Читать книгу: «Граду и миру»

Шрифт:

ISBN 978-5-4493-5218-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

граду и миру

– Вы притворитесь, что вы были вовсе не детьми, а настоящими мужчинами, и вас в кино будут играть всякие Джоны Уэйны или еще какие-нибудь знаменитости, скверные старики, которые обожают войну. И война будет показана красиво, и пойдут войны одна за другой. А драться будут дети, вон как те наши дети наверху.
…
И тут я поднял правую руку и дал ей торжественное обещание.
– Мэри, – сказал я, – боюсь, что эту свою книгу я никогда не кончу. Я уже написал тысяч пять страниц и все выбросил. Но если я когда-нибудь эту книгу закончу, то даю вам честное слово, что никакой роли ни для Джона Уэйна, ни для кого-то подобного в ней не будет.
…после этого она стала моим другом.
Курт Воннегут «Бойня №5, или Крестовый поход детей»

Часть 1

Глава 1

– Вот так хорошо, – говорит мама, поправляя огромный воротник Ванессиного платья (такие на Земле нынче в моде). Он настолько огромный, что похож на крылья или плащ, и отчего-то вечно чуть морщится и задирается одним краем. Вот и сейчас: мама только его разгладила, а стоило Ванессе наклониться за авоськой с завтраком для отца и выпрямиться, как непослушный воротник снова свернулся и сморщился.

Мама взволнованно откидывает прядь волос со лба. Они у неё коротко подстриженные и смешно торчат во все стороны, словно встали дыбом от ужаса перед поведением воротника. А ещё у неё озабоченные морщинки вокруг глаз и очень тёплые и ласковые руки.

– Мам, – говорит Ванесса, – ну ничего страшного же. До папы пять минут идти. Рядишь меня, как в театр!

– Нет, – отвечает мама упрямо, снова разглаживая «крылья». – Никогда не знаешь, когда встретишь свою судьбу.

Ванесса заливисто смеётся.

– Мама! Ты же сама говорила: судьба меня всегда найдёт, в каком бы виде я ни была! И понравлюсь я ему такой, какая есть!

– А прилично одетой понравишься гораздо быстрее, – возражает та и добавляет: – Ну всё, иди. Скоро начнётся перерыв, а папа без обеда.

И Ванесса выходит из уютного полумрака квартиры на улицу. Где свет – такой яркий, будто солнце наклонилось, чтобы получше разглядеть её, семнадцатилетнюю девчонку. Где птицы, сидящие на деревьях, поют, радуясь дню и приветствуя Ванессу. Где бабочки стайкой проносятся мимо, едва успевая обогнуть возникшую на их пути девушку, и одна вдруг оказывается на плече. Складывает крылышки, разводит, складывает, словно страницы цветной книжки. Бабочка мохнатая, тёмная, с оранжевыми полосами и белыми пятнами. Папа рассказывал, что такие называются «адмиралы». Ванесса смеётся и протягивает руку, чтобы погладить нарядную по спинке, и бабочка срывается с плеча и, пританцовывая, летит за стаей.

Ванесса едва сдерживается, чтобы не последовать её примеру. Танцевать в солнечных лучах – это замечательно, но кто тогда отнесёт обед папе?! Обязанности – превыше всего.

Поэтому Ванесса чинно складывает пальцы на ручки авоськи и идёт по дороге.

Недавно прошёл дождь, и материал, из которого сделана дорога, ещё тёмный, но большая часть воды уже впиталась. От земли поднимается запах, какой обычно остаётся от тёплого летнего дождя, – пробегающего быстро и неслышно, будто озорник босыми ногами: пока не поймали.

Ванесса идёт, сжав ручку авоськи в ладошках перед собой и раскачивая той из стороны в сторону. Лесной массив по левую сторону дороги сменяется полем до горизонта, зелёным-зелёным, аккуратным, расчерченным на лоскуты. Вдали девушка видит несколько автоматов по обработке; рядом, совсем крошечный, стоит человек и, кажется, читает газету. На автомате возится вторая фигурка – в рабочем тёмно-зелёном костюме по последней моде. Ванесса машет им обоим рукой, но они не замечают.

