Читать книгу: «Будни выходных и праздников поручика XXI века и его друзей»

Больница № 6

Три шестёрки

Он выбежал из подъезда.

Невысокое, в одну ступеньку, крыльцо. Метров пять, после него, и две бетонные низкие ступени, отделяют бегущего от торца огромного строевого плаца. Слева и справа от этих ступеней – зеркала с надписью сверху: «ЗАПРАВЬСЯ!», а дальше, в стороны от зеркал – баннеры со строевыми приёмами, образцами формы одежды, и тому подобными картинками.

«По плацу бежать нельзя! Не положено, – возникло у него в мозгу. – Но у меня особый случай!»

По обеим сторонам от плаца – двух-трёхэтажные постройки: учебные корпуса, казармы, спортзал. Ближе к концу плаца, с левой стороны, одноэтажный барак – казарма шестой учебной роты. Его роты. Позади казармы, в глубине, штаб тыла и контрольно-пропускной пункт.

Прямо за плацем, во всю его ширину – солдатский клуб. За клубом ещё какие-то строения: штаб части, спортивные и учебные площадки, столовая, учебные корпуса, казармы, баня, санчасть.

Выбегал он из одноэтажной казармы четвёртой и пятой рот – его второго батальона. По бокам этого длинного подковообразного здания расположены пятая и четвёртая роты. Между ними – штаб батальона. Он выбегал из штаба, от комбата.

Комбат – подполковник Флёров. Нормальный мужик. В меру жёсткий, но достаточно лояльный, понимающий. Со смешным дефектом речи. Чуть ли не через слово: «Дэть-на́рыть». Иногда слышится: «Блять-на́рыть». Слово «блядь» в его произношении именно с буквой «Т». Дефект, первое время режущий слух и вызывающий у большинства «слушателей» смех, а от всего этого в совокупности – чувство неловкости. Особенно сильно неловкость испытываешь, когда являешься невольным свидетелем того, как Флёров общается с женщинами и в особенности в присутствии детей или подростков, уже кое-что понимающих в матерном лексиконе. Как они, после произнесения заветного: «Блять-на́рыть», удивлённо вытаращив глаза, заглядываются на него: «А не показалось ли мне?». Со временем привыкаешь и совсем почти перестаёшь это замечать, вслушиваясь только «в основной текст» его речи.

Бежит через плац, кепку снял. Лето. Жара. Июль. Почти, как в песне «Иванушек» получилось. Только самого пуха нет. По всему городу ведётся борьба с «пушистыми» деревьями. По спиливали все тополя. Сегодня он в камуфляже «четырёхцветке». Обычный «хэбчик»¹, только не в три, как в российской армии принято, а в четыре цвета раскрашен. Он со «срочки»² в отпуск в этой форме ездил. Тогда она вся разукрашенная была: с шевронами и другими нашивками, в обрамлении из белого парадного ремня, с аксельбантами. В то время ещё новая. Сейчас уже стиранная много раз, слегка полинялая. Он её своему коллеге по срочке, на дембель давал. Думал, больше не пригодится. Хорошо, что тот её вернул, по почте. Теперь на форме, тоже нашивки есть, но только для того, чтобы прикрыть следы от клея. Шевроны, на основе и с окантовкой из парадных белых ремней, на клей «сажал». Чтобы они не гнулись и не мялись. Это круто считалось. И белоснежный глянцевый кант эффектно смотрелся. Сегодня он, в этой форме. Обычно, в другом «комке́» (камуфляже) бывает, натовском, красивом, удобном, прорезиненном. Который на пятом курсе покупал, для поездки на стажировку. Кепка, как раз, от того, другого «комка», от натовского. От этой четырёхцветки, у него, кепки не было, а штатную носить не хотелось, не солидная она. В полуботинках – туфлях. На ходу позвонил Лёне Бусынину. Майору, своему командиру роты. Сказал, что убежит. Что комбат отпустил. А так Леонид был уже в курсе, куда бежит его подчинённый.

