Читать книгу: «Возле Чистых прудов»

Предисловие

Здравствуй, читатель. Перед тобой – сборник не то стихов, не то песен, сам разберешься, если захочешь. Я никогда не считал себя «бумажным» поэтом, т. е. не писал рифмованных текстов, чтобы их потом кто-нибудь читал. Но всю жизнь эти тексты пишу и исполняю их при случае под гитару – для «своих», – по ходу застолья, в горах, на спортивных сборах и т. д. Одни тексты стали песнями, другие нет, но с некоторых пор уважаемые мной люди – профессиональные поэты, выступая перед публикой со своими стихами, стали заодно исполнять и мои тексты – тоже как стихи. Эти люди и надоумили меня издать этот сборник.

По разным причинам мне не нравятся слова «бард» и «поэт», но на вопрос «ты кто такой?» ответ у меня есть. Я русский литератор, т. к. пишу по-русски, а песню считаю разновидностью литературы.

Перед каждым разделом этой книги – короткое предисловие, чтобы было более или менее понятно, откуда что у автора взялось в смысле содержания текстов.

Раздел I

В этом разделе – песни, так или иначе связанные с моим любимым временем в истории России – девяностыми годами прошлого века. Родившись 1 апреля 1956 г., в веселый такой день, я и дальше был достаточно весел, идя по жизни, а уж в девяностые веселья было – хлебай не хочу. Разумеется, было и много трагичного и неприемлемого для нормального человека в эти годы, но в смысле трагизма, считаю, ни одно из десятилетий в российской истории, строго говоря, не лучше и не хуже всех остальных – везде и всегда свои горести и беды, а время, когда ты молод, всегда кажется лучшим после того, как достаточно поживешь на этом свете.

Песни первого раздела книги посвящены моим друзьям и коллегам, с кем я оказался в те годы в самой гуще событий, – мы занимались бизнесом, я работал начальником службы безопасности одного из московских холдингов, председателем правления банка, коммерческим директором совместного предприятия, сам начинал и заканчивал бизнес-проекты – иногда удачно, иногда неудачно, и т. д., и т. д., много ездил, много повидал разного народа. Главные мои чувства к тем, кто был рядом со мной в те годы, – это огромная любовь, это удивление безграничной одаренности наших людей (в общем-то, что захотим, то и сделаем), это уважение к моим руководителям, партнерам и подчиненным, это вечная и искренняя благодарность им за совместную работу. Мне повезло с коллегами и друзьями – так мало кому везет, я это сейчас понимаю и посвящаю им, иногда впрямую, иногда косвенно, те песни, что собраны в первом разделе этой книги.

«Вчера я в полночь-заполночь чаевничал у Нюрки…»

 
Вчера я в полночь-заполночь чаевничал у Нюрки.
Она торговлю двигает, у ней деньжищ вагон.
Она меня в Анталию пригло́сила, где турки, —
От бизнеса развеяться, отдаться воле волн.
 
 
Она мне полюбовница, и я ей полюбовник, —
Не так, чтобы уж очень уж, а два-три раза в год.
Пока я ложкой в чайнике заваривал шиповник,
Она в пиджак мне сунула билет на самолет.
 
 
Я жену люблю, Валентину!
Но отвязка всегда нужна!
Ты меня извини, скотину,
Ты меня не ругай, жена!
 
 
Это я так в уме подумал,
А в семейный нырнул уют —
И сижу за столом, угрюмый:
Мол, опять на край света шлют.
 
 
Вот я легенду двигаю, да складно так и ловко:
«Ты в Тулу съездий к матери, картошки привези,
А я в Самару – в Куйбышев лечу в командировку,
Партнеры ждут. Все схвачено, и сделка на мази».
 
 
Она вздохнула: «Ладно уж, раз надо, значит надо»,
Еды мне на дорогу наложила пять кило, —
Держись, мол, там Поволжье, там окопы Сталинграда,
Но я тебя дождуся всем хреновинам назло!
 
 
И чтоб мне без гульбы, без шашней!
И махнула мне вслед рукой:
«Будь здоров, дорогой, не кашляй!
Помни главное: я с тобой!»
 