Как же хорошо, думается ей. Здесь и сейчас – хорошо! Жить – хорошо!

И это – её последние денёчки в ряду дев неразумных, а скоро последние экзамены, а потом – все дороги открыты! Честно говоря, Ванесса не знает, что ей делать дальше. Отец хочет, чтобы она пошла ученицей в Дом Глав Земли или просто в философы. Давно он её туда прочит. Но девушке хочется приносить людям настоящее благо – не то, что эти философы. То есть они молодцы, всё думают, планируют, управляют, это важно. Но Ванессе кажется, что важнее, когда ты делаешь что-то, что люди видят и могут держать в руках. Например, можно тоже заняться сельским хозяйством. Только не так, на полях и на тракторе, а, например, в лаборатории – выращивать новые, удивительные и красивые, а главное – вкусные и питательные овощи и фрукты.

Может быть, она даже сделает что-нибудь такое, за что все-все-все, от мала до велика, скажут ей огромное-огромное спасибо. Например, никто до сих пор не придумал такую питательную смесь, которая детям подойдёт в полной мере вместо материнского молока. Иммунитет будет растить. И вот она, Ванесса, вырастит такой овощ, пюре из которого будет как молоко, представьте себе! И жизнь каждого ребёнка будет ей благодарностью за труд.

И это будут настоящие добро и польза, о которых говорила когда-то Лариса, их любимая воспитательница в начальной школе. Она часто повторяла: «Делая добро другому, ты делаешь добро себе». Такая простая истина – а удивительно сложная! Ведь сколько соблазнов опровергнуть, растоптать, уничтожить её, даже когда ты ещё маленький. Сказать что-нибудь вроде: «А я никак не связан с этим человеком». Но хорошо, что есть понимающие люди рядом, которые всегда направят на верную тропу…

В общем, Ванесса замечталась и чуть не столкнулась с возлодкой. Ну, вы знаете, такой штукой на воздушной подушке. Они почему так называются – раскачиваются, как лодки, и вечно грозят перевернуться. Вот и сейчас машинка, натолкнувшись надувным бортиком на Ванессу, отлетает назад и качается. Водитель, юный паренёк чуть старше Ванессы, заглушил мотор и встал на ноги, сохраняя равновесие.

Ванесса, извиняясь, кидается к возлодке и придерживает её руками. Зря, конечно – никакой пользы не приносит, только ладошки царапает. Парень садится на место и важно говорит:

– Это хорошо, девушка, что я вас не сбил. А то лежали бы сейчас на полу в своём красивом белом платье.

– О, я полежать люблю! – смеётся в ответ Ванесса. – Так что вы бы мне услугу оказали!

– Экая вы лентяйка!

– Это возрастное, пройдёт. Я работаю над этим, не подумайте!

– И не подумаю. А как вас зовут?

– Ванесса, – девушка протягивает юному водителю ладонь. Тот сначала протягивает в ответ свою, но, спохватившись, вскакивает на вновь закачавшейся лодке и, заведя одну руку за спину, кланяется:

– Влад.

Ванесса вновь смеётся:

– Смешной!

– Я должен быть учтивым, вы понимаете, – говорит Влад. – Ведь я – будущий Глава этой земли.

– Глупый ты и смешной! Ты не можешь быть будущим Главой, потому что Главой не рождаются, а становятся. А задатки много у кого есть, – хитро отвечает Ванесса. – Нужно доказать свою храбрость, разум, широту души и много всего другого. Тогда Земля (при содействии Философов) и выберет тебя.

– А и докажу, – Влад ничуть не смущается. – И выберет. Мне профессор так и говорит: кандидатов много, но ты, Влад, и умный, и красивый, и с Душой Земли связан.

– А что, она уже появилась? – удивляется Ванесса. – Я думала, новую Душу ещё не нашли. Она, может, и вообще не родилась ещё! Её очень давно не было среди людей!

– А ты не так проста, как кажешься, – дурашливо щурится паренёк.

