Читать книгу: «Оставленные»

Посвящается Нине и Люку

От автора

Мне крупно повезло, что я могу выразить благодарность своим бессменным помощникам – Элизабет Биэр, Марии Масси, Дори Вейнтрауб и Сильвии Рабино – за то, что они сопровождали и наставляли меня в этом Внезапном исчезновении. Я также признателен Мэри, Нине и Люку за каждый прожитый день.

Пролог

Лори Гарви не привили с детства веру в Восхищение Церкви¹. Ее вообще мало во что научили верить, кроме того, что любая вера сама по себе – нелепость.

«Мы агностики, – повторяла она своим детям, когда те были еще маленькими и им нужно было как-то обозначить себя перед своими друзьями – католиками, иудеями, унитариями². – Нам не ведомо, есть ли Бог на свете, и этого не знает никто. Пусть многие уверяют, что Бог существует, но наверняка об этом никому не известно».

О доктрине Восхищения Церкви она впервые услышала на первом курсе университета – на «Введении в мировые религии». Явление, которое описывал преподаватель, она восприняла, как шутку: толпы христиан, выплывая из своих одежд, сквозь крыши собственных домов и автомобилей, поднимаются в небеса навстречу Иисусу, а все остальное человечество стоит, разинув рты, недоумевая, куда это подались все добрые люди. Теология оставалась для нее темным лесом, даже после того, как она прочла в учебнике раздел «Премилленарный диспенсационализм» – всю эту белиберду про Армагеддон, антихриста и Четырех всадников Апокалипсиса. Это показалось ей своего рода религиозным китчем, таким же вульгарным, как аляпистые картины на черном бархате. Выдумка для тех, кто потребляет слишком много фаст-фуда, лупит своих детей и абсолютно уверен в том, что их любящий боженька изобрел СПИД для того, чтобы наказать гомосексуалистов. И теперь всегда, на протяжении всех этих лет, случайно замечая в аэропорту или в поезде кого-то с книгой из серии «Оставленные»³, она каждый раз смотрела на этих несчастных с жалостью и даже с некоторым умилением: бедолаги, не нашли ничего более достойного для чтения, более интересного занятия, чем читать и грезить о конце света.

А потом это произошло. Сбылось библейское пророчество. По крайней мере, отчасти. Исчезли люди. Миллионы людей по всей планете, в один день и час. И это вам не какое-то древнее предание (человек воскрес из мертвых в эпоху Римской империи) или сомнительная легенда «местного производства» (Джозеф Смит⁴, побеседовав с ангелом божьим, откопал золотые скрижали⁵ на холме в штате Нью-Йорк).

Это произошло на самом деле. Восхищение Церкви случилось в ее родном городе, где среди прочих, вознеслась и дочь ее лучшей подруги. В это время Лори находилась у них дома. Господне вторжение в ее жизнь, пожалуй, не было бы столь очевидным, даже если бы Он сам обратился к ней в виде неопалимой купины.

По крайней мере, так можно было бы подумать. Но все же, после всего произошедшего, она еще многие недели и месяцы цеплялась за свои сомнения, как за спасательный круг, отчаянно соглашаясь с учеными, экспертами и политиками, которые упорно твердили, что причина того, что они называли «Внезапным исчезновением», не установлена, и просили не делать поспешных выводов до опубликования официальных результатов расследования, проводимого беспристрастной правительственной комиссией.

– Произошла трагедия, – снова и снова повторяли эксперты. – Это феномен, безусловно, похож на Восхищение Церкви. Но это событие вряд ли можно расценивать, как само Восхищение.

Примечательно, что среди тех, кто особенно яростно на этом настаивал, были сами христиане, которые не могли не заметить, что многие из исчезнувших Четырнадцатого октября – индуисты и буддисты, мусульмане и иудеи, атеисты и анимисты⁶, гомосексуалисты и эскимосы, мормоны и зороастрийцы, и еще бог знает кто, – не признавали Иисуса Христа в качестве своего личного спасителя. Насколько можно судить, это была случайная жатва, а истинное Восхищение никак не могло быть случайным. Ведь суть этого явления в том, что оно должно отделить зерна от плевел, вознаградить истинно верующих и стать предостережением для всех остальных. А случайное Восхищение всех без разбору, – это вовсе не Восхищение.

