Читать книгу: «Кот Усатый Эдвард XII»

Аристократы и ловкий вор

1

По границе графского парка несся автомобиль. Он стремительно миновал живописные искусственные развалины Римской виллы, блеснул в конце тургеневской липовой аллеи и ненадолго скрылся в тени Волшебного дендрария, где граф коллекционировал деревья из разных стран. После чеховской тополиной дорожки автомобиль обогнул Собачий холм – место захоронения именитых охотничьих псов – и повернул в сторону деревни Бертолетовки.

Обладатель графского титула Илья Гаврилович Головкин нервно отложил четырехколенную подзорную трубу, которая досталась ему от дедушки – одноногого адмирала, подавившего не один корабельный мятеж. Да, граф не мог ошибиться, – мимо его дворца в направлении деревни промелькнул именно спортивный серебристый порше. Ах, с каким удовольствие он сам бы мчался вдоль дворцового паркового ансамбля и, обдав грязью собачьи надгробия, развернулся на север и влетел в главную сельскую улицу на шикарном болиде! Как селяне и селянки восторженно поприветствовали бы его приятными жестикуляциями и реверансами! А он, разбрасывая горстями серебряные монеты, резко вдавил бы педаль тормоза у деревенского трактира «Рога и хвост» и, со значением пожав руку громадному, как гризли, кузнецу, угостил бы всех местным сидром. Особенно барышень…

Головкин топнул ногой и мысли его вернулись на грешную землю. Он мог поклясться, что подобная машина не могла принадлежать никому из его крестьян и арендаторов. Так как деревня принадлежала предкам графа с незапамятных времен, он досконально знал всех проживавших в ней селян, хотя и путался в их именах и марках автомобилей и экипажей. Местная публика с уважением относилась к своему единственному аристократу и никогда бы не позволила себе унизить его этаким роскошным приобретением.

Попрыгав по кабинету, граф раскрыл гиббсоновскую историю Рима и сделал пометку на полях страницы с описанием парадной колесницы римского диктатора Суллы. У Ильи Гавриловича была мысль в будущем объединить разбросанные по книгам маргиналии в эпическую родословную своего рода. Начать он собирался с эпизода, описывающего подвиг катающегося по палубе адмирала в момент, когда тридцатиграммовый обрубок свинца раздробил его колено. Возможно, и появление загадочного порше тоже войдет в знаменитые анналы. То, что его записки будут иметь успех, граф не сомневался.

Впрочем, для получения дополнительных данных он отправил почтового голубя по адресу своего анонимного информатора N с поручением поподробнее разнюхать, с какой целью в деревню прибыла загадочная машина. Конечно, граф мог позвонить N по телефону, но не стал нарушать общепринятые правила конспирации. Аноним был одним из его самых ценных агентов в разношерстном деревенском социуме.

Довольный собой, граф по привычке дернул допотопный шнурок, которым когда-то пользовался искалеченный адмирал для вызова дворецкого. Не дождавшись слуги, который из-за экономии отсутствовал в дворцовом штатном расписании, Илья Гаврилович спустился на кухню и приготовил себе завтрак. После кофе он расположился за шахматным столиком и разложил пасьянс, чтобы быть готовому к любым неожиданностям на сегодня. Граф обожал карты с молодости, что самым бесчеловечным образом сказалось на его материальном достатке в последующие годы.

Когда послышался звонок у парадного крыльца, старик Борзов блаженствовал после обременительного крестьянского труда. Он как раз рассказывал своей старухе, как узбеки любят лежать у арыков. Постелет узбек коврик, расправит и укладывается. Дальше блаженствует по своему усмотрению.

– Сиеста, – с уважением подытожил Борзов, и в этот момент раздался звонок. Старуха Борзова кинулась открывать.

– К вам благородный господин, – доложила она. В случае важного события в жене Борзова вырастало чувство ответственности, и она переходила на непривычное «вы». – На дорогой тачке прибыли-с.

