Читать книгу: «Синтетический солдат»
Глава 1
Телефонный звонок раздался в половине шестого утра. Очень противный звонок. Звонки, которые будят, когда на это не рассчитываешь, всегда противные и сильно раздражают.
И вообще… Когда меня будят в такое раннее время после вечернего, мягко говоря, невоздержания, которое мы с друзьями позволили себе по поводу отпуска, а отпуск получили после возвращения из полугодичной командировки на Северный Кавказ, я всегда слегка нервничаю. Полгода в сложных условиях Северного Кавказа, пусть и не полностью боевых, но тем не менее связанных с риском, никак не укрепляют нервную систему человека, даже закаленного несколькими такими командировками. Это я могу сказать каждому герою, туда рвущемуся, гарантированно. А мне верить, я сам думаю, стоит, потому что я обманывать не люблю. От природы такой человек, к тому же родители покойные так меня воспитывали. И я, проснувшись в половине шестого от телефонного звонка, сначала даже вернулся мыслями в командировку, посчитав, что этот звонок – признак боевой тревоги, которую мне, как командиру отряда, полагалось объявить. Но быстро вернулся к действительности, обнаружив себя не в тесном командирском закутке, наспех сооруженном в большом складском помещении, оборудованном под казарму нашего командировочного отряда, а в своей небольшой городской квартире, где проекционные часы высвечивали на потолке время суток. В командировке у меня таких часов не было. Да и не позволял я себе в командировках излишеств, как не позволял их и своим офицерам. А вчерашнее вечернее излишество я чувствовал и утром.
Я взял в руки трубку. Посмотрел на определитель номера, думая, что часть нашей вчерашней офицерской компании не удовлетворилась совместно проведенным мероприятием и решила продолжить отдых. И продолжает. И комбата решили к своему столу приобщить. Потому и звонят. Считают, что у комбата голова болит, хотя она у меня крепкая, и лишнего я себе практически ни за одним столом не позволяю. Не много позволил и вчера. Но те, кто продолжает отдых, считают, возможно, не так, поскольку слегка потеряли ощущение реальности. Может быть, и ощущение времени тоже. Излишне расслабились, пользуясь моей добротой. И желают мне здоровье подправить несколькими рюмками вполне сносного французского коньяка.
Я подозревал, что группа офицеров пожелает продолжения. Те, кто не имеет городской квартиры и семью держит не в городе, а в военном городке. Они сбрасывают напряжение после командировки. Я не любитель таких методов купирования нервного напряжения, тем не менее в общее застолье включился, чтобы хотя бы присмотр какой-то за подчиненными иметь. Впрочем, они и без присмотра ведут себя обычно вполне адекватно. Управлять собой умеют. Тем не менее вечер мы провели вместе.
Трубка смартфона показала мне городской номер, отдаленно знакомый, но вспомнить его я сразу не смог и даже память напрягать не стал, гадая. Не то состояние. Но если не вспомнил сразу, тогда, наверное, давно мне с этого номера не звонили. Но если звонят с номера, с которого давно не звонили, причем в такое время, значит, есть какие-то обстоятельства, делающие этот звонок обязательным, и ответить на него нужно непременно.
– Слушаю, подполковник Пересветов, – ответил я хрипло.
– Здравствуйте, Андрей Васильевич, – не извинившись за ранний звонок, произнес высокий и ломкий женский голос, мне совершенно не знакомый. Если человек не просит извинения, то есть несколько вариантов. Или этот человек от природы хам, или он считает себя близким настолько, что может позволить себе подобную вольность, или же сам потерялся во времени и пространстве и не очень хорошо соображает. Судя по голосу, у женщины были какие-то неприятности, скрывать которые она не могла или не хотела. Это легко читалось по интонации.
– Здравствуйте. Кто это?
– Вы меня, конечно, не помните. Мы только один раз с вами мельком виделись, но к вам с большим уважением мой брат относился. Часто о вас вспоминал. В последнее время особенно. Он считал вас надежным другом. И потому я вам именно и звоню.
– Представьтесь, – настаивая, предложил я, как человек, любящий конкретику.
И еще я сразу выделил слова «относился», «вспоминал», «считал». Прошедшее время… Значит, уже «не относится», «не вспоминает», «не считает». Это что-то должно значить, и мне хотелось бы сразу узнать, что именно.
