Миф об идеальном мужчине

Андрей заставил себя подняться с табуретки и заварил чай.

Может, бутерброд съесть?

И еще родители привязались – приезжай на выходные к ним.

Вчера он устал, закончил дело, вдребезги напился и сегодня не хочет никого видеть. Ему бы машину посмотреть в гараже на яме, в тишине, покое и прохладе, а то она совсем на ладан дышит и дымит, как зараза. Гаишники свои ребята и права у него, конечно, не отберут, но машину жалко. Андрей к ней привык. Она была его любимая девочка. По секрету от коллег он даже придумал ей имя и называл ее по имени, когда ремонтировал или мыл. Ему казалось, что она его понимает.

Может, собаку купить?

Такую замечательную, желтую, беспородную собаку. Щенка. Назвать его Тяпа. Поехать на Птичку и найти там одного-единственного, собственного щенка, с карими глазами, обведенными желтым ободком, и холодным любопытным носом. Толстого и неуклюжего, похожего на всех породистых собак сразу и оттого еще более беспородного. У него должно быть сытое розовое пузо, младенческие лапы и выражение любви ко всему окружающему миру на милой мохнатой морде. Он будет кидаться к Андрею, встречая его с работы, как будто Андрей самый лучший человек на земле, лизать ему руки и скулить от полноты чувств. Андрей вымоет его в ванне, сварит ему овсянки, а ночью он будет спать в ногах его дивана, как настоящий сторожевой пес, оберегающий покой хозяина. И заживут они вдвоем, и никто им не будет нужен.

Он мечтал о собаке все свое детство. Он много раз представлял ее себе и точно знал, какая она, его собака. Но бабушка болела, и о собаке не могло быть даже речи.

У него дежурства, ночные бдения, срочные вызовы и «ненормированный рабочий день», как это называется в законодательстве о труде. Какая, к бесу, собака?! Она через неделю сдохнет от тоски и одиночества и будет совершенно права.

Бывшая жена популярно разъяснила ему, что он – индивидуум, непригодный для жизни «в социуме» и патологически тяжелый в общении. Именно этим она объясняла его выбор профессии. «Копаться в отбросах может только человек, всецело преданный своему делу и сознающий его важность, или неудачник, пытающийся доказать окружающим свою мнимую значимость», – говорила она.

На «всецелую преданность» он не тянул и потому автоматически попал в неудачники.

Вот несчастье-то…

Чай получился слишком крепким, и в желудке опять что-то загудело, как в пчелином улье. Чего бы такого съесть, чтобы не стошнило?

Он поискал на полках. Ничего. Засохший батон, крупа и несколько банок с засахаренным вареньем, которое регулярно привозила мама. Варенье он не любил. Зато в холодильнике был сыр и одеревеневший от мороза хвост копченой колбасы.

Интересно, откуда она взялась?

Последние недели он пахал день и ночь, ел в столовой – страшно вспомнить! – и ни в какие магазины не ходил.

Точно! Колбасу принесла Галка, ночевавшая у него дней пять назад. Она всегда что-нибудь с собой приносила, зная, что у Андрея есть, как правило, нечего. Ее муж укатил в очередную командировку, и она выкроила вечерок для Андрея. Каждые полчаса она звонила няне и проверяла, соблюдает ли няня указания по правильному воспитанию Галкиных отпрысков. Няня все указания соблюдала, а Андрей бесился, как всякий индивидуум, непригодный для жизни в социуме.

Что-что, а жизнь в социуме никак ему не давалась.

Все его раздражало.

Раздражали Галкины звонки и то, что она приперлась к нему не по какой-никакой великой любви, а от скуки, потому что иметь в любовниках милицейского майора, человека из совершенно другого мира, в их кругу считалось чрезвычайно романтичным. А то, что он когда-то вытащил из передряги ее мужа, крупного мебельного торговца, лишь добавляло ощущениям остроты.

Он злился на себя, потому что втайне мечтал о чем-то совсем другом, чему не знал даже названия, потому что слово «любовь» было не из его лексикона.

