Читать книгу: «Метеософия от Я до А. Стихотворный курс», страница 2

Песня о загубленном гении

 
Расскажу я о парнишке,
Что умудренные книжки
Возлюбил, как свою родину и мать.
Сын профессора внебрачный —
Оттого-то, однозначно,
Осенила его свыше благодать.
 
 
Вундеркиндом слыл он с детства,
Получив талант в наследство,
И штудировал не покладая рук.
Любо-дорого собраться,
На него полюбоваться
Представителям естественных наук.
 
 
Получал большие баллы,
Разгрызая интегралы,
Ломоносову дал сто очков вперёд
И любую мог задачу
Сделать так или иначе,
Или, может быть, совсем наоборот.
 
 
Но однажды – что за дело?
Уравнение хотело,
Очевидно, заработать кренделей.
Он его и так, и этак —
Уж на что сметлив и меток!
Не чета ему какой-то Менделей.
 
 
Но беда приходит скопом —
Залился холодным потом
И занервничал, на стульях заскакал.
От такого напряженья
Три другие упражненья
Уложили его слёту наповал.
 
 
О, всевидящие боги!
О, родные педагоги!
Я ль родился для подобных неудач?
Дрожь в руках, глаза слезятся
И сливаются абзацы
С невозможностью решения задач.
 
 
Разозлившись до предела,
От бессилия взревел он,
Трёхэтажным покрывая интеграл,
Проклиная всё на свете,
В потемневшем кабинете
Все учебники на части разорвал.
 
 
И когда он отключился,
От учёбы отлучился,
Просто заперся в кладовке и курил.
И в густом дыму табачном
Положил он на задачи,
На Ньютона и Склодовскую-Кюри.
 
 
От такого горя запил —
Поначалу парой капель,
А потом опохмеляясь по утрам,
Мудрых книжек не читая
И спиртного не считая,
Покатился в бесконечный блуд и срам.
 
 
Скажут: как он в личном горе
Мог забыть о Пифагоре?
Но, товарищи, его ли в том вина?
Ведь не всё так чисто-гладко —
Затаилась опечатка,
Подвела полиграфия пацана.
 

1997

Дурная привычка

 
Дразнит стихия барашками скрип уключин
И надзирателей потусторонний крик.
Кожа лоснится испариной, сед и скрючен
В полные двадцать уже глубокий старик.
 
 
Обруч запястье жмёт, никуда не деться.
В воду б свободным дельфином – а в спину залп.
Слышно в пол-уха, как застонал по соседству
Новоприбывший в этот зрительный зал.
 
 
Тишь разлилась над морем, но рвут перепонки
В оба фальшборта удары глухих бичей.
Чей же ехидный смешок дребезжит в сторонке?
Нет никого за спиной – неизвестно чей.
 
 
Кливер в свободном паденье пугает чаек,
Отдых усталой галере, но не гребцам.
Так хочется верить, что этот удел случаен,
Что не дошёл до такой ситуации сам…
 
 
Воля ушла, и на палубу кортик брошен;
Труд невеликий – потуже связать ремешком
Меня, о котором думали как о хорошем
И о котором думают как о плохом.
 
 
С боя позорно взят, обезоружен,
К банке прикован навечно, как злобный пёс,
Чтоб утонуть со всеми в солёной луже
Или разбиться о близлежащий утёс.
 
 
Снова хребет полосуют двойные петли,
Руки в мозолях сжимают древо весла.
Виден ли остров на горизонте, нет ли —
Полный вперёд до команды, и все дела.
 
 
Шанс не исчерпан, главное – выждать время…
Но вновь незнакомец является, хохоча.
Я – капитан, и стою на мостике с теми,
Кто угощал партер черенком бича.
 
 
Дьявол морской усмехается: чаще, чаще!
Я за собой наблюдаю со стороны.
Флагману слава; гребцу от того не слаще,
Мы одинаковы, но далеко не равны.
 
 
Я – раб на своей галере, солдат неудачи,
Рыбам на корм, как раздастся последний вздох.
Так будь что будет, пусть неудачник плачет.
Выбор был сделан, выбор не так уж плох.
 

1997

В поле

 
В поле ветер, в горле ком.
Стонет колокол по ком?
В небе зарево ликует,
Земляника с молоком.
 
 
В поле воин – и один,
Сам батрак, сам господин,
Да душа навзрыд тоскует
О поре лихих годин.
 
