Читать книгу: «Непокорная. Я тебя завоюю», страница 3

Глава 8

Алёна

– Сказала Насте, что ты погостишь у меня недели две, а то и три, – довольно потирая руки, усмехнулась бабушка Маша.

Настей звали мою маму, а вот отца моего бабушка Маша никогда не называла никак, кроме «твой папашка» или «твой муж», будто у него имени не было.

Бабушка Маша была из старой Питерской интеллигенции и брак мамы с московским бизнесменом не одобряла. Отец всегда для неё был «безродным хабалом» и «зазнавшимся плебеем». Отец бабушку Машу тоже на дух не переносил, поэтому я не боялась, что он вдруг приедет сюда качать свои права, а на телефонные звонки я не отвечала. К слову сказать, он и позвонил-то мне всего один раз и, не дождавшись моего ответа, прислал одну злую эсэмэску и замолчал. Может, ничего страшного и не случится. Ну подумаешь, дала отпор какому-то там Несветаеву. Отцу с ним детей не крестить. Он даже с ним бизнес общий не вёл никогда.

После свадьбы Лины прошло три дня. Подруга лишь написала, что они с Вадиком прямо из Швейцарии отправляются в Доминикану.

– Бабушка, может, я у тебя жить останусь? – сказала я, когда мы с ней сидели на кухне за утренним кофе.

– Надолго тебя хватило прошлый раз? – хмыкнула бабушка. – Не к такой жизни тебя папашка приучил.

– Ну и что, привыкну. Надоели его вечные понукания и мамина неспособность встать на мою сторону.

– Ещё скажи работать начнёшь, – приподняв чёрную накрашенную бровь, многозначительно взглянула на меня бабушка.

– Я и так подрабатываю. Делаю обложки для книг.

– И много ты на этом зарабатываешь?

– Пока нет, но я хорошо рисую, – совершенно неуверенным голосом ответила я.

В глубине души я понимала, что бабушка права: отец, каким бы деспотом он ни был, приучил нас с сестрой к жизни в роскоши, никогда не скупился. Мы никогда и ни в чем не нуждались: только брендовые шмотки, только лучшие курорты, только люксовые салоны. Конечно, за это он требовал беспрекословного подчинения, что и получал в лице мамы и Авроры. А вот я… Как там говорят? Паршивая овца в стаде? Именно такой я и была в лице отца. Вместо выбранного им вуза, я поступила в художественную академию. Я и правда хорошо рисовала, но кому это было интересно? Теперь вот ещё и скандал учинила на свадьбе Лины, где собрались одни бизнесмены да деловые люди.

Может, и правда организовать последний бунт на корабле? Остаться у бабушки и жить, как живут все обычные люди?

– Даже не думай, – прочитав мои мысли, сказала бабушка Маша. – Ты не сможешь, да и отец тебе не позволит. Мне здесь войны не нужно.

Я удрученно вздохнула.

– Да не переживай ты. Ну поорет папаша, попсихует, а через пару дней обо всем забудет. Погостишь у меня, сколько нужно, чтобы все устаканилось.

На том и порешили.

На следующий вечер бабушка предложила мне пойти вместе с ней в гости к одному старому питерскому поэту, Соломону Карловичу Серебряному. В окружении бабули все были такими: интеллигентными, богемными, не от мира сего. Она и сама была у меня женщиной неординарной. Ей было семьдесят шесть, но она всегда была одета сногсшибательно стильно, всегда накрашена, ухожена, причёсана. Ещё не так давно она читала лекции по литературе в университете, правда, вот уже года три как ушла все-таки на пенсию. Однако до сих пор её частенько приглашали в различные вузы рассказать о том или ином писателе или поэте, поучаствовать в конференции, стать почетным членом жюри какого-нибудь литературного конкурса.

Мама была на бабушку совсем не похожа. Она хоть и окончила филологический, пойдя по стопам бабушки Маши, но не проработала ни дня в своей жизни. Рано познакомилась с отцом, быстро вышла замуж и так же быстро превратилась из дочки интеллигентной профессорши в гламурно-амебную жену миллионера.