Как тут не впасть в замешательство и, всплеснув руками, не заявить, что ты понятия не имеешь, что происходит? Но Лори понимала. В глубине души, как только это случилось, она сразу поняла. Ее оставили. Их всех оставили. И неважно, что, принимая решение, Господь не учел признак вероисповедания – от этого, пожалуй, было еще обиднее, как будто тебя забраковали. И все же она предпочла игнорировать эту мысль, запихнув ее в дальний уголок сознания – в темное хранилище фактов и обстоятельств, думать о которых невыносимо, – в то самое место, где она прятала мысль о неизбежности смерти, – чтобы жить, не впадая в депрессию каждый божий день.

К тому же это было хлопотное время – те первые месяцы после Восхищения: в школе Мейплтона отменили занятия, ее дочь постоянно сидела дома, да и сын вернулся из университета. Нужно было, как и раньше, ходить по магазинам, стирать, готовить, мыть посуду. А также посещать поминальные службы, принимать участие в создании слайд-шоу, утешать скорбящих, вести изматывающие беседы. Лори много времени проводила с несчастной Розали Сассман – заходила к ней почти каждое утро, пыталась помочь совладать с неизмеримым горем. Иногда они говорили о Джен, ее отошедшей в мир иной дочери – о том, какая она была милая девочка, улыбчивая и т. д. и т. п., – но чаще просто сидели молча. В глубоком молчании, которое их совершенно не смущало. Казалось, нет таких важных слов, ради которых стоило бы нарушать тишину.

* * *

Следующей осенью на улицах появились они. Люди в белых одеждах. Они ходили парами – мужчина с мужчиной, женщина с женщиной, и постоянно курили.

Некоторых Лори знала: Барбару Сантанджело, чей сын был одноклассником ее дочери; Марти Пауэрса, когда-то игравшего в софтбол с ее мужем (во время Восхищения или что там это было исчезла его жена). Обычно они не обращали на вас внимания, но порой ходили за вами по пятам, словно частные детективы, нанятые для того, чтобы следить за каждым вашим шагом. Если вы с ними здоровались, ответом были пустые глаза; если их о чем-то спрашивали, в ответ они вручали визитку на одной стороне которой был текст следующего содержания:

Мы – члены организации «виноватые».

Мы приняли обет молчания.

Мы стоим перед вами, как живое напоминание

грандиозного могущества господа.

Нас постигла божья кара.

На другой стороне мелким шрифтом был набран адрес Интернет-сайта, где можно было получить дополнительную информацию: www.vinovatie.com.

Это была странная осень. После трагедии миновал целый год; уцелевшие выдержали удар и, к своему удивлению, обнаружили, что они все еще стоят на ногах, хотя некоторых подкосило чуть сильнее, чем остальных. Мало-помалу, неуверенно, жизнь стала налаживаться. Снова открылись школы, многие вернулись на работу. По выходным в парке дети играли в футбол, а в Хэллоуин кое-кто из них даже ходил по домам, выпрашивая сладости. Чувствовалось, что прежний уклад восстанавливается, жизнь возвращается на круги своя.

Но самой Лори никак не удавалось вернуть свою жизнь в привычную колею. Ей приходилось опекать Розали, к тому же она очень беспокоилась за своих детей. Том снова отправился в университет, чтобы приступить к учебе в весеннем семестре, но попал под влияние некого святого Уэйна – сомнительного типа, объявившего себя «пророком-целителем», забросил занятия и отказался возвращаться домой. Позвонил раза два за все лето, давая знать, что он жив-здоров, но не сказал, ни где он, ни чем занимается. Джилл боролась с депрессией и посттравматическим стрессом – вполне естественно, что она впала в угнетенное состояние, ведь Джен Сассман была ее лучшей подругой с детского сада, – но она не желала обсуждать это ни с Лори, ни с психотерапевтом. Зато муж ее, казалось, просто брызжет оптимизмом, у него всегда исключительно хорошие новости. Бизнес процветает, погода отличная, только что меньше чем за час пробежал шесть миль, хотите верьте, хотите нет.

