Читать книгу: «Необычайно умные создания», страница 3
1302-й день в неволе
Мой нынешний вес – шестьдесят фунтов. Я большой мальчик.
Как всегда, осмотр начался с ведра. Доктор Сантьяго сняла крышку с моего аквариума и стала поднимать большое желтое ведро, пока оно не оказалось на одном уровне с краем. В нем было семь морских гребешков. Доктор Сантьяго подтолкнула меня своей сеткой, но это было уже лишним. За свежими гребешками я бы и сам с радостью перебрался в ведро.
Анестезия сладко разливалась под кожей. Конечности у меня онемели. Глаза закрылись.
Мое первое знакомство с ведром состоялось давным-давно. На тридцать третий день в неволе. Тогда этот опыт казался пугающим. Но со временем я начал им наслаждаться. Ведро приносит ощущение полного небытия, которое во многих отношениях даже приятней ощущения бытия.
Мои руки волочились по полу, пока доктор Сантьяго несла меня к столу. Она сложила меня грудой на пластмассовых весах и ахнула:
– Ого, какой большой мальчик!
– Сколько? – спросил Терри, тыча в меня своими большими коричневыми руками, которые всегда пахнут макрелью.
– Прибавил три фунта за месяц, – ответила доктор Сантьяго. – Его рацион не менялся?
– Насколько я знаю, нет, но могу перепроверить, – сказал Терри.
– Будьте добры, перепроверьте. Такой набор веса, мягко говоря, необычен.
Что я могу сказать? В конце концов, я же особенный.
Июньская серость
Сегодня вечером упаковкой в “Шоп-Уэй” занимается новый сотрудник.
Това поджимает губы, когда он ставит банки с клубничным и апельсиновым джемом в пакет бок о бок. Они с нехорошим звоном стукаются друг о друга, пока он запихивает туда же остальные покупки: кофе в зернах, зеленый виноград, замороженный горошек, мед в баночке в форме медведя и коробку салфеток. Мягких, ароматизированных. Дорогих. Това начала покупать их Уиллу, когда тот лежал в больнице, где салфетки были как наждачная бумага. Теперь она слишком привыкла к ним, чтобы выбирать более доступную марку.
– Да не надо, дорогуша, – говорит Итан Мак, когда Това предъявляет ему свою скидочную карту. Этот болтун с сильным шотландским акцентом – кассир в магазине и заодно его владелец. Он постукивает согнутым мозолистым пальцем по морщинистому виску и ухмыляется: – У меня тут все хранится, и твой номер я ввел, как только ты вошла.
– Спасибо, Итан.
– Пожалуйста. – Он протягивает ей чек и одаривает ее кривоватой, но доброй улыбкой.
Това изучает чек, чтобы убедиться, что джемы по акции он пробил правильно. Вот и они: купи один, возьми второй за полцены. Нечего было сомневаться, у Итана всегда все под контролем. В “Шоп-Уэй” дела пошли в гору с тех пор, как несколько лет назад он переехал сюда и купил этот магазин. Он быстро обучит новенького, как правильно укладывать товары в пакет. Она прячет чек в сумочку.
– Вот же июнь выдался, а? – Итан откидывается в кресле и скрещивает руки на животе. Уже одиннадцатый час вечера, очередей в кассы нет, и новенький переместился на скамейку рядом с прилавком в кафе-кулинарии.
– Моросит постоянно, – соглашается Това.
– Ты меня знаешь, дорогуша. Я как гусь. С меня вся вода стекает. Но, черт побери, я уж и забыть успел, как солнце выглядит.
– Да уж.
Итан раскладывает чеки аккуратными белыми стопками, и его взгляд задерживается на круглом следе от присоски на запястье Товы – лиловом синяке, который почти не побледнел за несколько дней, прошедших с тех пор, как осьминог схватил ее за руку. Он прочищает горло.
– Това, я соболезную по поводу твоего брата.
Това опускает голову, но ничего не говорит.
Он продолжает:
– Если тебе что-нибудь нужно, только скажи.
Она встречается с ним взглядом. Она знает Итана уже несколько лет, и он никогда не чуждался сплетен. Това в жизни не встречала мужчину за шестьдесят, который бы настолько обожал слухи. А значит, он наверняка знает, что они с братом давно не общались. Ровным голосом она говорит:
– Нас с Ларсом мало что связывало.