– Проси, – разрешил старик, и в комнате появился невысокий подвижный мужчина лет тридцати пяти с прилизанными волосами и мускулистым торсом под обтягивающей сорочкой в мельчайшую голубую клетку. Он был то ли смугл от природы, то ли загорел в ходе среднеазиатской командировки, глаза его как будто чуть косили, а, может, он таким образом научился скрывать свои мысли. Казалось, что ты мог видеть его буквально вчера-позавчера, а, может быть, и никогда с ним не пересекался. В общем, это был какой-то неопределяемый на типажи господин, но одетый модно и дорого, что для провинциалов Борзовых означало немало.

Представившись Славиком, он внимательно оглядел апартаменты и любезно расспросил старого крестьянина о видах на урожай в условиях жаркой погоды, уровне воды в колодцах, новомодных венках из полевых цветов, которыми так увлекаются прелестные пастушки, и о прочих сельских идиллиях. Старик в свою очередь поинтересовался городской экологией, уровнем ставок по банковским вкладам и последними выходками оппозиционной общественности в городских условиях.

– Да мне особо ничего от вас и не нужно, – сказал Славик в наступившей паузе. – Но знаете, о чем я мечтаю много лет? Хотелось бы мне отведать простой деревенской пищи. Вареной картошечки, обсыпанной укропчиком, с ломтиками жареного сала и горбушкой черного хлеба толщиной в два пальца. Вы же так обычно готовите картошку?

Борзов улыбнулся и чуть было не пошутил про шебекинские макароны, которые вышли на передовые позиции в сельском питании. И намеревался рассказать назидательный анекдот, заканчивающийся фразой «А папашу с бутербродом вы найдете в хлеву. От свиней его легко отличить – он в шляпе». Но остерегся в такой интеллигентной компании.

– Сразу видно, что вы человек знатный и стильный – артист или шоумен из знаменитых, или даже новый русский, хотя я их еще не встречал— польстил гостю хитрован Борзов. – Которым из-за разболтанного образа жизни и постоянных переживаний по любому поводу просто необходимо обнуляться. Понимаем. Заезжали к нам такие – позарез им нужно то нарезаться в дрезину, то плоть усмирить, то в мешковину душистую уткнуться, слезу пустив. Я тоже в молодости чифирем баловался для катарсиса… Будь по-вашему! Старушка, радость моя, вперед на эстакаду!

Получив команду, старушка заторопилась на кухню, прихватив с полки «Книгу о вкусной и здоровой пищи» со сталинскими рецептами и, поколебавшись, бестселлер «Голый повар». Она в принципе не одобряла творчество иностранных агентов.

А Борзов со Славиком отправились в сад для продолжения разговора.

– Неблагодарное дело – разводить сады, старомодное. То петрушка желтеет и кукожится, то помидоры почернеют. А уж гусеница, стерва, а слизняки? Какие скользкие подлецы! – покачал головой старик. – А взять муравьев? Вот уж кто проклинает садовников, этих медлительных убийц, которые подкрадываются на рассвете в длинных передниках и под видом росы сладострастно прыскают ядом на зазевавшихся насекомых! Жадные фарисеи, они готовы соблазнить любого, предлагая огромные деньги за горстку семян или луковиц! Опасайся этих с виду тишайших импотентов под дачными саванами. На самом деле это почти что маньяки – пожиратели гладиолусов… А еще вот какая тенденция наблюдается…

Борзов огляделся по сторонам и продолжил, понизив голос.

– Старичье-то, как положено, помирает, и в старые дома вселяются последующие поколения. Разный народ появляется, сын или зять, или деверь, не об этом разговор. А вот где не осталось наследников, покойник не уходит с участка и охраняет его. В видоизмененном обличье, немного прозрачном. И вот новый владелец в сумерках выдвигается, допустим, по нужде, а ему – «Здрасьте вам!» Может с грядки капустной поздороваться или из старой яблони аукнуть, где дупло есть. А то и пугало в сюртуке с прапорскими погонами наклонится в приветствии. И спросит придушенным голосом: «Цой жив?»