Лёня был человек сурового вида. Суровости его виду придавали и его размеры. Он был большой и в высоту, и в ширину. Увидев его впервые, особенно когда тот стоял, возвышаясь над тобой со своим свирепым выражением лица, испытываешь неловкость и опасение, как бы он в следующую секунду не накинулся на тебя с кулаками. Но узнав его поближе, эти чувства сменяются чувством спокойствия и веселья. Несмотря на свой вид всё-таки он был человек мягкий по характеру и весёлый по натуре. Всегда шутил и не только с офицерами, но даже и с сержантами. Хотя к сержантам мог проявить и строгость, и не редко это делал, особенно если те его подставят своим ненадлежащим поведением. К офицерам был менее строг, в большей степени отмалчивался, даже если из-за них ему попадало от начальства. Да и вообще по большей части был молчуном со строгим взором. Но если начинал говорить, то обязательно с шуткой и всегда при этом улыбался.

Бежит через КПП. Боец на решётке щеколду открыл, в воинском приветствии в струнку вытянулся. А он бежит. На маршрутку. Ему очень надо.

Да! Кстати. Знакомьтесь! Он – этот бегущий человек – это, меньше месяца назад, новоиспечённый старший лейтенант Соловьёв Иван Сергеевич. Командир одного из учебных взводов волжской учебки, что в Волгоградской области. Выпускник 2004-го года, Высшего Военно-Инженерного Училища, которое располагается в городке Кстово, Нижегородской области. Но про училище в другой раз.

Маршрутка номер шесть. Забежал. Проезд – 6 рублей.

«Одни шестёрки вокруг! Рота шестая. Маршрутка номер шесть. Проезд, и тот – 6 рублей. Хорошо, что хоть взводов только три, а то и взвод бы мог шестой достаться, – думалось Ивану. – Ну да ладно! Какая разница? Хоть 13-тый. Да хоть 666-й! Я не суеверный. Да и не до этого сейчас!»

Едет. Волнуется.

Доехал до нужной остановки. Из маршрутки, через подворотни, бегом к дому.

Вдоль дороги дома новые высотные девяти-, двенадцати-, шестнадцатиэтажные. В глубь дворов – домишки постарше – середины ХХ века, трёх-четырехэтажки.

Вот и его дом. Крайний справа подъезд. «Взлетел» на третий этаж. Маленькая площадка. Квартира сразу у лестницы справа.

Открывает, громыхая ключами о железную без обивки и звукоизоляции дверь. Это первая – металлическая, так сказать, «стальной лист на каркасе». За ней вторая, старая дверь, деревянная. С советской дерматиновой обивкой синего цвета. С уже кое-где отлетевшими гвоздиками, и от этого не натянутыми, болтающимися, закручивающимися струнами. С разорванным дерматином и выглядывающей из-под него ватной набивкой.

Вошёл. Тишина.

Квартира – «трёшка», «хрущёвка». А если быть точнее – четырехкомнатная. Четвертая комната крохотная, размером с небольшую ванную. От пола до потолка увешанная православными иконами, разных размеров и форм. Заставленная, каким-то хозяйским хламом: мешки, тряпки, тумбочки, чемоданы – наступить некуда. Комната не запертая, но входить туда желающих было мало да и незачем. Если только из любопытства. Поэтому и «трёшка».

За входной дверью маленькая и узкая прихожая. Слева стена с крючками для одежды. Иван повесил туда кепку. Прямо в конце прихожки маленький комодик с трельяжем. На комоде под зеркалом – городской телефон. Справа две двери: первая всегда открыта настежь – в узкую длинную кухню; вторая – вход в зал или в гостиную. Бо́льшую из комнат с выходом на балкон. Общая. Оборудованная телевизором. Обычно, сами «хозяева», в ней не ночуют, у них, для этого спальни есть. Только для гостей. А также для просмотра телевизора и для совместных посиделок всеми жителями квартиры и их гостями.

Заглянул в кухню.

«Никого», – подумал он. – Здесь тоже пусто, – уже вслух, констатировал Иван, заглядывая в гостиную.