 
Я в подъезде пошел вприсядку!
И по правде, и наяву
В Шереметьево, на посадку,
Как ошпаренный, когти рву!
 
 
И мы взлетели с Нюркою, я был слегка под «газом»,
Она шептала: «Милый, дорогой мой человек!»
И локтем в полудреме мне подбила оба глаза,
Когда я стюардессу в грузовой повел отсек.
 
 
И вот она, Анталия, – и жар, и страсти пламя,
И розы, и настурции – убиться-помереть!
Я Нюрку с ног до маковки осыпал лепестками,
Когда мы с нею ездили развалины смотреть.
 
 
Я с судьбою счастливой свыкся, —
Галстук, вазу купил, кинжал,
Я верхом залезал на сфинкса,
Нюрке сверху букет бросал.
 
 
Под предлогом просмотра мумий
Я ее затащил в музей
И в глухом углу без раздумий
На нее налетел, как змей!
 
 
А напротив, вон, как корова,
Жвачку ртом, как траву, жуя,
Танька, сволочь, стоит, Блинова, —
Смерть-погибель, беда моя!
 
 
Под облупленной штукатуркой
Пальцем тыкает в экспонат
И меня углядела с Нюркой,
И орет мне: «Предатель! Гад!»
 
 
Она с моей Валюхой – закадычная подруга,
Они по парикмахерским сидят с ней в бигудях.
Она мне рожу хлещет, завывает, словно вьюга,
А я, хрипя и плача, бьюсь, как мышь, в ее когтях!
 
 
Мне воздух режет легкие, мне крик забил трахею:
«Танюха, не закладывай, помилуй, пощади!»
Я бусы золоченые повесил ей на шею
И брошку с перламутрами пришпилил ей к груди.
 
 
Танька добрая, извинила
Мне мой грех. Я от сердца ей
Наложил в кулек сувениров:
«Все твое! Забирай! Балдей!»
 
 
И она вдали, за дверями
Средь густых растворилась трав,
Нюрку взглядами, как гвоздями,
Напоследок исковыряв!
 
 
А мы свое продолжили, мы были в прочной связке, —
В омара вилкой тыкали, глазели на рассвет,
Мы с ней оттарабанили неделю, словно в сказке,
И даже мне взгрустнулося, что Вальки с нами нет.
 
 
В последний вечер за нос нас вела судьба слепая.
Кабак. Танцуем-прыгаем. И тут же – вот те на! —
Блинова Танька с хахалем под ручку выступает,
И рядом – моя Валька, раскрасавица-жена!
 
 
И какой-то скот с пьяной рожей —
Хрен Иваныч, сморчок в очках,
На нее свою лапу ло́жит
И целует ее впотьмах.
 
 
Я спихнул со стола тарелки:
«Валька, сволочь, – кричу, – стоять!»
И охранники, вон, как белки,
Меж столами давай скакать!
 
 
Вот я в закусь клыки вонзаю,
Глаз шампанским хочу промыть.
Бред! Подстава! Я точно знаю,
Что такого не может быть!
 
 
И Валька нас увидела, скукожилась, пригнулась,
Потом на Нюрку зыркнула, все сразу поняла.
«Я в Туле там у матери…» – сказала и запнулась,
И к нам двоим помчалася, как пуля, как стрела!
 
 
Она на Нюрку топнула копытом, как кобыла,
И волоса ей вырвала, и серьги из ушей,
На них Блинова Танька, вон, туфлею наступила
И вбок моргает хахалю: «Спокойно! Все о’кей!»
 
 
Валька в тонусе! Бой! Коррида!
Свалка, месиво! Лязг зубов!
«Хочешь се́мью разрушить, гнида?
Дохлый номер! У нас любовь!»
 
 
И сморчку по очкам досталось,
И столы летят из окна,
И толпу, что на крик собралась,
Мочит Валька, моя жена!
 
 
Потом в одном и том же мы летели самолете,
Она сдала мне хахаля, когда я попросил:
«Петров, мол, зам. бухгалтера, сотрудник по работе,
Два года уговаривал и вот – уговорил».
 
 
Он пиво пил из горлышка, – какой-то мятый, блеклый,
«Твоя-то где?» – шепчу ему. «Махнула в Краснодар!
Сказала, что к брательнику поехала за свеклой.
А что?» «Да так, нормально все. Молчу. Не мой базар!»
 
