Отзывы на книгу «V.»

Я не я, если не начну издалека. Ходил я значит относительно недавно на выставку прославленного художника-супрематиста Казимира Севериновича Малевича, коя имела место быть у подножия (в самом прямом смысле этого слова) памятника монументального искусства «Рабочий и Колхозница». Хорошая выставка. Не идеальная, но очень приятная - вся такая темная, премиальная, с хорошей информационной навигацией. Но знаете, что меня поразило больше всего? Это сам Малевич. Мы то (да и полмира в придачу) знают его как человека, исполнившего произведение, которое может исполнить даже мой кот. Даже нескольких произведений, которые может исполнить мой кот и второклашка на уроке ИЗО (не в обиду моему коту). Но, помимо своих балований супрематизмом и легкомысленными аппликациями, оказывается, что Малевич очень вполне себе творил и в относительно традиционном ключе. Поинтересуйтесь, гляньте на его оформление спектакля «Анатэма» прославленного Немировича-Данченко - мужчина умело умел водить кистью по холсту. И вот это меня, человека от изобразительного искусства луннодалекого, очень поразило. Ну ты же можешь, зачем ты тогда квадраты малевал, Малевич? Ответ ясень. Приоткрою.

Но сначала позвольте мне и дальше вас немного еще боле потешить своим абсолютным невежеством. Я, благо, работаю на заводе, мне можно. Хочу абсолютно искренне признаться, что вижу в литературе американского писателя Томаса Пинчона фигуры Малевича. Не могу и не хочу заявлять, что Пинчон в своем творчестве совсем прям как Малевич (знаю, что кому-то это будет стоить сердечного приступа), но все же. Оба чрезвычайно эпатажны, бессовестно постмодерничны, и оба, а это важно, очень разнообразны в своем творческом выражении. Причем разнообразие варьируется от сложных аллюзивных конструкций до ситуаций «а такое слово точно существует»? Все это пиршество, конечно, как бы сказать корректно, на любителя. Но любитель должен быть подготовленный, с определенным уровнем опыта восприятия. А то иначе вы так и будете стоять и смотреть на черный квадратный «Черный квадрат». Хотя в защиту Пинчона, в повествовании его дебютного романа V. присутствует стройный смысловой ряд и даже, Я ВИДЕЛ ЕГО Я ВИДЕЛ, сюжет, но все равно, буквально уже в следующим абзаце, да даже в следующем предложении (вот буквально если бы я писал и карась) начинается то самое. Черноквадратичное. Постмодернисткое.

И вы ни черта не понимаете, как будто кто-то рассказывает анекдот на польском, что-то знакомое, но все равно недоступное. Как человек, который прикасался к польскому, поверьте, у них самый постмодернисткий язык на свете. После Пинчона, конечно. Но если так посудить, то человек намеренно так пишет, он намеренно творит вещи, которые будут недоступны многому большинству. Но, к слову, это только кажется странным. Самый популярный писатель нашей страны делает тоже самое. И все что делают? Восхищаются. Виктор Олегович, знаю, что читаете сейчас эти строки. Ну намекните нам, что вдохновлялись в начале пути Пинчоном. Моргните при первой полной луне три раза и зайдитесь мокрым кашлем. И напишите об этом в своем следующем романе "Кролya и масонский ФАШЕ". Кстати, простите, что я все не о том, но вы заметили, как Пелевин близок по названиям своих произведений к Дарье Донцовой? Потому что оба - по сути постмодернисты. Meduza обязательно должна сделать тест. Кто написал "Белочку во сне и наяву"? А "Гадание на рунах?" А "Лебединое озеро Ихтиандра"? Может "Колдун Игнат и люди"? Правильные ответы сохраню за глубокомысленным взглядом.

