Подводная агентура

Москва. Главный штаб ВМФ

Капитан первого ранга Ломашевский мерил шагами коридор возле дверей комнаты для совещаний. Высокий, поджарый, с плотно сжатыми губами и колючими глазами на загорелом лице, он создавал впечатление матерого морского волка, которого только какие-то исключительные обстоятельства заставили сойти на грешную землю, оставив мостик своего корабля.

Причем ассоциации возникали отнюдь не с современными ракетными катерами или противолодочными кораблями, а именно с бригами и фрегатами, некогда бороздившими Карибское море под черным флагом. Да и внешность офицера в черном кителе с впечатляющим набором орденских планок, как-то очень хорошо ассоциировалась с ботфортами, цветным платком на голове и огромными пистолетами за широким кожаным поясом. К месту, наверное, был бы и попугай на плече, который бы постоянно кричал: «Пиастры! Пиастры!»

За дверями шло совещание высшего командования штаба флота и Разведуправления. Правда, там присутствовали еще какие-то люди в гражданском и в зеленой общевойсковой форме в чинах не ниже полковника. Ломашевский догадывался, что где-то создалась кризисная ситуация. Причем ситуация эта не касалась флота как такового. Возможно, что разведки, военной разведки, может быть, безопасности российских граждан за рубежом. Но решать задачу придется флоту. Это было очевидно. И груз этот командование флотом намеревается повесить на его крепкую шею – капитана первого ранга Ломашевского.

Наконец одна створка высокой двери открылась, и появилась фигура офицера оперативного управления Черноморского флота. Он кивнул Ломашевскому и посторонился, пропуская его в зал для совещаний. Перед глазами офицера предстала большая комната с кольцом широкого стола посередине, за которым могло разместиться около тридцати человек. Сейчас же за ним сидели всего шестеро: заместитель начальника Главного штаба ВМФ, начальник Разведуправления флота, два полковника в общевойсковой форме и двое в гражданском.

Ломашевский повел головой, прикидывая, кому же доложить о своем прибытии, но его шеф, начальник Разведуправления, заговорил первым.

– Позвольте представить вам капитана первого ранга Ломашевского Дениса Васильевича. Очень опытный офицер из группы стратегических операций. За плечами не один десяток успешных операций за пределами нашей страны. Превосходный тактик с оперативным мышлением, отличной боевой подготовкой, умением командовать и добиваться цели в составе группы. В совершенстве владеет четырьмя языками, может объясняться на бытовом уровне еще на четырех. Разведуправление рекомендует Ломашевского в качестве командира группы.

– А сама группа? – резко и недовольно спросил лысеющий полковник в зеленой форме. – Саму группу вы не можете предоставить? Нет в наличии, все на заданиях?

– Видите ли, – спокойно пояснил начальник Разведуправления, – при подготовке таких операций у нас принято доверять ее одному человеку, лидеру, специалисту. А уж набор группы – это его дело, как и разработка самой операции. У вас разве не так?

По этой тираде Ломашевский понял, что армейский полковник не иначе как из ГРУ. В таком случае произошло нечто из ряда вон выходящее, если они сами срочно сюда прибыли, хотя официально и являются для разведки флота вышестоящей организацией. Неудивительно будет, если этот в гражданке окажется из аппарата Службы внешней разведки. Ломашевский стал просчитывать ситуации, при которых центральный аппарат не стал использовать свои группы, в которых хватает и моряков, и инженеров, и нелегалов-закордонников всех мастей. Получалось, что им нужны спецы, у которых есть конкретный опыт в конкретных или конкретной операции. Или имеющие отношение к определенной специфике. Яснее ясного, что во всех разведподразделениях ГРУ не соберешь боевиков и агентов со всеми мыслимыми и немыслимыми специальностями.

– Скажите, Денис Васильевич, – мягким голосом произнес человек в штатском, – у вас есть опыт работы с боевыми пловцами? Боевой опыт.