 
Вот мы выпили, приземлились.
Вот и счет уж потерян дням.
Вот мы с Валькою помирились,
В зоопарк пошли к лебедям!
 
 
Валька булку кусает хмуро,
На природу глядит вприщур:
«Ах, какая я все-тки дура,
Что у фирмы купила тур!»
 
 
Валька в землю ногой молотит
Да об дерево бьет плечом:
«Пусть обратно нам деньги плотят, —
То, что отдых наш омрачен!»
 
 
Вот я дома рубаю студень,
Нож железный зажав в горсти:
«Мы в суде их, козлов, засудим!
Валя, милая, не грусти!»
 

1997

Вишнёвый сад

 
В Лос-Анджелес приехал Миша Змей
С товарищами – бизнес поднимать.
Он жить намерен лучше, веселей,
Пахать, как конь, и прибыль наживать.
 
 
И вот уже торопятся ребята
В хоромы, в резиденцию магната, —
Посланцы из заснеженных глубин.
Их жизнь держала сызмальства за жабры,
А тут ливреи, люстры, канделябры,
Форель в фонтанах и в саду павлин!
 
 
Хозяин, мистер Смит, чеканил шаг
С бокалом – от буфета до стола.
И Миша думал: «Крепкий ты чувак,
И я хочу иметь с тобой дела!»
 
 
И он из кресла рвался, как из клетки,
Фломастером рисуя на салфетке
Финансы, обороты, капитал…
И Смит руками, как в лесу от веток,
Отмахиваясь, ел своих креветок,
И кайф ловил, и в сторону зевал.
 
 
Его в Сорбоннах, в Кембриджах растили.
Он знал одно, но твердо о России,
Что там на ко́нях скачут казаки!
И он, губу кривя, глядел на Мишу
И на ребят. И рев скотины слышал,
И стук дубин. И протирал очки.
 
 
«От ваших рыл разит самой землей», —
Куря сигару, думал мистер Смит.
И Миша Змей ни с чем, усталый, злой,
Махнув стопарь, ушел и был забыт.
 
 
Он прилетел в Москву, он ровно за год
Догнал и перегнал Восток и Запад,
Поднялся так, что даже не достать.
Он доказал, что мозг – залог успеха,
И он опять в Лос-Анджелес приехал
С ребятами – на солнце загорать.
 
 
Он на горе увидел особняк,
Он снизу вверх рванул со всех копыт —
Там человек в саду чеканит шаг —
Да это ж он, тот самый мистер Смит!
 
 
Он полагал, что Змей жует опилки,
Что он галопом в поисках горилки
С товарищами скачет по степи,
А тот опять нашел сюда дорогу,
Стоит себе в туфлях на босу ногу,
И жив-здоров. И хочет все скупить.
 
 
Они прошли в гостиную, присели.
И Миша извинился: «Ближе к цели.
Тебе – «лимон», идет? А хата – мне».
И Смит налил, и Миша выпил кратко, —
Сказал: «О’кей, до дна и без остатка!»
И постучал костяшкой по стене.
 
 
«Почем цена?» – спросил он, весел, пьян.
Ответ услышал, бровью не повел,
И тут же притаранил чемодан
И положил наличные на стол.
 
 
В саду, в прохладной мгле горел устало,
Как будто извиняясь, вполнакала,
Над фруктом фиолетовый фонарь,
 
 
И мистер Смит, грустя, глядел на Мишу,
А тот рукой махал: «Мы все напишем,
А ты пока под пальмой покемарь».
 
 
И ветерок сквозил едва-едва,
И мистер Смит припомнил прошлый год —
Креветки, кайф и Мишины слова:
«Финансы, график, бабки, оборот».
 
 
Ребята подошли, открыли фляги,
И Смит, рисуя подпись на бумаге,
Считал навар, прикидывал процент,
И, выпив за безбрежность океана
Предложенные Мишей полстакана,
Сказал: «Олл райт. Я в плюсе. Хэппи-энд!»
 
 
И сборы были быстры, меньше часа.
И сторож – нелегал из Гондураса
Был на задворках брошен, позабыт.
Но Миша взял его, оклад прибавил
И фронт работ на вид ему поставил:
Глинтвейн варить на всех, чтоб без обид.
 