– А ты? – спрашивал Кевин, без тени смущения, стоя перед ней в обтягивающих тренировочных штанах, со здоровым румянцем на покрытом испариной лице. – Чем ты занималась целый день?

– Я? Помогала Розали оформлять памятный альбом. Он скорчил гримасу, выражая одновременно неодобрение и снисходительность.

– Она его еще не доделала, что ли?

– И не хочет доделывать. Сегодня мы подбирали фотоматериал на тему, как Джен занималась плаванием. На фотографиях видно, как девочка растет и взрослеет из года в год, как меняется ее фигура в синем купальнике. Сердце кровью обливается.

– Угу. – Кевин налил в стакан ледяной воды из кулера, встроенного в холодильник. По его тону было ясно, что он ее не слушает. Лори знала, что муж давно утратил интерес к теме Джен Сассман. – Что на ужин?

* * *

Нельзя сказать, что Лори была шокирована, когда Розали объявила о своем намерении присоединиться к секте «Виноватых». Люди в белом пленили ее воображение с первого взгляда. Розали часто вслух задавалась вопросом, трудно ли будет хранить обет молчания, особенно если случайно столкнешься с кем-то из старых друзей, кого не встречал много лет.

– На такие случаи наверняка должно быть предусмотрено некоторое послабление, как думаешь?

– Не знаю, – ответила Лори. – Вряд ли. Они же фанатики. Никаких исключений.

– Даже если это твой родной брат, с которым ты не виделась двадцать лет? Неужели даже поздороваться с ним нельзя?

– Откуда мне знать? Спроси у них.

– Как я у них спрошу? Им же запрещено разговаривать.

– Не знаю. Проконсультируйся на сайте.

В ту зиму Розали часто посещала сайт «Виноватых». У нее завязалась тесная онлайн-дружба – очевидно, обет молчания не распространялся на общение по интернету – с директором отдела по связям с общественностью, приятной женщиной, которая отвечала на все ее вопросы, развеивала ее сомнения и опасения.

– Ее зовут Конни. Раньше она была дерматологом.

– В самом деле?

– Продала свою практику, а вырученные деньги пожертвовала организации. Так многие поступают. Это предприятие требует немалых средств.

Лори читала статью о «Виноватых» в местной газете и знала, что в их «поселении» на улице Гинкго проживало не менее шестидесяти человек. Комплекс из восьми домов в безвозмездное пользование секте передал застройщик, богатый человек по имени Трой Винсент. Сам Трой Винсент теперь тоже жил там, – как рядовой член организации, без особых привилегий.

– А ты как поступишь? – спросила Лори. – Дом свой продашь?

– Не сразу. У них полагается шестимесячный испытательный срок. До его окончания мне не придется принимать никаких решений.

– Разумно.

Розали покачала головой, словно изумляясь собственному безрассудству. Лори видела, насколько сильно взволнована ее подруга тем, что приняла судьбоносное решение.

– Непривычно будет ходить постоянно в белом. Я бы предпочла синий или серый цвет, или еще какой. Белое мне не идет.

– Не могу представить, что ты начнешь курить.

– Уф. – Розали поморщилась. Она была убежденным противником курения, из той категории людей, которые яростно машут руками перед своими лицами, завидев дымящуюся сигарету в радиусе двадцати шагов. – Так сразу и не пристрастишься. Но это как причастие, понимаешь? Надо, и все. У тебя нет выбора.

– Бедные твои легкие.

– До рака не доживем. В Библии сказано, что после Восхищения наступают семь лет Великой скорби.

– Но это было не Восхищение, – заметила Лори, убеждая в том и себя, и свою подругу. – Вовсе нет.

– Давай и ты со мной, – тихим, серьезным голосом промолвила Розали. – Мы могли быть соседками по комнате.