А связывало ли их с Ларсом что-нибудь хоть когда-то? Това не сомневается, что связывало. В детстве уж наверняка. В юности – уже меньше. На их с Уиллом свадьбе Ларс стоял рядом с женихом, оба в серых костюмах. На банкете произнес прекрасную речь, от которой у всех, даже у их несгибаемого отца, на глазах выступили слезы. В течение многих лет после этого Това и Уилл встречали Новый год у Ларса в Балларде, ели рисовый пудинг и чокались бокалами в полночь, пока маленький Эрик спал под вязаным одеялом на диване.
Но после смерти Эрика все изменилось. Время от времени кто-нибудь из Крючкотворщиц допытывался у Товы, что же произошло у них с Ларсом, и Това отвечала: “Ничего не произошло”, и это правда. Все развивалось как-то постепенно. У них не было никаких серьезных ссор, никто не потрясал кулаками и не орал. Просто однажды в канун Нового года Ларс позвонил Тове и сообщил, что у них с Дениз другие планы. Дениз была его женой – по крайней мере, какое-то время. Когда они приходили в гости, Дениз любила стоять у Товы над душой, пока та, по локоть в пене, мыла посуду, и повторять, что она рядом, если Тове когда-нибудь понадобится поговорить. “Она о тебе заботится, это не преступление, даже если вы мало знакомы”, – ответил Ларс, когда Това ему пожаловалась.
После того неудачного Нового года были еще пропущенный пасхальный обед, несостоявшаяся встреча в честь дня рождения и рождественский ужин, который так и не продвинулся дальше стадии “надо будет собраться”. Годы растянулись в десятилетия, превратив брата и сестру в чужих друг другу людей.
Итан вертит в руках серебряный ключик, свисающий из ящика кассового аппарата. Его голос звучит мягко, когда он произносит:
– А все же семья есть семья.
Он морщится, неуклюже опускаясь на вращающийся стул рядом с кассой. Това случайно узнала, что от этого стула у него не так болит спина. Конечно, Това не то чтобы специально интересовалась сплетнями, но иногда невольно что-нибудь да подслушаешь. Крючкотворщицы любят болтать о таких вещах.
Това напрягается. Семья есть семья. Она знает, что Итан желает ей добра, но какая же это нелепица. Конечно, семья есть семья, что же еще? Ларс был ее последним оставшимся в живых родственником. Ее семьей, хотя она и не разговаривала с ним двадцать лет.
– Мне пора идти, – наконец отвечает она. – Ноги разболелись после работы.
– Ну да. Ох уж этот твой океанариум. – Итан, похоже, благодарен за смену темы. – Передавай привет гребешкам.
Това серьезно кивает:
– Я передам.
– Скажи им, что там не жизнь, а сказка, не то что у их родичей вон в той витрине. – Итан кивает в сторону отдела свежих морепродуктов в задней части магазина, где, помимо всякой всячины местного улова, продаются замороженные продукты. Весело глядя на Тову, он опирается локтями на прилавок.
Ее щеки вспыхивают: она слишком поздно уловила его шутливый тон. Эти гребешки в морозильной камере, полупрозрачные белые кружочки… хорошо, что Соуэлл-Бэй слишком провинциальный городок, чтобы в местном магазине торговали осьминогами. Она поднимает пакет с покупками. Как и следовало ожидать, его содержимое скатывается в один угол и банки с джемом снова звякают друг о друга.
Иногда бывает так, что просто надо сразу все делать правильно.
Бросив многозначительный взгляд на нового упаковщика, который лениво развалился на скамейке в кафе-кулинарии и тычет в телефон, Това опускает пакет на пол и переставляет один джем по другую сторону от винограда. Так, как это и нужно было сделать изначально.
Итан следит за ее взглядом. Потом встает и рявкает:
– Таннер! А что, проводить учет товара в холодильнике уже не надо?
Мальчишка засовывает телефон в карман и уходит вглубь магазина.