– Было и у меня что-то такое в ранней юности, – усмехнулся Славик. – Забрался как-то на один хутор переночевать: хозяева в избе, а я в летнем домике. Мне и перекусить досталось на халяву: на чердаке яблоки россыпью хранились. Так потом я всю ночь напролет слышал, как сверху какие-то люди звенели тарелками и бокалами да стучали вилками и ножами. Причем молча, только стук-стук и звяк-звяк.

– А как тебе поутру хозяева объяснили такой коленкор?

– Так уж вышло, что я с ними вечером не успел познакомиться, а спозаранку был таков и умотал своей дорогой, – засмеялся гость, – поэтому и не в курсе, кто еще со мной на чердаке ночевал!

– Бывает… В общем, пугало я не держу, от старых яблонь избавляюсь, чтобы с кем-нибудь ночью не встретиться, – и Борзов указал на ямы для посадки молодых яблонь. – Вот, подготовил к посадке молодые деревца.

– Жаль, что у вас детей нет. Помогли б в работе.

– И я про то, – покачал головой старик. – Хотя, по правде, когда-то и у меня был сын. Парень ладный, вроде тебя, расторопный и с мозгами, но слишком веселый. Помню, катал девушку на лодке, туда-сюда катал и вдруг… ни с того ни с сего прыгнул в воду и уплыл!

– Может, надоела ему лодка?

– Ну да, внезапным образом… Я ему – учись, голова садовая, а он взял и убежал из дому. Я, говорил, по натуре романтик и путешественник. И еще фаталист, представляешь?

Борзов вздохнул и установил деревце в яму, а Славик взялся за лопату. Зарыв корни яблони, старик утоптал землю и подвязал ствол к колышку соломенной плетью.

– А почему вы не подвяжете вон то кривое дерево? – удивился гость. – Оно совсем к земле склонилось…

– Сразу видно, что в садоводстве ты профан, как и мой сын, – усмехнулся старик, – и не участвовал в движении колхозников-новаторов. Это дерево уже старое и неровное, как его выпрямишь? Яблоньки, как и другие деревья, надо растить с юности. И держу я эту коряжину только затем, что сажал ее вместе с сыном.

Славик странно посмотрел на него и тихо сказал:

– Может быть, если бы у вашего сына был правильный колышек, то не ушел бы он из дома? Может, не доглядели в нем чего-нибудь? Помните, как в сказке: одну вырезал отец сыну дубину, другую вырезал, и только третья оказалась пригодной.

– Кто знает, я ни о чем не жалею. Наверное, мало дубин для него изготовил и не смог повлиять на его судьбу. Много лет прошло, и совсем покорежилась эта яблоня.

– А если бы сын к вам приехал, узнали бы его?

– Конечно! – воскликнул старик. А потом задумался. – А вдруг не узнаю? Кругом деменция… Если так он переменился, что и мать родная не вспомнит его? Есть один подход – у него большая родинка на левом плече, похожая на звездочку.

Тогда Славик стянул рубаху, и Борзов увидел на его плече родинку странной формы, напоминавшей черный эполет.

– О, я счастливец, сын мой! – воскликнул крестьянин, растроганно протягивая руки к Славику. – Теперь наконец могу спокойно умереть!

– Ну-ну, не горячитесь и поживите покуда. Успеете еще, папаша, вкусить вечной радости и блаженства, – с улыбкой обнял его сын. И старик затих было на его груди, обливаясь слезами и что-то бормоча. Но ненадолго, – внезапно он вырвался и колченого поскакал к избе.

– Старушка моя, у нас великая радость! Срочно убираем хлеб из овина! Вернулся наш блудный сын! Я буду поджигать овин и пускать фейерверки!

– Господи, помилуй, – перекрестилась его жена, спрятала спички и упала без чувств со словами: «Сынок мой…».

– Видишь, каков он стал, – с любовью глядя на сына, сказал жене старик. А тот рубал картошку и хрустел жареным салом. – Настоящий «сир». У нас не вышло из крестьян в князи, зато сын в богачи выдвинулся. Словно в сказке – я сижу с человеком, который знает всех сенаторов! Ты, может быть, и с губернатором знаком?