Так что же это такое - постмодернизм? Охарактеризую по главным деталям. Весь этот ваш постмодернизм всегда должен содержать в себе два незаменимых и обязательных ингредиента (пропорции выбираете вы). Первый - никто не должен понимать, что вы хотели сказать. Это очень важно. Причем, это не должна быть недосказанность или некая тайна, например, играющая на губах у Джоконды. Забудьте. Намеренно запутайте, обманите, заострите тупые углы. Никто, я повторяю, никто не должен понять, что вы делаете. Нарисовали на мосту огромный мужской половой орган - прекрасно, никому не говорите зачем и почему. Это искусство. Хотите обмазать говном стул – дерзайте. Малевич зря пытался объяснить смысл своего главного произведения, это было лишним. Он, правда, и так опередил свое время в своем творечстве, что еще от него требовать. Второе же правило - вашим творением должны восхищаться. Каждый день 99 из 100 людей делают необъяснимый, недоступный для понимания бред. Потом ролики с этими людьми появляются на ютубе и мы над ними смеемся. Но ровно один человек делает это так, что его творчество появляется в крупнейших галереях мира. Разницы, где мазать говном стул никакой нет, просто где-то вас заберут в отделение полиции, а где-то - домой к местному олигарху, чтобы тот смотрел и плакал. Непонятное, и чтобы восхищались. Это краткое введение в постмодернизм от Кобальтовой Мамбы (раз мы про постмодернизм говорим, то буду ей).

Так, что же делать с Томасом Пинчоном? Сколько звезд намалевать на его литературном фюзеляже? Я бы конечно, скажу честно, не дал бы ни одной. У нас на заводе такое читать не принято. Но с другой стороны, у меня есть некое ощущение, что, возможно, через 7 лет я стану долларовым миллионером, работая в очень схожем стиле. То есть, да, вы верно поняли, ради ничтожного шанса на собственную славу и финансовый успех, я возвел Пинчона в разряд современных классиков. Что и сказать, у меня всегда были очень гибкие моральные принципы. Йовнинка. Не поняли? Это просто обычный пинчонизм. Дерзайте, в общем, если ваши взгляды на стулья чуть шире, чем должно быть. А иначе, я совершенно серьезно, йовнинка.

Я кстати почти забыл упомянуть человека, который едва ли не стал известнее Пинчона в нашей стране. Это переводчик американского писателя Максим Немцов (145 место в списке самых ненавидимых людей России). Я очень многократно встречал вокруг очень нелестные отзывы о работе Максима Владимировича. Мол, де, переводит как хочет и вообще поэтому ни черта не понятно. В общем, мне как обычно есть сказать две вещи. Первое: Максим Немцов - блестящий переводчик. По сути он вам рассказывает о черных квадратах. То, что вы ни черта не понимаете - особенность произведения, а не перевода. Второе - два самых великих и гениальных переводчика за всю историю нашей страны – Борис Леонидович Пастернак и Михаил Леонидович Лозинский (если вашего папу зовут Леонид, то идите на переводчика) – возмутительно по-разному и абсолютно диаметрально перевели самую знаковую строчку Вильяма ихнего Шекспира, отчего ни один приличный школьник толком не знает, как Отелло убил Дездемону. Поэтому, коли вы не умеете сами варить этот суп, то не надо советовать другим, сколько туда класть соли. Закончу дерзким хорейным синквейном.

Эй, вы слышали? Хруст статики Работа перестальтики Вим, вам, вум, танцуйте самбу Стремительно всегда Читайте Кобальтовую Мамбу

Поднялась температура, жар, в школу не пошёл, перед глазами жёлтые и зелёные круги и красные треугольники, значит самое время рассказать вам про Пинчона. Очень много думал после прочтения V. в январе, наконец гуляя как-то апрельским вечером в Крапивном саду смог сформулировать мысли в окончательное утверждение.

