Читать книгу: «Женщины в ванной»

Место силы

***

Янка неловко передергивает голой ногой. Она всегда смущается, когда на нее смотрят.

Миха смеется про себя и не отводит взгляда: «Молодая, неопытная, сиськи в веснушках». А девушка переворачивается на бок и подтягивает одеревеневшие коленки к груди, закрываясь вся. Теперь ей спокойно, а ее бойфренду неинтересно. Он отворачивается к серванту и наблюдает уже через зеркальную стенку. Три Янки в ровно нарезанных прямоугольниках стекла лежат, свернувшись клубочком. «Пятки розовые», – Миха застегивает брюки и ждет.

Убедившись, что ее никто не видит, девушка встает и начинает натягивать одежду. Стринги уже на месте и ничего не прикрывают. Бюстгальтер путается в руках, потом прячет смешные веснушки. Джинсы. Свитер. Очки.

А очки Янка носит для того, чтобы иметь серьезный вид. Зрение у нее нормальное. Удалось купить по случаю с простыми стеклами – защитные. Быть умной – это по-питерски. Или хотя бы выглядеть умной.

Что поделать? Не сложилось. Не смоглось. Не поступилось. Но очки в Питере никто не отменял.

Миха читал лекции на вступительных курсах. Там девушка к нему и прилипла. Он – умный, коренной питерский.

Янка рассматривает чужую квартиру. Чисто. Добротно обставлено. Мама хотела такую стенку, но она слишком высокая и не влезет в залу их деревенского домика в Ленобласти. На стене портрет жены. Нет, девушка знает, что Миха женат, просто это где-то на заднем плане сознания. На портрете женщина с тонкой улыбкой. Вроде улыбается, а может и нет. И смотрит прямо на кровать.

– А есть твои детские фотографии?

Янке почему-то очень важно их посмотреть. Потому что сорокалетний Миха когда-то был такой, как она. А может еще меньше и не такой умный.

Бойфренд достает альбомы:

– Это старый свадебный. Еще когда в первый раз женился. Новый свадебный. Армейский. Студенческий. Детские альбомы у мамы.

«Еще одна жена», – уныло думает Янка.

– А почему вы развелись? – повисает неловкий вопрос.

– Мы не развелись. Она умерла. Отравилась формалином. Женька – наш сын – сейчас живет у моей мамы. Такой осел вырос, знать меня не хочет.

Миха заканчивает одеваться: туго затягивает галстук на розовой рубашке, застегивает солидные часы на запястье.

– Гуляем всю ночь, жена на работе, – весело говорит он. – Ты видела место силы?

– Нет, я только в Эрмитаже и в Русском музее была, – Янка поправляет очки.

– Пойдем кататься, покажу.

***

Машина мягко шелестя колесами высовывается из арки и останавливается.

Тускло горят фонари. Ночная улица пуста. Только где-то вдалеке, прижимаясь к домам бредет небольшая женская фигурка. Янка сидит, пристегнувшись на переднем сидении и рассматривает большую золотую рыбку-ароматизатор на лобовом стекле.

Миха прикуривает сигарету и тянется обнять девушку за плечи.

Женская фигурка все ближе.

– А что бы мы сказали твоей жене, если бы она вернулась домой не вовремя?

«Хотя, как это не вовремя вернуться в свой собственный дом?» – мелькает у Янки странная мысль.

– Сказали бы, что ты берешь у меня уроки французского, – мужчина треплет ее рыжеватые волосы и молодцевато усмехается.

– Так поздно уже.

– Для французского никогда не поздно.

Миха отворачивается и видит женскую фигурку уже в пятидесяти метрах от машины.

– Выходи! – вдруг отрывисто бросает бойфренд.

Темный женский силуэт приближается еще на несколько метров.

– Почему? Ты обиделся? – растерянно говорит Янка.

– Выходи, твою мать! – приглушенно рычит Миха и распахивает дверцу с ее стороны. – Да пригнись!

Девушка нервно рвет ремень безопасности, который не отстегивается, а бойфренд уже толкает ее наружу.