– Да ладно вам, отец, – сморщился Славик, – разве это главное, кто ты? Сегодня я богач, а завтра стану бедняком… Подумаешь, снова буду голый на земле спать и траву жрать. Извините, мама, вкушать.

– Это он такой экстравагантный, почти вольнодумец, – объяснил старик жене. – Как же ты таким знатным стал и в самый роскошный бомонд пролез? Каким путем ты этого добился?

Сын вытер руки и, комкая одноразовую салфетку, вздохнул:

– Простите меня, добрые родители, да только вид мой обманчив. Не привязали вы меня крепко к колышку, и выросло дерево малость порченым. Так и иду по кривой дорожке. Потому что я вор, и судьба мне досталась такая. Так что губернатор, если я нанесу ему визит, отправит меня под суд и на Магадан. Хотя, признаюсь, с нашим областным начальством я знаком. Только губернатор того не знает, так как я посетил его хоромы в неурочный час.

– Вот тебе и ёперный театр с мурлезоновским балетом, – оторопело выдохнул старик. – А я-то, дурак, понадеялся на симпатичную обеспеченную старость.

– Да уж, – прошамкала старуха. Она ничего не поняла про балет.

– Вот такие дела, – уронил голову сын. Продолжать обед ему расхотелось, и он закурил сигару.

– Что ж, и дорогая тачка не твоя, а, получается, краденая?

– Нет, не так. И автомобиль мой, и толстый портмоне принадлежит мне, и на пластиковой карте кое-что имеется, – сказал Славик, доставая паспорт на автомобиль, пачку долларов в банковской упаковке и развернув веером банковские карты. – А зовусь я не вашей фамилией, теперь я Печорин. Хотя имя, как видите, не менял и остался верен.

– Опять, что ль, балет? – вставила старуха.

– Вор я, дорогие родители, необыкновенный и, нескромно говоря, статусный. Если по хоккейному гамбургскому счету, меня можно назвать настоящим канадским проффи вроде Фила Эспозито. И ко мне с уважением относятся наши правильные воры.

– Самого Эспозито? За что ж тебе такой почет? – не поверил Борзов, хотя от слов сына на душе потеплело. Несмотря на то, что он болел за михайловскую тройку.

– А за справедливость. Я забираю лишнее только у богатых, а бедных не обижаю. И даже помогу, если требуется. Особенно женщинам. И ничего мне больше не надо, скажет девушка «спасибо», и все тут!

– Занимаешься воровским делом из благородных, стало быть, побуждений?

– Однозначно! А еще люблю спереть что-нибудь необычайное. То, чего до меня никто украсть не решался. И даже и подумать не мог… Эх, утащить бы Туринскую плащаницу, да опасаюсь, что это грех неимоверный.

– Знаешь, с плащаницей ты поосторожней, – перекрестился Борзов, – а то увидишь перед смертью гнусных духов, свирепо грозящих, и уволокут они тебя в глубины ада…

– Ой! – испугалась старуха. В этот момент раздался дверной звонок, и она бросилась открывать.

– К нам Агентов Валентин Кахаберович из библиотеки, – доложила старуха и спряталась за плечом Борзова.

– Здравствуйте, товарищи, – в избу с поклоном вошел пожилой человек с величественным животом, на который он положил шляпу. Его полные, гладко выбритые щеки были такими белыми, словно он специально напудрил их по старинной библиотечной традиции. – Слышу крики: пожар, овин горит! Я не мог остаться равнодушным! Такой я человек по призванию.

– Садись, Кахаберыч, – указал Борзов на лавку. А Славик пропел вполголоса:

И он вошел сюда походкой пеликана,

Достал визитку из жилетного кармана

И так сказал, как говорят у нас поэты:

Я б вам советовал открыть свои портреты.

– Вы ведь помните историю в городе Чехов? – Агентов сделал вид, что не услышал песни. Правда, так пристально взглянул на Славика, как будто сфотографировал. – Некий гражданин застал в своем сарае свою жену с предполагаемым любовником. И не вдаваясь в детали их отношений, подпер дверь и совершил смертоносный поджег!