– Ломашевский принимал участие в подготовке десанта и морской спецоперации в августе 2008 года по принуждению Грузии… – начал начальник флотской разведки, но человек в гражданке его перебил:

– Я помню. И так?

– Так точно, товарищ генерал, – ответил Ломашевский.

По тому, как у этого человека вздернулась одна бровь, а потом опала, и по тому, что он никак не отреагировал на это обращение, Ломашевский понял, что со званием не ошибся.

– Лично владею и аквалангами всех типов, и специальным подводным снаряжением. Имею опыт подготовки и проведения боевых операций. Думаю, дальше Средиземного моря и Северной Африки не пойдем. Значит, дело в нестабильном арабском мире.

– Хорошо, товарищи, – кивнул человек в гражданском, – я предлагаю поставить задачу и отпустить капитана первого ранга. Наши рекомендации и пожелания мы можем сформулировать несколько позднее и передать в штаб Черноморского флота в течение суток…

Египет. Южное побережье Синайского полуострова. Курорт Шарм-эль-Шейх

Отличить вновь прибывших на этот модный и один из самых красивых египетских курортов на побережье Красного моря можно по тому, как они проводят утро второго дня. Если не выходят из номеров или в состоянии полусонной прострации валяются под декоративными тростниковыми навесами на пляже, то ночь они провели на Синайской горе. Это стало даже не традицией, а какой-то страстью. Прибывающие в Шарм-эль-Шейх туристы неизменно первым делом направляются на экскурсию в монастырь Святой Екатерины, один из самых интересных туристических объектов на Синае, где находится часовня Неопалимой Купины. Монастырь расположен у подножия библейской Синайской горы, где, как гласит предание, Моисею были переданы скрижали с десятью заповедями.

И каждую ночь десятки паломников из разных стран мира поднимаются от монастыря на гору Синай, чтобы встретить там рассвет. Подъем не прост и не легок, как нелегок и спуск с горы, хотя он проходит уже при свете вставшего солнца. Тем не менее туристы после такого похода сутки отлеживаются в шезлонгах на морском ветерке или в номерах с включенными кондиционерами. Кому что приятнее.

В большинстве все же туристам приятнее дремать на воздухе. Здесь пред взором всегда огромное разнообразие диковинных цветов, изумрудная зелень лужаек, экзотические деревья и пальмы, отягощенные свисающими финиками. Пляжи здесь просторны и не зажаты городской инфраструктурой, песок мягок и нежен, а море имеет бирюзовый оттенок. Приятно после европейских городских ландшафтов лежать и наслаждаться видом голубых бассейнов под ногами, разноцветными каньонами, сказочного вида скалами вдали и морем желтого песка, уходящим вправо и влево за горизонт.

Мужчина в больших противосолнечных очках и цветных пляжных трусах сидел в глубоком шезлонге под коническим навесом. Он дремал. Этот немолодой уже человек имел хорошую фигуру, которая говорила о его спортивном прошлом или ином занятии, позволявшем или требовавшем сохранения хорошей физической формы.

Сейчас же мышцы выглядели обвисшими. Мужчина приподнял руку и посмотрел на часы. Видимо, время, которое указывали стрелки, чему-то соответствовало, потому что он принял вертикальную позу и отставил стакан.

Утопая по щиколотку в песке, по берегу шел смуглый человек средних лет, среднего телосложения и с полотенцем на плече. На нем были неизменные темные очки. Шел он неторопливо с видом отрешившегося от всех дел человека, но, поравнявшись с шезлонгом европейца (или американца), он резко свернул от воды и пошел в тень навеса.

– Я приветствую вас, Энди, – произнес он по-английски, бросая полотенце на свободный деревянный лежак и усаживаясь на него. – Как наши дела?