Запоздалая прохожая торопливо проходит мимо машины.

– Фуууу! Обознался! Думал, что жена. – Мужчина откидывается на спинку водительского сиденья.

– Может домой вернемся? – робко спрашивает Янка, глотая комок в горле.

– А что скажем, если…? Пойду посмотрю. Может эта женщина из знакомых?

Миха неловко, как будто ноги его не слушаются, выходит из машины, трусцой бежит за пропавшим уже силуэтом, безнадежно машет рукой и возвращается.

– Поехали, покажу место силы.

***

«Это Дворцовый мост», – точно определяет Янка.

– Сейчас еще не разводится, – кричит Миха.

Шума шагов не слышно из-за рева ветра. Черная Нева беспокойно бьется об гранитную набережную.

Янка кутается в тонкую курточку на флизелине. Лицо сразу обветрилось и покраснело.

– Давай я тебя сфотографирую на фоне Зимнего дворца, – девушка достает телефон.

– Не надо, – отрицательно качает головой Миха. – Еще выложишь в Интернете.

К горлу Янки опять подкатывается комок, она пытается сглотнуть, но не получается.

Они идут в сторону стрелки Васильевского острова, останавливаются, мужчина снова кричит:

– Смотри! Смотри в воду! Это место силы!

Янка старательно, слезящимися глазами, смотрит, как ветер бешено рвет Неву, бьет ее об опоры моста.

«В такой страшной реке не может водиться рыба», – отчего-то думает девушка и перегибается через резную решетку.

Волны поднимаются и разбегаются в разные стороны, закручиваясь и образуя буруны. Отблески фонарей мечутся в воде.

Проклятый комок вдруг вырывается наружу детским обиженным всхлипом и Янка сразу захлебывается волной воздуха. Задыхаясь, продолжает смотреть в черный рисунок воды и вдруг понимает, что Нева манит ее, приковывает взгляд, и хочется кинуться в могильный холод северной реки.

Миха что-то кричит и машет руками, а девушка застывает, вцепившись озябшими пальцами в узорчатый чугун.

Вдруг Янка чувствует что-то горячее на щеках. Она с трудом поднимает руку и оттирает слезы.

– Чувствуешь силу? – тормошит ее Миха.

– Отвези меня домой, – по-мужски грубым, чужим голосом говорит девушка и бойфренд почему-то слушается.

***

– Явилась в три часа ночи, еще и с хахалем на машине, – бабушка выставляет на стол холодную картошку. – Очки зачем нацепила?

Янка стаскивает с носа очки и забрасывает в цветные тряпки на тахте.

Холодная картошка вкусная.

Обветренное лицо жжет.

Девушка открывает засаженную печную дверцу и шевелит кочергой угли.

– Что огонь-то ворошить? Заслонку уже открыли… Чудная, приехала и уселась у печки.

– Здесь мое место силы, бабуль… – Янка улыбается и веснушки на лице сияют в свете угольков.

Женщины в ванной

***

Глаза закрываются, кружится голова. Младший жадно сосет бутылочку с водой, у него высокая температура. Чертова ангина: в горле першит и капли пота выступили на лбу. Хорошо, что не свинка. Оля не болела свинкой в детстве. Вот бы заразилась и ходила с раздутым лицом и шеей!

Сейчас процедуры. Оля берет Гексорал, малыш заходится в крике от одного вида лекарства. Оля ловко просовывает носик бутылки ему в рот и брызгает.

– И тебе Гексорал, и мне Гексорал, – приговаривает она.

Потом засовывает носик бутылки себе в горло.

Голова опять кружится, а младший снова кричит.

Нет, она не выдержит, силы ее на исходе. Говорила же свекровь, что она не справится, а помогать не хочет. Муж на работе.

Оля бережно кладет младенца в кроватку. Он продолжает кричать, уже весь посинел от плача.

– Нет, я выдержу, – говорит себе Оля.

Воспаленные от бессонницы глаза еле вращаются в глазницах, словно в них насыпали песку.

