя читается она легко. Прочитав сначала «Сыновей и любовников», а затем последний роман, я как бы оценила размах его способностей и проследила упадок. Похоже, несмотря на прекрасные сверкающе-яркие строки, в нем появилось что-то от Гая Фокса¹⁴⁴ – притворство. Думаю, он возомнил себя Богом.

Меня опять сильно отвлекает желание писать «Стук в дверь» [«Три гинеи»]. Я не вспоминала об этом вот уже несколько недель. И вдруг оно нахлынуло на меня так, что я постоянно придумываю предложения, аргументы, шутки и т.д., а тут еще несколько человек написали мне о «Своей комнате».

30 мая, суббота.

Сейчас 12:45 и я только что сказала: «Нет, не могу больше писать», – и действительно не могу. Перепечатываю главу о смерти, которую уже дважды пришлось переделывать. Возьмусь за нее чуть позже, днем, и, думаю, закончу. Но как же она сковала мой разум, как напрягла! Так сосредоточенно я еще никогда не работала – вот будет облегчение, когда я закончу. И все же ничего интереснее у меня прежде не было.