– Я Лиза Чукабарова, сестра Владимира.
– Да, я помню вас, – морщась, сказал я. Я в самом деле ее вспомнил. Мелкая, тощая как щепка женщина с достаточно непривлекательным, прыщавым, как селедка иваси, лицом. Настолько не привлекательным, что к сорока годам она так и не смогла обзавестись спутником жизни. Впрочем, как и ее брат. Возможно потому, что внешне они с братом были сильно схожи. – Помню, я однажды зашел к Владимиру Николаевичу и застал там вас. Но вы уходили, и мы не поговорили, только поздоровались. Как у Владимира Николаевича дела?
Я задал вопрос, чтобы прояснить ситуацию после слов в прошедшем времени. Необходимо было узнать, что они в себе несут, какой смысл.
– Я потому и звоню вам, – она выдержала длительную паузу, только громко дышала в трубку. – Володю убили. Вчера вечером в лесу нашли его тело рядом со служебной машиной. Меня из полиции вызвали в морг для опознания, потому что больше Володю и узнать некому. Родных у нас не осталось.
– А что произошло? – Я почувствовал, как из горла ушла хрипота, а сам начал соображать уже яснее и четче, как и полагается боевому офицеру, даже находящемуся в отпуске и основательно вчера расслабившемуся.
– Я потому и звоню вам, – повторила предыдущую фразу Лиза. – С Владимиром что-то странное случилось. Даже в полиции это признают, но на все мои вопросы только плечами пожимают. Обещают разобраться, но как-то так, что им даже верить не хочется. У Владимира в нескольких местах проколото горло и выкачана вся кровь.
– Вытекла вся кровь? – переспросил я, считая, что поправляю ее и уточняю ситуацию, меняя ключевое слово на более, на мой взгляд, верное. – При порванной или просто пробитой сонной артерии это вполне обычный вариант. Странного здесь ничего нет.
– В том-то и дело, что под телом не было никакой лужи крови. Даже на горле и на одежде крови очень мало. А из сонной артерии, как мне сказали, кровь должна бить фонтаном. Хотя бы первое время. Несколько секунд. Но вопрос в том, что в теле ее практически нет. Это я не придумываю. Судмедэксперт после предварительного осмотра так и сказал, что кровь выкачана. Он даже объяснил мне, что, когда она просто вытекает, в мышечной массе много крови все же остается. В мелких сосудах и, особенно, в капиллярах. Из капилляров она практически не вытекает, если сами они не повреждены. И чтобы ее выкачать, специальный насос нужен. Так эксперт сказал. Это целая технология, которая используется только в отдельных случаях самими судмедэкспертами. Для каких-то там исследований. Но процесс этот сложный и кропотливый, и не делается это в лесу, за пределами лаборатории.
Я вздохнул, не зная, до какой степени мне следует доверять собеседнице, поскольку женским эмоциям всегда свойственно иное восприятие, чем мужским, и совсем уж иное выражение. Возможно, Елизавета Николаевна все чуть-чуть преувеличивает или просто не так понимает. Я дотянулся до банки с водой, которую специально поставил на ночь рядом с кроватью, сделал большой глоток и только после этого сказал:
– Елизавета Николаевна, вы, я понимаю, расстроены и потому склонны к преувеличениям. Все просто. Его убили в другом месте, а тело перевезли туда, где оно было найдено.
Я попытался подсказать самую простую версию.
– Вы, Андрей Васильевич, мыслите как полицейский. Они тоже так сначала думали.
Я возразил. Сравнение с полицейским мне по душе не пришлось. Как-то я обычно ставил себя на иную ступеньку социальной лестницы.
– Это не мнение профессионального полицейского. Это только естественная логика. А наличие крови на одежде… Все зависит от того, как лежало тело после убийства и куда стекала кровь. Тело могло лежать лицом вниз, и была возможность для стока крови. Я не берусь сейчас что-то утверждать, я только предполагаю. Однако вы сказали, что полицейские сначала так думали. Это само собой уже подразумевает, что они передумали. Значит, они передумали?
Я представил, как она суетливо закивала в трубку так, словно я ее вижу.
– Они передумали. Привезти могли только на служебной машине Владимира. Следов другого транспорта там не было. На руле остались только одни отпечатки пальцев – Владимира.
