Читать книгу: «Редкая работа»

© Виктор Кузьменко, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Поэт с гитарой
(Вместо предисловия)

Передо мной старая, пожелтевшая, местами потрепанная фотография начала восьмидесятых годов теперь уже прошлого века. На ней три молодых человека с гитарами – это мы: Николай Рамбургер, ныне проживающий в Германии, Виктор Кузьменко и я. На фотографии мы запечатлены во время нашего выступления в школе №21 г. Уфы – пели песни своего сочинения перед школьниками и учителями…

Вот и получается, что с Виктором Кузьменко мы дружны уже более четверти века.

Виктор появился в клубе авторской песни в середине восьмидесятых и сразу же, с момента своего появления, привлек внимание любителей авторской песни своим творчеством. Помнится, лауреатом Уфимского фестиваля авторской песни он стал на первом же из фестивалей, в котором принял участие. Его песенка о «беломоре горчинкою» обратила на себя внимание знатоков подобного рода песен, и как-то мгновенно ушла в народ – ее запели в электричках туристы, на дружеских вечеринках и друзья, и случайные знакомые. Виктора часто просили спеть эту полюбившуюся всем песенку, а Витя несколько смущенно улыбался и пел. Пел не только ее, пел и другие свои песни. И с годами их становилось всё больше и больше. А некоторые его песни буквально на глазах становились народными. Так, о горькой «Калине-ягоде» поют и молодые девчонки из далекого Орска, и угрюмые мужики на сплавах, и челябинский народный хор, – для них это народная песня и всё тут.

О том, что Виктор Кузьменко пишет не только песни, но и стихи, я, честно говоря, догадывался, но в ответ на просьбы показать их он по-прежнему смущенно улыбался и переводил разговор на другое. Так продолжалось довольно долго, пока, наконец, он не вручил мне свою рукопись. И как следствие – состоявшиеся публикации: сначала небольшая, а затем крупная поэтическая подборка в солидном «толстом» литературно-художественном журнале «Бельские просторы»…

Виктор Кузьменко – лирик. Читатель, держащий в руках этот сборник, заметит это сразу же. Жизненные реалии растворены в стихах, наполняя книгу самой сутью жизни автора, заставляя ему, автору, верить и проживать вместе с ним дни, наполненные мучительными размышлениями о смысле сущего и верой в доброту окружающего нас мира. «Под неслышную диктовку я пишу не о себе…» – говорит поэт, и мы верим ему, ведь только соизмеряя свою и чужие жизни, можно понять свое истинное назначение, найти точку опоры в душе, для того чтобы жить дальше, учить и учиться у людей. Задавая вопросы, на которые не существует ответов, поэт вновь и вновь обращает наше внимание на хрупкость и беззащитность окружающего мира. Он призывает задуматься вместе с ним о шаткости нашего бытия и, сея сомнение в душе читателя, вновь и вновь находит в окружающем те крупинки доброты, которые заставляют всех нас жить надеждой на благополучный исход, на победу добра и света. И в поисках этих крупиц он готов пройти неизмеримое количество жизненных коллизий, лишь бы только отыскать для людей то сокровенное, что скрывает в себе природа непростых человеческих отношений…

Сборник, который вы, читатель, держите в руках, конечно, далеко не всё написанное Виктором Кузьменко. За пределами этой небольшой книги осталась его драма в стихах «Любовь Искариота», написанная по мотивам повести Леонида Андреева, – произведение, несомненно, значительное и существующее как в рукописном виде, так и в виде уникального аудиоспектакля в исполнении самого автора. Надеюсь, Виктор Кузьменко в дальнейшем сумеет донести до читателя всё созданное им.

Пожелаем же поэту дальнейших творческих удач, находок и благополучной реализации задуманного!

Николай Грахов,

поэт, член Союза писателей РБ и России,

лауреат премии им. Ф. Карима,

лауреат Международной премии им. А. Н. Толстого

Стихи и песни

«Стихи – перелётные птицы…»

 
Стихи – перелётные птицы,
Похоже, что дело к весне.
На белых листах вереницы.
Надолго ли в гости ко мне?
Я как-то промаялся зиму,
Укутавши душу теплей,
Из дней, пролетающих мимо,
Запомню лишь те, что милей.
Заполню страницы пустые
Взволнованным гомоном стай.
Простые, простые, простые
Слова: обо мне не мечтай.
 

