Читать книгу: «Тонкая грань»

Знакомство

– Ты думаешь, что мы с тобой чем-то отличаемся? Тебе, сосунку, всего 16 лет. Ты полон мечтаний, наглости, эгоизма. Все это недостижимо – ни твои мечты, ни твои желания. Тебе остается одно – постигать этот мир из окна больничной палаты в перерывах между химиотерапиями, а еще дальше – с испачканного тобой же матраса больничной койки.

Твоя будущая, заметь, еще будущая, смерть тебя пугает так, что ты долго не можешь уснуть. Ночной страх тебя гложет каждый раз от того, как ты представишь себе, что умрешь, а это все вокруг останется. ТЕБЯ не будет!!! Страх – единственное, что живет в тебе с тех пор, как ты узнал, что у тебя рак. И это единственное, о чем ты можешь сейчас думать. Почему именно ты, почему у тебя, почему с тобой?!

Ты требуешь к себе особого отношения, жалости, внимания. Но даже это скоро перестанет тебя волновать, потому что, в конце концов останется одна только боль! Боль в каждой клеточке твоего еще юного, но уже насквозь дряхлого тела. Один на один ты и твоя боль. Не будет иметь значение даже то, насколько испачкан твой матрас, насколько невозможна вонь, исходящая от тебя, насколько ты сам становишься нечеловечески, невыносимо страшен, когда кричишь. Для тебя это все не будет иметь значение. Только одна твоя боль наполнит тебя, и с ней ты останешься до конца своих минут, даже когда тебе будет трудно дышать, когда твое сознание будет проваливаться в спасительное беспамятство, последнее что тебя покинет – боль!

Ты думаешь, что мы с тобой разные, потому что я не испытывал таких разочарований как ты в своей короткой жизни? Ты думаешь, что мне легче и у меня не болит? Да что ты знаешь о боли, пацан? Я живу с ней уже четыре года. Иногда мне кажется, что я с ней родился, потому что первое, что я помню из своего раннего детства, это свой надрывный плач.

Отчаяние стало моим Я. Каждый раз, когда рушились мои мечты, планы, когда меня предавали, когда я узнавал подробности своего рождения, подробности жизни, я каждый раз спрашивал себя: почему я? Почему это произошло со мной? Ответа не было, и я начал привыкать, я начал спокойно ждать очередной приступ отчаяния и внутренней боли. И чем лучше я был к ней готов, тем сильнее был приступ, тем изощреннее становились обстоятельства жизни, тем безразличнее ко мне был окружающий мир.

Но я научился не только ждать очередной прилив боли, но и ценить время. Я научился видеть, чувствовать, пить счастье. Счастье часа отдыха, минуты без боли, секунды просветления. Я научился входить и выходить из этих состояний. Даже если срывает башню, неважно сразу или постепенно. Только брезжит проблеск сознания, я отбрасываю все угрызения, все сомнения, все переживания прошлого. Я жадно пью свое сегодня, потому что так же, как и ты не уверен, что смогу попробовать свое завтра.

Единственное отличие между нами – это время. Даже не само время, а его количество. То, что я проходил годами, десятилетиями у тебя сомкнется в два-три года. И неважно, своими ногами ты пройдешь этот путь или проживешь его только в своем сознании. Наполни свой мешок времени так, как только это возможно.

Люди живут ощущениями. А у тебя будет преимущество перед стариками. Все твои ощущения всегда будут свежи и ярки, до последнего проблеска сознания.

Я готов поделиться с тобой своими ощущениями, дать верные инструменты, сократив трату времени на их поиски. Ну так что, дружим?

– Дружим, – задумчиво ответил парень. – Только ответьте сейчас на один вопрос. Зачем ВАМ это нужно?

– Затем же, зачем и тебе. Я наполняю свой мешок.

Смерть и помощь

Первая встреча прошла быстро. Они не успели обсудить, как будут дружить. Пришла врач и отправила пацана на процедуры. Химиотерапия. Следующая встреча состоится не ранее, чем через две недели.