Он никогда и никому не признавался в этом, тридцатишестилетний, разведенный, циничный, хладнокровный, злопамятный, жестокий и удачливый профессионал. Милицейский майор. Масса выносливых и тренированных мышц, девяносто килограммов живого веса, три пулевых ранения, сломанный нос, послужной список «отсюда и до заката» – и тайные мечты о толстом щенке по имени Тяпа и женщине, которая принимала бы его таким, какой он есть.

Без препарирования его психики. Без извращенного, сладкого, отвратительного любопытства – каково это, переспать с ментом, низшим существом, у которого только и есть что тренированное тело и для которого женщина из высшего общества – невообразимый подарок судьбы, с которым он и обращаться-то как следует не умеет.

Андрей с силой швырнул на плиту чайник. Кипяток плеснул ему на руку.

Стоп. Хватит. С чего это ты так разошелся?

В университете, где он прилежно учил английский язык, в какой-то книжонке – Бернарда Шоу, что ли? – ему встретилась поговорка, которую он вспоминал всю жизнь, и, как ни странно, она его иногда выручала.

«Делай, что должен, и будь, что будет» – вот как примерно она переводилась. Андрею она нравилась больше всех остальных пословиц и поговорок.

Пить надо меньше, и все будет хорошо.

Он должен попасть к родителям на дачу не позже двух часов дня, потому что в это время мама, как правило, загоняет семью обедать. Если он не приедет, его будут ждать, нервничать, голодать, и проблем потом не оберешься. Значит, у него еще четыре часа, чтобы посмотреть машину, вместе с другом Витькой сменить ей масляный фильтр, помыться и выбраться за город.

Успею…

Делай, что должен, и будь, что будет.

Ну слава богу, хоть какое-то разнообразие.

Что-то ее за город понесло, эту аптечную крысу. Принарядилась даже – сарафанчик нацепила с голыми плечами.

А плечи-то бледные до синевы, как позавчерашний кефир, а босоножки латаные-перелатаные, а сумка точь-в-точь из кино про семидесятые годы, а лопатки торчат так, что хочется хлопнуть ее по спине. Вот волосы у нее красивые. Не то каштановые, не то рыжие, и много их очень, и пострижены они хорошо – не коротко и не длинно, до плеч, как раз так, чтобы закрыть убогую тощую шею.

Посмотрим, посмотрим, куда ты направляешься и что тебе там нужно. Неужели у такой тихой крысы есть друзья или, может, любовник, которого она посещает раз в месяц? Хотя с ее темпераментом и одного раза в месяц должно быть много.

В переполненной электричке он примостился сзади нее так, что ее волосы щекотали ему нос. Конечно, она читала. Ее толкали, пихали, задевали, сдавливали, а она читала, ничего не видя вокруг. Идиотка.

Он переместился так, чтобы увидеть, что именно она читает, детектив или дамский роман с эротическими сценами?

Он поставил бы десять баксов, что дамский роман. И пускает слюни на каждой странице, где описано, как именно герой хотел и любил героиню. Это как раз для таких, как она, написано, недотраханных, никчемных старых дев.

Конечно, она читала дамский роман. Герой как раз метался по комнате в припадке страсти или чего-то там еще. Она так увлеклась, что даже не замечала, как он сопит ей в ухо.

Ему было смешно. Никогда в жизни он не работал с таким полоумным объектом. Ведь она ни за что его не узнает, если завтра столкнется с ним нос к носу у своей аптеки или в подъезде.

Надо будет написать в отчете, что по дороге в Отрадное она запоем читала пошлый романчик. То-то заказчик порадуется.

Освободилось место, и он плюхнулся в крохотное жаркое отверстие между телами дачников, жаждущих подмосковной природы. Опоздавшие зароптали, а он проверил, что его подопечная продолжает жадно поглощать свое чтиво, и сделал вид, что задремал.

Ехать еще долго, жарко, а крыса никуда не денется.

– Здравствуйте, Елена Васильна! – закричала Клавдия от калитки. – Это я! Вы мне откроете?

Как всегда, откуда-то выскочили собаки, которых всегда было полно в этом доме, и маленькая женщина в нарядном сарафане поспешно разогнулась и шагнула с грядки, где она стояла, наклонившись над огурцами.

Собаки – в этот раз их было всего две, но огромные, – радостно скакали у ворот, поднимая клубы пыли и взлаивая от избытка чувств.

