Читать книгу: «Двинулись земли низы. Том 2. Индустриализация»
Конец и вновь начало
Двинулись земли низы
(роман-биография в делах)
Том второй «Двадцатый»
Моей Родине – Союзу Советских
Социалистических Республик
Первый том этой книги под названием «Двадцатые» закончился 1927 годом, первым юбилеем революции и демонстрациями троцкистов в Москве и Питере.
Примерно в этом же году со студенческой компанией обитателей комнаты в общежитии в Старомонетном переулке произошло то, что всегда происходит со студенческими компаниями.
Она развалилась, как разваливаются все без исключения студенческие кампании. У них просто нет шансов выжить, ведь эти люди оказались вместе ненадолго и скорее рано, чем поздно, взрослая жизнь растаскивает их в разные стороны.
Ровно это случилось и с моими героями.
Саша Фадеев, отчислившись из Горной академии, еще в 1923 году отбыл на партийную работу на юг, в Краснодар и Ростов.
Ваня Тевосян в 1927 году первым из всех закончил Московскую горную академию, получил диплом инженера-металлурга и начал работать помощником мастера на заводе «Электросталь» в Подмосковье.
Вася Емельянов завершил свое обучение чуть позже, в 1928 году и был оставлен в институте, на кафедре электрометаллургии у профессора Григоровича в должности ассистента.
Алексей Блохин формально еще числился студентом академии, но появлялся в альма-матер чрезвычайно редко. Еще в 1926 году ректор Губкин отправил его, Костю Чепикова и еще одного студента-геолога по фамилии Осипов в длительную – трехлетнюю! – экспедицию по изучению геологического строения и нефтеносности Керченского полуострова, возглавляемую профессором МГА, деканом геологоразведочного факультета и будущим академиком Андреем Дмитриевичем Архангельским. Теоретический курс МГА им зачли еще в 1927 году, а в 1929 году Блохин-старший и Чепиков защитили дипломы, которые на деле были вполне серьезными и очень актуальными научными исследованиями. Тема дипломного проекта А. А. Блохина называлась «Геология и разведка нефтяных месторождений Керченского полуострова». Защита прошла блестяще, и бывший сельский учитель получил диплом горного инженера по специальности «геология нефтяных месторождений», после чего начал работать научным сотрудником в Государственном исследовательском нефтяном институте.
Последним из наших героев завершил свое обучение Завенягин, и, в отличие от других, о финале его обучения мы знаем довольно много. В 1930 году студент-проректор все еще никак не мог получить диплом – руководство академией немного мешало учебе. История сохранила его заявление в деканат металлургического факультета от 31 января 1930 года. Очень забавное заявление – нечто среднее между приказом и объяснительной, текст явно писался проректором в адрес собственных подчиненных, но при этом – по поводу собственных студенческих проблем.
«Из оставленных мне к сдаче предметов:
1. Спец. курс метал. чугуна
2. Прокатка
3. Коксование
4. Грузоподъемные машины
5. Иностранный язык
6. Экономика металлургии
Прошу вычеркнуть последние три.
Курс «Грузоподъёмных машин» приготовлен мною в прошлом году, но за отъездом я не успел его сдать. По курсу деталей машин мною был сделан проект поворотного крана, что по существу составляет основу читаемого проф. Кифер курса грузоподъёмных машин, поставленного, к слову сказать, совершенно неудовлетворительно.
Людвиг Генрихович Кифер, немецкий, русский и советский учёный в области машиностроения, доктор технических наук, профессор МВТУ им. Баумана и Московской горной академии, заслуженный деятель науки и техники РСФСР.
Таким образом, сдача «Грузоподъёмных машин» потребовала бы от меня напрасной траты времени. Вместо «Грузоподъёмных машин» прошу зачислить мне «Проект жел. констр.», от выполнения которого деканат меня освободил, но который мною выполнен и будет сдан.
Относительно иностр. языков я должен сообщить, что знаю немецкий и французский языки в объеме средней школы. Немецким я, кроме того, занимаюсь дополнительно и продолжаю заниматься.