– Вы, Джон, поражаете меня! – с усмешкой ответил человек в шезлонге. – Сначала от вас в течение двух недель нет никаких известий, потом вы появляетесь, отказываетесь от официального доклада и требуете конфиденциальной встречи. Это я у вас должен спросить, а как же обстоят наши дела.

– Ну что же, – кивнул смуглый человек. – Практически вы ответили мне на многие не заданные мною вопросы. Напряжение в «конторе», как я понимаю, выросло до непостижимых показателей? Только непонятно, почему я являюсь объектом вашего раздражения, мистер Хабер? Не я создал ситуацию, при которой конфиденциальная информация стала известна посторонним людям, не я упустил объект из-под наблюдения. Я только получил задание, выполнение которого осложнялось огромным количеством неизвестных. И я его, между прочим, выполнил.

– Вот с этого и надо было начинать, – ворчливо ответил Хабер. – Так что же произошло из ряда вон выходящего, Лонго?

– Прежде чем отправлять доклады в «контору», я хотел бы поговорить с вами, Энди. Все-таки вы мой куратор в Северной Африке и вам было вменено в обязанность обеспечить выполнение мною этой миссии. Объект задержан и находится, как мне сообщили, под надежной охраной на границе Путленда и Сомалиленда. Но есть некоторые обстоятельства, которые я хотел бы обговорить с вами, прежде чем предъявлять их нашему начальству с крахмальными воротничками.

– Что произошло? – насторожился Хабер. – Вы наследили при выполнении операции?

– Я в ней не участвовал. Лично не участвовал. Мне бы это не удалось при всем моем горячем желании, потому что искать объект пришлось в регионе протяженностью в тысячи километров и на территории десятка государств. Сработал капкан в Индии, воспользоваться пришлось надежным вариантом с сомалийскими пиратами. Там все скрывается на дне морском без следа. Но пираты слишком любят деньги и работают очень небрежно.

– Иными словами, Джон, вы не знаете, где материалы? А допрос объекта?

– Этим я займусь, как только закончу беседу с вами. Скажу только, что поднимется шум в связи с гибелью европейцев и исчезновением морской яхты. Наемники, естественно, ничего не знали о материалах. Боюсь, что интересующие нас материалы находятся на дне морском.

– Нас устроил бы и такой вариант, если бы имелась гарантия. Вы можете предоставить гарантии, Джон?

Полковник ЦРУ Энди Хабер был опытным работником и хорошо знал нравы и порядки, царившие в «конторе». Там очень любили победы, за которые не судят, и терпеть не могли провалов. Тогда «контора» открещивалась и от своих агентов, и от своего участия в операциях. Всякое было, многое помнил полковник Хабер. Сейчас он правильно оценил ситуацию. Если нет материалов, за которыми охотился полевой агент Джон Лонго, то должны быть доказательства, что эти материалы уничтожены. Потому что это копии, и сами по себе они не имеют двусторонней ценности. А раз уничтожены, то операция выполнена успешно.

– Я позвоню оттуда, как только разберусь на месте, – пообещал Лонго. – Мне нужны будут деньги, ибо эти ребята сразу начнут меня шантажировать и пугать. Придется кое-кого умаслить, чтобы держать в узде главаря хоть какое-то время, пока они там все не снюхались и не сожрали меня самого. Не любят нас в этих странах, полковник, ох как не любят. И если бы не зеленые бумажки с ликами наших бывших президентов, то…

– Вы справитесь, Джон, я вас знаю не первый год, – усмехнулся Хабер. – Только помните, что у вас есть еще одна задача. Вы должны выяснить, что за «крот» завелся в нашей резидентуре. Откуда произошла утечка информации. Попытайтесь на месте по характеру материалов понять это.

Лонго кивнул и встал с лежака.

– Я в отель, а через два часа за мной к причалу подойдет катер. Так как с деньгами, Энди?

– Сколько нужно?