– Привет, ребята! – сказала им Клавдия, но войти не решилась. Елена Васильевна торопливо приближалась, и подол ее сарафана раздувался, как шлейф.

Маленькая государыня маленького королевства.

– Дима! – закричала она на ходу. – Иди скорей, Клаша приехала! Нужно собак забрать!

Откуда-то сбоку, из гаража вынырнул Дмитрий Андреевич в шортах и рваной майке в масляных и керосиновых пятнах.

– Так вот кто это пришел! – сказал он с удовлетворением. – Нашлась пропажа!

Он оказался у калитки раньше жены и по очереди схватил за ошейники скакавших собак.

– Сидеть! – сказал он им строго. Собаки посмотрели на него с умилением и завиляли хвостами. Та, что была побольше и имела вид овчарки, сделала попытку его лизнуть, но ей это не удалось. Вторая грозно залаяла на Клавдию, демонстрируя хозяину бдительность.

– Сидеть! – повторил Дмитрий Андреевич. – Кому сказал?!

Очевидно, собаки решили, что сказал он это все-таки не им, потому что одна из них вдруг припала к земле, намереваясь поваляться в пыли, а вторая широко ухмыльнулась и залаяла еще громче.

– Никакого сладу с ними нет! – сказала Елена Васильевна и открыла калитку. – Проходи, Клаша! Дима, ты их держишь?

– Держу, держу! Не бойся, Клаша!

Клавдия нисколько не боялась, совершенно уверенная в их, собачьем, дружелюбии.

– Почему ты за все лето ни разу не приехала? – строгим учительским тоном спросила Елена Васильевна. Наверное, именно таким тоном она разговаривала когда-то с учениками в своей школе. – Смотри, какая бледная. Аж с зеленью.

– Ничего и не с зеленью, – подал голос Дмитрий Андреевич, подставляя Клавдии щеку. – С синевой.

Клавдия счастливо засмеялась.

– Знакомьтесь, ребята, – обратилась Елена Васильевна к собакам. – Клаша, дай им себя обнюхать, только не разрешай ставить лапы.

Собаки дружелюбно обнюхали Клавдию, и таким образом ритуал знакомства был завершен. Дмитрий Андреевич отпустил ошейники, и обе собаки первым делом прыгнули на Клавдию. Клавдия зашаталась.

– Назад! – грозно крикнул Дмитрий Андреевич. – Не сметь ставить лапы!

Клавдия почесала за ухом того, кто был ближе и чья оскаленная пасть ухмылялась дружелюбней. Потом спросила, как их зовут.

– Тот, что как бы овчарка, – Мухтар. А тот, что как бы эрдель, – Линда, хотя он тоже мужик. Но переименовывать поздно, он уже привык, – махнул рукой Дмитрий Андреевич. – Видишь, как давно ты у нас не была! Мухтара соседи выбросили, когда в прошлом году уезжали в Москву, а Линду Елена на станции подобрала, еще зимой. Проходи в дом, Клаша! Скоро обедать будем.

– Ты не знаешь, где наши дети? – спросила Елена Васильевна. – Татьяна, к примеру?

– У нее беда, – сказала Клавдия и засмеялась. – Павлов проспал. Они с минуты на минуту подъедут, я думаю. За мной заезжать они никак не успевали, а то бы мы точно к ночи приехали. А об Андрее я ничего не знаю.

Она никогда про него ничего не знала. А спрашивать стеснялась.

– Ты ужасно бледная, – заметила Елена Васильевна, подходя к крыльцу. – Купальник взяла?

Клавдия кивнула.

– Тогда иди переодевайся и полежи до обеда в гамаке, позагорай немножко, – распорядилась Елена Васильевна. – Обедать будем на террасе. На улице осы.

– Я вам лучше помогу, – заскулила Клавдия. Лежать в гамаке она не умела.

– Мне нечего помогать. Стол накрыт давно. Щи томятся, картошка начищена, закуски в холодильнике. Только детей неизвестно где носит. Слава богу, первый ребенок приехал. Так что – в гамак!

– Может, прополоть чего? – тоскуя, спросила Клавдия.

– Я уж без тебя как-нибудь прополю, – отрезала Елена Васильевна. – Ты так редко у нас бываешь, девочка, что мне хочется, чтобы ты отдохнула.