Как работает обычный писатель, и как действует его текст на читателя? Вот писатель, он берет кирпичики слов и складывает из них на странице некое сооружение. От его мастерства владения словом, мастерства укладки зависит - что произойдёт с читателем. Обычно кирпичики складываются в некоторое довольно устойчивое сооружение, которое возникает в голове читателя и нередко занимает там весь свободный объём в течение довольно долгого времени (по крайней мере пока не закончится соответствующая сцена в произведении, а то и дольше). Это может быть комната, побережье, замок, равнина, подводные просторы. Некое химерическое сооружение, на вид неотличимое от реального. То, на сколь долгое время эта конструкция останется у нас в голове, и насколько она подробно там отпечатывается во всех нюансах, определяет мастерство писателя. И у нас в голове (если мы не воспитывались в стае волков, и единственная возможная заготовка у нас - джунгли) есть устоявшиеся заготовки практически для всех мировых "локаций". Хотите замок - воображаете первоклассный замок. У кого-то он будет копией сооружения с логотипа компании Disney, неважно.

Что делает Пинчон? Он разрушает. Он вызывает все эти заготовки из наших голов и начинает медленно методично разваливать эти любовно приготовленные предшествующими авторами локации обратно на яркие кирпичики слов. Нередко до самого основания. Текст рассыпается у нас в руках. Только что была каирская пустыня, или вагон поезда, или ньюйоркская канализация - и вот мы промаргиваемся, потому что они исчезли. Пинчон намеренно разрушает забитые в голову заготовки, оставляя чистый холст, рабочее полотно с некоторыми карандашными набросками и авторскими заметками. Этого не передать цитатами, тут нужно созерцать всю громаду его Романа целиком, и то - допереть до такой версии событий у меня получилось нескоро.

Потом Пинчон идёт дальше. Точно так же, как он разрушает структуру и понятие "локации", он разрушает и понятие самого романа. Повествование рассыпается на отдельные сюжеты, потом на отдельные ручейки, потом на отдельные сцены... И потихоньку само по себе исчезает. Лучше всего это заметно в Лоте 49. В такой деструктивности есть небывалая смелость и дерзкий декадентский шик. До него так, кажется, не делал никто. Хотя нет, вру - "Naked Lunch" Берроуза в 1959-м всем дал на орехи, но это было уж чересчур смело и поначалу не прокатило. Другое дело, что Берроуз - визионер; он старался до основания разрушить структуру повествования, но не локации - поэтому его художественные образы и герои впечатываются намертво: все танжерские лачуги и джанковые притоны как сейчас стоят перед глазами; он, как это ни смешно, созидает картинки. Похоже действует и Сорокин - при формальной извращённой одержимости разгромить нафиг кувалдой нарратив, рисует тончайшими взмахами акварели неземной красоты картины.

А уникальность Томаса Рагглза Пинчона-младшего - в игривом разрушении всё и вся. Поэтому вопли, поэтому нездоровый интерес. Получается роман наоборот. От исходной точки сверкающей вершины мы движемся вниз, в развал и обрывки программного кода. Да, есть номинальный сюжет. Да, можно повосхищаться милой историей про кокодрило и крысиного пастора. Но они лишь комически оттеняют распад твердыни слов на кирпичики. И мало у кого за прошедшие с его дебюта пятьдесят лет хватило смелости забабахать хоть что-либо похожее по своей изящной деструктивности.

Fin?

Бонус. Видеолекция о Томасе Пинчоне, звучит отрывок из "Радуги тяготения"

Это мой первый опыт чтения Томаса Пинчона. И точно не последний.

Ну что сказать? Так писать в 25 лет?!!!

Я - двадцатый век. Я - рэгтайм и танго, sans serif, чистая геометрия. Я - бич из волос юной девы. Я - каждый безлюдный вокзал в каждой столице Европы. Я - Улица, безликие правительственные строения; кафе-шантан, заводная кукла, джаз саксофон...Я - умирающая пальма, пара бальных туфель, иссякший фонтан на исходе сезона. Я - все аксессуары ночи....

В начале было трудно. Начну с моих, похоже, уже привычных придирок к переводу. Может, кому поможет.

Сначала обрадовалась, что в библиотеке нашлась книга в переводе М. Немцова. Читать невозможно. С очень говорящими фамилиями он начудил так, что у меня голова пухла, пытаясь определить, что ж было в оригинале. Я понимаю, что каждый перевод это уже чуточку не та книга, или не чуточку. Но тут уж совсем вольный перевод. Без объяснения. В оправдание Немцову должна сказать, прочитав, в конце концов, книгу на английском, что переводчикам с Пинчоном не позавидуешь. Ни одного проходного слова, и каждое, как луковица: слой за слоем смыслы и намеки и отсылки к мифам, истории, религии, множеству литературных и музыкальных произведений, и .... красотища, улёт. С Немцовым дальше одной-двух глав не продвинулась.