 
И, проглотив полсотки на «ура»,
Он посмотрел на волны, на закат
И объявил с ближайшего бугра:
«Здесь будет заложен вишневый сад!
 
 
Мы вишню продавать в корзинах будем.
Мы силой никому грозить не будем,
Чего нам швед, у шведа денег нет!
Чего француз, чего нам Конго, Чили,
Свои бы спьяну залпом не накрыли,
На прочность проверяя белый свет!»
 
 
Закончен отпуск, гладь на море, тишь.
Вот Змей в контору Смиту шлет привет:
«Гуд бай, май фрэнд, я знаю, ты грустишь,
Бери ключи, живи, пока нас нет!
 
 
Мы сад посадим, хочешь, будь при деле —
Глава плодово-ягодной артели,
Законный шеф структурного звена!»
И мистер Смит узоры на паласе
Чертил носком туфли и в знак согласья
Кивал, не понимая ни хрена.
 
 
Ребята улетели, он остался.
Он отошел от шока, оклемался.
И, всем ученым книжкам вопреки,
Он знал, что будет денег выше крыши,
Он в гамаке дремал и четко слышал
Дыхание деревьев, голос Миши.
И хруст купюр. И протирал очки…
 

1993

«Она хранила в сердце, словно в сейфе…»

 
Она хранила в сердце, словно в сейфе,
Любви, надежды, веры сладкий хмель.
Три слоя краски у нее на фэйсе.
С такою рожей – только на панель!
 
 
Она на ней куражилась не хило
Среди отребья, сброда и зверья,
Она там школу жизни проходила,
Она ее прошла от «А» до «Я».
 
 
И вот отель, и бар для интуристов,
Картины, свечи, мрамор, полумрак,
Где, сыт и пьян, настойчив и неистов,
Отвязки хочет каждый старый хряк!
 
 
Она входила в зал, едва кивая
Угрюмым лбам, застывшим при дверях,
И за спиной шептались: «Центровая»,
И трепыхались тени на столах.
 
 
И барменши-девчата, в мягком стиле
Вертя концами вытянутых жал,
Ворованную выпивку глушили,
И пианист Бетховена играл.
 
 
Ее душа куда-то вдаль стремилась,
Как по волнам летящая ладья,
Она в него, очкастого, влюбилась
Не сразу, а немного погодя.
 
 
Ее слегка от градусов шатало,
Она губу кривила во хмелю,
И, уходя с другим, ему шептала
Три слова правды: «Я тебя люблю!»
 
 
Он пил коктейль, он локоть на отлете
Держал, как граф, за пальмами, в тени:
«Окрас лица и должность по работе
Меня в тебе смущают, извини…»
 
 
И вот однажды, в полночь, в непогоду
Братки пришли – под «газом», хороши:
«Эй, ты, дружище, сбацай для народа,
А ну, давай про Мурку, для души!»
 
 
Адажио, казалось ей, в бемолях
Он исполнял по типу «ля мажор»!
Культурный, он сказал им с дрожью, с болью:
«Пардон, я занят», – и потупил взор.
 
 
И он хреначил пальцами проворно,
И отморозок с бритой головой,
Затвор двумя руками передернув,
Погладил ствол с ухмылкою кривой.
 
 
Он гладил стольник лапою мохнатой,
Но все равно простой ответ ему:
«Я доиграю «Лунную сонату»,
А уж потом заказ у вас приму!»
 
 
Она рванула вскачь легко и быстро,
И хмель долой, и ни в одном глазу:
«Ребята, не стреляйте в пианиста,
Я глотку за него перегрызу!».
 
 
Фонтан шумел-журчал, скрипели стулья,
С поста, крестясь, слиняли два жлоба,
Когда братки, обкуренные дурью,
Пошли вразнос, и грянула стрельба!
 
 
Наперерез огню метнулось тело,
Качнулись люстры (но не в этом суть),
Она его собой прикрыть успела
И полкило свинца взяла на грудь!
 
 
Потом она без ласки, как попало,
На смертном одре брошена в углу,
В больнице, в «Склифе», кровью истекала,
Шепча три слова: «Я тебя люблю!»
 