В области экономики металлопромышленности я имею знания не менее объема читаемого в Академии курса, т.к. достаточно слежу за литературой.
В качестве квалификационной работы я могу представить произведенный мною в «Бюро Металлург. Констр.» по заданию Кузнецкстроя и Магнитстроя расчет кауперов (доменных воздухонагревателей – ВН) для этих заводов, просмотренный и одобренный проф. М.А. Павловым и принятый заводами. Расчет произведен мною оригинальный методом на основе последних данных германских исследователей.
Кроме того, я должен сообщить, что работал сменным инженером на Мариупольском н Краматорском заводах в доменных цехах в 1928 и 1929 гг. в общей сложности 8 месяцев. От Мариупольского завода имеется удостоверение в моем отчете по практике.
Работу на Краматорском заводе может удостоверить М.С. Пилотник (М.Е. Пильник? Ошибка расшифровки? – ВН)
При этих условиях я могу окончить Академию 7-10 февраля с.г.».
Намеченные сроки оказались слишком оптимистичными, разбираться со всеми своими хвостами Авраамию Павловичу пришлось не неделю, а еще несколько месяцев. Только 17 апреля 1930 года заместитель заведующего факультета черных металлов Курченко пишет ректору Губкину служебную записку с просьбой «отдать в приказ об окончании факультета черных металлов Московской горной академии студентом Завенягиным Авраамом Павловичем с присвоением ему звания «инженера-металлурга».
Приказ ректора вышел в тот же день.
Эта спешка становится понятной, если учесть, что 17 апреля 1930 года вышел еще один приказ – глубоко вышестоящей инстанции.
Это был Приказ № 1238 о реорганизации Московской горной академии, который ликвидировал это высшее учебное заведение. Согласно §2 этого приказа, на базе Московской горной академии создавались 6 втузов: горный, черной металлургии, цветной металлургии и золота, торфяной, нефтяной и геологоразведочный.
Директорами образуемых вузов назначались: Нефтяного института – И.М. Губкин, Горного института – Ю.Ю. Эрлих, Института цветных металлов и золота – Г.К. Шоханов, Торфяного института – П.П. Федоров, Геологоразведочного – Н.Ф. Щербаченко, Института черной металлургии – А.П. Завенягин…
Вот так вот – студент, получивший диплом о высшем образовании, ровно в тот же день становился ректором вуза.
Так Авраамий Павлович Завенягин стал последним выпускником Московской горной академии и первым ректором новообразованного металлургического института.
А Московская горная академия, которой был посвящен первый том моей книги, прекратила свое существование.
На следующий день, 18 апреля, ректор Московской горной академии Иван Губкин выпускает свой последний приказ.
Он начинался словами: «Московскую горную академию им. тов. Сталина расформировать».
А заканчивался…
Заканчивался он не то некрологом, не то панегириком:
«Завершая сего числа существование Московской горной академии имени тов. Сталина, Дирекция, помятуя славную деятельность Академии в течение свыше одиннадцати лет, выполнявшую свой долг перед рабочим классом и социалистической промышленностью, давшей Советской власти тысячи закаленных командиров промышленности, собственных сынов пролетариата, выражает искреннюю благодарность всему научно-преподавательскому составу и техническим работникам Академии, преодолевшим на этом тяжком, но славном пути все трудности эпохи гражданской войны в твердом сознании необходимости этих испытаний для окончательной победы Ленинского дела.
Реорганизуя Московскую горную академию им. тов. Сталина в шесть высших технических учебных заведений, построенных на основе тесной связи с родной промышленностью, Дирекция Академии верит, что пролетарское студенчество, переходящее в новые фабрики высших технических познаний, понесут туда славные традиции Сталинской Горной академии, твердую веру в свое дело, железную решимость преодолеть трудности учебы, необходимой рабочему классу во имя построения социализма».
История МГА закончилась.
Началась история МГИ, МИС, МИЦМиЗ, МНИ, МГРИ и прочая…
Для начала директору института черной металлургии Завенягину не понравилось название новообразованного вуза, и он буквально за два дня договорился в ВСНХ о переименовании в Институт стали, а заодно закинул удочку и про унаследование от Горной академии престижного добавления «имени Сталина».