Следующий этап был Литмир. Пятерка с плюсом переводчикам Н. Махлаюк и С. Слободянюк. Им, конечно, тоже пришлось несладко. Но они предварили свой труд очень достойным предисловием с подробным объяснением, как и почему и что именно говорят нам имена главных и второстепенных героев.

Приведу пример нескольких, так как это даст какое-то представление и о самой книге и о глубокой, скрупулезной и очень вдумчивой работе переводчиков:

Профейн, Бенни (Profane, Benny) – мирской, светский, богохульный, нечестивый, грубый, языческий, непосвященный, неосвященный. (С. Кузнецов предполагает, что, Пинчон, возможно, был знаком с известным эссе Мирчи Элиаде «Сакральное и профанное» (рус. перевод – «Священное и мирское»), написанным в 1957 году и переведенным на английский в 1959-м.) Кстати, его полное имя (Бенджамин, надо полагать), возможно, отсылает нас к ветхозаветному Вениамину, сыну Иакова и Рахили.

Мейстраль (Maljstral) – от мальтийского названия северо-западного ветра. (Уже от меня: с него вообщем-то и началась мальтийская часть романа. Без этого комментария я б точно пропустила этот нюанс)

Оулгласс, Рэйчел (Owlglass, Rachel) – если имя Рэйчел определенно указывает на Рахиль из Ветхого Завета, то состоящая из двух корней фамилия (owl – сова, glass– зеркало) кивает на Тиля Уленшпигеля (у которого те же корни) и множество прочих ассоциаций с совами и зеркалами.

И т.д. и т.п. Уже читая роман на английском, я всё равно возвращалась к этому списку имён, чтоб не упустить намёков. (Ха-ха-ха, как будто всё остальное мне было ясно-понятно. Но об этом ниже)

Ещё последняя нота к моей оде перевода Литреса: такие же глубокие комментарии помещались в конце страницы, а не в конце книги.

Скорее благодаря, чем вопреки такому уважительному отношению переводчиков к тексту, я всё же заказала книгу на английском.

Читать стало легче. Понимать, что к чему - абсолютно нет.

Что это означает? Это что-нибудь означает? Как это всё взаимосвязано?

А потом меня отпустило. Я просто отдалась потоку, плыла по течению изумительного текста, образов, ассоциаций. Как слушаешь инструменталку, переходящую в джаз, психоделику, сопровождение к саспенсу или триллеру, а иногда дух захватывающий плач саксофона. Здесь и там выхватываешь фразу такой красоты и чистоты, что перекрывает дыхание. Полёт и нагромождение идей и переплетающихся значений открывает какие-то головокружительные пропасти и взлёты

И повторюсь: автору было 25, когда он писал этот роман. Невероятно! В моей голове это не укладывается.

Особо нетерпеливые в этом месте спросят: ну хорошо, перевод-шмелевод, восторги, музыкальные пассажи, а что же V.?

Честно признаюсь, что я понятия не имею, что же это за V.

Может, это человек, таинственная femme fatal, или место, или ничто. Каждый найдёт что-то своё, и всё это может быть или нет...

Не люблю в рецензии расписывать сюжет. Да здесь его и не вычленишь, не потеряв большую часть (и прелесть) книги. Но если уж очень упрощённо, двойной сюжет, один в "настоящем" (1956 год, книга написана в 1963: Benny Profane в чёрных джинсах, замшевом пиджаке, кроссовках и огромной ковбойской шляпе - богемная униформа того времени, утюжит улицы Нью Йорка со своей шайкой Whole Sick Crew и ловит крокодилов в Нью Йоркской подземке (из миллиона других ассоциаций - фильм "V for Vendetta" с Натали Портман)) и один в прошлом (конец 19-го века - годы перед WWII: история Стенсила и его попытки отыскать, вычислить таинственную V, упомянутую в дневнике его отца) вьётся, перекручивается, мечется по времени, историии, пространству, отсылает нас ....куда только не отсылает ;)))

Я заказала "A companion to V", Jerry Grant. Должен прийти со дня на день. Если кто захочет обсудить "V.", присоединюсь с удовольствием и, надеюсь, буду во всеоружии с этим компаньоном.