– Вот и папа так говорит… ой! Обед! – Ванесса подпрыгивает, обхватывает авоську руками, плотно прижимает к груди и что есть духу мчится по дороге. «Я тебя найду!» – кричит Влад ей вслед. Ванесса оборачивается – длинные тёмные волосы волной кидаются ей в лицо – кивает, смеётся и убегает прочь.

На минуту солнце потухает: дежурный лёт гонит тучку туда, где нужен дождь.

А вот и великолепное, стремящееся башенками и антеннами ввысь огромное здание – Дом, где заседают нынешний Глава и прочие философы, ответственные за управление и обучение. Тщательно и долго отбирают они из поколения в поколение тех, кто будет управлять Землёй, мудро распределяют положение вещей в обществе, решая проблемы всего мира и не прося ничего взамен, кроме поддержания в порядке их тел. Земля работает, как единый организм – каждый делает свою работу, каждый – на своём месте. Поэтому на Земле все счастливы.

И Ванесса счастлива, и причём так, как дышит – где-то на грани осознания. Счастлива и горда тем, что будет частью общества и приносить пользу; счастлива тем, что несёт отцу на работу в Дом обед; что может бежать сейчас по дороге, и ветер – в лицо, и столько всего впереди до старости, которая наступит в двести! Если не позже: мама всегда говорит, что в двести жизнь только начинается…

Дорога не идёт прямиком в здание, а заходит на небольшую площадку для лётов. Такой крюк! Ну вы тоже поймите, Дом только называется так – Дом, а считай – небольшой город. Чтоб с башенки на башенку добраться, иногда машинами пользуются, сама видела!

Так вот, дорога сворачивает, а Ванесса уже торопится: обед, скорее всего, уже начался. Поэтому она спрыгивает с дороги на траву: та щекочет под коленками.

Ванесса бежит через поле к Дому. Авоська не тяжёлая, но бежать, прижав её к груди, неудобно: девушка смешно помогает себе плечами, размахивает ими.

А потом перед ней падает человек. Падает некрасиво, страшно – лицом вниз, скрючившимися пальцами взрезав воздух. Ванесса не успевает понять, откуда он взялся, – спасибо ещё, не наступила! Теперь спрашивает с тревогой, по-прежнему прижимая к груди авоську:

– Вы в порядке?

…Оттолкнув Роба, в последний момент он сам успел упасть.

В глаза ударил яркий свет. «Ослеп» – промелькнуло в голове; зачем-то он осторожно поднял голову. Ощупал веки. Не ослеп. Попытался открыть глаза – открылся только левый. Он ожидал увидеть робот-конвой – жалящие фонарями силуэты на фоне багрового и серого.

Вокруг была – поляна. Зелёная. Ровная. Без рваных ран. Без выпущенных наружу камней и торчащих, как старые зубы, обломков. Перед глазами метались целые, здоровые, сильные травинки.

Он такое видел только во снах.

– Вы в порядке? – повторил звеневший колокольчиком голос.

Он повернул голову и усилием воли сфокусировал взгляд.

Над ним стоял ангел. Его нежные крылья спадали с плеч и чуть трепетали от ветра; его лицо, белое, обрамлённое тяжёлыми тёмными прядями волос, неземное, всеми чертами выражало сострадание – точно все на свете иконы писали с него.

Ангел протягивал ему руку.

И он отшатнулся. Закричал:

– Я не умер!

– Позвольте, я только помогу встать, – говорит Ванесса, шагнув к незнакомцу и по-прежнему протягивая руку. Она улыбается.

Он перекатывается на спину и кричит ещё истошнее и невнятнее.

«Видимо, болеет» – с состраданием думает Ванесса. Бывает, что люди заболевают и начинают вести себя странно. Такие больные и не хотят плохо реагировать, а реагируют, и сами иногда не понимают, что творят. Ванессин класс два года назад водили в специальную лечебницу – показывали. Девушка тогда чётко запомнила: главное – вовремя доставить человека в больницу. Там его обследуют и назначат препараты, чтобы снова обрёл сознание.

Ванесса оглядывается на Дом – нужно торопиться, долг семьи и Земли зовёт; поэтому она более не тратит время на беднягу и нажимает тревожную кнопку браслета. Через тридцать и пять секунд рядом опускается медлёт.

