Читать книгу: «Нет»

Шрифт:

Палычу

Редактор Ира Вильман

Дизайнер обложки Валентина Михайлова

ISBN 978-5-4474-5350-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Нет

Владимир Семенович Будайкин, прапорщик внутренних войск в отставке, а ныне действующий сотрудник ЧОПа, проснулся однажды утром с устойчивым осознанием того, что П. нет. Мысль эта, пока Владимир Семенович по привычке рассматривал трещины на потолке жилого вагончика и слушал привычный лай кобеля Вени, укреплялась в нем все более, не имея, впрочем, на тот момент никаких доказательств. При этом поначалу она не вызывала в нем никакого беспокойства, приступа паники и даже – с некоторых пор обычного для утра – нервического покалывания в левой подмышке. Нет. Мысль эта была данностью, объективностью, в каком-то смысле даже успокаивающей и благотворной. Владимир Семенович словно водочки выпил. И закусил. Не плотно. А так. Сколько нужно. И выпил, и закусил.

Повернувшись на левый бок, Владимир Семенович обнаружил, что П. нет и в этом положении. Не оказалось его и на правом боку, и на животе. Отчаявшись найти П. в положении лежа, Будайкин сел, сразу попав глазами в мутное оконце, прищурился, уловил знакомые очертания двора, не убираемую полгода кучу песка и фигуру напарника на шлагбауме, и совсем уже было успокоился, но дрянная мысль об отсутствии того, кого не быть ну никак не может, опять влезла в голову – и Владимир Семенович решил встать. В этом положении, подумал он, П. наверняка появится, не может не появиться. Но его ждало разочарование – стоя ничего не изменилось: П. не было. Хоть ты тресни. Совсем не было. Но странно, беспокойство вызывала сама мысль, тогда как общее физическое состояние было, на удивление, великолепным. Владимир Семенович словно с десяток лет скинул: ничего нигде не кололо и не зудело, и даже косточки не хрустнуло, когда он садился и вставал. Но мысль, мысль перебивала всё, и эти, так сказать, физиологические радости, которые в другой раз стали бы основой удачного дня, сегодня отошли на второй план. Владимир Семенович со свойственной ему логичностью, не раз и не два отмеченной начальством, понял, что П. надо найти во что бы то ни стало, иначе день этот, как, впрочем, и последующие, исчезнет, зависнет, не состоится, и он, всегдашний первый номер смены, будет главный тому виновник.

Осознанная необходимость спасения мира заставила Будайкина двигаться. Он, не надевая ботинок, в одних носках сделал несколько шагов вперед-назад по узкому, ограниченному койками пространству. Всё напрасно. П. не было на ходу так же, как и в положении лежа. Вслед за этим возникла и окрепла еще одна мысль, еще более страшная, чем первая: П. вообще никогда не было. Он даже, как бы правильно сказать, и не предполагался. И что в этом смысле он никуда и не исчезал. Этого умозаключения Владимир Семенович спокойно пережить не мог и спешно умылся у древнего, как и сам вагончик, рукомойника, но вода, охладив и очистив лицо, не изменила хода мыслей, который, представляя теперь уже соединение настоящего и прошлого (нет и не было), завладел, помимо головы, и сердцем, тесня дыхание, вызывая сладкую, прямо-таки похмельную тошноту, такую настойчивую, что Будайкин поспешил открыть дверь и глотнуть октябрьского, уже с морозными иголками воздуха. Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, что помогло избавиться от тошноты, но не от мысли. П. нет и не было, и неважно – тошнило ли Будайкина от этого или нет.