 
И он не смог снести тоски-печали,
Он к ней пришел, чтоб кровь свою отдать,
Ей из него три литра откачали,
И организм раздумал помирать!
 
 
И вот, приняв по стопке, чуть на взводе,
В обнимку, по шоссе, сквозь дождь и град
Они вдвоем из города уходят,
Они идут куда глаза глядят!
 

1997

«Полюбила мента, аж мурашки по коже…»

 
Полюбила мента, аж мурашки по коже.
Он меня в «воронок» для прогулки берет.
Автомат, как бревно, под сидение ложит,
И целует мне щеку, и мчится вперед.
 
 
Ему денег дают, он стоит, водит жалом.
Он душевный, он свой, не хапуга, не хам.
Он меня приглашал, я плечом пожимала.
Я стеснялась сказать, что работа моя по ночам!
 
 
Мы с девчонками сняли троих на вокзале,
Привели их на хату, от кайфа кривых.
Но пришли мусора, двери «фомкой» отжали
И стоят на пороге, и мой среди них!
 
 
Полюбила мента! Ну чего теперь делать?
Он с облавой пришел, чтоб порядок блюсти.
Я к нему в полутьме подступаю несмело:
«Это я из-за денег пошла на такое, прости!
 
 
Называй меня чучелом, драной мочалкой,
Я кругом виноватая, бей, не жалей, —
Сапогом, портупеей, резиновой палкой,
Прогоняй меня, дуру, в загривок, взашей!»
 
 
Полюбила мента! Нюрка смотрит ехидно,
Как я плачу навзрыд, и портьерой в углу
Закрываю лицо, потому что мне стыдно.
Он чего? Он идет, громыхая копытом, к столу!
 
 
Он налил и кивает: «Кончай тары-бары!
Нам по двадцать процентов за «крышу» отстег.
Я возьму с тебя десять – свои, нет базара!» —
И вцепился мне, сволочь, в карман, как бульдог!
 
 
Я к нему подошла, я дала ему в рыло!
Он меня пятерней потрепал по плечу.
…Полюбила мента, а потом разлюбила.
И проценты без скидок и льгот регулярно плачу…
 

1992

«У солдата на сердце ненастье…»

 
У солдата на сердце ненастье,
Он пришел из чужой стороны.
У солдата рубцы на запястьях,
Он из плена вернулся, с войны.
 
 
Ой, гармони лихой переборы,
Ой, вы, травы в степи, ковыли!
Там, за степью, холодные горы,
Там товарищи в землю легли.
 
 
Воздух Родины черен и горек,
И луна, как покойник, бледна,
И подсолнух прилег на заборе,
И сосед закурил у плетня.
 
 
Он от едкого морщится дыма,
То ли крик из груди, то ли стон:
«На тебя еще в прошлую зиму
Похоронку принес почтальон!
 
 
И жена твоя в дальние страны
Без оглядки за счастьем шальным
Унеслась за моря-океаны,
Укатила под ручку с другим!»
 
 
Парни спьяну, чихая от пыли,
Мимо окон солдатских бредут.
Позабыли его, позабыли,
Развеселые песни поют!
 
 
Ветер черную треплет рябину,
Девки пляшут вдали, голосят.
«Я с чужбины пришел на чужбину», —
Смотрит в угол и шепчет солдат.
 
 
Он сидит на завалинке с краю,
В три погибели скрючен, согнут.
Люди знать ничего не желают,
Развеселые песни поют…
 

1997

«Увы! Октябрь уж наступил! И все по новой, все по кругу…»

Выжившим и погибшим участникам событий 3–4 октября 1993 года в Москве посвящается эта песня.

 
Увы! Октябрь уж наступил! И все по новой, все по кругу —
Опять столица на ушах, и на одну – другая рать,
Трамваи в сумрак унеслись, вороны – к югу с перепугу,
И вот на площадь, в шум и дым, пришел скрипач и стал играть.
 
 
И фрак, и волосы до плеч вгоняли нервных в изумленье,
«Ложись, нарвешься, идиот!» – народ, глазея, горло драл,
А он не слушал, он хотел стрельбу и смерть хоть на мгновенье
Остановить, убрать, прикрыть. И он играл, и он играл!
 