 
В поле пусто, ни души.
Кто-то факел потушил
И идёт во тьме кромешной
По неведомой глуши.
 
 
Слева яма, справа ров,
Да и розочка ветров —
Не оружие, конечно,
Не спасительный покров.
 
 
Волки воют, выпь орёт.
Не сворачивай, вперёд
По проторенной дороге
Дни и ночи напролёт.
 
 
Бог нечистым судия,
Наш Всевышний, а не я.
Лучше выпросить подмоги
У бездомного зверья.
 
 
Святый Боже, рассуди,
Нашу совесть разбуди,
От заката до рассвета
Злую порчу отведи.
 
 
Раздобыть бы пищи впрок
Да зажёгся б костерок —
Будет верная примета,
Что меня услышать смог.
 
 
В поле нежить да навьё
Топчут спелое жнивьё
Перед первым ку-ка-реку
Заберут себе своё.
 
 
Не боимся чёрных чар,
Жги, костёр, мою печаль,
Прогони её за реку,
За таинственный причал.
 
 
В поле росы, маков цвет.
Видно, близится рассвет.
Краем неба ходит солнце,
Если это не навет.
 
 
Поседевшие угли
Чутко руку обожгли,
А один еще смеётся
В оседающей пыли.
 
 
Торной тропкой вкривь да вкось
Место людное нашлось,
Озерцо от старой дамбы
Серебрянкой разлилось.
 
 
Тянет сдобою от хат,
Вдоль дворов вишнёвый сад.
Боже, эту роскошь нам бы
Обнаружить ночь назад!
 

1998

Гроза

 
Сверкает. Грохот. Но дождя нет.
Благоговение и ужас.
Того гляди сейчас достанет
Меня волна, надрывно тужась.
 
 
Поёт она, листве на плечи
Кладёт тяжёлые ладони.
За горизонтом – поле сечи,
Дай Бог, оно меня не тронет.
 
 
Стучат вдали неторопливо
Шаги опомнившейся влаги
И под одеждою прилива
Поспешно прячутся коряги.
 
 
За светом свет помалу-мало
Соединяет землю с небом,
Река у старого причала
Пересеклась заметным следом.
 
 
И снова гром. Бело и ясно.
Зарницы катятся под гору.
Стоять и ждать небезопасно
С ума сошедшую погоду.
 
 
Иду, а в спину канонада.
Как тяжелы косые струи!
Свободу дали им, и надо
Сломить оковы конской сбруи.
 
 
Тому назад ещё минуту
Гроза всухую побеждала,
А нынче кажется, как будто
Она выигрывать устала.
 
 
Теперь почётней и приятней
Работать в шоу режиссёром,
Бросать сверкающие пятна
По затаившимся просторам,
 
 
Дарить трезубцы белых молний
Беспечной облачной отаре
И облачать речные волны
В намокший шёлк индийской сари.
 
 
Во тьме деревья принимают
Совсем не царственные позы.
Не каждый день у нас бывают,
Как осы, жалящие грозы!
 
 
До дома шаг. Поклон к поклону
Великолепию стихии.
Когда ещё во время оно
Случались бедствия такие!
 

1998

Одиночество

 
Отдых от света.
Привыкли глаза к тишине.
Комната – семь шагов в ширину,
В разрез – день деньской.
Птица-люстра, мне спой
И в ответ я шепну,
Есть такая примета:
Солнце – извне.
 
 
Я стою на часах,
А часы всё спешат,
Спешат умереть навеки,
Закрытые веки подлунных снов,
Тревожащих корни основ
И монограммы чисел.
Они убивают,
Во время прыгают вовремя
И убывают
Одно за другим.
 

1998

«Закат над Электросталью …»