Владимир Семенович прикрыл дверь, постоял около нее, держась за ручку, и присел к столу. С минуту он вертел нож в руке, пытаясь сосредоточиться на точных движениях пальцев, но и нож ничего существенно не поменял, и его пришлось оставить в покое. Тем более что наличие его в руке сегодня отчего-то пугало. Будайкин вытер вспотевшие ладони о клеенку и постучал пальцами по столу. Но стук этот, быть может, своей монотонностью, только усилил беспокойство, и Будайкин поспешил сжать пальцы в кулак. Так он просидел за столом минуту, соображая, в каком часу начинается его смена. Вышло, что у него еще есть час. Совсем немного для того, чтобы удостовериться в ошибочности мучивших его утверждений, а выходить на смену в их сопровождении было совершенно невозможно. Между тем сменщик отсутствовал, и «чоповцы» уже третьи сутки работали втроем, тогда как объект требовал, по меньшей мере, пятерых. Все это само по себе осложняло работу донельзя, а тут еще эти мысли. Владимиру Семеновичу было отчего впасть в ступор. Тупик. Выхода нет. Приехали. Такие словечки застучали у него в голове вперемежку с «нет и не было», усиливая и без того разрушительное воздействие последних.

Прикинув – часы висели над столом – Будайкин решил доспать положенный ему час. В конце концов, есть П. или нет, сна никто еще не отменял. Будайкин лег лицом в подушку и сразу понял, что этот час ровным счетом ничего не изменит. П. не появится ни в этот час, ни после. Никогда. От этого безысходного «никогда» ему стало еще более не по себе. Будайкин тихо завыл. Но вместо требуемого тоскливого волчьего крика вышло какое-то детское – из серии, «мам, ну, купи мороженое» – нытье, дополненное терпким и удушающим запахом давно нестиранной наволочки.

Будайкин замолчал, но тут же был вынужден издать звуки вновь – мысли, так безапелляционно разорвавшие его жизнь на до и после, не отпускали и сразу вернулись. Правда, теперь вышло нечто иное, что-то совсем уж жалобное, не плач, а будто причитание, перешедшее к исходу получаса в прямо-таки голодное коровье мычание, поглощаемое, впрочем, без остатка подушкой – так глубоко вжался в нее Владимир Семенович. Он продолжил беззвучно для окружающих мычать и в последующие полчаса, дополняя протяжные звуки бормотанием и причмокиванием, которых с течением времени становилось все больше, пока к исходу часа они не вытеснили мычание окончательно.

Всегда тонко чувствовавший время, Владимир Семенович не ошибся ни на минуту и повернулся на спину, как раз когда секундная стрелка по истечении часа начала задирать нос, и оставшиеся полминуты Будайкин молча наблюдал за ее неуклонным взрослением, забыв на время, что П. нет. Но как только стрелка пересекла границу и упала в новый час, П. опять не стало, и Будайкин вдруг неудержимо и во всю глотку закричал. Но крика его никто не услышал. Возможно, повторись он еще раз, напарник у шлагбаума и смог бы что-то там расслышать, а так вопль потонул в монотонном шуме грузовиков и погрузчиков, который накрывал базу с утра до вечера и смолкал лишь ночью, да и то относительно: как раз в это время – вне графика, как попало – прибывали дальнобойщики. Теперь же Владимир Семенович остался со своим криком наедине. Повторить его Будайкин не посмел, столь жутким он ему показался. Про себя он решил: пускай себе П. нет, чем услышать еще раз такое…

Шел десятый час. Будайкин пристально и, не делая попыток подняться, смотрел в потолок. Крик сказал ему – точно и бесповоротно – П. нет и не было. Трещины на потолке пустынной паутиной заполняли глаза Владимира Семеновича, и он не понимал, как ему теперь дальше жить…

Напарника звали Сережа. Так его называл при личной встрече сам Будайкин. При начальстве он, правда, употреблял фамилию – Волохов. Но это только при начальстве, для порядка, не более. Сережа только-только отслужил срочную и еще не успел остыть от «так точно» и «разрешите идти». Это напрягало окружающих, но радовало Владимира Семеновича, ибо его военное прошлое находило в Сереже какой-никакой выход и удовлетворение. Думая теперь о Сереже, Будайкин с сожалением признал, что его авторитет как первого номера смены подвергается в эти минуты серьезному испытанию, поскольку Семеныч – именно так все его звали за глаза в конторе – никогда не опаздывал и жил по однажды усвоенному им от комбата японскому правилу: опоздать – значит прийти менее чем за десять минут до назначенного срока. Правило уже нарушено. И более того, Семеныч опаздывал, реально опаздывал, что уж совсем не вязалось с ним, и Будайкин мог только догадываться, какие объяснения придумывал в данный момент этому факту его молодой коллега.