В конце прихожки коридор уходит влево. Он такой же узкий, но немного длиннее. Слева дверь в туалет, чуть дальше – в ванную.

«Свет не горит, значит, там никого нет», – вывел он.

Прямо возле трельяжа и напротив входа в квартиру, дверь в таинственную четвёртую комнату.

«Там её точно быть не может, – продолжали пробегать мысли в его голове. – Туда вообще никто, никогда не заходит. А она, и подавно».

Иконы православные, Розана татарка, мусульманка. Она даже боится туда заходить.

Справа по коридорчику напротив двери в ванну – их с Розаной спальня.

Там тоже никого.

Прямо в конце коридора комната соседа Олега и его подруги. С Олегом Ваня «на двоих» хату снимает. Розана туда обычно тоже не заходит. Тем более сейчас там её быть не может, но всё же заглянул.

Пусто.

«Опоздал», – подумал он.

Звонит:

– Ты где?

– В больнице уже… «Скорая» приезжала… – со всхлипываниями ответила Розана.

– Какая больница?

– Шестая. Городская…

– Еду.

«Опять, шестая… – снова подумалось ему. – Преследует меня эта цифра. Ладно. Я не суеверный».

Выбежал на улицу. Через дворы, бежит к дороге. С руки, поймал «тачку». Едет в больницу.

Да! «Куда же он, всё-таки бежит?» – спросите вы. – «Кто в больнице? Почему?»

Его жена. Розана Загибова. Гражданская жена. Поэтому и фамилии разные.

Нет. Не рожает. Живот болел. Сильно болел. Что-то по-женски.

Приехал в больницу. Прошёл в приёмный покой.

В широком тамбуре справа деревянное с многослойной бежевой окраской двухстворчатое окно, как окно раздачи пищи в столовой.

Разузнал что-где. Где Розана? Что с ней? Как к ней пройти?

Ему сказали, что к ней пройти нельзя, можно только подождать в коридоре направо. Что её сейчас вывезут.

Прошёл в конец тамбура, за глухие двухстворчатые двери, сейчас распахнутые – лето. Попал в узкий коридорчик, ведущий направо, огибая будку с окошком. Выход из него через двухстворчатую дверь, с мутными толстыми зеленоватыми стёклами. За дверью, пустой длиннющий широкий коридор, расширяющийся вправо, так как на уровне дверей, задняя стенка будки приёмного окошка в стене дверь для прохода внутрь будки. Стены и двери такого же бежевого цвета. На полу коричневый кафель, с редкими вкраплениями белых, но уже пожелтевших плиток. Справа большие окна. У подоконников стояли, отдельно друг от друга, несколько человек. Видимо, тоже кого-то ждали. В левой стене посередине коридора двухстворчатая широкая деревянная дверь с табличкой: «Посторонним вход запрещён».

«Надо ждать, здесь, – осматриваясь, думал он. – Сейчас должны вывезти. Вывезти?! На каталке что ли? Тут даже присесть негде. Хотя, что это я? В армии тоже обычно в коридорах сидений нет. Мы военные к этому привыкшие. Да и смогу ли я сейчас вот так спокойно сидеть?»

Волнуется. Места себе не находит. Ходит туда-сюда, как тигр в клетке.

«Хорошо, что военные туфли на мягкой подошве и с мягким каблуком, не стучат, – сообразил он, – а то сейчас начали бы фыркать. И так-то вон посматривают недовольно, как я хожу».

Вывезли.

Пухлая круглолицая санитарка с недовольным лицом натужно сдвигая после остановки, но сдвинув с места уже непринуждённо толкала перед собой большую, но очевидно нетяжёлую каталку.

Розана лежит на каталке. Дрожит. Плачет. Прикрытая, аккуратно заправленным, шерстяным тёмно-коричневым одеялом.

«Заправлено прям как по-армейски!» – всплыло у него в мозгу.