«Зачем это вам? – Я наполняю свой мешок!» Да, сказано красиво. С философским подтекстом. Но так ли это? Он не был уверен…

Вопрос смерти и помощи всегда занимал его. Он помнил все с свои «смерти». И как тонул, и как подавился полусухим апельсином, и как замерзал на трассе. И, главное, день своей «смерти», когда разрушилась вся его жизнь. Жизнь научила его запоминать. Запоминать, откладывая в памяти все ощущения. Запоминать их до мельчайших подробностей, чтобы потом, задним числом, сравнивать, анализировать.

Еще в юности он запомнил один свой страх смерти. Ночью он как-то ощутил всю его глубину, представив себе, что сейчас умрет. Он умрет, а жизнь будет идти своим чередом. В соседней комнате мать с отцом даже не повернутся во сне. Сестра утром, как всегда проснувшись раньше всех, сначала удивится: а где брат? ему уже пора в школу, почему он не встает? Все так же будут начинаться уроки в школе. Так же будут звенеть звонки, и классная будет писать замечания в дневнике, аего уже не будут касатьсяэти дурацкие замечания. Своей смертью он выбьет ее из колеи. Текущая, размеренная жизнь классной будет прервана хлопотами о его похоронах.Наверное, придет весь класс. И все будут удивлены, как так?

Но внутреннее ликование от причинности такого события быстро проходило, когда он мысленно представлял следующие дни, недели, месяцы… Еще месяц, пожалуй, о нем будут помнить, но через год точно забудут. А через три года выпускной. Все будут поступать, кто в институт, кто на первую работу, а он… а он нет, его не будет. Уже никогда.

И тут наступала волна страха, похожая по ощущениям на безысходность. Как так, они есть, а его нет, и ничего не исправить, ничего больше не изменить? Он где? Наступало легкое удушье, выступал липкий пот, и заснуть становилось совершенно невозможно.

Этот первый опыт переживания своей смерти остался с ним на всю жизнь. Гораздо позже сформировался вопрос, а как жить дальше? Ну, то есть, как жить после своей смерти? Тогда, ночью, он ярко представлял себе земельный холод могилы и бьющую ключом жизнь там, наверху. Двойственность ощущения его не смущала. Ты мертв и все же жив.

Ответ пришел потом, позже, гораздо позже, когда были пережиты все его последующие смерти. Он проявился ярко. Вся проблема в будущем. Перед смертью ты всегда думаешь только о том, что будет, о том, что случится сейчас, через минуту, о том, как это будет потом. И он нашел ответ… в прошлом.

Если угроза смерти была близка, то сознание быстрыми мазками рисовало картину: задохнулся, упал, заметили, вызвали, не откачали, все… Если смерть была отсроченной, то разум пытался найти выход: сделать так и так… При отсроченной смерти всегдабывало время, которым ты почти не можешь воспользоваться.

Организм часто оказывался уже настолько вымотанным, что смерть иногда грезилась как избавление. Дар. И лишь пульсирующее сознание искало выход. Еще тело. Тело обычно действовало самостоятельно. Руки ноги барахтались, рот жадно захватывал воздух вместе с водой, его не хватало, тело старалось еще и еще. Или руки сжимали батарею, помогая гортани продвинуть застрявший апельсиновый ком. Или оно устало засыпало, сохраняя под легким пуховиком остатки тепла.

Иногда возникала боль. Холодовый ожог, свербящий в руках, на лице, шее, пальцах ног. Боль воспаленного, налитого кровью вспухшего глаза. Жжение внутри живота и отключающееся сознание. Тогда возникало одно желание – согнуться, свернуться как можно туже и замереть. Спрятать руки за пазуху или бежать вперед на автомате, ползти, пока глаза видят и соображают куда. Прикрыть, согреть глаз рукой, согнуться и медленно отключиться. Да, тогда сознание помогало превозмочь боль.