Я понимала, почему бабушка не одобряла брак родителей, но не могла понять, как мать умудрилась влюбиться в такого человека, как отец. Скорее всего, маме просто хотелось увидеть, как живут люди там, за пределом богемно-интеллигентного кружка, в котором протекали её детство и юность. Не знаю, жалела ли мама о сделанном выборе. Я её никогда не спрашивала, но она всегда была на стороне отца, чтобы ни случилось. Вот и в этот раз она просто промолчала, лишь переговорила по телефону с бабушкой Машей и даже не позвонила мне. Я тоже решила держать дистанцию.

К бабушкиному другу поэту мы пришли, когда на часах стрелки уже перевалили за десять: в литературном кружке было не принято собираться слишком рано.

Старая квартира была полна народу. В основном здесь собрались люди пожилые, ровесники бабули или даже старше, но было и пару молодых лиц. Я тут же подумала об Андрее. Интересно, понравилось бы ему здесь? Хотелось верить, что да, но внутренний голос мне подсказывал: Андрей слишком рационален и современен для этого. К сожалению, утром он написал мне, что не сможет вырваться с работы раньше выходных.

Я любила подобные сегодняшнему вечера и всегда ходила с бабулей к её друзьям, когда приезжала в Питер. Можно было сидеть в прокуренной квартире, заставленной старинной мебелью, увешанной картинами, часами-ходиками, украшенной статуэтками и цветами, слушать разговоры о литературе или старые семейные сплетни, попивать горький кофе или потягивать вино.

Вот и сейчас меня усадили в старое кожаное кресло, сунули в руку чашку кофе, щедро сдобренного коньяком, и вручили какую-то книгу.

– Соломон Карлович сам будет читать стихи, – шепнула мне дама с яркой-рыжими начёсанными и убранными в высокое гнездо волосами.

Вскоре все затихли, и сухой старик с абсолютно чёрными волосами, но с лицом, изборожденным многочисленными морщинами, действительно начал декламировать.

В самый разгар его речи, когда все, затаив дыхание, слушали, раздался стук в дверь, за которым последовал скрежет замка и неразборчивый шёпот.

В дверях гостиной появился ещё один гость.

– Дядя, знаю, что нет мне прощения за опоздание, – склонил он голову в повинном кивке.

Соломон Карлович прытко вскочил с кресла, где он сидел, и радостно воскликнул:

– Ну наконец-то.

Онемев от неожиданности, а может, ужаса, я смотрела, как старик обнимает вновь вошедшего. Это был не кто иной как Ренат Несветаев.

Глава 9

Алёна

Какого дьявола Несветаев делал здесь? Я вжалась в кресло, надеясь, что он не заметил меня, но понимала, что это было глупо. Во-первых, здесь собралось не так уж много народу. Во-вторых, я была чуть ли не единственной молодой особой здесь. Несветаев просто не мог не заметить меня.

Обменявшись теплым рукопожатием с Соломоном Карловичем, Ренат Несветаев бросил небрежный взгляд вглубь гостиной и тут же увидел меня. Конечно! Как не увидеть? Сижу в этом кресле чуть ли не посередине комнаты, будто меня специально выставили напоказ.

Несветаеву нужно отдать должное: он никак не показал, что мы знакомы. Не просто знакомы, а практически враги. Он скользнул по мне взглядом зеленых глаз, в которых тут же вспыхнул опасный огонек, и перевёл его на дядю.

Соломон Карлович подводил племянника к присутствующим и представлял им Несветаева. Я увидела, как они подошли к моей бабушке, сидевшей за столом чуть поодаль. Бабуля склонила голову, Несветаев пожал ей руку. Кажется, Соломон Карлович упомянул меня, потому что вся троица перевела на меня взгляд.

Мне стало неуютно. Я хотела вскочить и броситься вон. Не хотелось находиться в одном помещении с ним, но если я вот так встану и уйду, то еще больше привлеку к себе внимание. Да и бабушку позорить я не собиралась, а потому осталась сидеть, где сидела.

– А вот внучка Марии Алексеевны, Алёна, – представил меня Несветаеву Соломон Карлович и многозначительно подмигнул. – Мой племянник Ренат Несветаев. Рекомендую, Алёнушка, несмотря на молодость, очень воспитанный юноша.

Я процедила приветствие сквозь зубы, а Несветаев ухмыльнулся. Тоже мне воспитанный юноша. Ренат не тянул ни на воспитанного, ни тем более на юношу. Ему наверняка года тридцать три. А то, что он хам, я знала не понаслышке.