Библиотекарь слыл скрытным человеком, хотя мог беседовать часами и обо всем происходящем в деревне и мире. Он любил говорить, что живет обычной христианской жизнью, но при этом добавить, что однажды, будучи еще ребенком, он обругал своего отца. Или похвалиться, что он ни разу ни одну женщину не заставил спать с ним, зато женщины в общении с ним раз за разом преследуют свои цели и пользуются разными уловками. Из чего можно было заключить, что у него в жизни были, как минимум, две женщины, и могли появляться дети. Еще он утверждал, что не боится на своем жизненном пути допускать ошибки, и поэтому никогда их не совершает, приводя некоторых собеседников в состояние горького внутреннего умаления.

Пожалуй, Агентова можно было бы охарактеризовать цельной, уверенной в себе личностью, склонной при случае удивить и даже спасти мир. Но в других обстоятельствах он мог бы превратиться в особу, страдающую странными коллизиями, если не сказать фобиями, с которым и общаться было неприятно. Сам он полагал, что внутренний сумбур присущ каждому гениальному проявлению.

– История с родимым пятном заслуживает доверия, хотя надежнее анализ ДНК на отцовство, – заметил библиотекарь, когда старики рассказали о нежданном возвращении сына. И еще раз «сфотографировал» гостя, щелкнув ресницами. Так как в большинстве деревенских изб и коттеджей им были встроены подслушивающие устройства, новость о появлении Славика в родных пенатах не застала его врасплох.

– В какие сроки намереваетесь отправиться в замок и представиться графу? – спросил он в качестве итога.

– Я к вам ненадолго, – ухмыльнулся Печорин. – Стоит ли отвлекать на меня высокого барина?

– Крайне желательно, в соответствии с заведенным во владениях графа порядком.

– Хорошо. Я не собираюсь нарушать местных традиций и сегодня же осмелюсь явиться в замок к вашему хозяину.

– К нашему хозяину, дорогой господин Печорин, к нашему. Уж пожалуйста, осмельтесь прибыть к его сиятельству именно сегодня. И мой совет: не теряйте присутствия духа ни при каких обстоятельствах!

Поговорив о погодных полтергейстах, приближающемся отчетном концерте сельской самодеятельности (по мнению Агентова, репетиции проходят «как-то сдуру-спьяну») и новомодных тенденциях в деревянном зодчестве (в виде установки резных ангелов на летних сортирах), библиотекарь распрощался. А старик Борзов пригорюнился. Как доведается граф о профессии сына, тут штрафом и принудительным посещением тусовки анонимных клептоманов не отделаешься. На деревенской площади высились столбы с перекладиной, на которой качался свеженький мертвец с отрубленной правой рукой. На груди его висела табличка с надписью «Петрыкин вор», а на спине «Мародер П-н». Вот такие дела.

2

После беседы довольный Агентов вернулся домой, по дороге продумывая план отчета. Особенно важно было расставить по тексту вводные слова. Из таких выражений, как «по имеющимся сведениям», «в ходе наблюдения», «последующий анализ», «тем не менее» и «как сообщают закрытые источники», возникало сложное, переполненное намеками и тайнами, напрягающее воображение донесение. А при добавлении таких тонких аутентичных деталей, как выражение глаз подозреваемого, неуловимый вздох, нервозное прикосновение пальца к мочке уха или к ширинке, неподтянутый носок с полоской смуглой кожи под брючиной и прочих наблюдений, текст становился атмосферным, он оживал и начинал задавать вопросы, заливался смехом или покрывался потом от страха…

И тогда Агентову казалось, что он создает потрясающую музыку, напоминающую по силе тридцать третью сонату для фортепьяно, заляпанную чернилами ослепшим Бетховеном, или саундтрек, который восхитит продюсеров бондианы.

«Ласкайте эти божественные детали», – однажды сказал он сам себе и записал выдающуюся фразу в блокнот.