Когда угроза смерти отступала, боль, согретая теплом, обколотая лекарствами,уходила, тогда сознание включалось снова. Начинался анализ. Начинались, как и тогда, в детстве, вопросы, а что бы было, если бы ты замерз, утонул, задохнулся…

Ответ лежал в прошлом: «Никто, никто не сожалеет о прошлом до тебя! Тебе плевать, что было в мире ДО ТЕБЯ! Как жили люди без тебя десять лет до твоего рождения, сто, тысячу лет. Плевать! Безразлично, не трогает. Ты родился при Цезаре – плевать! Ты видел пирамиды – плевать! Ты открывал Америку – плевать! Безразлично все равно. Ты родился и жил ПОСЛЕ своего рождения, и лишь после своего рождения ты можешь на малый временной лаг представить свою жизнь, спроецировать свои ощущения. Даже на то, что произойдет через сто лет, тебе уже будет плевать! Конечно, читая книжки о прошлом или представляя людскую жизнь в будущем, ты можешь представить свои ощущения, но это не то! Это не страшно, это интересно. А страшно – это когда сейчас, когда прям завтра, когда сиюминутно! И твоя цель сводится к простой задаче – пережить это «здесь и сейчас». Именно то, что связано со здесь и сейчас, и есть, в сущности, твоя жизнь».

Да, он мог с ним поделиться, с этим парнем, поделиться своим здесь и сейчас. И неважно, что парень останется там, на больничной койке. Главное, чтобы он понял: да, случилось несчастье, да, заболел, да, стал инвалидом.Еще не умер, но попал в трудную ситуацию: остался один на льдине и замерзаешь, оказался в пещере и не можешь найти выход, затерялся в пустыне и нет воды… Надоделать то, что должен. И делать это спокойно. Позже твое сознание возьмет на себя заботу о твоей боли. Главное – побороть страх. Представить, что все, что могло случиться, уже случилось. И представить, что это случилось уже тысячу лет назад. Ты уже умер тысячу лет назад. А сейчас спокойно живешь, и больше никуда не торопишься…

А он сам? Он знает, как жить?

Как-то раз они с матерью возвращались домой через грязные полуразвалившиеся бараки. Во дворе их играли вполне приличные дети, а в беседке забивали козла вполне приличные деды. И тогда мать сказала: «Посмотри, как люди живут. Гораздо хуже, чем мы». После этого он раз и навсегда понял, что как бы ты плохо ни жил, всегда найдется человек, которому еще хуже. Тогда же у него сформировался принцип разумной достаточности. И ощущение спокойствия больше никогда не покидало его. Есть сегодня масло с рисом? Хорошо. Только одна капуста? А в блокадном Ленинграде и этого не было.

Потом он с интересом читал о героях в приключенческих книгах – они поужинали сухарями и вяленым мясом, запивая все ключевой водой. Да, если у тебя есть сухари, вяленое мясо и вода, то ты можешь продолжать жить. Ведь у кого-то, когда-то наверняка случалась ситуация, что не было ни того, ни другого.

Предлагая этому пацану свою дружбу, он думал: а нужна ли она ему? Чем он может ему помочь в его больничной палате? Рассказать анекдот, провести мастер-класс, станцевать танец с бубнами? Это все развлечения ненадолго. На час, на два, на день. А что дальше? По сути, единственной действенной помощью может стать только полноценно прожитая жизнь. Но это будет зависеть от самого парня. Примет ли? Поймет ли?

У парня мало времени, иего с каждым днем будет все меньше.

«Время лечит все, – говорил мудрец, – но время надо выиграть». А здесь время выиграть невозможно, его можно только оттянуть.

Сестра

Он приоткрыл дверь в палату. У кровати пацана стояли двое – женщина неопределенного возраста и девочка лет шести. Осторожно пройдя вперед, он кивнул головой парню и тихо поздоровался с остальными.

– Здравствуйте, – сказала женщина. – Мы уже уходим, мне нужно Леночку отвести к бабушке. Завтра закрывают садик, и она неделю пробудет с ней.

– Я буду тебе звонить, – звонко сказала девчушка, обращаясь к брату.

– Да, да, – кивнула мать. – Иди погуляй на улице, я сейчас приду.