 
А на него смотрели все, а по нему лупили с крыши,
И парк осенний, золотой был на ветру навеселе,
И город был, как желтый дом, и пули-дуры, словно мыши,
На все лады сновали, сволочи, по листьям, по земле.
 
 
Живая музыка к сердцам рвалась из тьмы, как кровь из вены.
Как рыбу, музыку глушил, – шумел, гремел безумный бал,
И люди падали вокруг, а он наяривал Шопена,
И гильзы сыпались к ногам, а он играл, а он играл!
 
 
И снайпер медлил, веселясь, и спать хотел, и ждал антракта,
И мы успели ускользнуть, а он играл, а он сумел
Стрельбу и смерть остановить на миг, на вздох, на четверть такта,
И он играл, и он играл, и белый свет остался цел!..
 

4–5 октября 1993

«Слякоть, стужа на дворе, и заняться нечем…»

 
Слякоть, стужа на дворе, и заняться нечем,
Но пришла весна-красна, и ко мне домой
Развеселый ухажер заглянул под вечер,
Симпатичный, весь в кудрях, стройный, молодой!
 
 
«Извиняюсь, виноват, я с дороги сбился», —
Он мне на ухо шепнул и у печки сел.
Мама милая моя, он в меня влюбился,
Он мне ручку целовал и романсы пел!
 
 
«Вы прекрасны, госпожа, словно Мона Лиза, —
Он, как мяч, вокруг меня прыгал вверх и вниз, —
Честь имею предложить в качестве сюрприза
Руку, сердце и билет в свадебный круиз!»
 
 
Я от счастья впала в бред и к нему в объятья
Как лебедушка плыла, чтоб ему сгореть!
Он мне брошку и значок нацепил на платье,
«Собирайся, – говорит, – и со мною едь!»
 
 
Море синее. Стамбул. Прилетели, здрасьте!
Петька (так его зовут) кофту мне купил,
Он под вечер в номерах озверел от страсти
И давай меня терзать до потери сил!
 
 
Я очнулася к утру. Я не понимаю,
Что за бабы в бигудях в холле водку пьют,
У меня уже тоска по родному краю,
Там веселье, Первомай, танцы и салют!
 
 
Мысли бегают в башке, скачут, как цыплята:
Дом свиданий, храм любви – вот где я живу,
Здесь молотят и бомбят русские девчата,
Я в натуре весь расклад вижу наяву!
 
 
Вечер. Петька протрезвел, об меня согрелся:
«Обслужи-ка ты поди дорогих гостей!»
Я ему: «Чего ты, Петь, белены объелся?
Лучше ты уж нож возьми и меня убей!»
 
 
У меня его жлобы паспорт отобрали.
Я во гневе, как в огне, заживо горю!
Я к клиентам не вяжусь, я им на рояле
Исполняю полонез и глинтвейн варю.
 
 
Две недели, месяц, год вою, как собака,
Я кричу ему: «Подлец, ты же обещал
На лазурных берегах в княжестве Монако
Мне под пальмой в знак любви подавать бокал!»
 
 
Я рыдаю, я грущу по родным Мытищам!
Петька в грязь меня втоптал, словно он спьяна
На ромашку наступил черным сапожищем,
Словно сердца у него нету ни хрена!
 
 
Я в ботинок острый гвоздь положила Петьке,
Чтобы кровь ему пустить, вору и врагу,
Надоел он мне, козел, хуже горькой редьки,
Я по улицам сквозь дождь к пристани бегу!
 
 
Месяц бродит среди туч, старичок сутулый,
Лодка мчится по волнам, я рулю веслом,
Я по компасу плыву в Ялту из Стамбула,
Мне стихия холодит рожу сквозняком!
 
 
У меня в душе звенят скрипки и свирели,
Мне родные погранцы, вон, кофий подают,
Поначалу сгоряча расстрелять хотели,
А теперь кричат «Ура!» и чечетку бьют!
 
 
Возле борта собрались и меня щекочут
Два веселых дружбана – боцман и старпом,
Мне механик-моторист смотрит в ясны очи,
Просит фотку подарить в дембельский альбом.
 