Простыня к телу, сверху одеяло. Простыня загнута сантиметров на двадцать, со стороны головы, поверх одеяла. Такие же белые – простыня на матрасе и наволочка на подушке.

Он подошёл к каталке. Взял Розану за правую руку.

Рядом с каталкой шёл мужчина. Высокий темноволосый с аккуратной бородкой. В белом халате и в очках с чёрной тоненькой оправой. Видимо врач. Напомнил Соловьёву, по внешности, его друга – Бороду. Тоже в очках с чёрной, только потолще, оправой, тоже с бородкой, тоже в халате, тоже медик. Только его друг ростом небольшой.

Мужчина с бородкой спросил у Ивана:

– Вы Загибов?

– Ну… э… да… – немного растерявшись, кивнул он.

– Вещи заберите… – вежливо сказал врач, потом задумавшись, добавил: – Из-под одеяла тоже.

Часть вещей: верхняя одежда – джинсы, кофточка лежали в ногах на одеяле. Заглянул под одеяло. Нижнее бельё и футболочка лежат рядом с ней. Она голая. Только огромная прокладка между ног, изнутри испачканная кровью. Кровь немного проступила и на наружную сторону прокладки, пропитавшись насквозь.

У неё когда месячные, то как из ведра льёт. Сама главное пигалица, ростом меньше ста пятидесяти, а кровищи идёт – море. Нужны самые большие, самые впитывающие прокладки. Десять капель. Соловьёв теперь в этом разбирается немного.

– Не переживайте, – улыбнулся доктор. – Ничего серьёзного. Острый аппендицит.

– Угум… – покивал Иван с озабоченным лицом, собирая вещи в пакет.

Санитарка, что-то всё время щёлкая, ковырялась в каталке под лежаком.

– Тебе сколько лет-то? – спросил доктор у Розаны.

– Ди-ви… нацать… – проговорила она, всхлипывая.

– Сколько? Двенадцать? – усмехнулся он. – А чего тогда не в детской?

– Ди-вит-на-цать, – стараясь, на этот раз максимально разборчиво выговаривать, сказала она.

– А-а-а-а… девятна-а-адцать… – растягивая, покивал он головой, и снова обращаясь к Соловьёву, продолжил: – Обострение, как правило во время месячных происходит. Я так понимаю, во время месячных, всегда сильно болит? – задал он риторический вопрос, переведя взгляд на Розану и, как бы сам себе отвечая, покачал головой. – Сейчас операционную подготовят, быстренько удалим! И всё! Заберёте свою малявку!

Говоря про удаление, он повёл указательным пальцем на уровне своих глаз, как будто сделав надрез, при этом внимательно следя глазами поверх своих очков за «разрезом», а договорив – улыбнулся.

«Весёлый такой. Улыбается всё время», – подумалось Соловьёву.

– Я не малявка… – обиделась Розана.

– Да не обижайся. Я пошутил, – он потрепал её за другую руку, потом слегка нагнувшись к её лицу и мило улыбаясь, тоном, как говорят детям о том, что те уже большие, добавил: – Ты взрослая женщина.

Затем, он медленно пошёл, ковыряясь в карманах халата, куда-то вдаль по длинному коридору в сторону дверей, стоящих напротив тех, в которые Иван вошёл, попав в этот «коридор ожидания».

Когда врач почти дошёл до конца коридора и уже протянул руку к дверям, тоже со вставками из мутных зеленоватых стёкол – они распахнулись. Оттуда выбежала ещё одна, более стройная и симпатичная санитарка, чуть запыхавшаяся и растрёпанная со сдвинутым на бок чепчиком.

– Э-э-э… всё готово! – запнувшись, сказала она, проехавшись на своих тапочках от резкой остановки по скользкому сухому кафелю, немного опешив перед неожиданно для неё оказавшимся уже так близко с ней врачом, назвав его по имени отчеству.

Он махнул рукой санитарке с каталкой, подзывая её за дверь.

Розану увезли.

Соловьёв снова заходил, как зверь в клетке. Мысли путались. Но он был спокойнее, относительно того состояния, в котором прибывал до разговора с врачом.