От таких размышлений Владимиру Семеновичу ой как поплохело, но встать и пойти сменить Сережу он не мог – как можно менять напарника на посту, когда П. нет? Такой вопрос забором стоял перед Будайкиным, заслоняя от него все прочие неурядицы и нестыковки в его обычном поведении, которые уже почти наверняка стали заметны, но только что он мог с этим поделать? Покинуть пост Сережа – тем более у шлагбаума – до прихода сменщика не мог. Оставалась еще рация, но она была на общем доступе. Воспользоваться ей – это превратить опоздание Семеныча в достояние общественности, единственным представителем которой на данный момент был третий номер смены, новичок, с которым отношения у Сережи сразу не сложились. Были опасения, высказанные однажды самим Будайкиным, что «третий», так сказать, стукачок, поэтому выдать в эфир неявку Семеныча на смену Сережа сразу не решился, но по прошествии получаса от контрольного срока Будайкин сквозь полудрему услышал над головой – рация лежала на полке над кроватью – знакомый скрип и пощелкивание, а затем и явно взволнованный Сережин голос:

– Первый, ответьте. Как слышите? 10.30. Полчаса смены. Прием.

Формулировки, выбранные Сережей, были самые нейтральные, ничего третьему уху не говорящие. Взяв рацию, Владимир Семенович долго не мог решить, что сказать в ответ. То, что в итоге вырвалось в эфир, явно не планировалось Будайкиным. Оно вылетело из него, зависнув будоражащим тезисом в голове напарника:

– П. нет, Сережа. Как слышишь меня, прием.

Сережа относительно быстро переварил услышанное. Он уже успел хорошо узнать Семеныча и чувство юмора у него не отмечал. Поэтому вполне серьезно уточнил:

– Что с случилось? Он умер?

На что и получил ответ, заставивший на этот раз замолчать надолго:

– Нет, Сережа, что ты! Этого не может быть. Его вообще никогда не было.

Мысли эти, выданные в эфир, озаботили не только Сережу, но и «третьего», который был удивлен не менее, если даже не более Сережи. Но «третий» знал Будайкина всего-то неделю и не придал услышанному серьезного значения, подумав: прикалывается, мол, старый, чего там. Сам же Владимир Семенович вдруг понял: то, что еще недавно было частью только его самого, теперь стало всеобщим. И более того, контролировать себя он никак не может. Он контролировал себя и свою речь только до мысли о П., которая существовала как бы сама по себе, превращаясь из мысли в слово без ведома Будайкина. Она – эта мысль об отсутствии того, кто вроде бы реально есть, – была как бы вне его пространства и времени, везде и всюду, она была всем, а он был лишь ее проводником, средством, у которого не спрашивали разрешения на использование, но ставили перед фактом, которому можно было только подчиниться и все.

Ничего не изменила и третья Сережина реплика-напоминание:

– Первый. Ваша смена. Ваша смена.

Ответ Будайкина предстал перед Сережей очередной грамматической загадкой:

– В моей смене – П. нет. В твоей смене – П. нет. В его смене – П. нет. В наших сменах – П. нет…

Сережа выключил на этих словах рацию, подумал секунду и спросил, раскладывая итоговый вопрос по слогам:

– Хорошо. Но что делать? Что мне делать?

И услышал в ответ:

– Ничего. П. нет – ничего нельзя делать. Ни-че-го!

Будайкин, будто подражая Сереже, разложил последнее слово на слоги и отбросил рацию в угол. В момент ее полета обыденное сознание на секунду вернулось к Владимиру Семеновичу, он дернулся было за рацией, но мысль «Нет и не было» вернула его на место. Он вновь почувствовал себя молодым, сладкое тепло разлилось по телу, достигнув кончиков пальцев и макушки. Будайкин блаженствовал, так хорошо ему давно не было, точнее сказать, так хорошо ему не было никогда…

Только к исходу часа Сережа решился покинуть пост и навестить первый номер. Он нашел Будайкина в том же положении, в котором тот озвучивал часом ранее сложившееся положение дел по рации. Сережа, просунувшись наполовину в дверь, окликнул Будайкина:

– Владимир Семенович, вы как? Вы здоровы?