Брат, откинувшись на подушку, глядел на свою сестру. Улыбался и, строя смешные гримасы, пытался с ней попрощаться.

Он действительно стал каким-то смешным и несуразным. Голый череп высоко выпирал над оттопыренными ушами. Скулы выперли. Кожа на них была желтовата. Еще полные губы, казалось, шевелились без участия лицевых мышц. Но глаза блестели, и это был хороший знак.

Девчушка в дверях на прощание махнула брату одними пальчиками и просочилась в больничный коридор. Веселые искорки в глазах парня погасли.

– Мне сын рассказал о вас, – продолжила мать после ухода дочери. – Это удивительно, что взрослый мужчина стал волонтером.

– Я не волонтер.

– Не волонтер? А кто вы?

– Просто человек.

– Как же не волонтер. Зачем же вы тогда сюда пришли?

– Передать свои знания…

– Какие знания? Зачем они нужны? Лучше бы печенье принесли или нянечке денег дали, что бы она к нашей палате лучше относилась. Вот что, я сейчас к лечащему врачу, потом мы с Леночкой сразу к бабушке, а вы в другой раз пустой не приходите. Все волонтеры сюда с чем-нибудь приходят. – И, уже обращаясь к парню, продолжила: –Ну все, пока. Я к тебе в среду приеду, – поцеловав сына, она вышла вслед за дочерью.

– Вы на нее не сердитесь, – сказал пацан. – Здесь действительно все волонтеры с чем-нибудь приходят. Концерты нам по праздникам устраивают, приносят кто печенье, кто шапочки.

И он достал аккуратно сшитую фланелевую шапочку в цветочек и натянул ее на свою лысую голову. От этого он стал еще смешнее и несуразнее, похожим на гнома-переростка.

– Ну что ты. Я не сержусь. «А здесь и вправду, своя жизнь. Полноценная жизнь, со своими правилами, процедурами, распорядком дня, полдником и сон-часом. Взрослый детский сад, вернее, не совсем детский, и совсем не сад – хоспис».

Ему пришла в голову идея. В машине с его последнего похода осталась флисоваянастоящая горная шапочка с красивой фирменной надписью. И, поддаваясь своему порыву, он выбежал в коридор.

На улице он увидел сестру парня, которая раскладывала рядом с собой камешки, сидя на углу скамейки.

– Уже уходите? – звонко крикнула она.

– Нет, – быстро ответил он. – За подарком пошел для твоего брата.

Достав в машине из переднего отделения полиэтиленовый пакет, он развернул его и показал девочке.

– Можно это подарить?

– Это что? Шапка? Им тетя Валя уже подарила шапки. Она их сама сшила, – сложив руки на в коленках и болтая ногами, сказала девочка.

– А у твоего брата будет настоящая горная шапка. Как думаешь, ему понравится? – Он посмотрел на свою юную собеседницу с надеждой, как будто от ее ответа зависело, будет ли дружба у них с парнем или нет.

– А что на ней написано? – беззаботно спросила девчушка.

–Mammut.

– А что это значит?

– По-немецки – Мамонт.

– Какой же он мамонт, мамонт это ты,– сказала девчушка, весело прищуриваясь. И уже серьезно добавила: – А он брат, и я его люблю.

Он смотрел на эту маленькую девочку и понимал, что для нее будет огромной утратой потеря брата. Но брат навсегда останется светлым пятном в ее памяти. Она никогда не узнает, как это ругаться со старшим братом за наследство из-за квартиры. Как годами таить обиду на него за то, что не давал встречаться с теми, с кем она хотела. Как всю жизнь отстаивать перед ним свою правоту, за своего мужа, за воспитание своего сына, за свой выбор, в конце концов. Он всегда останется для нее идеалом, лучшим.

Он еще раз задержал взгляд на девчушке, сверяяпоток своих видений. Да, она не узнает, станет ли он наркоманом, алкоголиком, неудачником или знаменитым и важным человеком.

Собрав себя снова, он весело подмигнул девчонке и скрылся в здании больницы.

– На, носи. Подарок будет от меня. Вот и не с пустыми руками, – сказал он, протягивая парню голубую шапочку с крупными тёмно-синими буквами.