– Вот, касательно этого момента я могу сказать как профессионал. Не как полицейский, а как профессиональный офицер спецназа военной разведки. Даже у нас на службе есть специальные приспособления, которые позволяют управлять машиной, не просто не оставляя отпечатков пальцев, но и почти не нарушая уже существующих отпечатков. Простая техника. Механика. Есть приспособления и для рулевого колеса, и для рычага коробки передач. И отсутствие посторонних отпечатков не является еще доказательством чего-то. Доказательством могло бы стать только наличие чужих отпечатков.
Голова все же болела, и язык шевелился с трудом. Но говорить такие длинные и сложные фразы я себя заставлял, чтобы не показать свое настоящее состояние.
– А следы? Эти… Когти…
– Про следы вы мне вообще ничего не говорили.
– Рядом с телом найдены следы какого-то животного. Не очень отчетливые, тем не менее заметные. Из-за длинных когтей. Это не собака. Точно. Это вообще следы какого-то неизвестного зверя. В полиции говорят, что следы можно сделать искусственно, чтобы сбить следствие с толку.
– На кошачьи следы не похожи?
– Не знаю. Мне следы не показывали. Я со слов полицейских говорю. Но кошачьи следы слишком мелкие. И когти не большие.
– Есть такая крупная кошка – гепард. Мельче леопарда, но тоже серьезный зверь. Я почему про гепарда вспомнил. Гепард – единственная из всех кошек, которая не умеет когти убирать. Они у нее всегда торчат и стучат. И это самый быстрый зверь на свете. И бегает быстро, и нападает стремительно. Владимир Николаевич же служил дрессировщиком. Кого он, кстати, дрессировал? Я спрашивал, но мне он так ничего и не сказал.
– Мне тем более. Вы же знаете его. Из него слово вытащить сложно. Знаю только, что работал в какой-то закрытой лаборатории или даже в институте. Наверное, занимался там охранными собаками. Я так думала. Это потому, что у него дома всегда много разных ошейников и поводков было. Ошейники больше «строгие». Знаете, такие, с шипами, которые в шею впиваются. Чтобы одернуть собаку и подчинить сразу. Такие обычно только на сторожевых собак надевают. У него даже служебная машина была оборудована клеткой. Специально для перевозки таких животных. Но следы рядом с телом были не собачьи. Это полицейские точно говорят.
– А своей собаки у Владимира Николаевича с собой не было? Не помню уже, как ее зовут… Была же у него овчарка. Мне, признаюсь, как-то вообще трудно его представить без собаки.
Это было правдой. Я и видел, то Владимира Николаевича без собаки, можно сказать, считаное число раз, хотя мы служили рядом многие годы. Обычно рядом с ним была или служебная, или его личная собака. Собак он любил так, как не мог любить людей. И его собаки любили гораздо сильнее, чем вообще могут любить люди. Не только его, но и вообще, в принципе – люди. Людям не свойственна преданность, которая сильнее чувства самосохранения. А у любой собаки это в порядке вещей.
– Нет. Его последняя собака умерла около месяца назад. Ее отравили. В городе, если вы слышали, свирепствуют эти мерзкие твари… Как их… Которых, говорят, наш священник проклял вместе с потомками до седьмого колена… Подскажите… А, вспомнила – догхантеры. Разбрасывают по всему городу яд. Даже на детских площадках. Владимир подозревал, что его собаку отравили они. А у меня есть подозрения, что собаку специально отравили, чтобы у Владимира защиты не было. Все-таки овчарки всегда были хорошими защитниками своих хозяев. А дрессировать их Владимир умел лучше многих. Может быть, те самые догхантеры и его убили. Он мечтал найти их логово, потому что действуют они организованно. И не в полицию сдать, а сам хотел с ними разделаться. Как они с собаками. Мог, наверное, что-то узнать, за что его и убили.
– Вы в полиции эту версию высказывали?
– Конечно. Они только посмеялись. Всерьез не восприняли. А я вот наоборот.
– А что вообще в полиции говорят?
– Один шутник вообще ляпнул, что это вурдалак1 напал. Правда, мне сосед рассказывал, что в городе такие слухи о вурдалаке ходят. А убийство Владимира – это уже четвертое убийство такого рода. И всего за полгода. Но я в вурдалаков не верю.