Несветаев уселся на стул рядом с моей бабушкой, и я увидела, как они начали о чем-то оживленно разговаривать. О чем? Ведь бабушка знала, не могла не понять, что этот Ренат как раз тот самый человек, из-за которого я теперь боялась попадаться на глаза отцу. Почему моя собственная бабуля так мило беседовала с этим хамом?

Кто-то из гостей собрался декламировать собственные стихи. Я решила, что не выдержу и не смогу еще как минимум час просидеть в одной комнате с Несветаевым, делая вид, что наслаждаюсь вечером. Если бы не он, я бы и правда могла наслаждаться.

Прежде чем разговоры стихли и литературный вечер продолжился, я все-таки поднялась, подхватила свою чашку, а также чашу сидевшей рядом женщины и шепнула:

– Принести вам еще кофе?

– Спасибо, Алёна. С удовольствием, – благодарно кивнула она мне и добавила: – И скажи Але, чтобы подлила коньячку пощедрее.

Да уж. Мне бы тоже коньячку пощедрее, можно и без кофе.

У Соломона Карловича квартира была огромной, располагалась в старинном доме, постройки еще, видимо, девятнадцатого века. В советские времена здесь, наверное, была коммуналка, а теперь вот помещение снова принадлежало одному жильцу.

Кухня находилась в дальнем конце длинного коридора, и нашла ее по аромату ванили и корицы, доносившимися оттуда. Али, домработницы Соломона Карловича на кухне не оказалось. Кофемашины тоже. Зато здесь я обнаружила большую турку. Вручную, что ли, кофе варить? Такого я не умела.

Я ополоснула чашки и с интересом повертел в руках турку. Может, да ну его, этот кофе? Может, просто уйти. Бабушка не обидится. Она должна понимать, каково мне оказаться в одном помещении с Несветаевым.

Интересно, и как в этом кофе варят? Воды и кофе добавить прямо внутрь? Наверное, так и надо сделать. Я налила воды, всыпала кофе, который нашла тут же, на столе. Видимо, Аля нарочно не убрала его далеко: гостей много, а в такие вечера они пили кофе чашку за чашкой, сдабривая его сигаретами. Так. А дальше что? Поставить на конфорку?

– Что, незнакомый зверь? – раздался за спиной насмешливый голос.

Я испуганно вздрогнула и так резко развернулась, что жидкость из турки, которую я сжимала в руке, выплеснулась… Прямиком на одежду Рената Несветаева. Он успел слегка отклониться в сторону, и кофе не попал ему в лицо, но коричневое пятно теперь расплывалось на тонкой ткани темно-серого свитера.

– Алёна, твою ж мать! – выругался он.

– Ну, хотя бы я теперь не курица и не дура, а просто Алёна, – сквозь зубы процедила я.

Ренат улыбнулся. Кажется, даже без издевки.

– Что, оскорбилась? – спросил он и начал стягивать свитер.

Под ним у него была простая белая футболка, не в обтяг, но позволяющая понять, что фигура у Рената была подтянутая. Мускулы на плечах и руках приятно бугрились, но не чрезмерно, как у перекачанных шварценеггеров.

– А ты считаешь, что меня это не должно было оскорбить?

– Некоторые девушки относятся к этому проще, – пожал он плечами.

– Проще? – возмутилась я. – Оскорбил, а после этого еще и предложил мне место в своей постели, будто я какая-то шлюха!

– А разве нет? – приподнял он бровь.

Насмешливая улыбка ушла с его лица. Все это перестало быть шуткой. Несветаев действительно говорил то, что думал.

– Ты отвратителен!

– Не хочешь извиниться передо мной? У тебя ведь тоже язычок как жало. – Несветаев сделал шаг ко мне, и я вжалась в стол позади.

В руках я по-прежнему сжимала турку. В случае чего – огрею!

– Извинишься, и я, может быть, изменю свое мнение о тебе, – растянулся он в нахальной улыбке. В глазах его тлел лед.

– Мне плевать и на тебя, и на твое мнение, – посмотрев ему прямо в глаза, ответила я. – Но я, так и быть, извинюсь. За те мои слова, которые я выпалила сгоряча, и за испорченный свитер.

– О, мы умеем быть покладистыми! – засмеялся он.

– Но, знаешь, что? – тут же добавила я. – Пошел ты в жопу, Несветаев. Ненавижу таких самодовольных уродов, как ты.