«Пусть кричит, – думает Оля, хотя у нее каждый нерв дрожит от напряжения. – Покричит и устанет».

Оля идет в ванну: там толстенная деревянная дверь заглушает звуки.

Тишина, только на заднем фоне – похожий на комариный писк.

Оля устало садится на краешек ванной и чувствует холод чугуна. Ей нужно расслабиться. Она закрывает уставшие глаза.

Слух обостряется и буквально пытается нащупать отзвуки детского плача. Нет, тишина. Наверное, младший все-таки устал и заснул.

Оля поднимается и включает воду. Долго держит пальцы под теплой струей, до тех пор, пока не появляются мягкие морщинки на розовых подушечках.

Ванна набирается. Пенку добавить нельзя: у ребенка может быть аллергия. Оля переключает воду на холодную и опускает голову под струю. Черт с ней, с ангиной, да хоть менингит! Кожа покрывается мурашками.

Неожиданно с верхней полочки падает губка-утка. Оля сжимает ее в руке и устало смотрит, как сквозь пальцы стекает вода. Она снова и снова опускает утку в воду и отжимает.

Это ее успокаивает.

Она открывает дверь и прислушивается: молчит ли ребенок? Младший молчит.

Оля раздевается и забирается в ванну. Несколько раз опускается с головой под воду. Потом поворачивается в воде на бок. Кладет утку под щеку.

Оля спит до тех пор, пока вода в ванной не остынет.

***

Сара – курьер. Бежит, бежит целый день, и кажется, что ноги к вечеру отнимутся.

А сейчас сквозь витрину она смотрит на вишенку на вершине пирожного. Вишенка завораживает, но Сара отлепляет взгляд и плетется домой.

– Смотри, венка на щиколотке вспухла, – тихо жалуется она сестре.

Сестра подметает пол и ворчит:

– Говорили тебе: в шестьдесят лет на каблуках не бегают! Вон какие сумки! Что у тебя там? Кирпичи?

– Документы, отвезти надо завтра, – лукавит Сара. Не может же она сказать, что у нее в сумке обыкновенная глина.

Во дворе меняли трубы отопления, вскрыли асфальт и выворотили землю до глины. Вот Сара и накопала себе немного. А зачем? Это ее секрет.

Тихонько, чтобы не мешать, Сара берет сумки и идет в ванну. Достает пластмассовый таз и вываливает туда сухие серо-желтые комки.

Сара любит запах глины после дождя. Этот запах знаем мы все: считается, что так пахнет озон, а на самом деле это просто запах намокшей глины.

Сара зачерпывает ладонями воду и выплескивает в таз. Она представляет себе не промозглый осенний вечер, когда каждая косточка ноет, а как накрапывает теплый летний дождь.

Это покойный папа ее научил в детстве. Их общий секрет.

Ванная комната до краев наполняется запахом.

Сара улыбается. В молодости она любила французские духи с запахом мха или свежескошенного сена. А французские духи с запахом мокрой глины никто не придумал.

«Да это идея на миллион долларов!» – смеется она, вспоминая отца.

– Сара, что ты там делаешь? – громко спрашивает сестра.

– Моюсь я, моюсь! – снова лукавит Сара.

Она знает, что сестра заметит глину в тазу, но Сара как-нибудь вывернется. Скажет, что это для лечения ног.

Потому что она до самой смерти будет хранить их с папой секрет.

***

– Амир не какой-нибудь там торговец. – Алия наливает в ванну дорогой гель для душа с запахом лаванды. – Он на скрипке играет!

Сейчас она вымоется и побреется. Ни одного волоска не будет. И запаха рыбы не будет. Никто не узнает, что она работает на рыбозаводе, чистит рыбьи кишки.

Алия знает, что она Амиру не пара, но он на нее посмотрел. Пускай у него жена в Баку – Алия здесь, в Питере, будет ему женой. Она не гордая.

Алия с шумом плюхается в ванну и принимается намыливать голову. Она заплетет в волосы цветы, наденет красивое платье и бусы. И так будет каждый день. А рыбозавод бросит.