Нда, думал что уже никто не покупает отзывы. Книга странна и скорее всего из-за переводчика, который намудрил так, что продираешься сквозь текст, как в джунглях. Временами есть смысловые ошибки, скорее всего пропущенные в гугл переводчике. Захотелось почитать оригинал, не верится, что такой текст стал бестселлером

она заставляет думать, рассуждать и вновь вернуться. Спасибо автору за потрясающую и безумно интересную книгу. Автор знает свое дело. Это воскрешение было совсем неожиданным, но, как оказалось, таким необходимым.

The Situation is always bigger than you, Sidney. It has like God its own logic and its own justification for being, and the best you can do is cope.

V - это возможно женщина, возможно город, возможно страна, и ее надо найти.

А может быть V - это знак, но его все равно надо найти. Или не надо, но все равно ищут.

В одной из самых первых рецензий на "V.", написанной в 63-м году, когда вышел роман, проведена интересная параллель между первым романом Пинчона и триптихами Босха, по сложности композиции, насыщенности материала, многочисленности различных частей и их состыковки/несостыковки, многообразии тем, множественности смысла и контекста.

Автору в момент выхода "V." было всего 25 лет.

Энтропия. Вечно расширяюшийся мир. Был ли заговор? Кто правит бал - хаос и конспираторы, или? И вечный поиск. Жизнь как поиск. Связь поколений, связь времен и тоже через поиск. История. Что такое история? Физика. Механика. Астрономия. Энтропия.

Любимые шутки автора, песни, фантазии, глубокое знание физики, астрономии, искусства, джаза, хирургии.

И это только некоторые темы из тех, которые составляют совершенно гениальный роман "V.".

"V." - это паззл, каждая часть которого сама по себе уже есть некое целое, некая законченная единица знания, мысли, ума, фантазии, истории. Составлять этот паззл - это огромное интеллектуальное удовольствие, путешествие, поиск, достижение.

Каждый приходит к Пинчону на каком-то своем этапе, я морально готовилась к чтению Пинчона несколько лет. И в какой-то момент вдруг поняла, что не боюсь больше обещанных сложности его текстов и трудности в понимании его смыслов. И окунулась с головой в совершенно восхитительный, огромный, необъятный мир романов Пинчона. А "Радуга тяготения" еще впереди, хотя мне трудно сказать, что "Выкрикивается лот 49" и "V." уже позади. Они здесь, рядом, владеют моим умом, фантазией, мыслями. Наверное навсегда. Или это тоже часть заговора?

"The experience, the experience. Haven't you learned?"

Profane didn't have to think long. "No," he said, "offhand I'd say I haven't learned a goddamn thing."

Люди читали те новости, какие хотели, и каждый, соответственно, строил собственную крысиную нору из  клочков и обрывков  истории.

Пинчон, потому  что иногда возникает потребность выйти из зоны читательского комфорта. Не "порою блажь великая", но род категорического императива, когда знаешь заранее, что соприкосновение с текстом окажется болезненным, заставит  ощутить собственную малость.  Что это в очередной раз разобьет в мелкие осколки твое всегдашнее стремление упорядочить мир, найти ключи  к его пониманию, ввергнет в хаос и тут же из ничего сотворит новую систему мира с чуть смещенными векторами. Пинчон всегда такой аттракцион неслыханной щедрости.