Парень тут же примерил и попросил зеркало с тумбочки.

– Круто, я всегда в ней ходить буду. А то голова-то все-таки мерзнет.

И он легко похлопал ладонью по шапке.

С почином

Река несла свои теплые воды. Длинные зеленые водоросли, плавно перекатываясь в волнах,струились поверх камней. Прозрачное каменное дно нет-нет да выпирало своими боками из воды, образуя узкие галечные острова. Свисающий с короткого обрыва кустарник давал первый вечерний сумерек. Вдоль широкой песчаной линии веселыми столбиками суетилась мошкара, ловя восходящие потоки еще теплого воздуха. Лесная прохлада нет-нет да спускалась к воде, образуя на противоположном берегу туманную дымку среди деревьев.

Затухающие угли небольшого костерка приносили запах сажи, дегтя и пепла. Двое, удобно разместившись в складных туристических креслах, ловили лучи закатного солнца. Удочки лениво торчали вверх на своих рогатках, почти не доставая поплавками до воды. Уже смеркалось.

– Ну что, сматываем удочки? – спросилстарший. – Все равно ничего не поймали, весь день жара стояла, вон как река за лето обмелела.

– Это ты не поймал, а я поймал, – молодой показал сетку с двумя мелкими карасями и одной тощей красноперкой.

– Ха, ты только Иванычу про это не скажи, засмеет. Лучше уж сразу отпусти эту мелочь. Пусть чуток поживет

«Чуток еще поживет». Старший сразу отследил двусмысленную игру слов. Все их последние действия, дела и заботы только и крутились, чтобы один из них еще чуток пожил на этом свете. И пожил, не валяясь на больничной койке или дома, а пожил полно, по возможности радостно и светло, успев подготовиться к тому, что еще не каждый достоин выдержать, не каждый может, вне зависимости от возраста, почета и регалий.

– Собирайся, говорю, – настаивал взрослый. – Еще тушенку с кашей мешать. А то одной твоей красноперкой сыт не будешь.

Они поднялись по узкой тропинке, заросшей густой августовской травой. Поставили удочки в предбаннике легкого летнего домика, больше похожего на беседку, обшитую тонкими стенками. Пол прогибался, когда они ступали на доски, закрепленные вдоль по периметру шпального фундамента.

У окна стоял сколоченный стол, а по бокам две кровати с провисшими скрипучими железными сетками. В углу висели их немудреные пожитки: два дождевика, пара спортивных курток, красная рубашка в крупную клетку. Внизу валялись сапоги, кроссовки и забытые кем-то домашние тапочки. Входная дверь клинила и скрипела всякий раз, когда ее пытались тихо открыть. В проеме висел выцветший тонкий и узкий кусок ткани, бывший когда-то шторой.

– Эй, рыбаки, – раздался веселый голос за тканью. – Пошли уху есть.

Иван Иваныч, еще не старый дядька с рыжими с проседью усами, лысиной и морщинками в уголках глаз, звал ужинать. Он был коренаст, спереди слегка полноват и всегда – в засаленном тонком тельнике с голубыми полосками. Иваныча, куда бы он ни шел, сопровождал уже стареющий пес. Немец, с крупной головой и умными глазами по кличке Граф, сейчас наверняка уже лег на свое любимое место у невысокой поленницы, положив умную голову на широкие передние лапы.

Иваныч, как звали его все туристы, был смотрителем лагеря. Он жил в добротном доме на берегу реки и летом, и зимой. Сплав начинался как раз у его избушки. Туристы так и называли этот маршрут «Заброска от Иваныча». Сейчас, когда река спала, и все, какие только смогли собраться каты, давно прошли, он скучал. Очередной наплыв раньше декабря можно не ждать, тогда «люди с рюкзаками» будут лезть в горы, чтобы посмотреть на заснеженные останцы Рудянского хребта. Сегодняшние постояльцы внесли разнообразие в его размеренную жизнь.