Итан выглядит настолько довольным собой, что Това прячет улыбку. Когда он замечает это, то проводит ладонью по короткой жесткой бороде, которая теперь уже почти седая, но с рыжеватым оттенком. Скоро он отпустит ее в преддверии праздников. Итан Мак очень убедительно изображает шотландского Санта-Клауса. В декабре он будет каждую субботу надевать костюм из полиэстера, приходить в культурный центр и, сидя в кресле, фотографироваться с местными детьми, а иногда и с какой-нибудь маленькой собачкой. Дженис каждый год приводит Роло в гости к Санте.
– Молодежь нужно время от времени подталкивать, – говорит Итан. – А впрочем, думаю, нам всем это нужно.
– Пожалуй, да. – Това снова берет свой пакет и поворачивается к двери.
– Если тебе что-нибудь понадобится, что угодно…
– Спасибо, Итан. Я очень признательна.
– Езжай осторожно, дорогуша, – кричит он под звон колокольчика.
* * *
Дома Това расшнуровывает кроссовки и включает телевизор, четвертый канал. Новости, которые идут в одиннадцать часов, терпимы только на четвертом. Крейг Морено, Карла Кетчум и метеоролог Джоан Дженнисон. На седьмом канале какая-то низкопробная белиберда, а на этого балабола Фостера Уоллеса с тринадцатого просто смотреть невозможно. Четвертый – единственный приличный вариант.
Мелодия из телевизора доносится до кухни, где Това выгружает продукты. Она купила немного, холодильник и так набит запеканками, оставленными у нее на террасе на прошлой неделе Крючкотворщицами и другими доброжелателями, которые хотели утешить ее после смерти Ларса.
Но уж лучше запеканки, чем бесконечные слезливые банальности и жалостливые взгляды, которыми одаривал ее весь город, когда умер Эрик. Това уж лучше съест сотню картофельных гратенов, чем станет выслушивать эти утешения, произносимые вполголоса, которые преследовали ее не один год после смерти Эрика. Сейчас люди хотя бы просто оставляют свои соболезнования в виде завернутой в фольгу формы для выпечки у нее на террасе.
– Ох ты ж господи, – говорит она, наклоняется и шуршит в забитом холодильнике, пытаясь хоть как-то расчистить место для винограда рядом с огромной картофельной запеканкой с ветчиной и сыром, которую вчера привезла Мэри Энн.
Раздается какое-то царапанье. Она вздрагивает и выпрямляется.
Звук доносится с террасы. Еще одна запеканка? Так поздно? Она проходит мимо гостиной, где надрывается телевизор: идет реклама страхования жизни. Она оставила входную дверь незапертой после того, как вернулась с продуктами, поэтому теперь вглядывается через сетку, ожидая увидеть на коврике очередное подношение, но там пусто. И машины на подъездной дорожке тоже нет.
Дверь скрипит, когда она открывает.
– Здесь кто-то есть?
Снова царапанье. Енот? Крыса?
– Кто здесь?
Пара желтых глаз. Потом укоризненное мяуканье.
Това выдыхает – она и не заметила, что задерживала дыхание. По округе бродят бездомные кошки, но она никогда не видела этого серого кота, который сейчас сидит на ступеньке ее террасы, как король на троне. Кот моргает, пристально глядя на нее.
– Ну? – Она хмурится, машет рукой: – Кыш!
Кот наклоняет голову.
– Я сказала, кыш!
Кот зевает.
Това упирает руки в боки, но кот неторопливо подходит к ней и трется худым тельцем о ее ноги. Она чувствует щиколоткой каждое ребро его грудной клетки.
Она цокает языком.
– Так, у меня в холодильнике есть запеканка с ветчиной. Тебя устроит?
В мурлыканье кота звучат пронзительные нотки. Отчаянные.
– Тогда ладно. Но если я увижу, что ты используешь мои клумбы в качестве лотка… – Она проскальзывает обратно в дверь, а Кот – Това решает, что будет называть его именно так, – остается подглядывать сквозь сетку.
Вернувшись с полной тарелкой, она садится на качели на террасе и наблюдает, как Кот поглощает холодную ветчину, сыр и картошку. Потом, отдавая блюдо Мэри Энн, Това не скажет, кому на самом деле понравилась ее стряпня.
– Жаль, если вся эта еда пропадет зря, поэтому я с радостью поделюсь с тобой, – обращается она к Коту. И говорит совершенно серьезно. Сколько, по мнению подруг, она вообще в состоянии съесть? Мысленно отметив, что утром надо забрать тарелку, она возвращается в дом и закрывает дверь.