Я тоже мало склонен верить во всякие сверхъестественные случаи, но гадать, ничего по сути дела не зная, я не собирался. Чтобы рассматривать любую версию, требуется иметь на руках хоть какой-то набор фактов. То, что Елизавета Николаевна рассказала, фактами по большому счету не являлось. Это было, в первую очередь, проявлением ее эмоций.
Капитан Владимир Чукабаров, которого в бригаде спецназа ГРУ звали за глаза шутливо Чупакаброй, был начальником кинологической службы. Готовил для бригады собак-саперов и проводников к ним. В отставку он вышел три года назад, после сорокалетнего юбилея. Посчитал, что в его возрасте носить капитанские погоны уже не солидно, а должность не позволяла получить более высокое звание. Какого-то продвижения выше ему не светило, поскольку бригадные кинологические службы были вообще в спецназе ГРУ самым крупным звеном, а в центральном аппарате кинологической службы не было вообще.
Когда капитан собрался уйти в отставку, я, как единственный человек, с которым он общался более-менее на дружеской ноге, посоветовал ему сначала найти новое место работы.
– Я уже нашел, – сообщил тогда Владимир Николаевич.
– Кем?
– Дрессировщиком.
– В цирк, что ли?
– Нет.
Больше он объяснять ничего не захотел. И я, зная скрытный характер этого человека, его способность просто молчать в ответ на простой вопрос, словно не слышит, не спрашивал больше. Да и не настолько мы были близки, чтобы расспрашивать. Просто другие с ним вообще не общались, а я общался. Может быть, благодаря общей нашей страсти к зимней рыбалке – мы с ним время от времени на моей машине выезжали на дальние озера, где рыбаков было меньше, чем рыбы. Наверное, Владимиру Николаевичу просто нужно было с кем-то из сослуживцев общаться помимо службы, чтобы совсем не провалиться в одиночество, и он выбрал меня. Не знаю. Но и после его выхода в отставку Чукабаров время от времени навещал меня в городе, зная дни, когда я приезжаю. Я тогда тоже остался один после развода с женой, не пожелавшей больше переживать и терпеть мои командировки в «горячие точки». Нервы у нее не выдержали после того, как меня привезли не домой, а сразу в госпиталь. Она уехала к матери в Москву вместе с сыном. Меня поставила в известность только после того, как я пошел на поправку. Оставшись один, я первое время тоже одиночеством тяготился. И, чтобы это чувство в себе погасить, время от времени навещал Чукабарова. С ним можно было просто посидеть на кухне, попить чаю и ни о чем не говорить.
Мысли о жене и собственном одиночестве пришли в голову тогда, когда я стал думать об одиночестве отставного капитана Чукабарова. Но у него хотя бы сестра была в городе. Кто будет меня опознавать, случись что-то подобное? Или я, как все люди, уверен, что плохое происходит только с другими, а уж со мной-то этого не произойдет?
– Вы, Елизавета Николаевна, откуда сейчас звоните?
– Из дома. Меня после полуночи уже привезли на полицейской машине. Ночью в городе одной ходить опасно. Кругом эти азиатские дворники. А дома я уснуть так и не смогла. Чуть время к утру приблизилось, стала вам звонить. Больше мне и обратиться не к кому. Извините, что так рано, но я немножко не в себе.
Это я уже почувствовал, но промолчал.
– Я почему спрашиваю. Номер мне показался знакомым, но я его и не знал никогда.
– Может быть, запомнили просто, когда Владимир от меня вам звонил. Это раза три было.
– Возможно. У меня память хорошая.
– Итак, Елизавета Николаевна, у меня вопрос по существу: что от меня требуется? Чем я могу помочь?
Ее звонок в такое раннее время сам по себе говорил, что ей требуется какая-то помощь. Сейчас же, когда я напрямую спросил, женщина растерялась. Значит, это была не просьба о помощи, а просто исповедь. Иногда человеку необходимо бывает сбросить груз с души и что-то рассказать другому. Может быть, даже малознакомому или совсем незнакомому. Близкому человеку рассказывать труднее. А что касается помощи, то ее я мог оказать только советом. Что иначе я мог подсказать, не зная практически ни одного реального факта? Ведь все, что рассказала Елизавета Николаевна, есть только всплеск эмоций. А фактами следует еще поинтересоваться.