Не получив даже намека на ответ, Сережа вошел внутрь и, подойдя к топчану, понял, что Будайкин спит. Глаза его, правда, были только полуприкрыты. Наклонившись ближе, Сережа даже засомневался в своем первоначальном выводе. Он знал, что можно спать с открытыми глазами, и даже видел и не раз это в армии, но за Будайкиным до этого дня такого не водилось, да и сон Владимира Семеновича был в высшей степени странным. Проведя рукой перед лицом спящего, Сережа заметил движение глазных яблок, не явное, не акцентированное, но движение. Между тем и на повторный вопрос старший по смене не дал никакого ответа. Создавалось впечатление, что он видел Сережу, но не слышал его. Или слышал, но никак не мог ответить. Что-то подобное Сережа наблюдал у своей бабушки после инсульта, и рука его невольно потянулась к мобильному, чтобы вызвать скорую. Но Владимир Семенович остановил напарника. Его руки до сих пор безжизненно лежали вдоль тела, но тут Будайкин ровным и более чем здоровым движением положил левую себе под голову, правая же, поднявшись к груди, пальцем поманила Сережу к себе, и тот услышал свою фамилию, произнесенную шепотом:

– Волохов…

Сережа послушно и заинтригованно склонился к Будайкину – шепотом его фамилию Владимир Семенович еще ни разу не произносил. Неожиданно Будайкин схватил Сережу за нос и притянул к своему лицу вплотную:

– Не шуми. Нельзя шуметь, – чуть приоткрыв глаза, наставительно и таинственно прошептал Будайкин.

– Почему? – просипел Сережа в ответ, и тут же в него впились глаза Будайкина, открытые им, то ли от возмущения, то ли от удивления, во всю их среднерусскую ширь.

– Нельзя. Его нет. Нельзя шуметь.

Сережа простодушно уточнил:

– П.?

– Его, – подтвердил Владимир Семенович и закрыл глаза, оставив, впрочем, нос напарника в своих пальцах. Сережа, не пытаясь освободиться, попытался еще раз уточнить:

– И как же мы теперь?

– А никак… Ни зачем и никак. Зря. Все зря. П. нет – и все зря.

Будайкин наконец отпустил нос Сережи и положил и вторую руку под голову. Сережа отступил на шаг, и его простодушие еще раз взяло верх над здравым смыслом:

– А у шлагбаума кто тогда будет?

В ответ Будайкин улыбнулся и произнес отчетливо, уже не шепотом:

– Никого. Не нужен шлагбаум. Нет П. – зачем шлагбаум?

Владимир Семенович вопросительно прищурил один глаз, глядя на Сережу, который не нашел, что ответить, и взялся-таки за мобильный, что не укрылось от прищуренного глаза Будайкина:

– Маме звонить хочешь?

– Да нет… Я это…

– Позвони.

Будайкин закрыл глаз.

– Маме, папе всегда надо звонить. Есть П., нет ли. Мамы, папы – они… всегда…

Будайкин зачмокал губами и вдруг засвистел. Это была какая-то мелодия, а Сережа, положив руку на мобильный, все не решался совершать звонок. При этом он мучительно пытался угадать, что за песенку насвистывает первый номер, но несмотря на отчетливый и достаточно громкий звук – сделать это никак не удавалось, так что Сережа не выдержал и спросил:

– А что это?

– Что?

– Что вы свистите?

– Гимн.

Владимир Семенович изловчился и отвечал, почти не прерывая мелодии. Наконец Сережа уловил мотив и в очередной раз посмел уточнить:

– А он, ну, гимн, теперь есть?

– Слов – нет. А звуки – музыка. А она как мама с папой…

– Всегда?

– Точно.

Сережа боком двинулся к двери. Будайкин, не глядя, по скрипу половиц определил устремления Сережи и остановил его:

– Ты куда?