«Наше время…»

 
Наше время
помешалось
На бедовых скоростях.
Помешалось, разбежалось
И свихнулось второпях.
Ах, какая всё же
жалость —
счёт часов уже не в счёт.
То, что в сердце умещалось,
Тает, тает, пропадает,
пропадает…
Пропадёт?
 

«Голубоглазый мальчуган…»

 
Голубоглазый мальчуган,
Знакома мне твоя печаль.
Тебя зовет твой Зурбаган,
А за окном метёт февраль.
А за окном выходит срок
И гаснут звёзды в небесах,
И тихо
плачет ветерок
В когда-то алых
парусах.
 

«Твердят, что время лечит, —…»

 
Твердят, что время лечит, —
От этого не легче.
Печаль дорогой млечной
Уходит в бесконечность к тем,
Кому уже не надо
Ни славы, ни награды.
Кто, видя нас и слыша нас,
Необратимо нем.
 
 
А над землёю грозы,
Дождей июльских грёзы,
Прозрачные, как слёзы
По тем, кого уж рядом нет.
Их лики – только блики,
Но как они велики!
И входит в нас
Их воссиянный свет.
 
 
Твердят: рассудит время,
Но ожиданья бремя —
Что брошенное семя,
Которое плода не даст.
Всё в мире неизменно —
Уйдём попеременно.
Настанет год, настанет день,
Настанет час.
 
 
И там, изведав небыль,
Душой врастая в небо,
На мир взирая немо,
Поймём, что нет времён и дат.
Что рано или поздно,
Мелькнув в сиянье звёздном,
Когда-нибудь вернёмся
мы назад.
 

«Далекие звёзды в манящем просторе…»

 
Далекие звёзды в манящем просторе,
Искрящийся берег холодного моря.
Давно это было. Во сне, наяву ли?
Ах, годы —
шальные, смертельные пули, —
Вы бьёте навылет, не зная пощады,
Опять возвращая нас в те снегопады,
Где сопки в тумане озябшие дремлют,
На Новую Землю, промёрзшую землю.
Нельзя пережить всё, что было, сначала.
Какая волна нас по свету качала!
Мы были, кем были когда-то,
А ныне —
Иные привычки, заботы иные.
Нас время учило, а мы не учились,
Оно нас лечило, а мы не лечились.
О чём мы грустили? О чём мы мечтали?
А звёзды все там же и ближе не стали.
И светят все так же, зовя в неизбежность,
Да только уже не пугает безбрежность.
Лишь ноет порой застарелая рана…
На Маточкин Шар. Опускаясь туманом,
Уставшие странствовать души мальчишек
Сюда возвращаются, чтобы услышать,
Как бьётся о дамбу их юность волною.
Пока я не с ними, не знать мне покоя.
 

«Тикают ходики в старой квартире…»

 
Тикают ходики в старой квартире
С видом на маленький двор,
Время повисло на бронзовой гире
И притаилось, как вор.
Тюль. Занавеска местами заштопана,
Настежь раскрыто окно…
Память моя растреклятая, чтоб она —
Вечно немое кино…
Запах ватрушек, геранью разбавленный,
Плачет сестра на руках,
Матери голос тревожный и сдавленный —
Взрослый, отчаянный страх.
В кадре замедленном долго и плавно
Падает
капля
с лица.
Через секунду узнаю я главное —
Нет у нас больше отца.
С этого дня четверть века разменяна,
Но просыпаюсь в поту.
В скромненькой рамочке – фото Есенина
С трубкою чёрной во рту,
Смотрит с улыбкою светлой из прошлого,
Будто бы хочет сказать:
Жизнь не подвластна закону киношному —
Заново не переснять.
 