– Так что я могу для вас сделать? – повторил я вопрос.
– Для меня – ничего. Вот для Владимира, для его памяти, может быть…
– Итак… Конкретнее…
– Вы можете сейчас ко мне приехать?
Вопрос прозвучал неожиданно. Честно говоря, после вчерашнего я вообще предпочел бы не садиться за руль. Но при таких чрезвычайных обстоятельствах…
– Говорите адрес. Я сначала в гараж за машиной зайду, потом приеду. Гараж от меня недалеко… Говорите адрес…
* * *
Вот в чем меня всегда было трудно упрекнуть, так это в длительных сборах. На подъем и на сборы я всегда был легок. Сказывалась привычка вставать по тревоге и даже других подгонять, показывая им пример. Умыться, одеться, и можно выходить из дома. С порога, обернувшись, я потянул носом. В квартире стоял неприятный затхлый запах. Вчера вечером офицерская компания надышала перегаром. Хорошо еще, что ни один офицер у меня в батальоне не курит. Форточки я всегда держу открытыми, даже в самый крепкий мороз, но не хватает в квартире сквозняка. Надо было бы дверь заранее открыть, чтобы проветрить.
В подъезде нашего пятиэтажного дома свет горел только на лестничной площадке моего пятого этажа. Ниже жильцы, видимо, экономили на электричестве. С тех пор, как в квитанцию по квартплате стали включать неизвестно куда уходящие общедомовые расходы, люди стали задумываться о том, всегда ли им нужен свет. Я темноты не боялся, поскольку в полумраке видел неплохо. Сказывалась привычка к ночным операциям. Не зря же на эмблеме спецназа ГРУ изображена летучая мышь, которая не просто реально и безошибочно в темноте ориентируется, но даже постоянно живет в темноте. Слухи о вурдалаках, нападающих тоже, как известно, в темное время суток, до того как пропоет первый петух, меня беспокоили мало. Тем более, судя по времени, уже третьи петухи пропели. Я не великий русский полководец Александр Суворов2, и не вожу с собой в командировку петуха, и тем более дома такую живность не держу за неимением курятника. Но знаю хорошо, что первые петухи поют в первом часу ночи, вторые петухи подают голос во втором часу, а третьи – уже в четвертом. Тем не менее мысли о вурдалаках в голову пришли и держались там, пока я спускался по лестнице. На площадке между первым и вторым этажами, там, где почтовые ящики, я наступил на руку лежащему под батареей отопления человеку. Он руку убрал. Разобрать в темноте, кто там лежит, было сложно. Только устойчивый запах мочи бил в нос. Не пиная, я тронул ногой руку повторно.
– Эй, вурдалак, ты что здесь устроился…
– Замерз, командир… Дай хоть отогреюсь, потом уйду…
Я пожал плечами:
– Грейся, коли так. Скоро старушки подъездные проснутся, они тебя все равно выгонят.
– Я знаю. Хоть немного еще погреюсь…
Я прошел мимо, хорошо понимая, что киллер, придумавший такую ситуацию, свободно мог бы выстрелить мне в спину. Любому киллеру нетрудно одеться под бомжа. Но от киллера не будет идти такой устоявшийся запах бездомности и безысходности. И потому выстрела в спину я не опасался. К тому же он лежал под окном, а я спускался в темноту. И мое положение в этом случае было выигрышным. Да и покушения на себя я не предвидел. Не заслужил еще, чтобы меня «заказывали».
Просто я привычно, как в командировке, оценил возможную опасность и проанализировал ее…
Глава 2
До гаража мне в самом деле идти было недалеко. К тому же к утру сильно подмораживало, мерзнуть я не люблю и не умею, и потому шел быстро, чтобы морозец не проникал под бушлат. Зачем в гаражном кооперативе сидит сторож и за что он вообще зарплату получает, честное слово, я не знаю. Вообще-то в его будке горел свет. Но сам сторож даже не вышел, когда я прошел мимо к своему гаражу. Мой невеликий размерами, но отчаянный «проходимец» завелся без проблем, как и полагается автомобилю, называющему себя джип «Ренглер». Развернувшись в узком пространстве между рядами гаражей, я поехал к воротам, перегороженным цепью, думая о том, что сторож, наверное, не выйдет, чтобы снять цепь, и мне придется выходить самому. Но после выезда я уже останавливаться не намеревался. Если сторожу это надо, он выйдет и повесит цепь на место. Хотя кого охраняет эта цепь, было непонятно, как было непонятно, кого охраняет сторож. Однако на звук двигателя моего внедорожника сторож все же вышел и опустил цепь на землю. Я выехал, и никто меня не спросил, на своей машине я еду или чужую из гаража украл. Хотя бы из любопытства сторожу поинтересоваться следовало. Но он, видимо, любопытства был лишен совершенно. Встречаются иногда такие.