 
Закат над Электросталью —
Такое нечасто увидишь.
Покрыты холодной эмалью
Оконные стёкла, на идиш
Расписано тучами небо
И взгляд его мрачен и колок.
Колёса проезжего кэба
Вминают в асфальт ветви ёлок.
Усыпали трубы и иглы
Подушечку цвета маренго,
Вернулись жестокие игры,
И снова мы стенка на стенку,
И снова на улицах схватки
Смертельные и родовые,
И снова бегут без оглядки
Японские городовые.
Лежат на заплаканных рельсах
Упругие скользкие тени,
Напрасно пытаясь согреться
На них. По известной системе
Растерянный жёлтый автобус
Хромает вдогонку вагонам,
А там – юбилейная пропасть
Полна до краёв самогоном,
Там валит народ из Завода
Тяжёлого Телосложенья,
Заблудший работник ОСВОДа
Размашисто мерит сажени,
И, где проходимо и мелко,
Кингстон откупорило время,
Поскольку секундная стрелка
Пропала на местном Биг Бене,
Поскольку испуганный ветер
Прижался к бетонной ограде,
Желая, когда на рассвете
Подует зефир в шоколаде,
Уйти. Прилетит на замену
Сумятица утренней спячки,
Набатом ударятся в стену
Гудков телефонные стачки
И скажут о том, что не умер,
Родился и здесь обитает
Вечерний малиновый зуммер —
Над городом тихо витает,
Поёт колыбельные окнам,
В шершавом английском тумане
Фонариком светит в висок нам,
Раскованной грацией лани
Минует пути эмигранта
На Запад, за край манускрипта
В объятьях небесного канта,
В узорочье звёздного шрифта
Уйдет, чтобы снова вернуться
Сюда, где проплешины света
Глаза, как огромные блюдца,
Упрямо таращат на это,
Сюда, где Кольцо Зодиака
Ещё с девятью обручилось,
Где знает любая собака
О том, что ещё не случилось,
Но скоро случится. Алеет
Истерзанный шрамами купол,
Ведёт по забытой аллее
Ушедших на пенсию кукол.
Такая уж выпала доля —
Барахтаться в ливне кошерном
Арбитром для ратного поля,
В родильных домах – акушером.
Гордится своей ипостасью
Из вод возродившийся Китеж —
Закат над Электросталью,
Который не сразу увидишь.
 

1998

Интервенты

 
Барабаны и корнеты,
Капитаны, лавагеты
Золочёными орлами
Освещают путь к победе,
 
 
Трубным гласом пропаганды,
Ароматами баланды
Дразнят лучшую из армий,
Величайшую на свете.
 
 
Строй нестройный, громогласный,
Золотой, пурпурный, красный
Командиры украшают,
Разодетые парадно.
 
 
Гренадеры, мушкетёры,
Моты, бабники, бретёры
От Мадрида до Варшавы —
В неизвестность – и обратно.
 
 
На телегах, на лафетах,
В фурах, собственных каретах
Господа уже играют
На обещанные страны.
 
 
Пэры, маршалы, маркизы
За трофейные сервизы
Друг у друга отбирают
Званья, титулы и саны.
 
 
Вдалеке от женщин вздорных
В окуляры труб подзорных
Видно страждущее око
Коллаборационистки.
 
 
И стремится к ней вояка,
Не подумавший, однако,
Что прекрасное далёко
Станет смертоносно-близким.
 
 
Серебро под сапогами
Станет белыми снегами,
А прогулочные рощи
Превратятся вдруг в завалы.
 
 
От Варшавы до Мадрида
Наприступные для вида
Обернутся злы и тощи,
Наги, босы и усталы.
 
 
Побежит за ними следом
Долгожданная победа
И ладонью в рукавице
Ниже спин их будет шлёпать.
 
 
И удары эти градом
Скачут вечным арьергардом
От столицы до столицы
Под колено да под локоть.
 
 
А когда залечат раны
Молодые ветераны,
Персифали, ланцелоты,
Господа-комедианты,
 
 
Упадёт корона с трона,
На дрова пойдут знамёна,
Изотрётся позолота,
Потускнеют бриллианты.
 
 
Долго ждать им не придётся —
От другого полководца
Примут маршальские жезлы
Стратилаты, воеводы.
 
 
Глядь – и вновь неутомимо
Строевая пантомима
Конно, людно и железно
Оседлает гребень моды.
 

1998

«Вначале было Слово – ослепительная вспышка…»

 
Вначале было Слово – ослепительная вспышка.
Так молнии решили и открыли в небе кран.
Потом пришли раскаты, их замучила одышка,
Они себе налили горячительный стакан.
 
 
Прошло четыре утра; клавесином подоконник
Служил безумным каплям, сочиняющим стихи.
– А помните, как раньше гарцевали в небе кони?
Вращая бакенбардами, ворчали старики.
 
 
Заливисто смеялась ослепительная вспышка.
Так молнии задумали ответить старикам.
Явились отголоски с барабанами под мышкой
И дрогнувшие пальцы опрокинули стакан.
 
 
Полнеба затопило, а вода сровнялась с сушей,
Раскаты закрутили старый вентиль до щелчка.
– Мне конский топот слышится,
                                       внимательно послушай!
Старик шептал взволнованно над ухом старика.
 