«На лету снежинки тают…»

 
На лету снежинки тают…
Сердцу грустно видеть это.
Птицы к югу улетают,
Унося с собою лето.
Завтра, знаю, станет пусто
На душе и на планете
И мечты о новом лете
Мною вновь овладевают.
 
 
Соловьиные страданья,
Плач цикады одинокой.
Лето ласковою ланью
Пролетит неподалёку.
Лишь порыв хмельного ветра
Обовьёт меня руками.
Все проходит рядом, где-то
За невидимою гранью.
 
 
Все спешит, все суетится,
Я ж не в этом измеренье.
Жду, когда засеребрится
Снега белого забвенье.
Ну, а лето так недлинно
И мгновеньем пролетает.
На лету снежинки тают,
Птицы к югу улетают…
 

«Глаз твоих…»

 
Глаз твоих
туманности —
Сны мои,
мои мечты.
Не хватает
малости,
чтобы
Стала рядом
ты.
Чтобы километры
нас
Не разделяли,
Бешеные ветры
нас
Не разрывали,
Чтобы утром радужным
Целовать
ресницы
мог.
Вечером
от радости,
Под собой не чуя
ног,
Приходил натруженный,
не чувствуя усталости,
Чтобы взять
до малости
Глаз твоих
туманности.
 

«Хорошо бы знать, что лучше…»

 
Хорошо бы знать, что лучше
Из того, что хорошо.
Просто так, на всякий случай,
Если, скажем, дождь пошёл.
Хорошо ль? Судите сами,
Если зонт всегда при вас.
А могли бы быть… цунами!
Представляете, цунами!
Ну, чуть-чуть совсем цунами —
Вас бы точно зонт не спас.
 
 
Хорошо бы жить беспечно.
Как душа ни хороша,
Плоть – отнюдь она не вечна,
Ей погибель без гроша.
Ей всё время надо кушать —
Так уж выдумал господь —
Наша плоть спасает душу,
Нашу пламенную душу,
Нашу праведную душу,
А душа изводит плоть.
 
 
Хорошо бы быть умнее,
Полагают простаки.
Будь они слегка скромнее —
Не плодились дураки,
Наторевшие в науках,
Лихо двигая прогресс.
Простаки рожают в муках,
Простаки сгорают в муках,
Погибают в этих муках,
А карман набьет балбес.
 
 
Хорошо бы хоть во что-то,
Но поверить, наконец.
А поверив в это что-то,
Оказаться «на коне».
Чтоб душа пеклась о плоти,
Чтоб на пользу ум пошёл,
От цунами спас и зонтик,
Да, простой, обычный зонтик!
Вот бы было хорошо.
 

«Се ля ви, ах, мон шер, се ля ви…»

 
Се ля ви, ах, мон шер, се ля ви…
Жизнь скучна без вина и любви,
Без друзей, что приходят незванно
Ваш бесценный покой отравить,
Оторвать от насущных забот,
Съесть последний в дому антрекот,
Утопая в дыму сигарет,
Выпить винный запас тет-а-тет.
 
 
И ревенон анон мутон…
Какое дело им до ваших дел, пардон.
 
 
Но бонжур, ах, мон шер, но бонжур…
Не сердитесь на них чересчур.
Никакой «тур де франс» не заменит
Ваш альянс и взаимный лямур.
И, мон шер, не жалейте фужер,
Ради ваших же добрых манер.
Потому что такой кампанэ
Мог завидовать даже Манэ.
 
 
И ревенон анон мутон…
Кому какое, что уж за полночь, пардон.
 
 
А ля гер ком, мон шер, а ля гер…
Друг ценней, чем старинный торшер.
За мерси, что он скажет, прощаясь,
Оплатите такси, например.
Все шарман, ах, мон шер, все шарман:
Ваш бульоном залитый диван,
Шифоньер, что упал на трельяж,
Но какой, черт возьми, антураж.
 
 
Шерше ля фам, шерше ля фам…
Ну, кто еще, скажите мне, поможет вам?
 
 
Резюме:
Се ля ви, ах, мон шер, се ля ви…
Жизнь скучна без вина и любви,
Но шерше тех ля фам непременно,
А потом уже друга зови.