– Десять тысяч. Можно сотенными купюрами для компактности. И неплохо какой-нибудь кевларовый бронежилет, чтобы можно было надеть под рубашку. Свой мне пришлось оставить в Индии в отеле.

Новороссийск. Квартира капитана 1-го ранга в отставке В. И. Истомина

После того как ушел посыльный матрос из штаба бригады, Истомин-старший подошел и посмотрел сыну в глаза.

– Ты чего, папа? – Андрей постарался сделать лицо беззаботным. – Я же служу, неизбежно вызывают для…

– Я не вчера родился, Андрей, – остановил сына отец. – Тебе дали сутки на то, чтобы уладить личные дела, а такие приказы обычно отдаются перед… походами. Значит, командировка?

– Папа, ну я не знаю, – рассмеялся Истомин-младший. – Наверное. Ты вспомни, как мы блеснули на последних учениях перед представителями штаба флота. Наверняка потащат на какие-нибудь генштабовские учения. Так уже бывало.

Отец какое-то время смотрел на сына суровым взглядом, потом смягчился. Он потрепал Андрея по крутой шее и пошел на кухню заваривать чай.

– Ты никак не поймешь, что я не о тебе беспокоюсь, Андрей, – громко сказал он оттуда. – Ты взрослый мальчик, ты офицер, у тебя большой опыт, хорошая подготовка. Ты сможешь многое преодолеть и выполнить задачу.

– А что же тебя беспокоит, папа? – не понял Истомин-младший и вышел на кухню, подперев плечом дверной косяк.

– Ты до сих пор не женат, Андрей, и ничего не говоришь о своих планах на этот счет. Если тебя на любовном фронте преследуют сплошные неудачи, это может тебя беспокоить, мешать твоей службе…

– Стоп, стоп, стоп! – запротестовал Андрей, подошел к отцу, взял его за плечи и ткнулся лбом ему в затылок. – Папа, ты все еще считаешь меня ребенком. Тогда слушай доклад! Девушки у меня на настоящий момент нет, и вздыхать мне не о ком. Так что никакой помехи для службы не имеется. А если тебя волнует, что по дому не ползают в большом количестве внуки и внучки, то… Я просто не встретил еще той, от которой мне хотелось бы детей.

– Что, совсем? – повернулся к сыну отец. – А Лариса? Она создает впечатление самостоятельной и умной девушки.

– То-то и оно, – развел руками Андрей. – Слишком умная, настолько умная, что спланировала нашу совместную жизнь на много лет вперед и за меня, и за себя. Причем не получив даже предложения руки и сердца.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Она замучила бы и меня, и тебя своим мнением, что я достаточно послужил и теперь должен бросить флот. И примеры были бы приведены по поводу того, что многие ее знакомые занялись бизнесом и у них отлично пошло дело. Понимаешь, в ее кругу военная служба не в почете. У них престижны занятие бизнесом и жизнь в свое удовольствие. А я так жить не хочу, не умею и не желаю!

– Ну-ну, не шуми. Может, ты ее не так понял?

– А как еще понять женщину, которую в первую очередь волнует чувство собственного достоинства и мнение окружающих ее людей. Заметь, не мнение мужа, а мнение окружающих. Чуждый мне этот круг людей, папа, очень чуждый. Я офицер Российского флота, сын офицера и внук и… так далее.

Истомин-старший повернулся и посмотрел на сына. Ему понравилось, как он произнес эти слова. Раньше он такого за Андреем не замечал и такого от него не слышал. Исчезла эта так раздражавшая отца бравада и легкомысленность. Исчезла бесшабашность, легковесность суждений и поступков. И лицо Андрея после той прошлогодней командировки стало иным. Повзрослевшим? Возможно. Во всяком случае, в парне стало больше силы, ответственности. Не за себя, не за свои поступки, а за большее. За то, чему служит российский офицер.

– Да, – тихо сказал Владимир Иванович, – ты вырос, сынок, повзрослел.