– Просим прощения за задержку в пять секунд, – скороговоркой палит медбрат, выскакивая, – надеюсь, она ни на что не повлияет.

– Здесь человек, – Ванесса указывает на всё ещё кричащего (нет, уже хрипящего) и медленно уползающего прочь незнакомца. – Он упал, я предложила ему подняться, а он кричит и всё.

– Понял, – отвечает медбрат. Внимательно разглядывает упавшего. Теперь и Ванесса заметила, что тот грязен, как чёрт, и почему-то правая сторона лица в крови. Может, упал с летательного аппарата и повредился умом?

Медбрат подносит часы к губам и произносит несколько команд. Что-то вроде «1—3 и 1—4 – захват», – впрочем, Ванесса не может поручиться, что звучат слова именно так. Из медлёта выбираются два робота, похожие на парящие в воздухе башенки в пару метров вышиной, и подлетают к бедняге. Увидев их, он наконец замолкает. Грудь его раздувается, будто там растёт крик, и опадает, словно сжимая его. Роботы – один слева, другой справа – бережно заключают его в гравитационное поле и поднимают. Незнакомец бессильно обвисает. Только глаза сверкают, мечась от травы – к роботам, от роботов – к девушке с медбратом, от них – к небу…

Застыл, не моргает.

– Прошу прощения, – говорит незнакомцу Ванесса, – что не могу проводить вас до больницы, но мне очень надо бежать. Я постараюсь увидеть вас в ближайшее время.

Она убегает, а за её спиной гравилёт легко поднимается в небо.

Небо. Синее-синее, какое он видел за свою жизнь только раз: вылетев на хозяйском истребителе за пределы гряды вечного тумана, покрытого рекламными роликами. Но тогда солнце его ослепило, и толком он так ничего и не разглядел. Ещё и в самой высокой точке двигатели отказали. Думал только о том, чтобы родную задницу по земле не размазало. Когда всё же почти невозможным маневром смог заставить двигатели работать, а сам – остаться в живых… жалел. Жалел, как мальчишка, что не разглядел получше. Только снились иногда: невесомость, кабина, страшная тишина, равная смерти – и яркое за стеклом, манящее легендами о рае…

Теперь же он мог смотреть, сколько хотелось.

Разве при жизни такое бывает?

А ещё в небе были облака – настоящие, белые. И мягкие тучи, похожие на горстки тёмной ваты. Ещё – летали аппараты самых непривычных форм. Вот как сейчас – блестящий шар гнал стадо облаков куда-то вдаль.

Его поселили у окна, потому что узнали, что он курит. Как только летающие колонны перенесли его в изящное здание с колоннами, сразу, шалея от собственной наглости, и попросил разрешения зажечь сигарету. Ещё и честь почему-то отдал.

Ангелы были как люди, только лучше. Лица всех их были прекрасны, а одежды – белы настолько, что сияли. Он даже проверил: поднёс руку к рукаву ангела, самого младшего на вид. На руке отразился отблеск. Убрал – нет отблеска, поднёс – есть. Затем ангел заметил это и рассмеялся. На душе стало тепло, и он рассмеялся в ответ, но больше глупостями не занимался.

– Прекращай курить, Мэрион. Это безответственно, – сказали ему, и тогда он бросил сигару под ноги и затоптал. Хотя, если подумать, и чего это он так? Ведь и имя было не его, но может быть, ангелы знали какое-нибудь секретное имя, под которым он родился?

Удручённо покачав головами, сияющие существа открыли ему правый глаз, обработали кожу головы и повели по коридору. Пока вели, навстречу им вышел мужчина, пожилой на вид, с газеткой в руках, в одних трусах и тапочках. Поздоровался с ангелами и с ним. Он был удивлён: пожилого не коснулась дряхлость. Да, седые волосы, да, морщины, но лишь самые яркие. Мышцы его были по-прежнему упруги, и даже… в общем, он старику даже позавидовал, потому что сам так не выглядел даже в первой юности.

– Друг Адитус! – высокий и горбоносый ангел кинулся старику наперерез. – Э-э… не смущайте нового человека! Вы видите, вы его испугали!