– Я это… по надобности…

– А, ну, это можно…

– Я тоже подумал…

– Только…

Будайкин вдруг рывком сел и вновь перешел на шепот:

– Только ты там не говори пока никому, ну, что его нет.

Сережа ответил вопросом на вопрос и так же шепотом:

– Почему?

– А вдруг он появится?

Сережа не глядя набирал комбинацию цифр на мобильном и пятился к двери.

– Так его же никогда не было…

– Вот именно. Тот, кого никогда не было, всегда может появиться…

– А…

Сережа понимающе закивал и, нажав кнопку вызова, юркнул в приоткрытую дверь, услышав завершение мысли Владимира Семеновича уже за порогом:

– …И тогда он может остаться с нами навсегда…

Звонил Сережа, разумеется, не в скорую, а шефу – хозяину агентства. Даже Сережиного недалекого ума хватило для того, чтобы понять, что подобный сор из избы выносить не стоит. Другое дело, что толком сформулировать, что же случилось, он так и не смог, добившись, впрочем, главного: шеф выехал, а точнее – направился к ним, так как в момент звонка он как раз объезжал вверенные ему объекты. База, на которой лучшим был Будайкин, значилась под номером пять в сегодняшнем расписании шефа. Его разговор с Волоховым не отличался содержательностью и мало что объяснял; шефа насторожило главным образом то, что звонил ему не первый номер, как того требовали правила и субординация, а второй, и этот второй был явно не в себе, ибо на прямой вопрос: «Что случилось?», он выдал что-то абсолютно нелепое и несуразное, по разумению шефа:

– Вла… Первый номер говорит, что П. нет.

– Как нет? Есть он, – автоматически выбросил шеф и так же автоматически спросил: – Вы что там, перепились, что ли, а?

– Нет его, он говорит. И говорит, раз его нет, то ничего не надо, шлагбаум там и вообще… Не пили мы. Я не пил. И он вроде…

– Вроде… Ладно, еду. Двадцать минут… Как, проживете там двадцать минут без П.?

– Проживем…

– То-то… Хм, охраннички, мать вашу… – хмыкнул шеф напоследок и завершил разговор.

Сережа понимал, что подставляет Будайкина, но что ему было делать? На объекте и так работало трое вместо пяти. Теперь вообще двое. Он почти сутки не спал. Простоять, даже на шлагбауме, еще какое-то время он, конечно же, мог – дело молодое – но всему есть предел. Тут еще и «третий». Что он-то вообще думает? Тут только Сережа понял, что «третий» ничего еще на знает, так как информация, попавшая в эфир, больше походила на шутку, да и вообще было малопонятно, о чем речь. Но в любом случае с «третьим» нужно было связаться и предупредить о появлении шефа, который явится вне обычного расписания и может застать сменщика врасплох.

На этот раз Сережа, прежде чем позвонить, обдумал возможные вопросы и ответы, но напрягаться сильно не пришлось – «третий» воспринял инфу о шефе спокойно, переспросив для порядка:

– Чёй-то вдруг? Не как обычно…

– Не знаю. Дело хозяйское…

– Все выдумывают, суки. Лучше бы четвертого нашли, а то проверяют только… Ладно, понял. На связи.

«Третий» попросту – и тогда, и сейчас – дремал и действительно не придал словам Будайкина особого значения. Сережа понял это по голосу. И теперь ему оставалось решить еще один вопрос: где встречать шефа? Ответ вроде бы был очевиден: на шлагбауме. Но смена-то была уже не его. А список смен у шефа был всегда с собой, и он строго следил за его исполнением. Да, с одной стороны, ситуация неординарная: трое вместо пяти, и с первым номером что-то непонятное, но с другой – будет ли все это достаточным основанием для нарушения сложившегося порядка вещей? Может, стоит каким-то образом доставить Семеныча сюда, на КПП, и тем самым хотя бы частично отвести от него удар? Сережа долго не мог прийти к решению, продолжая на автомате работать, открывая и закрывая шлагбаум, но уже спустя пять минут Будайкин избавил его от сложного выбора – и сам вышел к шлагбауму. Неожиданно Владимир Семенович сел на шлагбаум и, словно малый ребенок на деревянной лошадке, стал скакать на нем. Сережа не заметил, как Будайкин оказался рядом, и поэтому не смог вовремя остановить вконец обезумевшего напарника. Не обращая внимания ни на Сережу, ни на сигналящих водителей, которых к полудню скопилось предостаточно, Будайкин неудержимо несся вперед верхом на шлагбауме.