Когда они вошли, под широким навесом на крепком столе возвышался закопчённый алюминиевый котелок, из которого валил густой пар. На столе лежала крупно нарезанная буханка свежего белого хлеба и армейский штык-нож. Длинные листья свежего чеснока свисали со стола вперемешку со стрелками лука. И украшала этот импровизированный натюрморт бутылка «Зубровки», 1991 года розлива.

– Вот так царский ужин! – подмигнул молодому напарнику старшой. – Чем это мы так приглянулись старому солдату Швейку?

Иваныч вернулся, неся в руках три граненых стакана. Пока он разливал в глубокие помятые миски дымящуюся уху, молодой заметил в вырезе полосатой майки полустёршуюся надпись «Саланг».

ПотомИваныч щедро разлил каждому сразу по пол стакана, мастерски содрав за язычок пробку с бутылки.

Старшой мельком взглянул на пацана, дернув левой щекой, и тут же отпустил свой взгляд. Пусть пробует. Здорово не повредит.

Черпнув ложкой пахнущее дымком варево, старшой удивленно воскликнул:

– Ого, хариус! Ты где его взял, Иваныч?

– Где взял, там больше не дают. Днем в деревню сходил, вон хлеба еще принес, – перекатывая горячую уху, прошвыркалИваныч и, поднимая стакан, продолжил: – Ну, вздрогнули!

Километрах в десяти выше по течению начинался заповедник. Там, в верховьях реки, действительно водилась эта дивная горная рыба, которую ловить запрещалось. Но два хороших человека всегда могли договориться друг с другом, особенно Иваныч.

Когда мужики уже лихо опорожнили свои стаканы, молодой, принюхиваясь, еще морщился, но, не желая отставать от мужиков, с трудом проглатывал обжигающую небо светло-желтую жидкость.

Закусывая большим хлебным ломтем и запивая его из ложки наваристым бульоном, Иваныч косился на молодого парня:

– Что в первый раз что ли? Или много тебе налил?

– В первый, – ответил парень, промаргивая невольную слезу, и тут же запивая ее ухой.

– Ну, тогда с почином, – ответил Иваныч, вновь разливая из бутылки, наливая в этот раз молодому поменьше. – Мужик!

Когда насытили первый, накопленный за день голод, парень неожиданно спросил: «Иван Иваныч, а ты что,афганец?»

– Я – воин, – медленно процедил Иваныч, придавливая взглядом и топорща усы. – Воин-интернационалист.

– Ну, ты воевал? – продолжал парень.

– Исполнял свой интернациональный долг, – опираясь на локти, продолжал давить глазами Иваныч.

– Расскажи ему, – вступился старший за парня. – У него своя война.

– Какая у него еще война, в его-то возрасте, – нехотя отступая, произнес Иваныч, закуривая вторую сигарету.

– Рак, – просто ответил старший. – Дырки ему свои покажи.

Иван Иваныч тяжело задумался. Внимательно оглядел шестнадцатилетнего пацана и задрал правой ладонью застираннуюдесантуху. Чуть повыше тазовой кости и нижнего ребра обнажились заросшие округлые неровные рубцы. За столом повисла тишина.

Потом, может от выпитого, может от рассказа Иваныча, парень долго молчал.Затем встал, вышел из освещенного круга и побрел в темноту. Старшой пошел за ним.

Всхлипывания доносились у реки. Пацан сидел на голой земле и рыдал. Увидев чью-то приближающуюся фигуру, крикнул: «Уди отсюда!». Резко ударив руками по земле, он попытался вырваться из крепких объятий друга. Потом, еще порывисто дергая плечами, устало затих.

– Я не хочу умирать, слышишь? Не хочу! – дёрганья прекратились. – Это ты, все ты виноват. Не надо было пить водку. Она меня убьет окончательно.

– Водка не убьет, если не будешь пить запоями. А убьешь себя раньше времени ты, если не сумеешь с собойсправиться. Все, пошли спать.

Он поднял податливое тело и повел вверх по тропе. Уложил почти отключившегося парня на скрипучую кровать, укрыл одеялом и снял с него видавшие виды кроссовки.