– Ни капли, – по-детски возразил он, пялясь на старикана. Потом перевёл взгляд на ангела – и вдруг понял, что даже под свободными белыми одеждами видно, насколько тот пропорционален и крепок. Он заозирался по сторонам.

Как на подбор – прекрасные. Разные, разные – но глаза было так сложно отвести! Люди, ангелы, женщины, мужчины, старые, зрелые, молодые, одетые полностью или разгуливающие в шортах и майке – все они были так приветливы, так отлично сложены, так… прекрасны, что они могли ходить, не прикрывая наготы – и никто, никто во Вселенной не посмел бы делать им замечаний!

Он смотрел, забывая хотя бы кивать в ответ на приветствия.

Его привели в белоснежную комнату и сказали, что он может принять душ. Деликатно оставили наедине с собой. Он тут же наткнулся на зеркало (отражение выпрыгнуло, как из западни) и долго смотрел на себя.

Мрачный взгляд из-под неприятно густых и широких чёрных бровей. Часть волос на голове сожжена, на их месте – заживающий шрам. На губе – ссадина, по подбородку, правой щеке и выше, до линии волос, размазана подсохшая кровь. Лоб и уголки глаз – в ранних морщинах. Сломанный в юности нос. Копоть – на лице, волосах, руках, одежде. Одежда… казённый тёмно-зелёный комбез со знаком на груди: неполностью закрашенный круг. Покрыт пылью, копотью. Миллион карманов – вынутые оттуда вещи оказывались на стерильной настенной полочке и тут же обнаруживали своё уродство. Смятая пачка сигарет. Захваченная при побеге душа-оружие. Верёвка. Пропускная штрихкод-карта сэра М. Остатки пайка в коробке.

Почему-то было стыдно.

Раздевшись догола, мрачно оглядел себя ещё раз. Животик, да. С его телосложением у него всегда будет животик, не то что у них. Уродливые шрамы исполосовали всю левую сторону тела и спину. Мышцы вспухли неравномерными буграми по плечам, а ноги же, наоборот, тонки, как спички. Да. Какое может быть сравнение с ними, ангелами и душами праведников…

Сделают ли его таким же, как они? Или побрезгуют, посмотрят, послушают – и отправят урода прямо в ад?

Оставить патетику. Не унывать. Лучше задать себе вопрос: умываются ли души после смерти? Может быть, это символическое омовение от грехов, и из душа (душа в душе, ха-ха) он выйдет первозданным, чистым красавцем, и его отправят в рай? Надо же, а он никогда не верил в небеса, да и молитв-то не знал никаких. Но Роб, товарищ, с которым он бежал и из-за которого умер, поговаривал иногда, что можно просто каяться, а Бог всё поймёт. Мол, главное – каяться искренне, и при этом плакать.

Плакать не стал – Роб в этом пункте мог и пошутить. Но пока принимал душ (тот автоматически включился, едва пришелец перешёл во вторую половину комнаты), бормотал под нос все грехи, что вспоминались. Взял без спроса, простигосподи. Убил, простигосподи, но случайно, шальной пулей. Врал, простигосподи…

Продолжил бормотать, когда вышел из зоны душа и тот автоматически выключился; на стерильно-белом полу остались сохнуть тёмные пятна. Полотенца не было; одежда и вещи исчезли. Зато появились мягкие серые штаны и футболка. В поисках полотенца подошёл к противоположной от душа стене, мимоходом глянув на себя в зеркало – правильно, что мимоходом, а то разочаровался бы. Каким был, таким остался, только без грязи и крови.

Внезапно в стене, о которой он успел забыть, открылись щели и подул горячий воздух. Он отпрыгнул и чуть не упал; себе сказал, что это от того, что скользко. Стена закрылась. Он снова приблизился – стена отреагировала точно так же. «Сушилка», понял он.

Высушился, бормоча покаяния.

На выходе его спросили, что за вещи у него с собой? Смущаясь, он объяснил. Особенно ангелов заинтересовало душа-оружие; они никак не могли взять в толк, что делает эта штука и как она работает. Горбоносый, на вид суровый, долго вертел пистолет в руках, затем неуверенно произнёс: «Я видел что-то похожее в старых фильмах… э-э… тебе рано их смотреть, Тиринари» – это в ответ на возглас молодого ангела. «Ты сам это собрал?» – обращаясь к нему, грешнику.