Стащить Будайкина со шлагбаума Сереже удалось примерно через минуту – благо, Владимир Семенович не особо сопротивлялся. Вскоре Будайкин оказался на КПП. Сережа усадил Владимира Семеновича в кресло. Положить его было некуда и не на что. Все свободное пространство, и топчан в том числе, было с толком и без толку занято какими-то ящиками, коробками и просто бумагами. Разобрать это все сейчас не представлялось возможным. Да и зачем? Чтобы уложить Будайкина? Что это даст? Что сидя, что лежа – одна беда…

Сережа посмотрел на первый номер, который все еще скакал на кресле (вероятно, по инерции) и подумал: «Может, оно и правда так, а? Не может же вот так просто человек уйти куда-то в другой мир?»

На всякий случай Сережа включил телевизор и пощелкал каналы. Нет, все как обычно. Ничего экстренного. Еще раз глянув на Будайкина, он оставил экран включенным. На выходе, в прихожей Сережа замешкался, меняя обувь: днем пригрело – и ночные теплые ботинки, и так неделями не снимаемые, начали прямо травить ноги, – и вдруг отчетливо услышал, как Владимир Семенович прекратил свою безумную скачку. Кресло перестало скрипеть. Сережа, стоя на одном колене, заглянул в комнату и увидел, что Будайкин уставился в экран. По его комментарию Сережа понял, что по телевизору показывают как раз того, из-за отсутствия которого Будайкин потерял покой. Сережу прямо передернуло: да вот же оно! Все просто: Семеныч должен его увидеть и всё – всё пройдет! Но хватит ли этого одного раза, чтобы избавить первый номер от его наваждения?

Сережа взял пульт и сразу по окончании сюжета на одном канале переключил на другой в поисках необходимых новостей, потом на следующий – кажется, об одном и том же совещании с разными акцентами вещали все каналы без исключения. Таким манером Сережа сменил пять или шесть новостных программ, в промежутках выбегая на сигналы к шлагбауму. Когда поток известий иссяк, Сережа с надеждой уставился на Владимира Семеновича. Будайкин же впервые за все время посмотрел Сереже прямо в глаза и торжествующе заявил:

– Ну, видишь? Я же говорил тебе, что его нет…

Сережа вспыхнул:

– Да как нет?! Вот же его показывали! И там, и там, и там! Везде он! Везде!

Будайкин скривился:

– Э-э-э, какой ты… П. как раз потому и нет, потому что он везде… А, как думаешь, Сережа?

– Да есть он, есть! – крикнул Сережа в отчаянии и вышел к шлагбауму.

Теперь оставалось только ждать шефа, но после неудавшегося эксперимента с новостями в положительный исход верилось с трудом. Что шеф, собственно говоря, мог сделать? Семеныч же не кукла и не робот: не переключишь нужную кнопку – и всё готово: «П. есть, иди работай, старый хрен!» Нет, тут человек. И если для человека П. нет, не так просто его вернуть обратно, если П. вообще, конечно, когда-либо был…

На этой мысли Сережа замер. «Так, стоп! Это что такое?» – спросил он сам себя и беспокойно туда-сюда зашагал вдоль шлагбаума. «Этот бред Семеныча – зараза какая-то», – решил про себя Сережа и поспешил избавиться от нехороших мыслей. Нет, П. есть, конечно. Есть. И шеф есть. И шлагбаум вот есть. И база эта. Вообще все есть, если П. есть. Это с Семенычем на старости лет чего-то случилось, но ему-то, Сереже, в его почти двадцать, чего с ума сходить? Сейчас шеф приедет и все разрулит. Так думал Сережа, нарезая метры вдоль шлагбаума, но нотка беспокойства, вдруг появившаяся, никуда не исчезала. И когда в ворота на джипе въехал шеф, ему пришлось долго сигналить, чтобы пробудить заблудившегося в своих мыслях второго номера, который уже давно стоял на одном месте посреди дороги. Сережа вдруг понял, отчетливо и нерушимо, что хотя П. и был, и, конечно, есть – его может не быть, не быть совсем, может не быть…