– Не могу, – отказалась Лори. – У меня семья. Семья. Ей стало не по себе уже оттого, что она вслух произнесла это слово. У Розали семьи как таковой не было. С мужем она давно развелась, кроме Джен, других детей у нее не было. Ее мать и отчим жили в Мичигане, сестра – в Миннеаполисе, но она с ними мало общалась.

– Я так и думала. – Розали чуть заметно передернула плечами от безнадежности. – Но все равно решила попробовать.

* * *

Неделей позже Лори привезла подругу на улицу Гинкго. День выдался чудесный: светило солнце, щебетали птицы. Дома поселения поражали своим величием. Это были просторные трехэтажные здания в колониальном стиле. Они размещались на участках площадью в пол-акра каждый. И, наверное, когда их построили, они стоили по миллиону долларов, а то и больше.

– Ничего себе, – изумилась она. – Не слабо.

– Ну да. – Розали нервно улыбнулась. Она была в белом, несла небольшой чемодан: в нем лежали, главным образом, нижнее белье, туалетные принадлежности и еще памятный альбом, над которым она так долго трудилась. – Даже не верится, что я это делаю.

– Если не понравится, сразу звони мне. Я за тобой приеду.

– Думаю, все будет хорошо.

Они поднялись по ступенькам одного из белых зданий. Надпись, сделанная обычной краской над главным входом, гласила: ШТАБ-КВАРТИРА. Лори не пустили, они расстались на крыльце. Лори обняла подругу на прощание, проводила взглядом, когда женщина с бледным добрым лицом – может быть, та самая Кон-ни, бывший дерматолог – повела Розали в дом.

Прошел почти год, прежде чем Лори вернулась на улицу Гинкго. Это тоже был весенний день, только чуть более прохладный и не такой солнечный. На этот раз она сама была одета в белое и несла небольшой чемодан, не очень тяжелый. В нем лежали только нижнее белье, зубная щетка и альбом с тщательно отобранными фотографиями членов ее семьи – короткая визуальная история людей, которых она любила и покинула.

Часть 1
Третья годовщина

День героев

Погода в день парада выдалась прекрасная – солнечная, теплая не по сезону; небо – как рай на картинках из книг для чтения в воскресной школе. Не так давно многие сочли бы смешным нервно пошутить по этому поводу – А что, может, глобальное потепление – это не так уж и плохо! – но теперь мало кто вспоминал о дыре в озоновом слое или о белых медведях, без которых опустел бы белый свет. Оглядываясь назад, нельзя было без усмешки вспомнить, что когда-то все беспокоились о чем-то столь сомнительном и неопределенном – боялись экологической катастрофы, которая, может, произойдет, а, может, и нет, в далеком будущем, после того, как и вы сами, и ваши дети, и дети ваших детей проживете отведенный вам срок на земле и отбудете туда, куда там обычно отправляются в конце жизненного пути.

Несмотря на то, что все утро его терзала тревога, сейчас мэр Кевин Гарви к своему удивлению осознал, что им вдруг овладела ностальгия, пока он шел по Вашингтонскому бульвару к школьной парковке, месту сбора участников шествия. До начала парада оставалось полчаса. Колонны уже выстроились, готовые двинуться; оркестр разыгрывался, оглашая округу какофонией нестройных звуков – блеянием и гудением духовых инструментов, вялой барабанной дробью.