Он объяснил снова, но ангел опять не понял. Это было странно. Могут ли ангелы не знать, что такое «оружие духа», если в Писании сказано, что именно дьявол вручил человеку навык изымать душу другого существа, превращая её в предметы и одновременно порабощая тело?

Так может, его обманывают, и это – люди?

Он вспомнил летающие столбы, поднявшие его антигравитацией; вспомнил сложение; речь.

Если и люди, то какие-то не такие. Иностранцы? Но язык их он понимает. С трудом, да, иногда продираясь через эти их странные «р» и прочие штуки, которые списывал на старомодность речи ангелов, но – понимает же…

Хотя… разве бывают на земле такие небо и трава?

Его побрили, ни разу при этом не порезав. Обследовали, и чем дальше, тем больше он уверялся: если это и люди, то форменные небожители. Приветливая улыбчивая женщина в смешной белой шапочке сделала укол и тут же сказала: «Ах, вы явно голодали! Недостаток витамина С – на грани, у вас скоро начнутся ужасные проблемы с зубами! Вам нужна специальная диета!». Он хотел спросить, как она могла понять это так быстро, но другой ангел перебил его:

«И как ты дошёл до жизни такой, Мэриоша?»

Этот ангел был, как ни странно, усат и полноват. Но эта полнота была такой здоровой, искренней, что ли, что она выглядела как достоинство. Не то что у сэра М, жирдяя и скотины. Хоть задницу иногда отрывал бы… тьфу, хватит о нём вспоминать.

«Случилось так» – ответил он. И неожиданно для себя выдал: пока на него надевали смешной шлем с проводами, пока мерили вес и рост, пока проверяли внутренние органы – рассказал, кто он, откуда родом. Скуповато – но на ум, чистый после покаяний, мало что приходило. Женщина улыбалась и кивала; полный слушал и крутил ус.

– Эх, дорогуша, – сказал, когда он закончил рассказ, – конфабуляция… проблемы с памятью, – перевёл для грешника, – обследовать тебя хорошенько надо. Но ты не волнуйся: сейчас сфотографируем тебя, отправим на базы. Быстро твоих родственников найдём.

И он понял, как прозрел: всё-таки не ангелы. Люди. Люди другой цивилизации. Эксперимент сэра М удался – правда, не так, как тот ожидал.

Его, беглеца, случайно переместили в другой мир.

Небо. Синее-синее. Ровное-ровное. И солнце – яркое, чистое, аж смотреть невозможно. Ему и запретили смотреть, сказали, что можно ослепнуть. Когда поняли, что смотреть не перестал – затемнили окно.

Думал, такое небо бывает только в рекламе. А вот – стоило только сделать один неверный шаг, и то, что казалось нереальным, стало обыденным. И солнышко плевало, обыденное оно или нет – смотрело в окно, улыбалось, даже сквозь затемнитель щекотало по утрам веки: «Вставай, лежебока!».

Да проснулся, проснулся. Ещё минуточку…

На зарядку ходил со всеми. Быстро познакомился с соседями по палате – их было двое, четвёртая койка пустовала. Выслушал много шуток про появившуюся на месте обритых волос щетину, посмеялся сам – шутки были хорошие. Про свой мир он больше не заикался: говорил, что просто ничего не помнит. Конфа… конфиденция у него. Больные его жалели, и жалость, как непривычно переслащенная пилюля, бесила. Поэтому большую часть времени он предпочитал смотреть в окно и грызть пилюли, отучающие от никотина.

Потом юный доктор принёс ему местный компьютер – доску, с которой можно было читать и смотреть фильмы. Стало веселее: технологии его мира по сравнению с тем, что он видел здесь, были допотопными игрушками. Вот только что была доска как доска – а вот загорелся экран, и можно читать. Удивительная штука! И не норовит тебя сожрать, а это ценно для человеческих изобретений.