Открыв дверь, запертую на три сейфовых замка с компьютерными шифрами, имеющими не менее восьми цифровых знаков, включая по одной заглавной английской букве и китайскому иероглифу прописью, три гаражных из титанового сплава и один дедушкин навесной замок весом около пуда, Агентов позвонил в полицейской управление, чтобы отключить сигнализацию с двери и бойниц. Кроме того, у него чесались руки озадачить полицию жалобой, так как на входной калитке, находящейся под высоким электрическим напряжением, некий злоумышленник нанес из пульверизатора фиолетовую надпись «Анонимный козел». Но сегодня не стоило отвлекаться.

Агентов сел за ноутбук и задумался. Ему, как и Эннио Морриконе, никогда сразу не давались начала анонимок. Вступления вроде «был холодный ясный апрельский день» или «смеркалось… вечерело…» казались ему банальными, а на торжественно-притчевое «вначале было слово» у него не хватало духа. Помучившись несколько минут, Валентин Кахаберович решил не оригинальничать и привычно отстучал по клавиатуре: «Тот, о ком я пишу…»

И через два часа белая голубка, сделав круг над композитной черепицей скромного коттеджа-крепости Агентова, доставила микропленку в замок.

Ближе к вечеру воровских дел мастер собрался нанести визит графу и переоделся в тенниску с надписью «Bad boy loves aristocrats». Он не стал разгонять машину в деревенской черте и с любопытством разглядывал придорожные вывески и рекламные щиты на деревянных заборах, лавируя между кабриолетами, колымагами и допотопными автомобиля санкционной губернской сборки.

Судя по пространным надписям, местный бизнес не прятался за иностранными аббревиатурами, а предпочитал информировать клиентов конкретикой с добавлением для наглядности лубочных персонажей. Например, на пузатом двухэтажном ресторанчике красовалось «Всегда в продаже чай» и изображался карликовый слон, которого вел на поводке махараджа в папахе, похожий усами на типичного грузина из спального района. На входе в булочную механический манекен кивал посетителям головой в поварском колпаке и протягивал пластиковый каравай, над ним вспыхивала неоновая народная мудрость «Хлеб – наше богатство». Ну и так далее: все кругом поблескивало и приглашало, и подмигивало разноцветными огоньками, и простодушно процветало, отражая все прелести утонченного деревенского наива.

Лишь зоопарк «Тайны хищной Гиппопотамии» ощетинился обветшалыми строительными лесами, на которых ветер трепал брезентовый лоскут с объявлением о пропаже местной примы – макаки Люси.

Но еще большее удовольствие Славик испытал, когда порше разогнался среди лавандовых полей, периодически ныряя в притененные березовые рощи. На одном повороте ему помахал сачком на кривой самодельной ручке селянин со стеклоискателем. На другом встретилась рыжеволосая девушка в коротком сарафане с букетом полевых цветов и с обезьянкой на поводке. Причем девушка кокетливо улыбнулась, когда Печорин посигналил и выкрикнул грубоватое приветствие с фанатским уклоном. Азартный мальчишка на электрическом самокате принялся было лавировать перед машиной, не давая обогнать себя, но на взгорке Славик оттер его на обочину. И малолетний гонщик отстал, крича вслед порше: «Деньги давай, деньги давай!»

Потом за рощей в дальней низине показалась ветряная мельница, и водитель почувствовал свежесть речной прохлады. Еще он потерял несколько минут, пока коровье стадо устало пересекало остывающий асфальт. Даже когда коровы освободили дорогу, Печорин продолжал смотреть им вслед. И тогда одна из них – красно-медного окраса, свойственного для шортгорнской породы – обернулась к нему и, продолжая жевать, долго провожала глазами уносящийся автомобиль.

Впрочем, когда среди полей показался Собачий холм, Славик обнаружил, что датчик уровня топлива угрожающе «покраснел». Он расстроился: что, если граф соблаговолит прокатиться на необычной в этих краях машине. И тогда может произойти конфуз. Развернувшись, он нашел автозаправку со свойственным для этих мест незамысловатым брендом «Мамуля, заправь меня!» и остановился у колонки под гигантским дубом. Заправляться ему пришлось самому, так как персонал заправки – обритый наголо маргинал с багровым лицом и пористым как губка носом – предпочитал быть в роли коуча и руководить процессом. При этом руководящий работник сидел прямо на асфальте в тени соседней колонки.