 
И снова завальсировали облачные кони —
Так издревле предсказано хозяином небес,
А молнии с раскатами в обнимку на балконе
По нотам-по перилам исполняли полонез.
 

1998

Лирическое

Я приеду к тебе верхом

Сквозь туман Андромеды,

На крутой одинокий холм

Без сомнения взъеду,

Огляжу с высоты твой дом

И коня пришпорю.

Я приеду к тебе верхом

По зелёному морю.

Я корабль направляю свой

В заповедную бухту

И к тебе, как к себе домой,

Очень скоро прибуду.

Пусть огнями морской святой

Красит мачты во тьме,

Я корабль направляю свой

К маяку на холме.

Белым аистом прилечу

К твоим окнам однажды,

Подойду, словно в зной к ручью,

Утолить свою жажду.

Поздней осенью я хочу

Отыскать твой дом,

Белым аистом прилечу

И совью гнездо.

Человеком к тебе приду

Неизвестно откуда

И обратно дорогу ту

Одолеть позабуду.

Замерзая в шальном бреду

Ледовитого танца,

Я однажды к тебе приду,

Чтобы здесь остаться.

Но минует недолгий срок —

Я уеду снова.

Чередой лошадиных ног

Застучат подковы.

Отмотаю клубок дорог

До земного края

И опять на недолгий срок

Я тебя узнаю.

1998

Зима пришла

 
Распался чистый изумруд
Лугов среди лесной глуши.
Под снегом красками умрут
Они, прикажут долго жить.
 
 
Ещё силён и светел яр,
Но всё на убыль вместе с ним
Уйдёт, и листьями пожар
Древесных крон храним.
 
 
Кирпично-алый клён бубей
Опять побил червовый туз
И холод давит, хоть убей,
На спину, словно тяжкий груз.
 
 
Нога тонула в опадавших
С деревьев девственных мирах.
Там, где костры пылали раньше,
Теперь светлеет прах.
 
 
Откроет день глаза – лишь слово
Воочию узрит, лишь лес,
Что на стекле был нарисован
Молитвами морозных месс.
 
 
И снова будет в двери вьюга
Стучаться ночи напролёт,
И, в старом потеряв друг друга,
Найдёмся в новый год.
 

1998

Ж а р а

 
Душно. Без тепла —
Одно название на странном языке.
Воздух, как смола,
Растворяется в протянутой руке.
Люди, словно цепкие следы
Других людей, уже бывавших здесь.
День в позе лотоса сидит
И превращает в огнедышащую смесь
Самого себя.
 
 
Душно.
Плавленым сырком желтеет весть,
Что нам уже не нужно
Прятаться под крыши и зонты,
Шляпы, переборки и мосты.
Даже у воды
Сталь покрывается дремучей сединой.
Тайные ходы
Пересекает, как шлагбаум, летний зной.
Дороги дальние в объезд
Проводят правду между двух больших костров
И пламенеют, словно кровь
Других людей, уже бывавших здесь.
 
 
Душно. Стынет лес
Под одеялом утомлённого мирка,
С молитвой или без
Ждёт терпеливо наступленья ветерка.
Чёрные останки на краю,
Летит над озером измятая труба,
Сбита и контужена в бою
Очередная надоевшая изба.
Весело и дружно
Горят надежды и зелёные цвета.
Нестерпимо душно
И под подошвами мирская суета
Других людей, уже бывавших здесь,
Коверкает обугленную жесть
В новые структуры.
 
 
Яблочный раздор
По небу катится с востока на закат.
Огненный узор
Плетёт над нами восьминогий коловрат.
В облачной извёстке потолок
Покрылся пятнами от красного вина.
В самых окончаниях дорог
Жара спокойна и по-женски холодна.
Душно от дыхания в лицо
Других людей, уже бывавших здесь.
Прыгает по кочкам колесо.
Вон за ним с нарочитой ленцой
Скачет сам не свой, дрожащий весь
Этот душный мир.
 

1999

«Если поставить четыре зеркала…»

 
Если поставить четыре зеркала
В разных углах опустевшей комнаты,
Можно увидеть глазами Мерлина,
Что отражения будут сомкнуты,
Что зеркала эти будут спаяны
Однообразием измерения;
Как коридор заскрежещет ставнями,
Можно услышать ушами Мерлина.
Можно дрожащей рукой дотронуться
До обходного пути в континуум,
И излучение в виде конуса
(Как доказательство от противного,
Что доказуемое приемлемо)
Может исподтишка почудиться.
Можно почувствовать телом Мерлина
То, что он чувствовал всеми чувствами.
 