Кевин родился и вырос в Мейплтоне и сейчас, сам того не желая, вспоминал парады, проводившиеся Четвертого июля⁷, в ту пору, когда в жизни все было еще относительно ясно и понятно. Полгорода выстраивалось вдоль Мейн-стрит, а вторая половина – члены Малой лиги⁸, скауты обоих полов, калеки из общества «Ветеранов американских зарубежных войн» и члены женского подразделения этой организации – шествовали по дороге. Они приветственно махали зрителям, словно удивляясь их присутствию, будто те оказались на параде по какому-то странному стечению обстоятельств, а не по случаю национального праздника. В памяти Кевина, по крайней мере, эти парады остались как невероятно шумные, сумбурные и невинные празднества: пожарные машины, тубы, исполнители ирландских танцев, жонглеры в расшитых блестками костюмах, в один год даже были храмовники⁹ в фесках, гонявшие на забавных микроавтомобилях. После – софтбол, пикники, череда веселых ритуалов, завершающаяся большим фейерверком над озером Филдинг: сотни восторженных лиц обращены к небу, все охают, ахают, ликуют, глядя на шутихи, с шипением взмывающие вверх, и медленно расцветающие звездные россыпи, озаряющие темноту. Это напоминало всем и каждому, кто они такие, гражданами какой страны являются и почему все это здорово.

Сегодняшнее мероприятие – точнее, первый ежегодный День Поминовения Исчезнувших Героев, – не обещало быть праздничным. У школы Кевин сразу же ощутил мрачное настроение горожан. Невидимая дымка застоялого горя и хронического потрясения уплотняла воздух, заставляя людей говорить тише, двигаться осторожнее, чем это обычно бывало на больших сборищах под открытым небом. С другой стороны, Кевин был одновременно удивлен и обрадован тем, что пришло так много народа, ведь поначалу идея проведения парада была воспринята без особого энтузиазма. Ее противники считали, что момент выбран неподходящий («Еще не время!», – заявляли они), другие утверждали, что светская церемония в память о Четырнадцатом октября – это неверный и, пожалуй, кощунственный шаг. Эти возражения со временем исчезли – то ли организаторы сумели склонить на свою сторону скептиков, то ли просто потому, что народ любил парады, вне зависимости от повода. В общем, принять участие в шествии решили почти все жители Мейплтона. Кевин даже засомневался: кто же будет стоять по обочинам дороги и приветствовать демонстрантов, направляющихся по Мейн-стрит к парку Гринуэй?

Зная, что его ждет долгий и трудный день, он, собираясь с силами, на минуту остановился у ограждений, выставленных полицейскими. Куда бы он ни кинул взгляд, на глаза попадались сломленные люди и не зажившие напоминания о трагедии. Он помахал Марте Ридер, некогда весьма общительной женщине, продававшей марки на почте. Она печально улыбнулась ему и повернулась так, чтобы он лучше видел ее самодельный плакат. На нем – большая фотография ее трехлетней внучки, серьезной девочки с кудряшками, в очках, чуть кривовато сидевших на ее лице, и надпись: ЭШЛИ, МОЙ АНГЕЛОЧЕК. Рядом с Мартой Ридер стоял Стэн Уошберн – полицейский в отставке и бывший тренер Кевина, некогда игравшего в команде футбольной лиги «Папы» Уорнера¹⁰. Коренастый мужчина без шеи, в футболке, обтягивающей его необъятный живот, надпись на которой предлагала всем, кому не все равно: СПРОСИТЕ МЕНЯ О БРАТЕ. У Кевина вдруг возникло непреодолимое желание бежать прочь, спрятаться за забором своего дома и весь остаток дня поднимать тяжести или сгребать листья – заниматься в уединении чем-нибудь бездумным, – но этот порыв быстро прошел, как икота или постыдная эротическая фантазия.

Тихо и смиренно вздохнув, он влился в толпу, пожимая руки горожанам, приветствуя их по именам – старательно играя роль местного политика. Бывшая звезда школьной футбольной команды Мейплтона и видный местный бизнесмен – он унаследовал и расширил сеть принадлежавших его семье крупных магазинов спиртных напитков, увеличив втрое доходы компании за пятнадцать лет своего предпринимательства, – Кевин был популярной и заметной фигурой в городе, но мысль о том, чтобы баллотироваться в мэры, никогда не приходила ему в голову. Потом, буквально в минувшем году, ему принесли петицию, под которой стояли подписи двухсот горожан (многих из них он хорошо знал): «Мы, нижеподписавшиеся, отчаянно нуждаемся в лидере, который повел бы нас за собой в эти смутные времена. Пожалуйста, помогите нам вернуть наш город». Тронутый этой просьбой, и сам пребывая в некоторой растерянности – несколькими месяцами раньше он продал свой бизнес за кругленькую сумму и пока еще не решил, чем заняться, – Кевин согласился стать кандидатом в мэры от недавно сформированной политической организации под названием «Партия надежды».