О V думала давно, вот пришло время. Читала в переводе Николая Махлаюка, Сергея  Слободюка и Анастасии Захаревич. Имея возможность выбора, остановилась бы на варианте Максима Немцова, не потому  что тройственный союз плох, он замечательно хорош. Но потому что  пинчонова проза для меня плотно увязана  с интеллектуальной игрой и поэтикой переводческих решений Немцова. Однако вышло как вышло, взяла до чего проще было дотянуться, и наверно это было ошибкой, попадание в резонанс с одним человеком не гарантирует того же с другим/другими, у меня во все время чтения не случилось волшебных озарений, которые подсвечивают восторгом мгновенного узнавания трудный текст.

И, все-таки, что значит "Ви"?  Ну, по крайней мере, одно могу исключить, точно не "вендетта" (по Алану  Муру). Здешнее V посередине между укатившейся за подкладку через дыру в кармане монетой и Святым Граалем. Ого, нехилый такой разбег. Так ведь Пинчон - он такой, бестрепетно смешивает в громокипящем  кубке уродливое и прекрасное,  буффоннаду и трагедию, изысканно тонкое и гротеск - причащайтесь (ох, а это не может быть расценено как оскорбление чувств верующих? теперь ведь очень легко кого-то оскорбить, вовсе не имея того в виду.)

Итак, в романе два центральных мужских персонажа: Бенни  Профейн (к имени которого прямо-таки просится "профан"), отставной моряк, человек йо-йо - чёрти куда заносит его очередной выдох судьбы, и всякий раз он возвращается на круги своя в том же шлимазловом  обличье. Не держится ни за что хорошее, посылаемое навстречу ему судьбой, но и по-настоящему худое не может зацепить, удержать его. Берется за разные диковинные работы (чего стоит отстрел аллигаторов в нуэво-йоркском метро), сталкивается с разными людьми и попадает в различные обстоятельства. Порой задумывается над сложными вещами, не давая себе труда додумать до конца. Может быть, потому что знает, что, когда ответ придет, его уже здесь не будет, неумолимая йо-йо-планида увлечет в новые дали.

Герберт Стенсил (трафарет, шаблон, но если и лекало, то  для создания идеального образа), он мой  рыцарь в книге. Не знаю, насколько эта роль реально соответствует персонажу, насколько другие читатели готовы увидеть в нем Парсифаля, да мне в целом и не нужно соотносить свои ощущения с чьими бы то ни было. Потому что он мне нравится. Он классный, именно он задается вопросом о загадочной V,  отыскивая ее отражения и проекции в прекрасной Виктории Рен, крысе Веронике, Венеции, боттичеллиевом "Рождении Венеры" и сакральной стране Вайссу. И он встает на защиту слабых, и любит Рэйчел, и он ищет отца, в "Радуге тяготения" он трансформируется в Слотропа, как Профейн станет Пиратом Прентисом.

И все-таки единственный женский  образ из пестрого калейдоскопа здешних персонажей,  Рэйчел Оулгласс (стеклянная сова) отозвалась во мне узнаванием в этой пинакотеке.  Молодая женщина , принадлежащая по праву рождения к совершенному истеблишменту, общается, тем не менее сомнительными личностями, работает секретарем, была любовницей Профейна, покровительствует дурочке Эстер, реализуя материнский инстинкт. И в целом, нормальная, она мне нравится.

Самые крутые истории книги. Мальчик с винтиком в пупке (вообще пупок здешняя идея-фикс, каких только тут не встречается), который искал возможность открутить, а когда нашел, у него отвалилась задница. Аллигаторы в манхеттэнской подземке. Операция Эстер. История Ивана Годольфина, которому натолкали в лицо всякой хрени, и история кукольной девушки Мелани л`Эрмодитт погибшей во время спектакля потому что забыла надеть защитные трусы. Еще попытка самоубийства не помню кого из двоих, все-таки кажется Профейна, когда полицейские растягивали защитную сетку. И да, разобранный на запчасти Подлый священник. И да-да-да, обращение крыс, чего стоил сомневавшийся Игнациус (Лойола?)

Роман крутейший, он останется со мной, займет место в ряду книг, которые и уму, и сердцу.