– Уважаю публику, владеющую необходимыми трудовыми навыками, чел, – похвалил он Славика, когда тот вставил пистолет в бензобак.

– Теперь давим на красную кнопку, чел, и ждем результат, – продолжил персонал, предприняв попытку встать. Но безуспешно.

Колонка заурчала и неторопливо начала отсчет «до полного бака».

– Тяжело жизнь складывается, чел? – передразнил Печорин, приседая на корточки рядом с бритоголовым. Атмосфера вблизи работника топливно-энергетического комплекса была густо насыщена спиртосодержащими молекулами. – Может, смогу помочь?

– Трудно сказать, незнакомец, собственная душа потемки, – безразлично махнул ладонью мужчина. – Обычно Миша не пьет до заката. Но если есть конструктивное предложение, его можно обсудить в первоочередном порядке.

Недолго думая, Славик достал из бардачка автомобиля бутылину самогона знаменитого бренда «Саншайн», которую ему сунула мать со словами: «С пустыми руками к графьям не ездят».

– О, поблагодарите от меня родителей за безупречное воспитание. Я бы даже сказал изысканнее – английское, – похвалил его Миша. Славик покраснел и подумал: «Лучше бы отец почаще ремень снимал. Или заставлял заниматься в секции по сноуборду». В то же время ему вспомнилось трудное детство Маугли, и он приободрился.

– В детстве я прочитал об одном индейский вожде, правда, имя его забыл. Так вот, он, в отличие от некоторых европейских королей, предпочитал не есть руками и по возможности не грешить. Хотя основу дизайна его берлоги составляли скальпы врагов, – делился своими мыслями о воспитательных методиках работник бензозаправочной отрасли. После двух сумасшедших по объему глотков ему на глазах похорошело, и он, интеллигентно протерев горлышко ладонью, протянул самогон Славику. Но тот возразил:

– Не могу, я к самому графу еду.

– Может, не поедешь к его сиятельству?

– Нет-нет, никак нельзя отказаться. Строгий этикет, вилька-тарелька и никаких подозрительных запахов.

– Гм, – задумался Миша и почесал колено. – Вижу, добрый ты малый. Другой клиент пнул бы меня или даже накатал жалобу в центральный офис «Мамули»… А ты раз, и выручил.

Он отхлебнул и еще раз задумался. Потом ударил вора по колену и сказал:

– Знаешь, друг, его сиятельство – человек не простой и даже опасный, особенно когда у него обостряется мания величия. Тогда он несносен и злопамятен. Помнишь, как у Шекспира – тогда он перед небом кривляется, как злая обезьяна…

– Конечно, любой пятиклассник наизусть знает: да так, что плачут ангелы над ним, хотя, родись они людьми, до смерти бы над ним смеялись. Только не помню, в чьем это переводе.

И они пожали друг другу руки.

– Ну вот. Взять этого несчастного малого, что качается на деревенской площади. Он влюбился в девушку-манекена у магазина «Мохнатый розовый фламинго» и украл ее, чтобы любоваться в условиях домашнего интима. Лавочник пожаловался графу. Граф арестовал молодого человека: где шуба? Какая шуба? Какая-какая – из канадской лисы! Не было никакой шубы! Была! Не было! Была, розовая такая! Не было!

– За эту шубу его и повесили? – поторопил рассказчика Славик, не любивший натуралистические подробности. Да и появляться затемно в графских владениях было бы бестактно.

– В том-то и дело, – вздохнул Миша, – именно за шубу. Только за другую. Граф обещал простить несчастного влюбленного, если тот вступит в его лейб-гвардию и будет служить три года без зарплаты. У бедного графа все несут службу без зарплаты. А гвардейскому офицеру при форме полагается носить шкуру барса. Так вот, любитель девушек-манекенов и эту барсовую шкуру украл.

– Какой негодяй!