В гостиной кончилась реклама и снова вернулись новости.
– В общем, Карла, я уже жду не дождусь нормального лета в Сиэтле, – хихикает Крейг Морено из гостиной.
– А я-то как жду, Крейг! – Смех у Карлы Кетчум бесцветный. Потом она положит локоть на стол, улыбнется в камеру и повернется к своему соведущему. Она наверняка в синем, так как, по-видимому, считает, что этот цвет идет ей больше всего. А поскольку сегодня дождь, ее светлые вьющиеся волосы не будут выпрямлены и уложены в каре. Конечно, с кухни Това ничего этого не видит, но она уверена, что так и есть.
– Посмотрим, что по этому поводу скажет Джоан. После перерыва!
А сейчас камера вернется к Крейгу Морено. Его голос станет чуть выше, когда он произнесет имя дикторши, зачитывающей прогноз погоды. Это длится уже несколько недель. Предположительно с того момента, как у них с Джоан начались отношения.
Това не остается слушать прогноз. Ей это и не нужно – будет облачно и дождливо. Снова июньская серость.
Из-за девушки
Хотя в последнее время немного солнца не помешало бы, Итан Мак ничего не имеет против туманных ночей. Вокруг уличных фонарей сияют гало, где-то в дымке ревет паромный гудок. Полуночный холод просачивается за воротник, пока Итан сидит на скамейке перед “Шоп-Уэй” и попыхивает трубкой.
Строго говоря, это запрещено. Согласно инструкции, сотрудники должны сообщать, когда выходят на перекур. Конечно, эту инструкцию написал сам Итан, и тем не менее он старается не вести себя так, будто правила его не касаются. Но здесь только он и Таннер, который возится в магазине, ни о чем не подозревая.
Он всегда нервничает, когда смотрит вслед уходящей Тове. Если верить его приемнику, настроенному на частоты полицейских раций, ночью на дорогах вечно какие-то психи. Почему она ходит по магазинам так поздно?
Прошло почти два года с тех пор, как она начала приходить поздно вечером. С тех пор, как Итан начал отглаживать перед сменой свой фланелевый воротник. Пытаться привести себя в порядок. Придать себе более презентабельный вид.
Он втягивает тепло трубки в грудь, потом выдыхает. Дым растворяется в тумане.
Туман напоминает Итану о доме – Килберри, пролив Джура, Западная Шотландия. Это по-прежнему его дом, хоть он и прожил в Соединенных Штатах сорок лет. Сорок лет назад он собрал сумку и больше не вернулся на работу в порту Кеннакрейга. Сорок лет назад он в последний раз добивался девушки.
С Синди все пошло наперекосяк. Это с самого начала была идиотская идея: сойтись с американкой, приехавшей на отдых, и спустить все свои сбережения на билет из Хитроу в аэропорт Кеннеди. Это был первый и последний раз, когда Итан летел самолетом. Он до сих пор помнит, как острова в маленьком овальном окошке становились все меньше и меньше.
Из-за двери некстати высовывается голова Таннера. Если он и замечает, что Итан нарушает правила, то ничем этого не выдает. Парень умом явно не блещет. Он говорит:
– Вы хотели, чтобы я весь холодильник перебрал?
– Конечно. Как думаешь, за что я тебе плачу?
Проворчав что-то, Таннер исчезает в магазине. Итан качает головой. Ну и молодежь пошла.
В семидесятые жизнь в Нью-Йорке была суровой, и вскоре у Итана и Синди появились планы помасштабнее. Синди продала вещи из своей квартиры в Бруклине и купила старый “фольксваген”. На этом фургоне они проехали через всю страну, и Итана поразила ее необъятность. Пенсильвания, Индиана, Небраска, Невада. Шотландия могла бы целиком поместиться в любой из этих штатов.
Когда они снова выбрались к морю, Итан почувствовал облегчение. Несколько недель они провели на побережье Северной Калифорнии, занимаясь любовью в тени гигантских секвой, а потом отправились на север по Тихоокеанскому шоссе. В ветхой часовенке где-то недалеко от границы с Орегоном они с Синди обвенчались.