Она смотрит на свои руки: все в цыпках от холодной рыбы, ногти обломанные, с густой черной полоской.

«У меня кишки рыбьи под ногтями, – с горечью думает Алия. – Везде проклятая рыба въелась! А Амир на скрипке играет, у него тонкие пальцы».

Алия подносит к лицу маленькое зеркальце и скалится. Зубы кривые и желтые, некоторых не хватает. На глаза наворачиваются слезы: зубной врач дорого стоит, ей столько не заработать.

Она выходит из ванной и, оставляя за собой мокрые следы, понуро отправляется в свой угол, который снимает вместе с землячками.

На полу – надувной матрас, покрытый тряпками. Алия бросается на него, зарывается в подушку и плачет.

Мыльную кожу стягивает, она покрывается белым налетом. Алия снова идет в ванную и ложится в уже остывшую воду.

Нужно мыться, пока кожа не размокнет и не станет нежной. Алия зябко поёживается, выливает остатки геля для душа в воду и отбрасывает пустую банку. Снова появляется робкая надежда:

«Но он же все-таки на меня посмотрел!»

***

Она уже не помнит своего имени – просто Старуха. Она не помнит, сколько ей лет – просто больше восьмидесяти. Она всегда жила в этой коммуналке, но сейчас в ней никого не знает, потому что все ее ровесники умерли. Вокруг нее – тени.

Одна из теней выпускает облачко вонючего дыма ей в лицо и кричит:

– Иди мыться, старуха! Натрясла тут своими панталонами, дышать нечем!

Талгат хмыкает и снова затягивается марихуаной.

«Странное это место – питерские коммуналки! Кого только не встретишь, – думает он. – Старая черепаха!»

– Русские – неряхи! – откликается Шавкат, скручивая траву. – Все их женщины грязные.

Они вдвоем сняли комнату в этой квартире. Хорошо, что здесь никто не живет, кроме этого ископаемого.

Старуха топчется в недоумении и послушно направляется в ванную. Она помнит, где ванная. Ее устроили в квартире сразу после перестройки. А она когда-то любила ходить в баню. В этой ванной только сифилис разводить, но у нее есть хозяйственное мыло, против него ни один микроб не устоит.

Ржавый кран надсадно гудит, когда она включает воду. Тени заглядывают в ванную и скрываются в облаке дыма.

Старуха непослушными руками накидывает дверную щеколду и принимается раздеваться.

«Тело уже как студень, – думает она, оглядывая морщинистый живот, кожа на котором висит большими складками.

– Живее мойся, старуха! – кричат азиаты под дверью, надсадно хохоча. Марихуана начала свое действие.

Старуха кладет мокрое мыло на край ванны, оно скользит на пол и подворачивается под ногу.

Она падает: больно, навзничь. В глазах меркнет.

***

Оля лежит в полузабытьи.

Этот день закончился, как многие уже прошедшие дни. Муж пришел с работы и потребовал есть, отметив, что у Оли «везде плесень». Еще раньше пришел старший со школы – тоже голодный.

Спустилась ночь. Малыш, уложенный на всякий пожарный случай с ней, тихо всхлипывает во сне. Муж со старшим спят в соседней комнате.

«Как же! Они должны отдыхать!» – Оля сбивает простыню во сне.

Ангина не отступила, при каждом вдохе горло дерет. Лоб весь в капельках пота.

Потом Оля просыпается по будильнику. Нужно встать раньше всех, чтобы приготовить завтрак. Она – домохозяйка, это ее работа.

«Работа без выходных, без проходных, без отпусков» – ожесточенно думает Оля.

Она никому не рассказала, что бросила кричащего малыша. Некому. Все осудят, особенно муж. Такой вакуум вокруг!

– Что тебе не хватает? – обычно спрашивают муж и свекровь. – Ты не работаешь, сидишь дома: не нужно каждый день на работу мотаться.

«Что мне не хватает?» – спрашивает себя Оля, энергично оттирая «плесень» с газовой плиты – каша убежала.