«Всё нормально! – думал он. – Аппендицит – это ерунда! Всё нормально!»

Розана

Розана – маленькая, миниатюрная девушка. Можно даже сказать – девочка. На вид ей лет четырнадцать – пятнадцать, а на самом деле по паспорту – девятнадцать. Что-то в ней такое карликовое, что ли есть. Хотя с пропорциями всё как надо. Но от миниатюрности складывается ощущение того, что она всё-таки малолетка. Маленькая собачонка – до старости щенок. Черноволосая, с длинными, почти до пояса, прямыми волосами, черноглазая, миловидная татарочка.

Волосы – чёрные как смоль, с синим отливом, всегда аккуратно уложенные при помощи гелей, муссов и лаков. Как правило, приглаженные, с чётким пробором. Всегда минимум макияжа. Ресницы и без туши чёрные, их и так хорошо видно, красить не обязательно. Только они не пушистые. Тушь придаёт объём и немного удлиняет. Глаза вот, так же как и весь организм, маленькие, поэтому их надо подводить карандашом для эффекта увеличения. Но и без подводки – ничего. На фоне общей миниатюрности глаза не кажутся такими уж маленькими. Чёрные тонкие брови. Губки хоть и тонкие и бледненькие, но красит она их довольно редко, а если красит, то почти всегда ярко. Лицо гладкое, без изъянов. Единственный недостаток, бросающийся в глаза, нет верхнего второго справа зуба. Но по приезде в Волжский, Иван отвел её к частному стоматологу, практикующему в собственной квартире, и он ей, вместо импланта, сделал временный вставной зуб. Который легко вставлялся и снимался. Выполнен он был отменно, и, будучи на месте, выглядел как родной. Ногти, чаще короткие, потому что ломкие, но всегда ухоженные, окрашенные, как правило, ярким лаком. На ногах тоже. Круглый год одинаковые и на руках, и на ногах.

Ване, ярко-красные ногти на ногах, всегда нравились, возбуждали.

Одеваться Розана старается красиво. Высокие каблуки любит так же как кроссовки и другую удобную обувь, и достаточно часто их носит. Встав на каблуки, она ростом Соловьёву становится до половины головы, а без них так и вообще – по уровню плеча. А он ведь не великан, всего 173 сантиметра.

Фигурой Розана в общем обладает не плохой. Очень худенькая. Как про таких говорят: «кожа да кости». Попка – как орешек. Орехом назвать, который на грех проситься, язык не поворачивается. Но просится и ещё как, ого-го!

Ножки тонкие. Довольно прямые, но смыкаются меж собой только в лодыжках. Даже несмотря на то, что коленные суставы на общем фоне несколько увеличены, колени друг друга всё равно не касаются. Если она встанет прямо по строевой стойке, то от лодыжек до промежности, в любом месте между её ногами, поставив ладонь вертикально на ребро, можно просунуть руку. И даже почти не цепляясь за внутренние части ног, только если в районе коленей, можно провести рукой туда-сюда – сверху-вниз и снизу-вверх. Что Соловьёв периодически и делает. Чаще, конечно, не от лодыжек, а от коленей, к заветному паху. И это сильно будоражит его либидо.

Розана очень стесняется своих «больших» коленей. Юбки не носит. В крайнем случае, если юбка ниже колен. Но приехав в Волжский, она не привезла с собой ни одной юбки.

Она не является обладательницей тонкой осиной талии. Её туловище от подмышек до бёдер, если она обнажена, почти прямое, без изгибов в талии к утоньшению оной. Но в общем, повторюсь, фигуру имеет. Улучшая её, подчёркивая, правильно подобранной одеждой.

Ещё эффект тонкой талии даёт грудь. Тоже не приравненной к сверхбольшим размерам. Размер – первый. Максимум – «полтора», но с большой натяжкой. Зато высокие. Стоячие. Выглядящие по пропорциям внушительно-солидно. Подружки, имеющие чашечки бо́льшего размера, завидовали: «Вот бы мне такие…».