Он одержал уверенную победу на выборах, сместив Рика Малверна. Тот занимал кресло мэра три срока, но утратил доверие избирателей после того, как попытался сжечь свой дом, предприняв, как он сам выражался, акт «ритуального очищения». Попытка не удалась – пожарные, несмотря на его яростные протесты, потушили пожар, – и теперь Рик жил в палатке, которую он поставил в палисаднике, рядом с обугленными руинами своего пятикомнатного дома в викторианском стиле. От случая к случаю, совершая пробежку по утрам, Кевин встречал своего бывшего соперника, когда тот выходил из палатки – как-то раз вообще в одних лишь полосатых трусах, – и они неловко обменивались приветствиями на погруженной в тишину улице – «Здоро́во», «Что нового?», «Как дела?», – просто чтобы дать понять: никаких обид.

Кевин не терпел фамильярности и панибратства, ему очень не нравился этот аспект его новой работы, но он считал, что обязан быть доступным для своих избирателей, даже для злобствующих типов и смутьянов, которые вечно будто из-под земли вырастали перед ним на публичных мероприятиях. Первым из таких на парковке к нему пристал Ральф Сорренто, угрюмый слесарь-сантехник с Сикамор-роуд. Он протиснулся сквозь группу опечаленных женщин в одинаковых розовых футболках и преградил Кевину дорогу.

– Господин мэр, – протянул Сорренто с ухмылкой, словно в наименовании должности Кевина было нечто потешное. – Хорошо, что я вас встретил. Вы не отвечаете на мои мэйлы.

– Доброе утро, Ральф.

Скрестив на груди руки, Сорренто уперся в Кевина немигающим взглядом, в котором сквозили насмешка и презрение. Рослый тучный мужчина, стриженный «ежиком», с неопрятной козлиной бородкой, он был одет в брюки-карго, заляпанные пятнами жира, и утепленную толстовку с капюшоном. Даже в столь ранний час – еще не было одиннадцати – от него разило пивом. По всему было видно, что Сорренто нарывается на скандал.

– Сразу говорю, – заявил он неестественно громким голосом, – платить я ничего не буду. Хрен вам.

Речь шла о штрафе в сто долларов, который ему назначили за то, что он застрелил двух бродячих собак, забежавших к нему во двор. Гончая скончалась на месте, но метис овчарки с лабрадором, с пулей в задней ноге, сумел улизнуть. Истекая кровью, он проковылял три квартала и свалился на тротуаре около детского сада на Оук-стрит. Обычно полиция не слишком-то беспокоится из-за застреленных собак – как это ни печально, их убивают с завидной регулярностью, – но несколько дошколят стали свидетелями агонии животного, и жалобы со стороны их родителей и воспитателей заставили власти вынести Сорренто наказание.

– Не выражайся, – предупредил его Кевин, испытывая неловкость от того, что их диалог, он знал, уже начал привлекать внимание окружающих.

Указательным пальцем Сорренто ткнул Кевина в грудь.

– Меня тошнит от этих шавок, гадящих на мой газон.

– Бродячих собак никто не любит, – согласился Кевин. – Но в следующий раз вызови Службу отлова бездомных животных, хорошо?

– Службу отлова? – презрительно фыркнул Сорренто и снова ткнул Кевина в грудь, вдавливая кончик пальца в кость. – Да они ни черта не делают.

– У них людей не хватает. – Кевин заставил себя любезно улыбнуться. – Они и так стараются, как могут в сложившейся ситуации. Мы все стараемся. Уверен, ты это понимаешь.

Словно в подтверждение того, что он понимает, Сорренто ослабил давление на грудину Кевина. Приблизил к нему свое лицо и, обдавая кислым пивным выхлопом, тихим заговорщицким тоном произнес:

– Сделай мне одолжение, ладно? Передай копам: если им нужны мои деньги, то пусть сами придут и возьмут. Передай, что я буду ждать их с обрезом наготове.