От общих мероприятий он не отказывался тоже: всё же тянуло к людям. Тем более – таким совершенным, как эти. Подумать только, это – душевно больные сего мира: прекрасные, интеллектуально развитые, тонко чувствующие собеседники! После них старый архивариус, с которым он когда-то в юности проводил много времени, познавая книги, казался полуграмотным дикарём! Каковы же те, за границами стен?

Хотя чем больны именно эти люди, ходившие вместе с ним по коридорам, он не мог понять. Вот, сосед например. Сказал, сильно женщин любит. А кто их не любит? – удивился он. Да не, возразил сосед. Я сверх меры люблю, понимаешь? У меня атавистические инстинкты слишком развиты из-за поражений мозга: в норме положено так-то и так-то, а у меня так и так. На всех смотрю, не только на свою жену, ещё и трогать тянусь. И что? – удивился он. Это же нормально, ты же человек. У нас вот как: если ты до женитьбы трёх не попортил – лох, как есть. Во время женитьбы если с посторонними женщинами не пляшешь – так хреновый ты мужик. Сосед смеялся долго и до слёз. Спросил: и ты? И я, – ответил он, вызвав новый приступ смеха.

«Фантазёр!» – выл сосед, утирая слёзы. «Вот фантазёр!»

Смотреть в книгу, скрипя зубами. Почему-то было обидно.

Сами вы дураки. Вот чего.

Так, понемногу, из разговоров перед и после зарядки, из исповедей на коллективной терапии, из доски, заменявшей целую библиотеку – он понял.

Это – идеальное государство. Утопия во плоти. Счастье для всех, и правильность зашкаливает – такая, как про неё бубнят старики-священники. Он слышал про подобные государства там, у себя. Но все, кто рассказывал про них, говорили, что достичь такой топи невозможно, и более того – не нужно: ведь человеческая натура будет подвергнута стеснению. Да только подумайте сами, какой идиотизм: на улице не плюнь, не ругнись, идиоту морду не бей, не кури в общественных местах, восхваляй правящих, пока они за твой счёт наживаются. Купить ничего не купишь – денег нет, довольствуйся тем, что правитель дал. Вот никогда не мог понять, как одни люди могут добровольно отдавать какому-то мифическому обществу своё, родное, а другие – не захапать всё себе. Ну не бывает так. Бред.

В общем, вся эта их топь – это то же, что и его мир, только в профиль. Да ещё жить сложнее. И обиднее: в его мире у плебса хоть и нет прав, но есть хоть свобода решать, покупать, брать!..

…Только вот это задумки. А пришёл, смотришь – и ведь у них всё более чем сносно, так, что завистливо дрожит что-то в груди…

В их книжках пишут, что тем, кто принимал непосредственное участие в создании и символом нового мира, стала Душа Земли.

Он долго пытался понять, что это.

Потом нашёл одну статью, где, долго прокопавшись в смыслах, сносках и прочих хитросплетениях, понял.

Итак, переводя на местный язык, душа – это сознание и воля. Те, кто забирают куски душ в его мире, забирают части сознания, оставляя лишь некоторые инстинкты, и чем больший кусок души ты забираешь – тем больше сознания и воли переходит в твои руки. Но сам ты ими пользоваться не можешь и превращаешь их в предметы – добротные и более долговечные, чем сделанные руками или на фабриках.

Но здесь люди каким-то образом занимают чужому человеку часть своих сознаний и воль, и тот может ими пользоваться!

Его передёрнуло, когда он это осознал. Отказаться от себя, своих желаний и воли, ради какого-то чинуши? Быть подобным нищему на вокзале? Ради чего? Да если бы они думали каждый своей головой, они бы были в сто раз счастливее, чем сейчас, глупыми марионетками в руках империи!

Нет, их мир совсем не так безупречен, как ему казалось. Хорошо сложенные, здоровые, красивые, добрые и умные, развитые – это только верхушка айсберга. Чего всё это стоит, когда свершается не по твоей воле, когда ты свою волю передаёшь какой-то чужой душе?

Впрочем, это были лишь умозрительные заключения, и дела ему до этого не было. Не было, сказал!