Они были удивительными, родители Тани и Андрея.

Засыпая, тридцатилетняя Клавдия иногда мечтала, чтобы это были ее родители. И в полусне ей мерещилось, что так оно и есть. Елена Васильевна – ее мама, почему-то потерявшаяся, когда Клавдия была маленькой, а Дмитрий Андреевич – папа, и она имеет полное право на их внимание, любовь и заботу. Она и приезжала-то к ним так редко потому, что до смерти боялась, что они увидят ее страстную к ним любовь, разглядят ее глупые фантазии, совершенно несвойственные взрослым людям, и перепугаются или, хуже того, сочтут себя обязанными ее опекать…

Таня привела ее к себе домой сразу после той картошки, на которой они познакомились, и Елена Васильевна с чисто учительским пристрастием моментально выведала у Клавдии все про детдом, общежитие и вселенское одиночество. Она никогда не сокрушалась и не смотрела на Клавдию «жалостливо», но она очень быстро сумела сделать так, что Клавдия стала чувствовать себя в этой семье как дома.

Ее приглашали на все домашние праздники. В честь дня ее рождения всегда пекли «большие пироги», как это называлось в доме Ларионовых и означало, что готовится не изысканный тортик по рецепту из журнала «Бурда», а с вечера заводится тесто в огромной белоснежной кастрюле, выбирается и обсуждается начинка – сладкая и мясная. А потом целый день в доме пахнет пирогами, и все томятся, ожидая, когда их подадут на стол, целую гору.

Елена Васильевна и Дмитрий Андреевич всегда были в курсе всех Клавдиных институтских дел и даже приходили к ней на выпускной вечер, оба нарядные, красивые и очень похожие на настоящих родителей, которые собрались в тот вечер в актовом зале. От счастья у Клавдии захватывало дух и щеки горели непривычным ярким румянцем. И платье они сшили вдвоем с Еленой Васильевной из куска необыкновенно красивой ткани, которую Дмитрий Андреевич привез из Китая.

Они никогда не жили легко, и Клавдия это знала.

Елена Васильевна до срока вышла на пенсию, чтобы ухаживать за бабушкой, которая и пятнадцать лет назад была совсем старенькой, Дмитрий Андреевич работал иногда даже слишком много. Большую семью нужно было содержать… Дети учились, бабушка старела, и московскую квартиру пришлось оставить, потому что бабушке в ней было невмоготу, особенно летом. Елена Васильевна жила как бы на два дома, мотаясь между Москвой и Отрадным, ухаживая за всеми и успевая везде.

Пироги пеклись, обед являлся на стол вовремя, сад сиял навстречу ухоженной, ровно подстриженной травой, в которой с ранней весны и до поздней осени цвели умопомрачительной красоты цветы, и ревнивые соседки недоумевали, как в средней полосе можно вырастить такие розы и гладиолусы. Огурцы приходилось солить в бочках, так много их было, тяжелая малина висела на ветках так соблазнительно-свежо, что при одном взгляде на нее у Клавдии капали слюни, клубники можно было есть сколько угодно.

И никогда она ни на что не жаловалась, эта маленькая императрица, бывшая одновременно и поварихой, и уборщицей, и прачкой, и садовником…

Она ни в чем не перечила своим внезапно выросшим детям и не пыталась изменить или устроить их жизнь по-своему.

«У меня потрясающие старики. Необыкновенные», – говорила Таня, и Клавдия ей поддакивала, хотя никогда не могла понять, зачем называть таких молодых и сильных людей стариками.

Они не возражали, когда Андрей, с блеском закончив университет, вместо аспирантуры пошел почему-то в Школу милиции. Они не возражали, когда Таня вдруг решила бросить свою инженерную специальность и заделалась секретаршей в никому не известный крохотный банк. Они готовы были искренне любить невестку и зятя и очень горевали, когда в прошлом году Андрей развелся с женой. Но горевали молча, вдвоем, никогда и ни в чем не упрекая и не поучая ни сына, ни дочь.

– Это не в традициях семьи, Андрюша, – только и сказала Елена Васильевна, когда Андрей сообщил ей о разводе, и у нее стало напряженное и усталое лицо.

Все у них было естественно и просто. И очень по-человечески.

