Цитаты из книги «Чудо», страница 3

На перроне стояла заиндевевшая электричка с распахнутыми дверями. По репродуктору дикторша объявляла что-то подлым неразборчивым голосом.

кровяное давление и сердце его никогда не подводили, даже тогда, когда он приказал жене сделать пятый по счету аборт.

Кончить филфак университета для того, чтобы изменять жене в Гречанске?.. Боже мой, до чего мы докатились!

Серый кот, лежавший в ногах, ощерившись, словно пушистый еж, поднял голову.

Животные живут каждой секундой, переполняя ее нешуточными чувствами, – голодом, любовью к детенышам, страхом перед более сильным, болью, когда болеют, и радостью, когда выздоравливают… Они живут этими чувствами, которые продлевают их короткий век. Только человек не живет в том смысле, что голова его занята вечно другим: когда он сыт, боится голода, что наступит, возможно, в самое ближайшее время. Когда голоден, он считает,

что страдание продлится вечно и он никогда не насытится. Своим сознанием, обидчивым и мнительным, он находится в другой точке времени и пространства, не в той, в которой находится тело. И в этом смысле

человек глубоко несчастен.

Кран затрясся, заржал, как необъезженная лошадь, и начал плеваться пенистой жидкостью – сначала рыжей, потом серой и белой…

Если бы он был сейчас в семье, то его умница-жена, от одного вида которой хотелось спать у нее под боком, прочла бы ему вслух Пушкина, «Сказку о рыбаке и рыбке», и Хрущев бы успокоился, отметив про себя, что старуха из стиха уж слишком напоминает Сталина. Тот все время тоже чего-то хотел, никогда не был доволен и, наконец, умер, подавившись лишним куском…

Он знал эти маленькие города. Чем больше в них было начальства, тем меньше просматривался хоть какой-то толк. Эти прыщики на земле, всегда готовые прорваться гноем, что с ними делать, как удержать от гибели и

дегенерации?

Самолет в это время провалился в яму. Показалось, что за спиной выросли крылья, но эти крылья почему-то увлекали вниз

Ему навстречу выскочила стюардесса, грудастая и русопятая, в обтягивающей юбке ниже колена и лицом добродетельной матроны, блудящей лишь ночью, а днем читающей «Работницу» или «Огонек».