Вскоре на свет появился Московский институт стали имени Сталина, а в лексикон жителей СССР вошла аббревиатура МИСИС, живая и здравствующая и поныне.
В своем первом приказе 29-летний ректор писал:
«Призываю всех студентов, преподавателей, служащих и рабочих, к дружной работе по формированию и организации работы нового ВТУЗа, поднятию трудовой дисциплины на еще большую высоту, к усилению темпа нашей общей работы на основе социалистического соревнования.
Пусть новый ВТУЗ будет достойным носить имя нашего вождя Сталина, имя, о присвоении которого Институту стали возбуждают ходатайство наши общественные организации.
Наша задача – обеспечить металлургию высшим комсоставом на 100%.
Эта задача должна быть и будет выполнена».
Жизнь продолжалась…
Уведомление автора
Написав первую главу, я понял, что возникает слишком много вопросов, без ответов на которые бессмысленно рассказывать эту историю дальше.
Почему студенты прервали учебу на три года и трудились в качестве полноценных исследователей? Что такое Кузнецкстрой и Магнитстрой и отчего такое внимание к кауперам? И, самое интересное – по каким причинам и для чего расформировали Московскую горную академию?
Более того – я понял, что второй том у меня не получится написать в том же жанре, что и первый.
Первый том я назвал «роман-мозаика в людях» и пытался рассказать в нем о создании и становлении Московской горной академии через судьбы людей, так или иначе к ней причастных, часто забегая вперед, иногда – на десятилетия.
Второй том, похоже, придется делать в жанре «роман-биография в делах». Здесь будет гораздо меньше людей и гораздо больше – строгого следования хронологии. Почему? Потому что второй том называется на «Двадцатые», а «Индустриализация». Весь двадцатый век страна, в которой жили мои герои, менялась, иногда – менялась до неузнаваемости. К примеру, двадцатые и тридцатые – это не просто два разных десятилетия нашей истории – это две разные исторические эпохи, не больше, не меньше. И не поняв внутреннюю логику этих изменений, не осознав, почему двадцатые стали тридцатыми, мы не сможем понять ни смысл поступков моих героев, ни смысл их жизни.
Грубо говоря, если в первом томе были истории людей и страна, в которой они жили, то во втором мне придется писать про историю страны и людей, которые эту историю делали.
А пока я попробую объяснить превращение двадцатых в тридцатые дважды – сначала стихами, потом прозой.
Стихи будут, разумеется, не мои, а поэта Слуцкого, который еще появится в нашем повествовании. Стихотворение о двадцатых называется «Советская старина».
Советская старина. Беспризорники. Общество «Друг детей».
Общество эсперантистов. Всякие прочие общества.
Затеиванье затейников и затейливейших затей.
Всё мчится и всё клубится. И ничего не топчется.
Античность нашей истории. Осоавиахим.
Пожар мировой революции,
горящий в отсвете алом.
Всё это, возможно, было скудным или сухим.
Всё это несомненно было тогда небывалым.
Мы были опытным полем. Мы росли, как могли.
Старались. Не подводили Мичуриных социальных.
А те, кто не собирались высовываться из земли,
те шли по линии органов, особых и специальных.
Всё это Древней Греции уже гораздо древней
и в духе Древнего Рима векам подаёт примеры.
Античность нашей истории! А я – пионером в ней.
Мы все были пионеры.
Второе стихотворение – «Тридцатые».
Двадцатые годы – не помню.
Тридцатые годы – застал.
Трамвай, пассажирами полный,
Спешит от застав до застав.
А мы, как в набитом трамвае,
Мечтаем, чтоб время прошло,
А мы, календарь обрывая,
С надеждой глядим на число.
Да что нам, в трамвае стоящим,
Хранящим локтями бока,
Зачем дорожить настоящим?
Прощай, до свиданья, пока!
Скорее, скорее, скорее
Года б сквозь себя пропускать!
Но времени тяжкое бремя
Таскать – не перетаскать.
Мы выросли. Взрослыми стали.