– Может быть, – так же тихо ответил Андрей, задумчиво глядя в окно на вечернюю улицу. – Может быть. Кстати, ты завтра со мной в школу пойдешь?

«Последний звонок» Андрей помнил хорошо. Он старательно скрывал грусть о том, что школа окончена, и тогда, и в последующие годы. Скрывал даже от Сашки Ветрова – своего лучшего и верного дружка, от которого у Андрея никогда не было тайн. Почему он скрывал это от Сашки? Да потому что у них принято было с самого сопливого детства играть в «крутых» парней, которые от боли не плачут, от опасности не бегут, от смазливых девчонок не раскисают. Это была слабость, в которой Андрею не хотелось признаваться даже Сашке. А может, именно Сашке и не хотелось, потому что друг был первым судьей и свидетелем его достоинств и недостатков.

И вот теперь Сашки нет, а суд остался. Суд друга, который будет смотреть со своего постамента в сторону моря, но видеть все, что творится у Андрея на душе. Не то чтобы живой друг разговаривал с мертвым, нет. Скорее он невольно сверялся с теми критериями, которые их дружба задала много, очень много лет назад.

Идея поставить в школьном дворе бюст Александра Ветрова, героя-моряка, погибшего вдали от Родины при выполнении важного правительственного задания, принадлежала одному из выпускников. Он был скульптором, знал Сашку и Андрея, был свидетелем их дружбы. Поддержала его и администрация школы, в целях патриотического воспитания.

Родители Сашки не возражали. Не возражал и Андрей. Ему хотелось, чтобы у Сашки была пусть не могила, но хотя бы место, к которому можно прийти и почтить его память. Пусть вот этот небольшой памятник в их школьном дворе, где в теплое время года проходят линейки, «последние звонки» и другие общешкольные мероприятия.

Открытие памятника бывшему ученику школы приурочили как раз к «последнему звонку». Новая группа учеников выходит в большую жизнь. Так пусть они знают, какой она иногда бывает и как в ней себя вели самые достойные.

Отец в форме стоял рядом с Андреем и смотрел не на памятник, а на школьников. Правильно, он с высоты своего жизненного опыта видел в них будущее, а памятники… Памятники – это прошлое, пройденное, то, что скоро или забудется, или просто потеряет остроту переживаний. Андрей смотрел на каменное лицо Сашки, и перед ним уже не так ярко виделась картина погружающейся в бездну разбитой яхты, мертвого тела, которое ворочают с бока на бок и захлестывают волны. И тот миг, когда очередная волна накрыла его и больше не отпустила, когда Андрей осознал, что это навеки. Сашка, друг, человек, который всю жизнь был рядом даже в такие минуты, когда рядом не было и не могло быть родителей, который знал и судил о таких вещах, о которых не рассказывают родителям, да и вообще никому… Сашка, который спас ему жизнь тогда в холодных водах Южной Атлантики, приняв в грудь автоматную очередь, дав возможность укрыться, занять позицию, вытащить раненую Машу…

– А сейчас, ребята, – дошел до слуха Андрея голос директора школы математички Анны Ивановны, – я хочу предоставить слово однокласснику Саши Ветрова, его школьному и боевому другу, военному моряку Андрею Истомину. Пожалуйста, Андрей!

Глаза у директрисы были, конечно же, «на мокром месте». Да и многие хлюпали носами. И училки, и девчонки-старшеклассницы, и родители тоже. Андрей не подумав согласился, что скажет несколько слов. Теперь же он понял, как это будет трудно сделать. Пафосных фраз он не хотел, а что иного он мог сказать? Правду – нельзя, врать – тоже нельзя!

Он вышел к микрофону и посмотрел на ряды школьников, на учителей, которые, как теперь он заметил, постарели за эти годы. И строгая ворчунья директриса, которая, как они узнали уже после окончания школы, билась за каждого хулигана в милиции, в комиссии по делам несовершеннолетних, отстаивала перед родителями их детей, родителей перед их детьми.