– Клаша, ты где? – закричала из глубины дома Елена Васильевна. – Кофе будешь пить?

Задержавшись на залитом солнцем крылечке, где стояли вынесенные из комнат цветы в горшках и жмурился флегматичный огромный кот, Клавдия протопала в дом, радуясь отсутствию перемен.

– Я спрашиваю, кофе будешь пить? – повторила Елена Васильевна, появляясь на пороге. Вид у нее был озабоченный. – Кто их знает, когда они приедут, эти шалопаи.

– Буду, – решилась Клавдия. Кофе ей очень хотелось, и нервничала она ужасно. Нельзя, чтобы Елена Васильевна это заметила. Если заметит, мигом все выведает. Врать Клавдия совсем не умела.

– Сейчас сварю, – сказала Елена Васильевна с удовлетворением. Она была такая же страстная кофейница, как и Клавдия. – Бутербродик сделать? Клавдия знала, что и без всяких вопросов к кофе будут поданы необыкновенно вкусные маленькие бутерброды, и поздняя малина, и сливки в муравленом горшочке с серебряной паутиной выступившей влаги…

– Давайте я сварю, Елена Васильевна! Уж кофе-то можно мне доверить!

– Вари, – подумав, разрешила хозяйка. – А я сделаю бутерброды.

Кофе был почти готов, когда неожиданно выяснилось, что нет хлеба.

– Дима! – закричала императрица, призывая императора. – Сходи за хлебом, пожалуйста! Я совсем про него забыла.

Император покладисто переодел майку, взял пакет, дернул Клавдию за нос и ушел за калитку.

– Подожди, я сейчас молоко достану, – сказала Елена Васильевна озабоченно, открывая подпол. Она знала, что Клавдия больше всего на свете любила с кофе концентрированное прибалтийское молоко и всегда держала у себя баночку на случай ее приезда.

У ворот засигналила машина.

– Это Андрей! – крикнула из подпола Елена Васильевна. – Клаша, впусти его. Ключ с правой стороны на заборе, ты найдешь!

У Клавдии взмокли ладони, а спине стало холодно.

Приехал Андрей.

Ведь она знала, что он вот-вот приедет, и даже прислушивалась к шуму машин за забором, и даже поглядывала на московскую дорогу, которая сразу за домом взбиралась на мостик и была хорошо видна с участка. Но он посигналил, и ноги приросли к полу, и в голове стало как-то неопределенно – ни связных мыслей, ни умных фраз…

– Клаша, ты что? – спросила Елена Васильевна. С металлической банкой в руке она стояла на шаткой лесенке, собираясь вылезать из подпола, и вид у нее был встревоженный. – Пойди и открой ворота! Ты что, не слышишь?!

Медленно, оттягивая неизбежный момент встречи, она поплелась с крыльца, стараясь не смотреть за калитку, где он уже стоял, свесив на эту сторону забора огромные ручищи с надувшимися синими венами. Клавдии казалось, что ни у кого на свете нет больше таких красивых, сильных, мужских рук.

Собаки, дружелюбно виляя хвостами, толкались около забора, оттесняя друг друга.

– Привет! – поздоровался он негромко. – Я и не знал, что ты здесь. Танька мне не сказала. Если бы знал, с утра бы приехал.

Всегда он разговаривал с ней так, что она не знала, смеяться ей или плакать. Он никогда ее не замечал.

– Привет, – сказала она, не глядя на него и делая вид, что увлечена поисками ключа от ворот. – Я сама только что приехала.

– Ты не это ищешь? – спросил он, разжимая здоровенную ладонь с желтыми островками мозолей. На ладони лежал длинный старинный ключ.

– Как ты его достал? – искренне поразилась Клавдия и первый раз посмотрела ему в лицо. И больше уже не могла отвести взгляд.

Он засмеялся.

– Я вырос в этом доме, – сказал он. – Я могу достать все, что угодно откуда угодно. Эх ты, девчонка!..

Она взяла у него с ладони ключ. Жесткая, как наждак, кожа царапнула ей пальцы.

Господи, зачем она приехала?! Ведь знала, что он тоже собирается на дачу, и теперь она полгода будет мусолить подробности этой встречи и вспоминать, как он сидел, стоял, молчал, ел…

– Где все? – спросил он, пока она возилась с замком.