Давайте-ка пойдем другим путем. Я не буду вам писать о нелинейности повествования, о многослойности образов, тонны аллюзий. Вы и так все это знаете. И об этом написано лучше меня. Я хочу обратить внимание на кое-что другое: за всей этой постмодернисткой сложностью кроется в общем-то достаточно простая тема – тема разницы поколений. Знаете, что такое этот роман? Он что-то вроде "Бойцовского клуба" 50-х. О том поколении, которое пришло после войны, которое ее не видело совсем или почти не видело. К которому еще не приблизился "судный час" Карибского кризиса, "Холодной войны", Кореи и Вьетнама. Поколение без "Великой Войны и Великой Депрессии". Они – те самые молодые, сильные мужчины, которым абсолютно нечего делать. И на контрасте с ними немного романтизированное, но прожившее такую захватывающую жизнь поколение стыка веков.

Обратите внимание, насколько более яркими, четкими и интересными являются сюжеты прошлого. Кажется, что если бы это было кино, то все краски мира были бы в этих моментах. Даже кадры военной Мальты были бы насыщенны красным, синим. Но все, что имеет отношение к более современному времени, покрыто каким-то практически средневековым мраком и бетонной серостью. Ни одной краски, ни одного яркого пятна. Безысходность, безнадежность и безволие. Из которых герои вяло пытаются выбраться, кто как. Надеждой и смыслом не становится любовь, не становится творчество, даже саморазрушение. Лишь немного к какой-то значимости приближается "искатель" Стентон-младший. Но и то не до конца. Он так и не находит ничего, ни себя, ни будоражащих его ответов, ни смысла. Важным оказывается сам процесс погони. Но погоня эта – за своим хвостом.

А что же герои прошлого? Они, как водится, немного мифологизированы, преувеличены и в своих достоинствах, и в своих свершениях, и в своих злодействах. Но даже несмотря на такой утрированный, влюбленный взгляд издалека, они все равно жили, а не существовали. Искали, боролись, стремились, шли за своей звездой, будь она темной или светлой. И концом их становился не новый круг бессмысленного бега, а эпичная, практически под фанфары, смерть. На самом деле это очень страшно. Потому, что во всем этом многостраничном поиске смысла существования, ответ, найденный автором, только один – война. Активная или шпионская, революция или восстание. Только в условиях существования в мире явной дихотомии "свой" – "враг" появляется значимость жизни. И пока в массе своей человечество не найдет смысла и величия в обыденной мирной жизни, нас будут сотрясать войны, революции, протесты и конфликты.

С.R. Пожалуй, психоделическая обложка для этого романа – это слишком просто и неинтересно. А вот это интересные варианты. Итальянцы увидели главное в женщине. Испанская (?) обложка взяла, пожалуй, лучший символ сути жизни молодых героев. Но лучше всего, конечно, центральная. В стиле классических альбомов психоделического рока. Отлично!

Нелегко искать точку опоры в пустоте.

Бенни Профейн бесцельно бродит по Нью-Йорку. Стенсил поглощён целенаправленными, но безумными поисками загадочной (-ого?) V. Однажды Бенни и Стенсил встречаются, садятся на корабль и плывут к центру мира, «колыбели цивилизации и, возможно, её могиле».

Если бы Пинчон написал одну только «Исповедь Фаусто Мейстраля», то навсегда вошёл бы в историю мировой литературы. Ну а роман в целом - по идейному и созидательному замыслу, многосторонности наблюдений и масштабу отражения – не меньше чем «Божественная комедия» XX века. Только Бог здесь уже не появляется. Грандиозный синтез эпохи: политика, шпионаж, мировые войны, геноцид, современное искусство, Нью-Йорк – новая столица мира… «Я – воплощение двадцатого века». Ни одного случайного эпизода, ни одной случайной фразы.

Если V. – это Vitalis, дающая жизнь, то она сама вас найдёт. Уже нашла. Если (если!) V. – это Veritas, то, что придаёт жизни смысл, тогда... Истина слишком упряма, чтобы дать себя обнаружить.

«Решение проблемы жизни состоит в исчезновении этой проблемы».