С этими словами я запулила тяжелую турку на пол, которая зазвенела металлом о кафельную плитку. Остатки воды вперемешку с молотым кофе выплеснулись на темно-коричневые ботинки Несветаева. Наверняка дорогущие. Оттолкнув Рената, я вылетела в коридор, а оттуда – прямиком в распахнутую входную дверь, в которую как раз входила Аля. Бедную Алю я, кажется, сбила с ног. Из сумки в ее руках посыпались яблоки. «Откуда она тащит яблоки ночью?» – мелькнула мысль в моей голове. А потом я побежала в ночь. Подальше отсюда. Подальше от Несветаева и недоброго огня его глаз.

Глава 10

Ренат

– Значит, Алёна – дочь того урода, что вёл двойную игру за спиной твоего отца? – спросил Соломон Карлович.

Мы сидели в его кабинете. Было уже почти три часа ночи. Гости давно разошлись. И теперь мой дядя больше не играл роль богемного чуть экстравагантного поэта Соломона Карловича Серебряного, а был самим собой: Соломоном Карловичем Серебряковым, за плечами которого имелось многое. Возглавленная в девяностые ОПГ, отсидка, освобождение, а теперь вот – спокойная жизнь почти обычного питерского обывателя. Дядя давно ушёл на покой, но за советом к нему до сих пор шли те, кто имел отношение к этой, темной, стороне жизни.

Он не был мне родным дядей. Скорее, крёстным или ангелом-хранителем. Именно Соломон Карлович когда-то помог моему отцу легализоваться и выйти сухим из той мутной воды, что бурлила по всей стране в лихие времена.

Соломон Карлович сжимал в сухих пальцах толстую кубинскую сигару, которая сильно контрастировала с его тонкими, полупрозрачными руками, на которых просвечивали вены.

– И что ты задумал? Пустить в расход Смелого?

– Это было бы правильным решением, – выпуская из зубов сигару, ответил я.

– Но? – внимательно посмотрел на меня дядя пронизывающим взглядом.

– Не хочу марать своё имя.

– Не обязательно марать. Я могу помочь.

– Нет, я не трону Смелого, но должок он вернёт. С процентами.

За столько лет там накопилось столько, что Игорю Смелому придётся продать весь свой бизнес и обе почки в придачу, а к ним сердце и печень.

– Он не отдаст, ему нечем, – тонкие губы Соломона Карловича дрогнули в подобие улыбки. – Ходит слушок, что дела Смелого идут все хуже и хуже.

– Ну, захочет жить – найдёт способ расплатиться, – усмехнулся я.

– А Алёнушка тебе чем не угодила? Тем, что она дочь Смелого?

В голосе дяди послышалась несвойственная ему мягкость. Я удивленно посмотрел на него, но ответил:

– Девка совершенно не понимает, как вести себя с порядочными людьми.

– Ну, бабы все умом не блещут. Ляпнула с дуру, с кем не бывает.

– Вот и преподам ей урок, чтобы больше не ляпала.

Взгляд темных глаз дяди сверлил меня, будто пытаясь проникнуть в мысли.

– Видимо, Алёна тебе не только яйца прижала, но и вот здесь что-то затронула. – Дядя постучал себя по груди в районе сердце и рассмеялся. – Говори, что задумал, – потребовал он.

– Попрошу Смелого вернуть долг. Дам срок в неделю. Не вернёт – предложу продать мне его дочь.

– Уверен, он согласится, – одобрительно кивнул Соломон Карлович. – И что, за Алёну простишь ему долг и предательство?

– Ну, деньги эти как бы никогда и не существовали, поэтому я ничего не теряю. А предательство… Время рассудит.

– Великодушно по отношению к Смелому и жестоко по отношению к Алёне, – сказал дядя. – И что потом?

Я сам не знал, что потом, но был уверен: для девочки не будет большего унижения, чем осознание того, что отец спас собственную шкуру за её счёт. Хотелось ли мне унизить её? Скорее, нет, чем да. Я жаждал другого: чтобы она понимала, что находится в моей власти и выхода у неё нет.

– Продашь её в какой-нибудь турецкий бордель, когда сам наиграешься? – вывел меня из размышлений голос дяди.

– Нет, конечно. Ты же знаешь, я незаконным бизнесом не занимаюсь. Тем более – не торгую живым товаром, – поморщился я.