– У Таньки Павлов проспал, – объяснила Клавдия, не отрываясь от замка. – Они сейчас приедут. Дмитрий Андреич за хлебом ушел пять минут назад. А мама в подполе.

– Все как всегда, – сказал он, усаживаясь в машину. – Придержи собак, чтобы не выскочили.

Клавдия послушно схватила собак за ошейники, чем страшно их удивила, и ухоженная чистенькая машина точненько въехала в узкое пространство между гаражом и старой липой.

– Выпускай! – велел Андрей, выкарабкиваясь из машины. – Ворота я закрою.

Больше говорить было не о чем, и Клавдии следовало сразу же уйти в дом, под крыло Елены Васильевны, и заняться там чем-нибудь полезным, и не попадаться ему на глаза до самого вечера.

Но она продолжала стоять.

Он запер ворота и вернул на место ключ.

– Как дела? – спросил он Клавдию с равнодушным дружелюбием.

– Нормально, – сказала она. – А у тебя?

– У меня лучше всех. – Он неожиданно улыбнулся. – Что-то ты бледная. Работаешь много?

Ей стало жарко.

– Как обычно, – сказала она и сцепила за спиной руки.

– Приезжала бы почаще, – посоветовал он все так же равнодушно. – Родители тебя любят, и мы с Танькой тоже…

– Спасибо, – сказала Клавдия, поворачиваясь, чтобы идти к дому.

– Замуж не вышла? – спросил он сзади, и ей послышалась в его голосе насмешка.

Это ее задело.

За десять лет она ни разу не дала ему повод догадываться о том, как сильно она влюблена в него. Ни разу она не сделала ничего такого, что заставило бы его хотя бы вспомнить на пять минут о ее существовании.

И все-таки он не должен был задавать вопросы, от которых ей хочется реветь и топать ногами.

– Не вышла, – ответила она с удивившей его злобой в голосе. – Все тебя дожидаюсь!

Ему и в голову не приходило, что его вопрос может задеть ее. Эх, никак он не приспособится к жизни в социуме!

– Меня?! – переспросил он, понимая, что нужно как-то ее отвлечь. – Так это просто шикарно, Клава. Я как раз в данный момент временно не женат.

– Ты дурак какой-то, Андрей! – выпалила она и стремительно ушла в дом.

Он посмотрел ей вслед.

Что-то она сегодня не в настроении. Лучше к ней не приставать, а то укусит.

Краем глаза он увидел в окошке мать, которая смотрела на него внимательно и без улыбки.

– Мамуль, привет! – крикнул он, внезапно осознав, как он соскучился по этому дому и по родителям. Словно сделав над собой усилие, мать улыбнулась в ответ, и он пошел в дом.

От его шагов цветы на крыльце зашатались, а в старом бабушкином шкафу жалобно зазвенела посуда.

Таня с Павловым оставались ночевать, а Клавдия в девятом часу засобиралась домой.

– Ты что, с ума сошла? – спросила Елена Васильевна. – Только приехала, и обратно! Переживешь денек без своей Москвы ненаглядной. Останешься, и дело с концом.

– Правда, Клавка, – протрубила из гамака Таня, – что за глупости? Завтра вместе поедем. Мы тебя довезем до самого дома. Куда ты сейчас попрешься на ночь глядя?

– Знаю я вас, – сказала Клавдия весело. Про себя она твердо решила, что ни за что не останется. – Павлов опять проспит до вечера, и вы на работу в понедельник поедете, а я куда денусь?

– С нами поедешь, – из кустов подал голос Павлов. Он ел малину, и вид у него был счастливый. – Какая тебе разница, в воскресенье или в понедельник?

Ей-то как раз была разница. Павлову не было никакой.

Теща с тестем его уважали, Танька была при нем, что еще нужно усталому мужику в выходные?

– Сейчас еще раз самовар поставим, – пообещал Дмитрий Андреевич. – Елен, пироги остались?

– Полно, – ответила Елена Васильевна, – и до мороженого мы еще не дошли. А завтра шашлык будет, Клаша. Ты же его любишь!

Клавдия обожала шашлык, и поесть его ей выпадало только раз в году на даче у Ларионовых, но даже такой аргумент, как шашлык, не мог убедить ее остаться.