Несколько недель спустя, в Абердине, штат Вашингтон, коробка передач в конце концов вышла из строя. Итан пытался ее починить, но с фургоном пришлось распрощаться. А утром, не прощаясь, исчезла Синди.
И на этом все кончилось.
Абердин подходил Итану. Он никогда не бывал в городе с таким же названием на северном побережье Шотландии, но этот показался ему знакомым. Низкое серое небо. Неприветливые, трудолюбивые люди. Он устроился портовым грузчиком. Снял угол в пансионе. Пил чай рано поутру, наблюдая, как туман стелется над корабельными мачтами.
Профсоюз обходился с ним справедливо, и в пятьдесят пять лет он вышел в отставку со скромной пенсией. Обстоятельства вынудили его перебраться с побережья поближе к центру города, к физиотерапевтам, которые должны были подлечить ему спину после многих лет погрузки бревен на суда. Но на пенсии ему стало скучно. В “Шоп-Уэй” была вакансия кассира, и к тому же ему охотно предоставили эргономичное кресло. А он взял и придумал кое-что получше – собрал свои сбережения и купил магазин.
Сейчас, десять лет спустя, деньги ему не то чтобы нужны – пока ему хватает. Пенсия покрывает аренду, продукты, бензин для пикапа. А небольшой доход от магазина позволяет пополнять коллекцию пластинок и время от времени баловать себя бутылкой хорошего скотча. Настоящим айлейским виски, а не хайлендским пойлом2.
В мокром тротуаре отражается свет фар: на парковку сворачивает машина. Итан гасит трубку и ныряет обратно в магазин через парадную дверь.
Он как раз занимает свое место у кассы, когда, пошатываясь, входит молодая парочка, которая так тесно переплелась руками, что двигается как одно целое. Парочка бродит по проходам, хихикая, когда врезается в стойки с чипсами и газировкой и отскакивает от них, как мячик для пинг-понга. Юнцы возятся с дебетовой картой на кассе. Они стремительно газуют и вылетают на дорогу, омывая окна фасада белым светом.
Идиоты. Точно кого-нибудь убьют. Кого-нибудь вроде сестры Итана, Мэрайи, которую сбил пикап, когда ей только-только исполнилось десять. Это были рыбаки, возвращающиеся из паба. Мир полон идиотов.
Мысль о хэтчбеке Товы на этой дороге вызывает у Итана тошноту. Хотелось бы ему проехать мимо ее дома и убедиться, что ее машина на месте. Может, у нее горел бы свет.
Но нет. Однажды он уже остался ни с чем из-за девушки.
1306-й день в неволе
Я прекрасно умею хранить секреты.
Вы могли бы сказать, что у меня нет выбора. Кому я бы их рассказал? Вариантов у меня немного.
В той мере, в какой я могу общаться с другими заключенными, эти скучные разговоры редко стоят затраченных усилий. Примитивные умы, недоразвитые нервные системы. Они запрограммированы на выживание и, возможно, в этой области профессионалы, но ни одно другое существо здесь не обладает интеллектом, подобным моему.
Мне одиноко. Пожалуй, было бы не так одиноко, будь у меня кто-то, с кем я мог бы поделиться своими секретами.
Секреты повсюду. Некоторые люди просто набиты ими. Как они не лопаются? Похоже, это их отличительная черта как вида – ужасные навыки коммуникации. Нет, не то чтобы другие виды вели себя намного лучше, но даже селедка способна определить, в какую сторону поворачивает ее косяк, и последовать за ним. Почему люди не могут воспользоваться своими миллионами слов, чтобы просто сказать друг другу, чего они хотят?
Море тоже прекрасно умеет хранить секреты.
Один из них, добытый с самого дна, я ношу с собой до сих пор.
Детеныши гадюк особенно опасны
Коробка три дня стоит на кухонной стойке Кэмерона нетронутой.
Тетя Джин тогда сама вынесла ее на улицу. “Выбрось, если хочешь, но сначала хотя бы глянь, что там, – сказала она. – Семья – это важно”.
Кэмерон закатил глаза. Семья. Но когда тетушка настаивает, спорить бессмысленно. Так что коробка отправилась с ним домой. Теперь Кэмерон смотрит на нее с дивана, подумывая выключить спортивный канал и посмотреть, что внутри. Вдруг там найдется что-то, что сгодится для ломбарда. Кэти скоро потребует с него половину арендной платы за июль.