Отношения Соловьёва с Розаной начались еще когда Иван учился в военном училище.

Она в то время работала официанткой, в так называемом «курсантском баре», в клубе на территории училища.

На четвертом и в начале пятого курсов Ваня занимался творчеством в этом клубе, в составе музыкального рок-коллектива, под штатным военным названием «Рубеж». А, находясь в непосредственной и постоянной близости с этим баром, весь состав группы нередко «зависал» там.

Сначала, это было просто общением. «Рубеж» приходили в бар, покупали там что-нибудь: пельмени, мороженное, сосиски и прочее. Сидели, разговаривали, пользовались услугами, молодой, семнадцатилетней, выглядящей на тринадцать, официантки и её помощницы. Иван, так же как и все, шутил, подмигивал ей, делал какие-то знаки внимания, комплименты. Но она была неприступна как скала. Не давала себя, не то, что поцеловать, даже обнять или потрогать её было проблематично. Всё время изворачивалась. А уж о том, чтобы дать себя зажать в каком-нибудь углу бара, чем, кстати говоря, не брезговала её помощница, вообще не могло идти и речи. За этакое и пощёчину могла влепить.

Помощницей была её подруга Нина. Всем нравилось называть её – Нинель. Про Нинель – отдельно. К ней мы кратенько вернёмся чуть позже в другой истории.

В конце пятого курса, месяца за четыре до выпуска, новый начальник училища разрешил курсантам, из числа полностью выслуживших «срочную» службу, как это и положено по Уставу и Закону о статусе военнослужащих, цитата: «проживать вне казармы, с первого года обучения», на тех же условиях, как и женатым курсантам – увольнения на ночь. Такая практика с «женатиками» в училище была заведена уже давно.

Соловьёв внезапно вошёл в их число. До этого безуспешно добивающийся нечто подобного с самого первого дня обучения, а так как безуспешно – уже смирившись с судьбой-злодейкой и, после окончания второго курса, прекративший производить какие-либо действия, направленные на то, чтобы добиться «правды» от несгибаемого руководства училища. Но теперь он вдруг подпадающий под эту категорию «увольняемых на ночь», решил-таки непременно воспользоваться данной ситуацией, в неожиданно для него самого и ещё нескольких его коллег по несчастью, положительно разрешившейся проблеме.

За три месяца до выпуска он и ещё несколько его коллег по учёбе с его курса (роты), включая весь состав группы «Рубеж», всего человек десять, скинулись и, подыскав подходящий вариант, сняли квартиру неподалёку от училища. Причём в том же самом доме и в том же самом подъезде, где и проживала Розана. Это без сомнений была удача. Это был знак, может быть. Но то, что это была удача это точно.

На этой квартире проходило много вечеров, «сейшенов», и чаще, конечно, в пьяном угаре. Но случались и «трезвые вечеринки».

«Трезвые вечера» протекали, как правило, в будни дни, и особенно перед зарплатой, когда деньги на проведение «сейшенов» уже закончились. На хате в такие дни было скучновато, но всё же небольшое количество увольняемых из расположения училища приходили отдыхать от надоевших казарменных будней. Пятому курсу разрешили увольнения вместо ужина, до вечерней поверки. Вот в один из таких «трезвых вечеров» и были приглашены Розана с подружкой. Впрочем, они всегда были приглашены. И не только они. Для многих других девушек двери «хаты» всегда были открыты.

Вечером к назначенному часу все увольняемые, не подпадающие под категорию «на ночь», а это все, кроме Соловьёва, должны были явиться в училище. И «хата» единомоментно опустела.