– У меня завтра дежурство в аптеке, – неловко соврала она. Интересно, они догадались, что это вранье, или нет? – Спасибо. Я так люблю к вам приезжать!..

– Так чего ж не приезжаешь? – спросил Дмитрий Андреевич. Сидя на корточках, он изо всех сил дул куда-то под самовар. Из самовара во все стороны летели зола и искры. Подошел Андрей, присел рядом и тоже стал дуть.

– Прекратите, – попросила Елена Васильевна, отмахиваясь от летевшей в разные стороны золы. – Наш самовар нежный, он этого не вынесет.

– Вынесет, – уверенно сказал Андрей. Из самовара внезапно повалил дым, словно он решил, что дешевле будет снова разгореться. Андрей покидал в него шишек и сказал, отряхивая руки: – Я тебя довезу, Клава. Мне тоже завтра на работу.

Клавдия уставилась на него в смятении. Еще не хватало провести с ним два часа в машине. Да она с ума сойдет, и ее придется везти не домой, а прямо в Кащенко!

– Спасибо, – поблагодарила она Андрея под пристальным взглядом Елены Васильевны. – Тебе, наверное, это неудобно… А мне еще в магазин зайти нужно…

– Как хочешь, – сказала императрица, – а одну я тебя не отпущу. На дворе не июнь, темнеет рано. Так что или оставайся, или езжай с Андреем.

– В магазин я тебя тоже завезу, – пообещал Андрей, залезая к Павлову в малинник. – У меня в холодильнике можно в хоккей играть – просторно и холодно.

Возражать было нечего, и Клавдия дала себе слово, что немедленно заснет мертвым сном, как только они выедут с участка. А проснется уже в Москве.

– Сейчас чайку еще попьем и поедем, – сказал Андрей из малинника. – Мам, ты что-то там говорила про пироги…

Они уехали через час, наевшись так, что трудно было дышать.

– Я тебе в пакет сунула остатки пирогов, – напоследок шепнула Елена Васильевна Клавдии. – Смотри не забудь, положи их на ночь в холодильник. А утром перед работой разогреешь…

– Спасибо, – пробормотала Клавдия, чувствуя себя худшей из обманщиц. – И извините меня, что я уезжаю…

– Я все понимаю, – сказала Елена Васильевна строго. – Работа есть работа…

Андрей о чем-то договаривал с Таней, и Клавдия ужасно ей завидовала потому, что она может так легко и просто разговаривать с ним, смеяться и целовать его в щеку.

Дмитрий Андреевич вывел с участка его машину, собаки скакали вокруг, лаяли и толкались.

– Садись, Клаша, – сказал Дмитрий Андреевич, открывая ей дверь. – Они еще будут полчаса целоваться.

Клавдия осторожно села в машину Андрея и огляделась. Внутри она была такой же чистой и ухоженной, как снаружи, и Клавдии приятно было, что она сидит в машине Андрея.

Какой-то тип в полосатой рубашке стоял на мостике, через который им предстояло проехать, возвращаясь в Москву, курил и сплевывал в воду. Что-то в его облике вдруг насторожило Клавдию, и она взглянула раз и потом еще раз.

В детдоме, а потом в общежитии ей приходилось все время быть настороже. Чуть зазеваешься – и пиши пропало. Хорошо, если просто побьют, а не зарежут. Привычка оглядываться по сторонам и замечать все, что происходило вокруг, была у нее в крови. Инстинкт самосохранения не раз спасал ей жизнь, и, даже прожив несколько лет в относительной безопасности, она всегда слушалась этого своего инстинкта…

Она видела этого мужика в полосатой рубашке раньше.

Где?

Шум проводов, Танин смех, громкие голоса, собачий лай и урчание двигателя мешали ей сосредоточиться. Она закрыла глаза.

Дело не в рубашке, хотя таких дешевых полосатых одеяний этим летом в Москве было просто неприлично много. Должно быть, какая-то турецкая фабрика запустила новую линию. Но она отчетливо помнила именно типа, а не рубашку.

Да. Точно.

Сегодня он ехал вместе с ней в электричке и противно сопел в ухо. Было жарко, и ей все время хотелось его оттолкнуть, но она не стала, опасаясь нарваться на неприятности.