В конце концов, его никто не спрашивал, никто не дёргал. За окном было синее-синее небо.

Это его устраивало.

Часто приходил молодой док. Кажется, костоправы (душеправы?) поручили ему следить за новеньким – очень уж дотошно паренёк выспрашивал что, где, да как. Отвечалось всё с меньшей охотой. Ну их, «счастливых». Спокойнее больным на голову прикинуться. Кто знает, что сделают, если поймут, что он действительно не отсюда?

Потом паренёк придумал новые вещички. Возможно, решил, что гость заскучал. Молодой док стал заставлять его петь, танцевать, рисовать, – словно счёл не только больным амнезией, но и умственно отсталым. Танцевать он не умел совершенно, рисовал исключительно высокохудожественные каракули. Песни, которые он знал, заставляли сбегаться под дверь всю больницу, и молодой врач постоянно гонял любопытных пациентов прочь. Открывал дверь, грозился вызовом некого Ипполита, тряс палкой с диодом на конце. Каждый раз заново. Проще было не петь – что в итоге он и сделал.

Тогда они придумали ещё одну штуку. Принесли тонкую такую серебристую шапку, похожую на плавательную. Предложили уснуть с ней на голове. Он был не против – если она не должна была поджарить во сне его мозги, конечно.

На следующий день к нему пришли и показали то, что он видел во сне ночью. Он напрягся. Он задал вопрос: зачем им видеть его сны? На что ему, улыбаясь, пояснили, что персонал должен контролировать его психическое состояние – так легче будет провести его по пути выздоровления. И выразили глубокое восхищение фантазией и снами.

Тогда он окончательно разуверился в том, что умер. Вот до этого ещё немножко сомневался, думал, не параноик ли, не подозревает ли бедных ангелов – а здесь разуверился.

Потому что только люди могут желать контролировать друг друга, да ещё при помощи рукотворных машин.

Хорошим это, как он знал, никогда не заканчивается.

Его долго спрашивали о снах, попеременно то нахваливая их, то выражая обеспокенность ими. «Хорошие доки – злые доки» – мысленно шутил он каждый раз по аналогии с копами своего мира.

Они перевели его в отдельную палату. Оттуда в сопровождении молодого дока он ходил на процедуры: успокаивающие ванны, навешанные на кожу штуковины размером с монету, после снятия которых остаётся красный след. Часто надевали на ночь на него эту шапку.

Раздражало. Всё это раздражало. Но, не знавший, чего ожидать от этих людей, он не возражал. Только всё хуже спал ночью.

А днём его покой нарушали посетители. Наверное, их было мало; ему казалось, что сколько бы их ни было – их слишком много. Сначала он мирился.

Потом, после особенно бессонной ночи с адской шапкой на голове, дал раздетому старикашке в зубы.

Ипполит торопливо зашёл в дежурный кабинет и прикрыл за собой дверь. Любопытный свет, заглянувший было следом, вытолкнула обратно в коридор суровая металлическая дверь с глубокой царапиной снаружи. Царапина была пережитком времён таких древних, что некоторые сотрудники искренне считали: оставил её дикий медведь. Да – вещи иногда помнят то, что успели забыть люди.

У вещей вообще память сильнее.

Эндрю и Тиринари сидели, уткнувшись во множество экранов, расположенных над столами у правой и противоположных стен. Второй, надев массивные наушники, наблюдал за садом, Эндрю, надев свои только на одно ухо – за одним из коридоров, где столпились больные.

– Моррисон снова подрался, – не отрываясь от экрана, громко прокомментировал он. – Давненько таких драчунов не было.

– Последний был до твоего рождения, старшой, – отозвался Тиринари. Оба хохотнули.

– Об этом я хочу поговорить, – Ипполит подошёл и помахал рукой перед глазами Эндрю. Тот моргнул и, недовольно встопорщив усы, оглянулся на товарища. Понизив голос, горбоносый врач произнёс: – Э-э… я думаю, нам пора написать о нём.

– Куда? – вздохнул Эндрю и пошевелил усами, словно изображал рассерженного таракана. Дурачится. – В газеты?

– Тише! Нет. В Дом. Моррисон потенциально опасен.