Может, после обеда.
Микроволновка гудит, и он ждет, наблюдая, как вращается чашка с лапшой. Готовка с помощью электромагнитного излучения, которое заставляет молекулы еды со всей дури сталкиваться друг с другом, – в чью голову приходят такие идеи, кто придумывает, как продавать эти приборы? Кем бы ни был этот чувак, он теперь, наверное, плавает себе где-нибудь в куче денег, голышом, в обществе супермоделей. Жизнь несправедлива.
Дзинь.
Кэмерон вытаскивает дымящуюся чашку. Он несет ее обратно на диван, осторожно, чтобы не расплескать, но тут дверь квартиры со скрипом открывается, и он вздрагивает.
– Да твою ж мать! – Обжигающая жидкость выплескивается на руку.
– Кэм! Ты как? – Кэти роняет свою рабочую сумку и кидается к нему.
– Нормально, – бормочет он.
Что она делает дома во вторник днем? С другой стороны, она и сама могла бы задать ему тот же вопрос. Мысли разбегаются. Он ей вообще говорил, что сегодня работает? А она спрашивала?
– Подожди, – говорит она и убегает на кухню, покачивая идеальной попкой под серой юбкой. Кэти работает на стойке регистрации отеля “Холидей Инн” у автомагистрали. Хорошо, что сейчас у нее дневные смены. Ему бы мало не показалось, если бы она до сих пор работала по ночам.
Она спешит обратно с двумя влажными тряпками.
– Спасибо, – говорит Кэмерон, когда она протягивает ему одну из них. Прохлада приносит желанное облегчение. Кэти садится на корточки, чтобы другой тряпкой вытереть пролитый бульон.
– А ты сегодня рано, – говорит Кэмерон, наклоняясь помочь ей и стараясь, чтобы голос звучал беспечно.
– Днем у меня прием у зубного. Помнишь? Мы это обсуждали на прошлой неделе.
– А, ну да. Точно. – Кэмерон кивает, смутно припоминая.
– А ты вроде не говорил, что у тебя сегодня выходной. – Она подбирает с ковра полоску лапши, бросает ее на тряпку и, прищурившись, смотрит на него снизу вверх.
– Э-э, ну да. У меня сегодня выходной. – Он не добавляет: и завтра, и послезавтра, и через день.
– Странно, что они дали тебе выходной. Ты же у них только третью неделю.
– Вообще-то сегодня праздник.
Блин, ну почему он это сказал?
Она встает.
– Праздник?
– Да. – Ложь шита белыми нитками. – Международный день строителя. У всех выходной.
Нет, ну а что он ей скажет? Правду? Ему просто нужно время. Пара дней, чтобы найти новую работу. Тогда все будет хорошо.
– Международный день строителя.
– Ага.
– У всех выходной?
– У всех.
– А странно, что на соседней крыше люди работают, да?
Кэмерон открывает было рот, но от крыши соседнего здания эхом отражается грохот пневматического молотка, не давая сказать ни слова.
Лицо Кэти холодное, ничего не выражающее.
– Тебя опять уволили.
– Ну, технически…
– Что случилось?
– Ну, я…
– Когда ты собирался мне сказать? – перебивает она.
– Я пытаюсь сказать тебе сейчас, если ты дашь мне шанс!
– Знаешь что? Забудь. – Она берет сумку и раздраженно направляется к двери. – У меня совершенно нет времени. Я опаздываю к врачу, и я устала давать шансы.
* * *
Шансы. Если бы жизнь вела учет выданных шансов, Кэмерону она бы задолжала по-крупному. Что Кэти знает о том, каково это – иметь родителя-наркомана? Что Кэти знает о гложущей ненависти, которая никогда не проходит?
Кэти, чьи родители купили ей машину, когда она окончила школу. Кэти, в этой обтягивающей серой юбке и с ровными белыми зубами, которые прямо сейчас полирует какой-то придурок врач. После сеанса ей вручат бесплатную зубную щетку. Она бросит ее, не открывая упаковку, в тумбочку в ванной, потому что все равно пользуется модной электрической щеткой.