Она чуть успокоилась, выдохнула и открыла глаза. Ничего страшного, он просто ехал туда же, куда и она, – в Отрадное. Может, у него здесь тоже родственники.

Клавдия тихонько усмехнулась. Тоже! У нее-то как раз никаких родственников здесь нет. Она снова посмотрела на мостик, чувствуя себя очень защищенной в машине Андрея. Тип удалялся в сторону станции, и внезапно опять накатила тревога.

Дело не только в электричке. Она видела его где-то еще. Именно такую удаляющуюся спину, напряженную и внимательную, как если бы на этой спине были пристальные, осторожные глаза.

Ладони вспотели, и она вытерла их о подол сарафана. Вечно ей мерещатся всякие ужасы. Вот что значит постоянное чувство опасности, выросшее вместе с ней из крохотного испуганного ребенка во вполне взрослого человека.

Нет, ей не померещилось.

Она видела эту спину, он выходил из аптеки неделю или две назад. В дверях он посторонился и пропустил молодую девицу с коляской и еще одним малышом на буксире.

Она не может ошибаться, ее детдомовская память фиксирует и откладывает все, нужное и ненужное, как сама Клавдия когда-то прятала в фанерный чемоданчик хлеб, зная, что, когда ей захочется есть, рассчитывать будет не на что, кроме собственных запасов. Недаром лучше всех и быстрее всех в аптеке она запоминала названия новых лекарств, и фирму-изготовителя, и показания к применению, и дозировку, и препараты-аналоги, и заменители, и даже номера накладных. «Ты у нас ходячий справочник, Клава», – всегда говорила ей Варвара Алексеевна.

«Справочник» не подвел. Это был именно тот человек, которого она видела в аптеке.

Тоже совпадение? Он мог просто зайти за лекарством именно в ту аптеку, где работает Клавдия. Ничего такого.

Странные какие-то совпадения. В Москве тысяча других аптек, а под Москвой сотни дачных поселков, и все-таки этот человек дважды попался ей на пути. А может, не дважды, а трижды? Или четырежды?

– Господи, – пробормотал Андрей, усаживаясь рядом. – Уехать невозможно. Миллион указаний. Тысяча пожеланий. Приезжай скорей. Не забывай обедать. Не кури на голодный желудок. Чисть зубы и мой руки перед едой.

Клавдия засмеялась, моментально позабыв обо всех своих подозрениях. Она вообще обо всем забывала в его присутствии. Как школьница-переросток.

– А ты моешь руки перед едой? – спросила она.

– Еще как! – ответил он и посигналил родным, вышедшим за ворота проводить его. Все замахали руками, а Елена Васильевна послала воздушный поцелуй. – Меня хлебом не корми, дай только что-нибудь помыть. Руки и все такое…

Он сидел очень близко, большая рука двигалась, переключая скорости. И невозможно, невозможно было забыть о том, что он развелся, что он теперь… ничей, что он мог бы быть… ее.

«Господи, – подумала Клавдия, напряженно глядя на дорогу, – зачем ты оставил мне надежду? Это нечестно, господи…»

Словно боясь, что он может подслушать ее мысли, Клавдия быстро отвернулась к окошку и еще раз увидела ту самую спину.

– Ты знаешь, – сказала она Андрею, стараясь отделаться от ненужных мыслей, – вон идет тип, которого я сегодня видела в электричке, и еще в Москве, в аптеке. Странно, да? Как ты думаешь, это совпадение?

Совершенно неожиданно для нее он разозлился.

– Взбесились вы все! – сказал он грубо. – У тебя тоже галлюцинации?

– А у кого еще… галлюцинации? – осторожно спросила Клавдия.

– У моей жены, – ответил он, резко выворачивая на асфальт. Он не сказал «бывшей», и Клавдия это заметила. – У какой-то ее подруги. У подругиного мужа. У всех, черт побери. Всем мерещится, что за ними следят. Ты что, подала заявление в израильскую разведшколу?

– Да вроде нет, – ответила Клавдия, рассматривая его так, чтобы он этого не заметил. Майора и оперуполномоченного Андрея Ларионова она не знала, и ей интересно было посмотреть, какой он. Выходило, что совсем другой.