 
По каютам крепко спит войсковое братство,
Я письмо пишу в Стамбул, излагаю суть:
«Я опять тебя приму, только ты исправься,
Только ты на этот раз человеком будь!»
 

1997

«Я Андрюху, друга, тыщу лет не видел…»

 
Я Андрюху, друга, тыщу лет не видел.
Он по стилю жизни парень хоть куда.
Он когда-то в школе мне два зуба выбил,
А потом мы стали не разлей вода!
 
 
Я его недавно в ресторане встретил,
Рядом с ним какой-то мутный контингент
Щупальцами шарил, шелестел, как ветер:
«Пей до дна, товарищ, брат, кирюха, кент!»
 
 
Я понял: разводилово, охота!
Они ему втроем со всех сторон
О бизнесе буробили чего-то
Под скрипки и хрустальный перезвон.
 
 
Он кайф ловил в усиленном режиме,
И ветер за окном был зол и лют,
И я ему сказал: «Не пей с чужими!
Чужие до добра не доведут!»
 
 
Я его в курилку оттащил насилу:
«Тут у них, по ходу, полный беспредел!
Ты послушай, парень, что со мною было,
Я с такими так же здесь же вот сидел.
 
 
Так же рядом терлись виртуозы, профи.
Только я отвлекся, и уже привет —
Намешали, суки, клофелину в кофий,
Я на месте рухнул. Даже пульса нет!
 
 
Я на шоссе очнулся, возле леса,
Как жалкий головастик на мели,
Я в транс вошел, я стал седым от стресса,
Когда меня в больницу привезли.
 
 
Прикинь, Андрюха: мрак, подвал, каталка.
Вперед ногами еду, не пойму:
Куда? Зачем? Ни шатко и ни валко —
В какую степь, за что и почему?
 
 
Мне со стен на морду падает известка,
О шершавый кафель колесо скрипит,
Санитары шутят матерно и хлестко,
Мол, лежи, не вякай, ты уже убит!
 
 
Если б не заначка в потайном кармане,
Та, что душу греет и хранит меня,
Я б увяз навеки в коме, как в тумане,
Дальше – морг, могила, и прощай, родня!
 
 
Они меня к жмурам как раз катили,
Мол, по пути дойдет, и все дела!
Но «пятихатку» в лапы получили,
И смерть меня зигзагом обошла.
 
 
Судьба сама распределяет роли,
Кому чего. Прорвемся, не впервой!
Меня в реанимации кололи
Четыре дня подряд, и я живой!
 
 
Я тупой, однако. Стыдно! Зенки прячу!
Врач меня утешил: «Есть еще тупей, —
Без заначки ходят. Ладно, будь! Удачи!
И не пей с чужими, со своими пей!»
 
 
Я к метро помчался – рысью, ноги в руки!
Перстень, крест нательный, пропуск в Белый дом,
Портмоне, кредитку – все забрали, суки,
С кем я водку квасил за одним столом!
 
 
И все же я не в коме и не в яме!
Андрюха, мы с тобой не фраера,
Но мы смеемся с новыми друзьями —
Ты помнишь? – мы так пели у костра.
 
 
Они смеялись тоже, гадом буду,
Когда мою кредитку в банкомат
Совали и куражились, паскуды:
«Не мерзни там в лесу. Спасибо, брат!»
 
 
Вот такое дело, друг ты мой Андрюха,
И скажи мне, где ты видишь тут людей
Из сидящих рядом, что тебе на ухо
Шепчут сказки. Брось их! Со своими пей!
 
 
А он ворочал вилкой в винегрете
И, как блаженный, дергал головой:
«Кирей, ты у меня в авторитете,
Но тут маячит сделка – о-е-ей!»
 
 
И я ему: «Братан, да это ты ли?
Да брось ты их, забудь про эту шваль!»
Но нет, они ему еще налили
И с ним решать вопросы укатили —
На «джипах», в ночь, в неведомую даль.
 
 
С утра звонок. Да чтоб вас, елки-палки!
Андрюхин голос – будто бы вблизи:
«В больничный морг без спросу, по нахалке
Какие-то лохудры и мочалки
Меня, живого, катят на каталке!
Спасай, Серега, денег привози!»
 

2015