Он смотрит какой-то низкобюджетный боевик, растянувшись на диване, когда она наконец возвращается. Он вдруг соображает, что уже поздно. Прошло несколько часов, на улице почти стемнело. Ее не было намного дольше, чем должен занимать прием, – хотя не то чтобы он в этом разбирался, он не был у зубного много лет. Может, у Кэти куча дырок в зубах или что-то в этом роде. Или надо было нерв удалить. В прошлом году тете Джин удаляли нерв, и она неделю жаловалась на боль. Мысль о том, что идеальной Кэти тычут в рот заостренным сверлом, вызывает смутное удовлетворение, и это заставляет его чувствовать себя мудаком.
– Эй, – зовет он и делает паузу в ожидании грустного вздоха, означающего, что он все еще ее бесит, но уже не так сильно. Он попросит прощения, и она нахмурится, но на самом деле не будет злиться, и тут он положит руку ей на ногу, и она прижмется к нему, и они будут лежать, обнявшись, пока не закончится этот тупой фильм, а потом отправятся в постель, где их будет ждать полноценный примирительный секс.
Но Кэти не отвечает. Вместо этого она направляется прямо в спальню. Он слабо улыбается. Что, так сразу?
Тут он слышит первый глухой шмяк. Что за?.. Надо посмотреть.
Кэмерон входит как раз вовремя, чтобы увидеть, как его рабочий ботинок перелетает через край залитого лунным светом балкона и приземляется на крошечный квадратик пожухлой травы.
Шмяк.
Его напарник ударяется о дорожку и пару раз отскакивает от заросших сорняками трещин, шнурки волочатся следом.
– Кэти! Давай поговорим?
Она не отвечает.
– Слушай, прости. Я должен был сказать тебе.
И снова никакого ответа.
Фью.
Ухо задевает пролетающая мимо бейсболка. Его любимая бейсболка “Найнерс”! Все, с него хватит. Да, он должен был сказать ей, что его выгнали с работы. Но разве нельзя было просто выделить минутку и поговорить об этом, прежде чем выбрасывать все его вещи?
– Кэти, – медленно произносит он. Протягивает руку и осторожно, будто она дикое животное, кладет ей на плечо.
– Нет, – бормочет Кэти, выворачиваясь. Хватает с комода его боксеры, комкает их и швыряет в сторону балконной двери. Но замах слишком вялый. Трусы расправляются и планируют на пол.
Он наклоняется за ними.
– Мы можем просто поговорить?
– Я так больше не могу, Кэм.
Впервые с тех пор, как она ушла к зубному, она встречается с ним взглядом. Ее глаза пылают, как костры, которые они разводили в тени его джипа, когда ездили в поход в пустыню на юге штата. Но те времена давно прошли. Коллекторы забрали джип несколько месяцев назад. Кэмерон собирался позвонить в банк, чтобы заключить так называемое соглашение об оплате. Ей-богу, собирался, но нет, банк просто послал этих придурков и увел у него машину, не дав ему второго шанса. Минус еще один из выданных ему шансов.
– Клянусь, я собирался тебе сказать. И я не виноват.
– Разумеется, ты не виноват. Ты же у нас никогда не виноват.
– Нет! – Облегчение, которое охватывает его от ее внезапного сочувствия, длится недолго. Конечно, это сарказм. Щеки у него горят. – Я хочу сказать, что это сложно.
Конечно, она его выгоняет. Кэмерон, наверное, тоже бы себя выгнал.
Кэти закрывает глаза.
– Кэмерон, это несложно. Я объясню тебе как можно доступнее, чтобы даже твой незрелый мозг справился. Все. Кончено.
– Но я оплачу аренду, – настаивает он, возвращаясь мыслями к таинственной коробке тети Джин. В голосе прорезается отчаяние. Он тащится за Кэти из спальни на кухню, все еще сжимая в руках боксеры.
– Дело не в аренде! Дело в твоей неспособности быть честным человеком. – Она берет таинственную коробку со стола и направляется обратно в спальню. К балкону. К его удивлению, внутри у него все сжимается.
– Я ее возьму.
– Ладно, плевать. Просто уходи уже. – Кэти роняет коробку, и та с тяжелым стуком падает на ковер. Ее лицо изменилось, огонь в глазах потух. Она выглядит усталой.