И тут в душе Оли начинается раздрай. Ей не хватает времени на себя. У нее ненормированный рабочий день. Ей не хватает дружеского общения, ведь общество полугодовалого ребенка – это не то, что может дать удовлетворение взрослой, состоявшейся женщине.

«Когда я в последний раз обращала внимание на себя?» – Оле горько. Она смотрит на свои неухоженные руки с коротко стриженными ногтями.

Оля берет с полки первую попавшуюся книжку – «Гарри Поттер и философский камень», снова запирается в ванной и принимается читать.

– Эй, мы встали! – стучится в дверь муж. – Пора завтракать.

– Вот радостное известие! – грубо отвечает Оля из-за двери. – Идите и завтракайте!

«Посадила всех себе на шею», – Оля не видит букв из-за слез. Она прекрасно знает, что это – конфликт, ее не поймут.

***

– Что это? – испрашивает Сарин сын, указывая пальцем на таз с глиной.

– Саре нужно для лечения ног, – сварливо отвечает Сарина сестра. – Ноги совсем разболелись.

Сара спит и не знает, что решается судьба ее глины.

– Так пусть идет к врачу! Совсем из ума выжила – глину в дом таскать! Грязи нам мало!

– Это еще что! Соседи целую комнату землей засыпали – грибы выращивают, говорят выгодно! – Сарина сестра поскребла глину пальцем.

– Я тебе точно говорю, мама – того! Скоро здесь грязевой вулкан устроит, как в Голубицкой! Может бизнес еще устроим из грязевых ванн? – сын утробно хмыкает.

Сара встает рано и молится Всевышнему. Опухшие ноги за ночь немного отпустило. За окном грязь, хлябь, дует сырой, промозглый ветер.

А у Сары лето на душе.

«Может, последнее лето в моей жизни», – приходит в голову не очень оптимистичная мысль.

Сестра оставила на столе завтрак, накрыв льняным полотенцем. Сама она топчется с сигаретой у открытого окна.

– Ты бы не курила в квартире, – вредничает Сара. Она знает, что сестра без сигареты не может – живет только на паровозной тяге.

Сестра досадливо мотает головой.

– Сама хороша. Грязи от тебя – целый таз! Вчера еле до помойки донесли!

– Не трогайте мою грязь! – растеряно кричит Сара и даже сердито топает больной ногой, как в детстве. – Я взрослый человек! Я у себя дома!

– Но это и наш дом! – отвечает сестра. – И мы не хотим грязь в ванной! А если гости придут и пойдут руки мыть?

– Какое мне дело до ваших гостей? – совсем расходится Сара и кричит ни к селу, ни к городу: – Я одна в доме работаю, могу себе позволить маленькую прихоть!

– Успокойся, успокойся, Сара! – испуганно говорит сестра. – Мы тебе голубую глину купим в аптеке!

– Мне нужна та глина! – Сара хлопает дверью и мстительно добавляет:

– Если я здесь даже паршивый угол в ванной не могу запачкать, то я буду снимать комнату, а вы здесь живите на что хотите!

Потом Сара сама не понимает, почему так разошлась. Но…секрет есть секрет!

***

Ночью Алия еще раз наливает ванну – осталась вторая бутылка геля для душа.

В комнате ее землячки спят вповалку, уставшие после тяжелого дня на рынке. Она Алия не работает продавцом – она не умеет считать больше десяти и плохо говорит по-русски.

Зато она у нее самый вкусный горячий лаваш. Она печет его ночью, когда все еще спят, а утром все едят и хвалят Алию.

Амир пришел в мечеть с русской. Позор на его голову!

– Все они знают, как к русским пристроиться! – фыркнула старая сварливая Зухра, всегда помогавшая молодым мигранткам.

А ведь Алия согласна быть и младшей женой: мыть, стирать, убирать, готовить. Она же на рыбозаводе работает – ко всякой тяжелой работе привыкла, не белоручка, как русские барыни. Ходил бы ее Амир в белых носочках по чистому полу. Но русские второй жены не потерпят.