Мы старыми стали давно.
Таскали – не перетаскали
Все то, что таскать нам дано.
И все же тридцатые годы
(Не молодость, – юность моя),
Какую-то важную льготу
В том времени чувствую я.
Как будто бы доброе дело
Я сделал, что в Харькове жил,
В неполную среднюю бегал,
Позднее – в вечерней служил,
Что соей холодной питался,
Процессы в газетах читал,
Во всем разобраться пытался,
Пророком себя не считал.
Был винтиком в странной, огромной
Махине, одетой в леса,
Что с площади аэродромной
Взлетела потом в небеса.
Причины индустриализации
А теперь – прозаический ответ на вопрос: почему же двадцатые сменились тридцатыми, почему на смену свободе и романтике пришли труд и страх? Почему, если вспомнить Есенина, «страну в бушующем разливе должны заковывать в бетон»?
Ответ состоит из одного слова – «индустриализация».
Аграрную Россию с убитой промышленностью решили сделать мировым индустриальным гигантом, причем – в считанные годы.
Почему было принято такое решение?
Как любил говорить один из моих начальников: «Концепция поменялась».
Практически все 1920-е годы Советская Россия жила ожиданием мировой революции, считая себя не более чем первой ласточкой. И это не было прекраснодушными мечтаниями, к подобным ожиданиям были серьезные основания. Самым впечатляющим активом большевиков было вовсе не одно из крупнейших государств на планете.
Самым большим активом большевиков была коммунистическая идея.
С одной стороны, жители европейских стран, в кровь измочаленных Первой мировой, жили так трудно, как никогда до этого. Особенно это касалось проигравших немцев, вынужденных платить репарации кровью своей экономики. С другой стороны – беспрецедентное падение уровня жизни сделало коммунистическую идею невероятно популярной, число ее сторонников исчислялось миллионами и вовсе не случайно главным Бабайкой для европейских элит в те годы являлся Коминтерн, которого они боялись, как огня.
Именно поэтому главная тактическая задача большевиков в первые годы Советской власти формулировалась кратко – выжить. Просто выжить, не упустить власть, протянуть какое-то время и дождаться того счастливого дня, когда за первой ласточкой долетит вся остальная стая. И вот тогда всем своим Коммунистическим интернационалом мы будем строить на планете рай земной.
Если говорить о конкретных персоналиях, то следующей должна была долететь Германия – некоторые большевистские вожди в этом не сомневались даже в конце 1920-х.
В 1928 году главное СМИ страны, газета «Правда» обещала: «Соединение самой могучей техники и промышленности Германии с сельским хозяйством нашей страны будет иметь неисчислимые благодетельные последствия. И та, и другая получат громадный толчок к развитию. Только тогда наше сельское хозяйство получит дешевые и лучшие машины в нужном количестве и сможет дать такое количество продуктов, что хватит накормить с избытком не только двухсотмиллионное население, но и всю Европу».
А еще через две недели Григорий Зиновьев писал в той же «Правде» о последствиях неминуемой и скорой революции в Германии: «Союз с победоносной пролетарской революцией может быстро и радикально обезвредить опасные стороны нашего нэпа. Союз пролетарской Германии и Советской России создал бы новую фазу нэпа, ускорил бы и упрочил бы развитие нашей государственной промышленности и подрезал бы в корне тенденцию новой буржуазии занять господствующее положение в хозяйстве нашего Союза Республик».
Однако если перейти от сферы идеологии в область практической политики, то прагматикам уже в конце 1920-х стало понятно – мировой революции не будет, объявленный обреченным капитализм оказался весьма живучим и, очень похоже, устоял везде, кроме как в России.
Эльзасская Советская республика во французском Страссбурге, Гилянская Советская Социалистическая Республика в Персии, Тарнобжегская народная республика в Польше, Советская Венгрия и Советская Словакия – все эти государственные образования так и не удержали власть и очень быстро канули в Лету, а осуществляемые в 20-х годах Коминтерном попытки устроить революции что в Германии, что в Болгарии, что в Польше неизменно проваливались. Даже в маленькой Эстонии попытка экспорта революции обернулась лишь массовыми убийствами коммунистов и сочувствующих. На всей планете Советскую власть удалось установить только в Монголии и в Туве, но это были явно не те достижения, на которые рассчитывали большевики Советской России.