Он ухмыльнулся, пытаясь казаться крутым парнем, но Кевин видел боль в его глазах. Опустошенность и мольба крылись в гневном взгляде Сорренто. Если Кевин правильно помнил, Сорренто потерял дочь, пухленькую девочку лет девяти-десяти. То ли Тиффани, то ли Бритни, как-то так ее звали.

– Передам. – Кевин ободряюще похлопал Сорренто по плечу. – Иди-ка ты домой, отдохни немного.

Сорренто смахнул с себя руку Кевина.

– Не трогай меня.

– Извини.

– Просто передай, что я сказал, ясно, да? Кевин пообещал, что передаст, и поспешил прочь, стараясь игнорировать комок дурного предчувствия, внезапно образовавшийся в животе. В Мейплтоне, в отличие от соседних городов, еще не было случая, чтобы кто-то спровоцировал полицейских на применение оружия с целью суицида, но Кевин подозревал, что Ральф Сорренто обдумывает эту идею. Его план никуда не годился: у полиции слишком много других забот, более значимых; что им до неоплаченного штрафа за жестокое обращение с животными? Однако, если очень захотеть, можно найти массу других способов спровоцировать конфронтацию. Кевин решил, что надо предупредить начальника полиции: патрульные полицейские должны знать, с кем они имеют дело.

Погруженный в свои мысли, Кевин не замечал, что идет прямо на преподобного Мэтта Джеймисона, бывшего священника Сионской библейской церкви. Опомнился, когда было слишком поздно: свернуть в сторону он уже не успевал. Оставалось только выставить вперед обе ладони в тщетной попытке отмахнуться от бульварной газетенки, что священник совал ему в лицо.

– Возьмите, – настаивал тот. – Здесь такое написано – голову можно потерять.

Понимая, что тактично отказаться не удастся, Кевин неохотно взял газету. В глаза ему сразу бросился яркий, но громоздкий заголовок: «СОБЫТИЯ ЧЕТЫРНАДЦАТОГО ОКТЯБРЯ – ЭТО НЕ ВОСХИЩЕНИЕ ЦЕРКВИ!». На первой полосе была помещена фотография доктора Хиллари Эджерс. Всеми любимый педиатр, она исчезла три года назад, как и еще восемьдесят семь человек из числа местных жителей и миллионы людей на всей планете. Заголовок под снимком возвещал: «В СТУДЕНЧЕСТВЕ ДОКТОР БЫЛА БИСЕКСУАЛКОЙ!». Ниже заключенная в рамку выдержка из статьи гласила: «“Мы были абсолютно уверены, что она лесбиянка”, – сообщает ее бывшая соседка по комнате».

Кевин был знаком с доктором Эджерс и очень уважал ее. Ее сыновья-близнецы были ровесниками его дочери. Два вечера в неделю она волонтерствовала в бесплатной клинике для детей из малообеспеченных семей, а также выступала перед членами Ассоциации родителей и учителей¹¹, с докладами на темы вроде «Как распознать расстройство пищевого поведения» или «Последствия сотрясения мозга у молодых спортсменов». На стадионе, в супермаркете к ней постоянно кто-нибудь обращался за бесплатным медицинским советом, но она никогда не возмущалась, не выказывала даже легкого раздражения.

– Боже, Мэтт. Зачем это?

Преподобного Джеймисона, казалось, вопрос Кевина весьма озадачил. Когда-то это был подтянутый рыжеволосый мужчина чуть за сорок, но за последние два года лицо его вытянулось и обвисло, под глазами набухли мешки, словно он старел с удвоенной скоростью.

– Эти люди не были героями. И не надо их превозносить, как героев. Сегодняшний парад…

– У этой женщины остались дети. Им незачем читать про то, с кем она спала в колледже.

– Но это же правда. Мы не можем скрывать правду.