Алия вздыхает так, что по всей ванне летят мыльные пузыри.

Она перестарок, ей уже двадцать три года. У Алии в ауле так поздно замуж не выходят, никто уже не посмотрит. Южные девушки созревают рано. Хоть и запрещено законом, в деревнях их выдают замуж около шестнадцати лет – самый сок для молодого мужа и гулять некогда.

Может ей родить ребенка без мужа? И уехать домой, а там сказать, что муж умер? Мама не рассердится, мама ее примет любой.

Три часа ночи. Алия спускает воду – надо идти печь лаваш на утро. Пока тесто подойдет, пока духовка нагреется.

– Ты наша самая младшая жена! – улыбается по утрам старая сварливая Зухра.

– Нельзя так говорить! – обычно пугается Алия. – Всевышний услышит и накажет.

***

Душа старухи отлетела в тот самый момент, когда темечко коснулось кирпичной угловой приступи у ванной, и сейчас витает где-то между небом и землей.

Мысли текут ясно, не то что при жизни.

«Какой стыд!» – думает душа, еще не отрешившись от своих мирских дел – она разглядывает свое старое, беспомощное, лежащее мешком тело. – «Хоть бы накрылась чем-то!»

Но смерть не выбирают – ни способ, ни обстоятельство. Старухе еще повезло, что она умерла мгновенно, не мучаясь.

Душа наблюдает, как обкуренный Шавкат срывает двери ванной с петель и испуганно визжит:

– Сдохла, сдохла, Старуха! Теперь русская тюрьма! Надо бежать!

Душа смотрит.

Азиаты быстро собирают вещи в большие торговые сумки и выбегают из квартиры, плотно закрыв входную дверь. Теперь голое мертвое тело долго не найдут. Может месяцы, может годы.

Душа тяжко вздыхает, скорбя о своем покинутом земном пристанище. Она при жизни была настолько одинока, что даже некому поставить свечку за упокой.

Душа уходит, в последний раз оглянув квартиру. Она не желает остаться здесь не упокоенным привидением.

Ее ждут мытарства.

***

Наше общество больно одиночеством. Сначала мы были рады тому, что у нас есть угол в общежитии. Потом мы выселились из общежитий в коммунальные квартиры. Затем мы переехали из коммуналок в отдельные квартиры. И вот, теперь снова радуемся, что у нас есть свой угол – ванна. Причем, для некоторых – последнее пристанище.

Наше общество больно одиночеством, но мы лечимся еще большим одиночеством. Оно нам необходимо, как воздух. Даже в семье, даже в очень большой семье. Даже домохозяйкам. Даже для того, чтобы однажды умереть.

Мы можем предстать в своем одиночестве, возведенном в степень, в самом неприглядном виде. Мы запираем дверь в ванной, чтобы к нам не проникло ни звука извне, а на самом деле входим в вакуум своего мира. Мира, которым мы не делимся ни с кем, ни с мужем, ни с сыном, ни с сестрой.

Мы в ванне – гиперодиноки и, по-своему, счастливы.

Иго первенца

***

Июльская жара в Ленинграде. До смешного – тридцать градусов тепла! Солнце растеклось по всему небосводу, и воздух парит. Так, как может парить только на болоте.

Волосы туго забраны в хвост на затылке. Где-то там очень чешется, потому что капелька детского пота застряла и не может стечь.

– Алка-палка! – Это мальчишки из соседнего двора, растрепанные.

Фу! У них руки в земле!

Аля сейчас пойдет в кино. Просто мама еще не готова. У девочки бело-голубое шелковое платье, гольфы с помпонами на веревочках, а туфельки сильно жмут, и где-то на пальцах стерлась до крови тонкая детская кожа. А мама все не выходит.

– Алка-палка! Алка-палка!

Аля делает вид, что не слышит, и старается держать голову прямо – на голове тяжелый бант. Капелька пота, наконец, стекает прямо за шиворот платья и ползет куда-то дальше, под лопатки.