 
Можно принять это всё как должное,
Как неразменные догмы времени
И, уперевшись в паркет коленями,
Четверочастное невозможное
Пить всеми фибрами, всеми жилами,
Петь ритуальную песнь друида,
Жить под заснеженными вершинами,
Жечь на курганах костры для вида,
Спать, обернувшись небесным бархатом,
Гнать из кореньев настои дивные,
Ноги босые изнежить пахотой
Как доказательство от противного.
 
 
И, наигравшись с перемещением
Линий былых параллелей времени,
Можно увидеть вдали свечение
Белых одежд чародея Мерлина,
Дружеским жестом привлечь внимание,
Взять и примерить святую мантию,
С нею приняв сокровенные знания
На долговременную гарантию;
Не упуская такой возможности
Как доказательство от противного,
Мерами личной предосторожности
Можно добиться интуитивного
Проникновения в воспоминания,
Что для других навсегда потеряны —
Можно использовать эти знания,
Став воплощением мага Мерлина.
 

1999

«Хитроумный месяц март…»

 
Хитроумный месяц март
Смотрит прямо на гнездовья
Возвратившихся грачей,
Он играет в биллиард,
Загоняя солнце в лузу
Равноденствия весны,
Мегафон на каланче
Разливает славословья
По веснушчатым щекам,
Солнце плавит снег и хлам
Как ненужную обузу —
Эти действия ясны.
 
 
Эти действия нужны,
Чтобы март поторопился
Поменяться на апрель,
А с пологой стороны
Покатились бубенцами
Золотые голоса,
Чтобы несколько недель
Лёд неистово топился
В наводнении тепла
И зелёная краса
Развалилась на татами
Биллиардного стола.
 
 
И теперь, куда ни кинь,
Будет общее веселье
И пространство для игры,
Помечая мелом кий,
Смотрит март заворожённо
С лёгким прищуром на цель,
От холодной кожуры
Избавляет он весенний
Яркий цитрусовый шар,
И использует капель
Свой коронный запрещённый,
Свой решающий удар.
 

1999

Кочевники

 
Рождённым здесь быть, здесь же вырасти,
                                                       здесь и крепчать
И здесь набираться премудрости, силы и воли.
Бескрайние степи, Тартария, Дешт-и-Кыпчак —
Его ль мы оставим,
                             навеки покинем его ли?
 
 
Когда подрастём и дадим подрасти лошадям,
Суровой рукой посылая горящие стрелы,
Мы степь не забудем и долгие годы спустя
Её возродим, попирая чужие пределы.
 
 
Пусть гнутся посевы от топота тысяч копыт,
Пусть льются проклятья из тел,
                                             рассеченных до паха!
Грабёж и насилье – степной незатейливый быт,
Палитра и краски – топор да кровавая плаха.
 
 
Мы сабельный росчерк оставим на стенах церквей.
Пусть бряцанье стали взлетает
                                              к задумчивым сводам!
Долой все препятствия! Станет свежей и светлей
От огненной пляски, идущей за нашим походом.
 
 
Упрямый хакан и подвластный народ-рыболов
Почёсывать бороды примутся в недоуменьи,
Увидев на колышках дюжину русых голов
Под хохот шакалов и наше злорадное пенье.
 
 
И будет курган из булата, шелков и камней,
А также из тех, кто не смог до конца покориться.
Потом будет ночь, и исчезнет
                                                в голодном огне
Достойная жертва прародине протоарийца.
 
 
Чванливые гунны, по жизни в седле и в пыли,
Взращённые ветром и бурой ковылью номады,
Мы снялись с кочевий на поиски новой земли
Под знаком цветущей двенадцатиградной Троады.
 
 
Итильские воды поглотят немало веков,
Мы станем другими,
мы стены поднимем из пепла,
Пока на Востоке иная волна кыпчаков
Уже рождена и растёт, но ещё не окрепла.
 

1999

«Мы – трубадуры в десятом колене…»

 
Мы – трубадуры в десятом колене.
Прадеды наши кривлялись на сцене,
Рвали на теле льняные рубахи,
Врали бессовестно байки о Бахе,
Моцарту ставили палки в колёса,
Ярко горели в кострах наркомпроса
И, улетая в туманные дали,
Это кривляние нам завещали.
 