Кевин понимал, что спорить бесполезно. Все считали Мэтта Джеймисона порядочным человеком, но у него сбились ориентиры. Как и многим благочестивым христианам, Внезапное Исчезновение нанесло ему глубокую психологическую травму. Его терзал страх, что Судный день наступил и миновал, а он все пропустил. Кто-то, оказавшись в таком же положении, что и он, в ответ на трагедию стал еще более набожным, но его преподобие ударился в другую крайность – он принялся яростно отрицать, что четырнадцатого октября состоялось именно Восхищение Церкви. Он доказывал, что не все, сбросившие в тот день земные оковы, были праведными христианами и вообще не отличались особыми добродетелями. В конце концов он стал проводить журналистские расследования, причем с особым рвением, доставляя немало хлопот властям города.

– Ладно, – буркнул Кевин, сворачивая газету и засовывая ее в задний карман. – Посмотрю.

* * *

Шествие началось в начале двенадцатого. Его возглавляла колонна полицейских автомобилей, следом двигалась небольшая армада платформ, представлявших различные гражданские и коммерческие организации. Главным образом, такие традиционные столпы общества, как Торговая палата Большого Мейплтона, местное отделение «Антинаркотического воспитания» и Клуб пожилых граждан. На двух платформах разыгрывались представления. На одной импровизированной сцене воспитанники Танцевального института Элис Херлихи осторожно исполняли джиттербаг. На другой группа юных каратистов из Школы боевых искусств братьев Девлин, ухая в унисон, показывала приемы, резко выбрасывая перед собой руки и ноги. Случайному зрителю все это показалось бы до боли знакомым, мало чем отличающимся от любого другого парада, проводившегося в городе в последние пятьдесят лет. В замешательство приводила лишь последняя машина в колонне – задрапированная в черное грузовая платформа, на которой не было ни души – только обнаженная говорящая сама за себя пустота.

Кевин, как мэр, занимал место в одном из двух почетных автомобилей с откидным верхом, ехавших за траурной платформой, – в маленькой «мазде», которой управлял его друг и бывший сосед Пит Торн. Они замыкали автоколонну, медленно двигаясь на расстоянии десяти ярдов позади «фиата спайдера», в котором сидела почетная гостья, симпатичная хрупкая женщина по имени Нора Дерст, Четырнадцатого октября потерявшая всю свою семью – мужа и двоих детей, – то есть, по всеобщему признанию, понесшая самую тяжелую утрату из всех жителей Мейплтона. По имеющимся данным, утром у Норы случился приступ паники, у нее кружилась голова, ее тошнило и ей следовало бы пойти домой, но она преодолела свой страх с помощью сестры и находившегося рядом психотерапевта-волонтера, который был тут как раз на случай такой вот крайней необходимости. Сейчас Нора Дерст, казалось, полностью владела собой, величаво, почти как королева, восседая на заднем сиденье «спайдера», поворачиваясь из стороны в сторону и вяло помахивая рукой в ответ на спорадические взрывы аплодисментов, которыми ее приветствовали зрители, стоявшие вдоль дороги.

– Людей-то сколько! – громко заметил Кевин. – Не ожидал!

– Что? – заорал через плечо Пит.

– Ничего! – так же громко ответил ему Кевин, сообразив, что бесполезно пытаться перекричать оркестр. Духовые шли вплотную к его автомобилю, исполняя энергичную версию темы из полицейского сериала «Гавайи 5.0», причем уже давно, без конца одно и то же; Кевин даже стал сомневаться, знают ли они другие мелодии. Преисполненные нетерпения, музыканты были не в силах сохранять похоронный шаг и постоянно рвались вперед, иногда обгоняя машину Кевина, потом резко подаваясь назад, тем самым, наверняка, сея хаос в рядах пеших демонстрантов, замыкавших торжественную процессию. Кевин изворачивался и так и сяк, пытаясь поверх голов музыкантов разглядеть участников марша, но тех загораживал плотный заслон из бордовой униформы, серьезных молодых лиц с раздувающимися щеками и медных духовых инструментов, сверкающих на солнце как расплавленное золото.