– Ты имеешь в виду прямо сейчас? – Кэмерон фыркает. Она же не серьезно.
– Нет, в следующую субботу. Я же твои вещи на улицу выбросила просто по приколу. – Она закатывает глаза. – Да, конечно, прямо сейчас.
– И куда я пойду?
– Не. Моя. Проблема. – Она издает горький смешок. – Не то чтобы меня это волновало, но когда-нибудь тебе придется повзрослеть, понимаешь?
* * *
Из коробки получилось достаточно удобное сиденье. Во всяком случае, лучше, чем бордюр. Кэмерон сидит в темноте рядом с кучей своих вещей и ждет, когда Брэд заберет его.
И ждет, и ждет. Целый час.
И вот, как назло, именно сейчас у него нет машины.
Наконец из-за угла показываются фары.
– Ну и что за хрень у тебя тут случилась? – Выходя, Брэд хлопает дверцей пикапа.
– Сам ты хрень! Почему так долго?
– Так, давай подумаем. Как насчет того, что я спал? Потому что сейчас вторник и уже почти одиннадцать вечера. – Брэд начинает закидывать вещи Кэмерона в кузов пикапа. – Знаешь, некоторым завтра нужно на работу.
– Да пошел ты.
Лицо Брэда расплывается в улыбке.
– Слишком рано? Извини.
– Все, ладно. Может, мы уже поедем, а?
Забрасывая в пикап мешок для мусора, набитый одеждой, Кэмерон косится на балкон, где стеклянная дверь еще открыта, а в спальне горит свет: Кэти, естественно, наблюдает за происходящим на обочине. Он бросает последний взгляд в сторону квартиры, кладет футляр с гитарой поверх кучи вещей и захлопывает борт кузова. Тот издает громкий скрип и с металлическим лязгом закрывается.
– Давай, – говорит Брэд, отпирая пассажирскую дверь. – Садись.
– Спасибо, – бормочет Кэмерон, запрыгивает на сиденье и ставит коробку на колени.
Дом Брэда и Элизабет находится на окраине города, где новые жилые комплексы вырастают за одну ночь, как прыщи. Бессмысленные гипсовые колонны, фальшивые кирпичные фасады и гаражи на четыре машины. Буржуазненько до тошноты. Несколько лет назад, когда Брэд и Элизабет поженились, ее родители дали им кучу денег на покупку жилья в рассрочку. Неплохо, наверное.
Но Кэмерон ни на что не жалуется в течение тех пятнадцати минут, которые занимает дорога от его квартиры. Его прежней квартиры. Теперь это квартира Кэти. В договоре аренды указано только ее имя. Когда он туда въехал, она постоянно настаивала, чтобы он позвонил хозяину и его официально добавили в договор, потому что Кэти всегда соблюдает правила. Но через некоторое время она перестала ему напоминать. Может, предвидела, что все это произойдет.
– Что в коробке? – спрашивает Брэд, прерывая его мысли.
– Детеныши гадюки, – невозмутимо отвечает Кэмерон, даже глазом не моргнув. – Их там целая куча. Надеюсь, Элизабет любит змей.
Полчаса спустя Брэд кладет на журнальный столик подставку, подталкивает ее к Кэмерону и вручает ему запотевший стакан пива – как раз когда Кэмерон заканчивает свой рассказ.
– Может, она передумает, – говорит Брэд, зевая. – Просто дай ей пару дней.
Кэмерон поднимает глаза:
– Она выбросила мое барахло на лужайку, как в каком-то тупом бабском фильме. Все мои вещи до единой.
Брэд бросает взгляд на кучу в углу:
– Это что, серьезно все твои вещи?
– Ну не в буквальном смысле. Но ты понимаешь. – Кэмерон хмурится. Что будет с его “Иксбоксом”, который так и остался в тумбочке под телевизором Кэти? Он купил эту приставку, когда ее только выпустили, с трудом избежав штрафа за перерасход по кредитке. Но теперь она, считай, досталась Кэти. Черта с два он туда вернется, чтобы умолять ее вернуть “Иксбокс”.
Может, пара пакетов и коробка с сомнительным содержимым – это и правда все его имущество.
Его взгляд останавливается на огромном эркере.