Шефа тоже звали Сережа. Про себя Будайкин именовал их Сережа Большой и Сережа Маленький. Хотя и по росту, и по возрасту различий было не так уж и много. Шефу было вроде как двадцать пять с копейками. Но только он был генеральским сыном, и это все сразу меняло. Увеличивало рост – он реально казался и Будайкину, и Волохову очень высоким – и вес, в смысле влияния. В физическом смысле шеф был в прекрасной, прямо-таки плейбойской форме. Сережа Большой, как, верно, и большинство сыновей генералов, любил две вещи: во-первых, как можно чаще упоминать в разговоре отца и, во-вторых, как можно реже с ним видеться. Упомянул отца Сережа Большой последний раз где-то за пару километров до шлагбаума, благополучно закончив тем разговор с не в меру ретивым гаишником, а не виделся с отцом – надо сказать, к взаимному удовлетворению – уже с месяц и надеялся продержаться еще неделю вплоть до самого дня рождения, на котором появление отца, вследствие финансового вопроса, пожалуй, единственный раз в году было очень даже кстати.

История с Будайкиным никак не взволновала Большого. Под его непосредственным контролем было десять точек (бизнес этот был давним подарком отца на совершеннолетие), и случалось на них всякое. Подумаешь, П. нет. Бывало и похуже, груз там пропадал или драка, а то и стрельба из табельного. Тогда папу приходилось не только упоминать, но и звонить ему, чего Сережа Большой делать не любил. Папа сам генеральским сыном не был и вышел из простых участковых и говорил на очень, ну, очень конкретном языке, от которого у Сережи всегда выступал пот на спине и начинала болеть голова, а любой, даже самый малый дискомфорт, он не любил и всячески избегал. Отец же был сплошным дискомфортом, но с этим приходилось мириться и потеть. Но сейчас, сигналя как будто заснувшему у шлагбаума второму номеру, Сережа Большой об этом не думал – поводов для дискомфорта не было и не предвиделось. Когда второй номер, наконец, вышел из ступора, Сережа Большой, проезжая мимо, отметил убитый вид второго номера – и это было более чем объяснимо: смена уже неделю работала без двоих. «Вообще, интересно, как он на ногах еще стоит… хотя… по идее его тут и быть не должно». Паркуясь, Большой бросил взгляд на список и удостоверился в своей цепкой памяти: на главном входе должен быть первый номер. А, ну у него же П. нет, какая работа, хмыкнул, выходя из машины Большой. Окинув хозяйским взглядом объект, он отметил, что видимых причин для беспокойства нет.

Сережа Маленький встретил шефа у входа на КПП:

– Здравствуйте, Сергей Леонидович…

Но ничего дельного Волохов сказать не успел, так как шеф начал с места в карьер:

– Где первый? Здесь?

– Здесь.

– Угу. Разберемся… Смотри вон, что пялишься?

Большой Сережа прошел на пост, а Маленькому пришлось пропустить одну за другой три фуры, прежде чем он, спеша быть свидетелем, прибежал следом и застал шефа сидящим прямо напротив Будайкина в крайне озадаченном, близком к дискомфорту состоянии. Шеф не то чтобы был удивлен, нет, он попросту был разбит аргументами первого номера и вроде бы только машинально кивал ему в ответ:

– …И вот, мальчик, такие дела. Нет П. – выходит, и всех вас нет. Всех начальников. И папки твоего, генерала, и тебя подавно. Всех «приказывателей» до единого. Похерилось племя ваше, на хрен моржовый пошло и заткнулось. Такие дела, мальчик. А ты тут разбираться приехал, перец жухлый! Эх!