– Тогда женись на ней! – предложил Соломон Карлович.

– Жениться? На ней?

– Почему нет? Ну залезешь ты к ней между ног пару раз и что с того? Ты бы и так залез. Бабы, они ж какие? Орут – не хочу, а стоит им оказаться без трусов, так тут же на все готовы, – усмехнулся Соломон Карлович. – А женишься – и она всю жизнь в твоём распоряжении. Делай с ней, что хочешь. Для бабы хуже нет, чем выйти замуж за нелюбимого.

– И это меня ты только что называл жёстким? – рассмеялся я.

– Алёну мне жалко, – голос дяди снова потеплел, – переспишь ты с ней, под дружков положишь, под Ивана этого своего или ещё под кого. Перемелете девку и выбросите за ненадобностью, а она сломается. – Он долго молчал, а я ждал продолжения, которое последовало после длительной паузы: – Бабушку её я давно знаю. Хорошая женщина, редкая. И Алёнка мне всегда нравилась. Избалована деньгами, да. Но всегда уважительная к нашей вот этой компании, что здесь собирается. – Он выпрямился в кресле и упёрся ладонями в стол. – Так что, Ренат, я тебе так скажу. Поступай, конечно, как сам считаешь нужным, но, если хочешь, чтобы я и дальше к тебе относился как к собственному сыну, женись на Алёне. Не губи девку.

Я ушёл от Соломона Карловича ближе к четырём утра. Водитель, ждавший меня в машине у подъезда, сказал:

– За девчонкой проследил. Вот адрес. – Он протянул мне свой телефон.

Я мельком взглянул и устало сказал:

– Вези меня в квартиру, за город не поедем.

Алёна. Алёна. Алёна. До сегодняшнего вечера я и сам не понимал, каким образом её втянуть в мои разборки со Смелым. Соломон Карлович задал правильные вопросы: отдаст мне Смелый дочь, а что я с ней буду делать? Его предположение, что я собрался девчонку перепродать и сделать проституткой, меня укололо. Я тут же представил, как потные руки какого-нибудь ублюдка будут прикасаться к этой девочке, и меня чуть не вывернуло. Неужели дядя видел больше, чем я сам понимал? «Она не только яйца твои прижала, но и вот тут что-то затронула?» Я постучал пальцами по груди слева. Да, сердце, кажется, у меня было. И это сердце хотело, чтобы Алёна стала моей. Во всех смыслах этого слова. Ничего не может быть страшнее для женщины, чем выйти замуж за нелюбимого? Придётся ей полюбить меня или мучиться всю жизнь. Потому что я понял, что послушаю совет дяди и женюсь на белобрысой стервочке.

Глава 11

Алёна

Бабушка вернулась, когда я уже спала. Точнее делала вид, что спала. Вылетев из квартиры Соломона Карловича, я, не разбирая дороги, бросилась вдоль набережной. Наш дом был на другом её конце, и бежать было далеко. Но мне казалось, что разъяренный облитый кофейной жижей Ренат догонит меня и придушит собственными руками.

Только вбежав в парадную, я поняла, что никто за мной не гнался. И чего я так переполошилась? Ну подумаешь, нечаянно кофе на него пролила. Он же не дурак, и понимал, что я не специально. А вот он меня оскорблял вполне себе намеренно. И что за хам такой? Неужели он себя так со всеми женщинами ведёт? Отвратительный. Но по крайней мере я ему свои извинения принесла, так что теперь мой дорогой папочка не сможет меня упрекнуть в том, что я, затеяв скандал, ничего не сделала, чтобы этот скандал нивелировать.

Уснула я под утро, а когда проснулась и, приняв душ, вышла в кухню, там меня встречала бабушка Маша со свежесваренным кофе и огромным букетом цветов, красовавшимся в вазе на столе.

– Цветы? – удивилась я. – Откуда?

– Курьер принёс, – улыбнулась бабуля и поставила передо мной чашку кофе.

– Тебе?

– Нет, детка, тебе.

– Шутишь? – посмотрела я на бабушку недоверчиво.

– Нет, правда тебе.

– И от кого же?

Андрей прислал? Но он не знал бабушкиного адреса.

– Там есть записка, – кивнула бабуля на цветы.

Я выудила белый лист плотной бумаги, сложенный вдвое, и развернула его: «Извинения приняты. Свои я принесу в Москве. До встречи. Р.Н.»