 
Мы переняли у них эстафету,
Долго бродили по белому свету,
Пращуров чтили бесславное имя
И познавали позор вместе с ними,
Пели о том же другими словами,
Так же горело костровое пламя,
Тем же путём отделяясь от тела,
Наша дорога с подмостков летела.
 
 
Нам, трубадурам, легко разобраться,
Чем может завтра для нас оказаться,
Дружно мы тянем стригольничью лямку
И в утверждённую свыше программку
Вносим поправки по прихоти нашей,
Зрителей кормим берёзовой кашей,
Критиков поим дешёвым елеем
И для себя ничего не жалеем.
 
 
Вас, менестрелей второго десятка,
Граждан грядущего миропорядка,
Наше послание тоже коснётся —
Новому классику, если придётся,
Ставьте в колёса не палки, а брёвна,
Не обращая вниманья на рёв, но
Будьте готовы любому кострищу
Дать от себя калорийную пищу.
 

1999

«Белый рыцарь печального образа…»

 
Белый рыцарь печального образа
С лебединым крылом.
Он помечен крестом на темени
И на левой руке.
Под копытами гибнут маки
Алым сабельным шрамом.
Где проскачет крылатый конь,
Там останется этот след.
 
 
Затихают за горными кряжами
Песни дальнего боя.
Он там был, он тоже участвовал
В хороводе, летящем вверх.
Но рыцарь не тот, что раньше —
На исходе и время, и силы.
Завершая последний танец,
Он уснёт на примятой траве.
 
 
Щедро побитый ветрами
И обильно умытый влагой,
Не расстанется он навеки
С благородным своим забытьем,
Сквозь забрало стального шлема
Прорастают новые маки
И склоняются над крестами
На темени и руке.
 
 
Этот сон не прервётся громом
Тёмных туч и победных цимбал,
Он слишком глубок и приятен,
А рыцарь слишком устал,
Слишком просто слагаются строки
Гимна во имя любви
К чёрной даме, прекрасней которой
Не отыщется в мире живых.
 

1999

«Октябрь завершился, как первый снег…»

 
Октябрь завершился, как первый снег,
Опозоренный утром мазком гуталина,
Только белые хлопья с тонким запахом тмина
Замедляют на миг свой решительный бег.
 
 
Я смеюсь с хрипотцой, и ладонь козырьком
Защищает глаза от морозного пара.
В накрахмаленной ткани влюблённая пара
Поздравляет себя с очередным вечерком.
 
 
Пожелтевшие листья, побелевшие лица
Опадают с деревьев, не стесняя соседей.
Листопад шелестит на затёртой кассете —
Он записан для тех, кто устал веселиться.
 
 
Это классика звука, сказка чистого леса,
Мой любимый спектакль без конца и антракта.
Я однажды и сам в нём участвовал как-то
И у публики вызвал волну интереса.
 
 
Пелерину кулис пузырит ветерок,
Но царит тишина, где суфлёрская будка.
Напряжённые вздохи, становится жутко,
А на ухо принц датский твердит монолог.
 
 
Бенефис в октябре вышел лучше не надо,
На стенах и заборах он расклеил афиши,
Для родных и знакомых сделал скидки, а выше
Серебром огоньков занялась баллюстрада.
 
 
Улыбалась луна, поправляя очки
И шлифуя платок на морщинистом лбу,
Свою заячью жёлтого цвета губу
В ожидании чуда убрав в кулачки.
 
 
Демонстрации улиц, такси-часовой,
Эскалатор дождей и грибная орда —
Мне мозаику эту сложила вода,
Запорошила сверху всё той же листвой,
 
 
И потрескивал лёд на тугих проводах,
Неумело копируя аплодисменты,
Из премьеры моей озорные моменты
Живописец-мороз вывел в светлых тонах.
 
 
Оркестровая яма, как горный разлом,
Извлекла, потревожив планетную ось,
Плагиат на мотив, которым всё началось —
Получилось красиво, но о чём-то своём.
 
 
Я услышал его посреди тишины
Под напором пытливого взгляда суфлёра,
Взял обрывки стихов для либретто и скоро
Окрестил его гимном осенней страны.
 
 
Снег играл остротой моего чутья,
Он парадным строем прошёл и лёг;
В зале гаснет свет, прозвенел звонок.
Где октябрь завершён, там был начат я.
 

1999