Махнул рукой Будайкин напоследок и, отвернувшись от Большого, уставился в окно. У Маленького выступила испарина на лбу, и он чуть приподнял фуражку за козырек. Большой посмотрел на него, и тут Маленький понял, что несколько ошибся в оценке ситуации. Большой подмигнул ему и нарисовал пальцем в воздухе две цифры «03» и показал тем же пальцем на дверь – мол, там, не здесь. Маленький кивнул и на цыпочках вышел во двор. Большой же продолжил беседу, смешившую его до колик, тем более что он успел включить диктофон и уже предвкушал «прослушку» материала вечером всей его мажорской компанией. Одно не давало совсем уж расслабиться: что делать с объектом? Трое здесь – это еще куда ни шло, но двое – это просто физически невозможно. Он уж успел прокрутить пару вариантов с переводом людей с других объектов, но Будайкин не давал сосредоточиться. Вот и теперь, после ухода второго номера, он повернулся к Большому и продолжил:

– Ты вот что, наверное, думаешь, мальчик…

Шефа крайне коробило такое обращение еще и потому, что его так всегда называл отец.

– …Я сошел с ума, да? Сидит вот тут перед тобой старый пень, отставной прапор, и городит, не знает что? Да? Хрен угадал. Нет его и не было никогда. Все. Финиш. Ты пойми, мальчик мой…

«Мой» отец Большого добавлял в особых, очень неприятных случаях, так что шеф еще более напрягся, но усидел на месте и промолчал.

– …Дело ведь не в том, что П. нет и не было…

Будайкин сошел на шепот и вплотную наклонился к Сереже (так отец делал ну совсем в «жопошных» ситуациях, так что и теперь капелька пота все-таки появилась на спине Большого и поползла груженым вагоном вниз).

– А в чем?

Сережа сглотнул слюну – дискомфорт был пока еще капелькой, но грозил, грозил стать редкой мокрой рубашкой.

– В чем? – переспросил Будайкин и наклонился еще ближе и вдруг схватил Большого за нос. – Вот в этом, мальчик мой, в этом…

Владимир Семенович покрутил нос Большого пальцами, сжал его легонько и отпустил. Отвернувшись к окну, он, вызвав вторую и третью капельки на спине Большого, засвистел. Большой прислушался, узнал гимн, и ему вдруг стало совсем нехорошо – капелек сразу стало много и тут же дико застучало в висках – именно так при редких разговорах с ним и так же отвернувшись к окну, насвистывал гимн его отец…

Скорая приехала быстро. Относительно расположения объекта – даже очень. Через час. К тому времени Сережа Большой отправил Сережу Маленького спать – того уже пошатывало на ходу. И Большой сам, чего никогда раньше не случалось, встал на шлагбаум, вызвав подкрепление с двух соседних объектов. Хотя и там ситуация была на пределе, она все-таки оставалась терпимой: недостача по одному человеку, не более. Образовавшуюся нехватку людей надо было исправлять любыми путями. А назавтра ожидалось прибытие пяти новеньких, которыми как раз можно будет закрыть дыры в графике. Конечно, новички поначалу – это полный, как говорится, геморрой, тем более когда выбывают такие опытные люди, как Будайкин, но выхода не было, и из двух зол – отсутствия кого-то и присутствия хоть кого-то – Большой, разумеется, выбрал наименьшее. В отношении этой проблемы он как-то успокоился и приступ паники, охвативший его было вместе со свистом Будайкина, прошел, как будто и не было его вовсе, хотя зайти и проведать Владимира Семеновича до приезда скорой шеф так и не решился. Шеф предпочел погрузиться в монотонную «шлагбаумную» работу, которая хоть никак и не соответствовала его должности, зато полностью удовлетворяла сейчас его потребности. Мерные подъемы и спуски стрелы успокаивали, уводили от беспокойной реальности. Медитативно завораживая Большого, они не позволили ему сразу заметить Будайкина у окна КПП. Не заметил он вовремя и изменений, произошедших с окном КПП минутой позже.