Ваню Розана привлекала не только своей внешностью: миниатюрностью и миловидностью, но и тем, что она в отличие от своих подружек, обожающих не только мужское внимание, но и их руки, и тела, и половые члены. Розана в этом плане была очень скромной и недоступной. Добиваться женщину всегда интересно. А тут ещё и обстоятельства так сложились, что можно в квартире побыть наедине. Ну или почти наедине, Нина «свой пацан», она не в счёт. Вот Иван и предложил Розане остаться «у него дома» после того, как все разойдутся. А ещё на это его подтолкнуло то, что они весь вечер оказывали друг другу взаимные знаки внимая. Лёгкий флирт, нежные прикосновения, подмигивания, пылкие взгляды, шуточки, улыбочки и тому подобные шалости. А тут ещё и фортануло – Нинель удачно так решила, что она: «Тоже пойдёт». Хотя её вдвоём и Иван, и Розана уговаривали остаться, если она, конечно, сама этого хочет. Но она не захотела. Ушла вместе со всеми. Зато захотела Розана.

Оставшись наедине, они набросились друг на друга. Скорее, что Иван набросился на Розану, а она была не против, в отличие от своей позиции в баре. И стали страстно, с языком, целоваться. Целовалась Розана абсолютно не умело, но весьма старательно.

Иван попробовал поласкать её спину, плечи, ноги. Всё складывалось хорошо. Но перейдя к интимным местам, он получил аккуратный, но твёрдый отказ. Целоваться, конечно, из-за этого не прекратили, что же теперь – «выгнать её, что ли?». В лобызании уст без продолжения тоже свой особый кайф есть. Ну и, заглядывая на перспективу, не стал он сходу «рубить с плеча».

Но и в следующий раз, как-то «не пошло». И потом тоже…

Вот тогда Иван задумался и немного «остыл» к ней. И, не найдя в ней желаемое, переключился на другие «объекты». Интересно, конечно, добиваться женщину. Как известно – не дающих нет! Но курсанты до баб голодные и им нужно здесь и сейчас. Даже героиня детектива «Любовница смерти» Бориса Акунина Лорелея Рубинштейн – умудрённая жизнью московская поэтесса поучала свою молодую провинциальную подругу обращению с мужчинами. Сутью её поучения было то, что дама должна владеть одним секретом. Потому что если его не знать, то мужчины могут быть непредсказуемыми и даже опасными. А обладая этим знанием – ими легко управлять, потому что, по сути, они примитивны. Какими бы великовозрастными и влиятельными они ни были, всё равно где-то в глубинах сознания остаются детьми. И чтобы мужчина был послушным, обращаться с ним нужно как с молодым псом крупной породы – зубы у него выросли, и дразнить кобеля не стоит, но бояться тоже не нужно. Можно с ним поиграться, почесать за ушком, поманить косточкой, но главное не затягивать процесс подманивания, ни то есть риск, что он обратит своё внимание на другую косточку, более доступную. А если следовать этим правилам, то мужчина будет весьма милым, покладистым, неприхотливым, полезным и благодарным созданием. Ну а каким боком тут Розана может быть причастна, так это то, что касаемо косточки. Вот у Вани терпения на её «косточку» и не хватило.

После попыток расположить к себе Розану, у него отношения с другими представительницами прекрасного пола, замечательного городка Кстово, развивались достаточно бурно. Всё в той же «хате», всё на той же кровати, а говоря по-военному – всё на том же «театре военных действий». На одном из случаев мы остановимся, но тоже не сейчас. А прибыв по распределению в город Волжский, где на данный момент и разворачиваются события с беготнёй, Ваня заскучал. Хотя жизнь в Волжском, в отношении «общения» с женским полом, назвать скучной трудно. Но у него всё же получилось. Не то чтобы совсем заскучал. Но все эти мимолётные отношения были не тем, чего хотела его душа. И, в какой-то момент, в очередной дружеской смс переписке он предложил Розане приехать в Волжский. Чем, конечно, вызвал у неё удивление.

«Ведь мы друзья!» – писала она ему в ответ.

«Я знаю, из достоверных источников, о том, что я тебе нравлюсь. И ты мне не безразлична. Поэтому – приезжай!» – продолжал настаивать он.

«Приеду…» – недолго сопротивляясь, сдалась она, под напором силы и красоты российского офицера. Тем более Иван был прав, что нравился ей.