Вон «англичанка» Вероника Андреевна. Все такая же красивая, только уже с несколько поблекшей внешностью. А как в нее во времена Андрея были влюблены все старшеклассники. И как морду били тем, кто додумывался говорить о ней пошлости. А вот Ольга Сергеевна из начальной школы. По молодости и глупости пацаны смеялись и исподтишка показывали на нее пальцем. Невысокая, страшненькая, она была замужем, когда пришла к ним в школу, у нее было двое детей и прекрасная во всех отношениях семья. А потом девчонки, строго хмуря брови, рассказывали недоумкам-мальчишкам, какой Ольга Сергеевна чудесный человек, как за ней хвостом ходят малыши, чуть ли не за подол держатся.

Что им сказать? Спасибо за то, что вырастили нас такими, дали путевку в жизнь? Глупо все это и даже пошло. Дело-то совсем в другом. Андрей снял фуражку, провел несколько раз по коротко стриженным волосам и заговорил с высоты своего гренадерского роста суровым баском воина:

– Ребята, я долго думал, что и как вам сказать сегодня. Я и сейчас не очень знаю, что именно, какие слова. Сашка был моим закадычным, как это принято говорить, другом, нас много что связывало. Вы окончили школу, у вас скоро выпускные экзамены, но самый главный экзамен у вас впереди. И не только у тех, кто наденет военную форму. Да, у военных есть такой долг, даже не долг, а просто работа. Эта работа заключается в том, чтобы всегда быть готовым умереть. И это нужно понимать и осознавать. А когда придет эта минута, когда родине потребуется твоя жизнь, ты должен сражаться до конца, чтобы боевая задача была выполнена, чтобы остались живы твои товарищи. Не хвататься за голову и со стенаниями восклицать: «А как же так, я не хочу умирать, я еще так молод». Нет, ты просто знаешь, что такое может быть, потому что это твоя профессия. Вот в чем суть армии и военного человека.

В толпе родителей зашмыгали носами и в ход пошли платочки и салфетки. Андрей нахмурился, поняв, что его понесло совсем не туда. Не оратор он!

– Мне хочется добавить, – продолжил он, – внутренняя готовность отдать себя всего для родины должна быть у каждого и на каждой работе. Хоть у водителя, хоть у строителя, хоть у учителя. Понимаете, все мы граждане своей страны и огромного мира, который нас окружает. Мы все в ответе за него, за то, каким он останется после нас. Если каждый спрячется в кусты, отвернется от зла, от чужой беды, то этот прекрасный мир рухнет. Мы сами его делаем, каждый день, каждым своим поступком. Помните это, когда начнете жить самостоятельно.

Он первым положил цветы к подножию памятника и первым ушел со школьного двора. Андрею было неприятно, как его хвалили за то, что нашел правильные слова, как его хотели оставить в каком-то там совете по каким-то делам, заставить принимать участие в работе какой-то общественной комиссии или общественного совета. Ушел потому, что чувствовал, глаза его увлажняются, когда он смотрит на этих постаревших учительниц, которые, судя по их взглядам, жалеют его.

Он понял, почему жалеют. Потом понял. Потому что он выбрал военную карьеру, потому что они учили его любить прекрасное, учили человеколюбию. А он выбрал профессию убивать себе подобных. Уметь убивать они его не учили, уметь не переживать, убив, тоже. Учили они его обратному. Правда, там были слова о любви к родине, о самопожертвовании, патриотизме. Но это были, как теперь казалось Андрею, слова и понятия, лишенные смысла, абстрактные. Смысл всего этого он понял только теперь: «похоронив» во второй раз друга и посмотрев в глаза своим учителям.

– Не пойду я туда больше, – тихо сказал Андрей, когда они шли с отцом по улице.

Отец промолчал, как будто все понял.