– И кто же этот Р.Н.? – зло прошипела я, разрывая конверт на мелкие клочки.

– Брось, Алёнка, – усаживаясь напротив, сказала бабушка. – Ренат неплохой человек.

– Неплохой человек? – ахнула я.

– У Соломона Карловича не может быть плохого племянника.

– А Соломон Карлович у нас господь бог, – фыркнула я.

– Нет, но он очень интеллигентный человек. И я уверена, Ренат Несветаев, такой же.

– Бабушка, как ты можешь? – возмутилась я. – Я же тебе рассказывала о нашем с ним знакомстве в Швейцарии.

– Рассказывала, но вчера я поговорила с ним и убедилась, что ты слишком предвзято к нему относишься.

– Предвзято?

– Конечно, – уверенно кивнула бабуля. – Ну, нашла коса на камень. Бывает. Но вы оба взрослые люди, я уверена, стоит вам только поговорить спокойно, отбросив все предубеждения, и он тебе понравится.

– Понравится? – Если глаза действительно могут вылезти на лоб, то мои именно это и сделали.

– Прекрати переспрашивать. Это в конце концов невежливо, – одернула меня бабушка.

– Да я не знаю, как реагировать на твои слова!

– А ты не реагируй. Просто послушай, Алёнка, что тебе бабушка скажет. Всё-таки я жизнь прожила, и у меня за плечами ого-го сколько всего. Так вот, – сделав глоток кофе, сказала бабушка, – часто мы неверно трактуем собственные эмоции. Да, Ренат повёл себя не очень красиво в Санкт-Морице, но и ты не ангел. Вспылили, наговорили лишнего. Но ведь не обязательно из этого рождается ненависть.

– А что же ещё? – поморщилась я.

– Настоящая страсть. Истинная любовь, – улыбнулась бабушка.

– Ну ты и сказанула! Какая страсть? Какая любовь, к чертовой бабушке!

– Не выражайся, Алёнка.

– Извини, просто меня бесит вся эта ситуация с Несветаевым. И он меня бесит.

– А вот ты его – нет, – уверенно заявила бабуля. – Видишь, цветы прислал, извиниться планирует.

– Ты читала записку?

– Конечно. Может, цветы мне предназначались, – усмехнулась бабушка. – Мне, знаешь ли, тоже все ещё дарят цветы.

– В это я охотно верю. А вот в то, что Несветаев способен извиниться, или в то, что он неплохой человек, нет, не верю.

– Это у тебя пройдёт, Алёнка. Вот увидишь. Из такого бурного начала может получится очень крепкий союз.

– Прекрати, бабуль! Тебя куда-то не в ту степь несёт. Никакого союза с Несветаевым нет и быть не может. Он высокомерный хам. Я таких не перевариваю.

– Знаешь, детка, мужчины, по большому счёты, изначально все лишь слегка лучше орангутанга. От нас, женщин, зависит, какими они станут в итоге.

– Ну да, – хохотнула я. – Я верю в аксиому: горбатого могила исправит.

– А я в другу верю, – улыбнулась бабушка.

– В какую же?

– Вода камень точит, детка. Вода камень точит.

Я прожила в Питере ещё две недели. Андрей так и не вырвался – слишком много работы. Я даже была рада этому. Мне было не до него. Мы лишь сговорились созвониться, когда я вернусь в Москву, и поужинать вместе.

С бабулей мы жили хорошо. Несветаев в наших разговорах после того дня не всплывал. Цветов от него я больше не получала и надеялась, что эта история осталась позади. Столько лет мы оба жили в Москве, никогда нигде не сталкивались. Дай бог, больше нигде и не столкнёмся.

Отец мне не звонил. Мама о происшествии в Швейцарии не упоминала, когда мы с ней разговаривали по телефону. А значит, все устаканилось.

Через две недели я решила вернуться в Москву. Бабушка собиралась на лето уехать на дачу, что была у неё где-то под Петербургом. Я не ездила туда лет десять, а то и больше. Дом там совсем разваливался, а бабушка нехотела перестраивать его, говорила, что это память о прошлом.

В Москве меня никто не встречал, моралей мне не читал, но и радости не проявлял. Я была этому рада. Пусть меня лучше не трогают. Я созвонилась с Андреем и в тот же вечер он повёл меня в один из лучших ресторанов столицы.