И это – в самые смутные и голодные годы! Что уж говорить теперь, когда Европа худо-бедно начала отходить от военной контузии и жизнь понемногу налаживалась. Жизнь, кстати, вскоре подтвердила самые худшие опасения – допущенные к выборам в начале 30-х немецкие коммунисты оказались только третьими, уступив нацистам и социал-демократам. А следующие выборы лишь подтвердили, что народная поддержка коммунистической идеи становится все менее массовой – в выборе между «красным» и «коричневым» немецкий народ предпочел нацизм, который вскоре получил и полную власть в стране, причем абсолютно честно и предельно демократично.
Нет, стратегически никто не собирался отказываться от великой мечты в виде серпа и молота на всем Земном шаре, но прагматики уже поняли, что тактику придется менять. С пронзительно ясностью приходило понимание, что Советскому Союзу придется выживать в одиночку, причем выживать в максимально враждебном окружении.
А когда речь заходит о выживании, романтика революции, политика и пафосные речи быстро уходят на задний план, а авансцену занимают прозаическая экономика и скучные цифры.
Какие шансы были у Советской России устоять и продержаться во враждебном окружении не пару лет до мировой революции, а при игре «вдолгую»?
Минимальные.
Потому что, повторюсь, выживание – это экономика, а экономика России была тяжело больна еще до революции, а Первая мировая и последовавшая смута Гражданской войны едва не добили ее окончательно.
Примерно со второй половины XIX века Россия все увереннее шла по пути Турции, дрейфуя из держав самого первого ряда в безнадежно отстающий второй, а то и третий эшелон. Такое периодически случается в мировой истории, та же Польша или Китай, «болевшие» пару столетий так, что над ними не глумился только ленивый, не дадут соврать.
Поэтому выбор у Советской России был совсем небогат – либо совершить невозможное и модернизировать свою экономику до уровня ведущих мировых государств, либо сдохнуть.
Других вариантов не было. Никаких. Ни «может рассосется», ни «да ну, кому мы нужны, отсидимся», ни даже «не всем быть чемпионами, второй дивизион тоже престижный».
Нет – только два варианта: «упереться, построить и выжить» либо «лапки и сдохнем».
«Погодите! – скажут мне любители хрустящих хлебобулочных изделий. – Что значит «экономика была тяжело больна»? Да мы ух! Да темпы развития экономики России были одними из самых высоких в мире!».
А я даже спорить не буду, а использую ачивку «звонок другу».
Кассир
Был такой забытый ныне большевик, латыш Александр Петтович (Петрович) Спундэ.
До революции – пламенный большевик с баррикадами, ранениями, тюрьмами и сибирскими ссылками, после революции был отправлен служить Советской власти в финансовый сектор, одно время даже исполнял должность главного комиссара Народного банка РСФСР (так тогда именовался Центробанк). Потом – «левый коммунист», в 1931 году по здоровью вышел на пенсию.
Это его и спасло.
Правда, из партии в 1938 году его все равно исключили, но не сажать, ни стрелять не стали, хотя из Москвы выслали. На жизнь зарабатывал сначала бухгалтером межрайонной конторы по электрификации сельского хозяйства в городе Кирове, а потом кассиром в одном из отделений Госбанка, которым когда-то руководил. Все годы нахождения на пенсии Спундэ посвятил изучению экономической истории СССР и, отработав в кассе, вечерами писал большой научный труд на эту тему, который до сих пор целиком не опубликован. Частью этой работы являются «Очерки экономической истории русской буржуазии», где он достаточно подробно разбирает вопросы, которые до сих пор вызывают бурные дебаты в соцсетях.
Чтобы закончить с биографией – упомяну, что все закончилось хорошо, Александр Спундэ прожил долгую жизнь, после смерти Сталина, в 1956 году был восстановлен в КПСС и умер 19 сентября 1962 года в Москве.