– Да, некрасиво. Потом следствие показало, что никакой он не влюбленный, а чокнутый эколог. У графа как раз началась мания величия, и он его повесил. Вначале пообещал отсрочку, если воришка публично откажется защищать права животных. Но тот уперся, и все тут! И, как Достоевский перед казнью, процитировал Нину Андрееву: «Не могу поступиться принципами!» Я это все к тому рассказал, что при твоей профессии может получиться отвратительная история. Она, как утверждает историческая наука, любит повторяться.

Воровских дел мастер подозрительно уставился на Мишу.

– Я вроде тебе ничего про себя не рассказывал…

– А мне и не нужно, я и так про твои воровские наклонности все знаю! – ухмыльнулся ответственный работник «Мамули». – Меня святой Дулькамара научил видеть людей насквозь…

Оказывается, когда-то Михаил попал по распределению в Чеховскую районную оккультную лабораторию на должность эксперта-алхимика первой категории. В его обязанности входило, помимо тестирования образцов эликсира молодости, написание агиографии старца Дулькамары, местной достопримечательности. Дело было хлопотное – молодой лаборант таскался за старцем по лесным чащам и оврагам, где тот проповедовал и иногда бодяжил в дыму и копоти свои снадобья, ночевал с ним то на сырой земле, то в каких-то чеховских норах прямо на песке и камнях, которые учитель называл «заповедными».

Когда Михаил окончательно одичал, старец посоветовал ему уволиться по собственному желанию из оккультной науки и подобрать для себя место силы. Ученик послушался и выбрал бензоколонку «Мамуля, заправь меня!». Праведник Дулькамара, посетовав на то, что для внутреннего совершенствования перекрестки больше пригодны, чем загрязняющие атмосферу заправки, принципиально не возражал. С тех пор Михаил и жил на автозаправке, наполняясь ее энергией и заодно зарабатывая пенсионный стаж.

– Я не думаю, что он был великий магистр. Скорее, обкуренный шаман-самоучка. Но талантом внушения он обладал и кое-чему меня научил. Например, языку птиц, – признался, потупив глаза, бывший лаборант. «Саншайн» наполнил его душу нежным теплом, и он готов был открыть душу новому другу. Славик понял его намерения и протянул новому приятелю руку на прощание.

– Погоди, – вдруг сказал Миша и, достав из бездонного кармана фирменного «мамулиного» комбинезона вычурную квадратную поллитровку с лейблом «Амаретто», протянул ее Славику. Тот было запротестовал, отказываясь от такого дефицитного сувенира, но Миша был непреклонен.

–Этот «Амаретто» тебя выручит, когда граф подстроит тебе западню. А он на такие дела мастер. Ты сам из бутылки не пей, а предложи отведать графу или его подручным. И выйдет полный шикардос!

И он прокуковал что-то, вызвав восторженный гвалт в дубовой кроне.

Славик бросил бутылку на заднее сиденье и дал газу, не оглядываясь на прощальные возгласы нового знакомого «Адью, дорогой друг! Я навсегда запомню этот день! Если будешь неподалеку – забегай! Отобедаем где-нибудь, в бильярд раскинем!»

А зря. Не успела машина скрыться за поворотом, как бензоколонка исчезла, как будто ее и не было. Остался только громадный дуб с расщепленной верхушкой, вокруг которого появилась низкая позолоченная решетка. А на дубе возник памятный, размером с фирменный поднос трактира «Рога и хвост» медальон с изображением надменного женского лица и трогательной надписью «Дорогой мамуле».

3

Как раз в ту минуту, когда рослый шеф дворцовой охраны Сантьяго Опанасенко, он же и секретарь графа, в остроконечной каске с графским гербом доложил о прибытии гостя, Головкин наконец-то справился с нервным тиком и отбросил мысли о самоубийстве. Уже много лет граф был подвержен приступам идиосинкразии, которая передалась ему от матери – женщины неистовой и неимоверно страстной. Каждое ее любовное приключение кончалось нервным приступом. А однажды даму, не разобравшись в ее общественной значимости, увезли в уютную швейцарскую лечебницу Аркхем, так как она убеждала метрдотеля ресторана «Крапчатый олень» в том, что является профессиональной убийцей.