Адрес Елизаветы Николаевны я запомнил без проблем, это было недалеко от места, где жил ее брат. И также без проблем ехал в этот утренний час через весь город. Еще не наступило время, когда на отдельных участках, например, желая переехать реку по мосту, приходится стабильно терять целый час. Улицы наших городов строились без расчета на такое количество автотранспорта, которое приходится наблюдать сейчас. Но в ночные часы и даже в часы раннего утра можно ездить в свое удовольствие. Правда, я старался ехать аккуратно и не нарушать ни одного правила, потому что меня беспокоило вчерашнее вечернее расслабление. Инспекторы ДПС могли бы на это среагировать. Вернее, не сами инспекторы, а их алкотестер. По утрам, когда и у инспекторов голова начинает болеть, он обычно срабатывает даже на тех, кто несколько лет ни грамма не принимал. Сам процесс этот в просторечье называется «кнопкой», которой включают «доильный аппарат» инспекции ДПС. Но мне повезло, только издали видел какую-то полицейскую машину с включенным проблесковым «маячком», но она куда-то торопилась. И, мне показалось, не ко мне.
Нужный дом я нашел сразу. Заехал в арку под каким-то то ли магазином, то ли под парикмахерской. С подъездом, правда, сначала ошибся, поскольку мне сказали только номер квартиры, и я сначала остановился у другого. Пришлось переехать. У нужного подъезда был выделен даже «карман» для парковки транспорта, и мне не пришлось перегораживать тротуар. Мой «Ренглер» легко вписался в отведенное ему место и даже оставил место для еще одной машины, которой поблизости в этот ранний час не оказалось.
На домофоне я набрал номер квартиры и нажал кнопку вызова. Елизавета Николаевна ответила сразу:
– Кто там?
– Подполковник Пересветов.
– Заходите… Третий этаж…
Замок громко щелкнул, повинуясь приказу сверху, и при слабом свете неприятной почему-то желтой лампочки я нашел лифт. Не знаю по какой причине, но ноги не хотели идти пешком, хотя подниматься необходимо было только на третий этаж. Мне вообще расхотелось наносить такой ранний визит, но, поскольку обещал, приехать я был обязан. Как обязан был побороть свое слегка разбитое состояние. Впрочем, состояние я уже почти переборол, иначе я не сел бы за руль, а вызвал такси. А вообще ощущение было такое, что я приехал зря и придется мне выслушать много всякой ерунды. Проще было бы сразу в райотдел полиции заехать и там навести справки. Хотя там имеют полное законное право послать меня подальше с моим желанием что-то разузнать. Родной сестре они могли еще что-то рассказать и показать. А постороннему – едва ли. Даже если этот посторонний – комбат спецназа ГРУ. Дела полиции не касаются дел военной разведки, и точно так же дела военной разведки не касаются дел полицейских. Только у меня было опасение, что случай этот вовсе не такой загадочный, каким видит его Елизавета Николаевна. Может быть, там и убийства-то никакого не было. Знавал я одну пожилую женщину, которая много лет была уверена, что мужа ее дочери убили друзья на рыбалке, хотя он просто утонул. Все были пьяные и помочь утопающему не смогли. Но переубедить женщину никто не сумел. Возможно, точно такая же история произошла и здесь. Вообще в моем понятии эмоции женщины всегда ассоциировались с пробуксовывающей в грязи машиной. И двигатель работает, и колеса крутятся, и машина вся дрожит и вибрирует, а с места сдвинуться не может.
Елизавета Николаевна уже открыла дверь квартиры, дожидаясь меня. Она была одета явно не в домашний, хотя полностью лишенный элегантности, костюм, словно собралась уже куда-то в этот ранний час. Впрочем, в ее состоянии вполне можно было допустить, что она и не переодевалась, приехав ночью домой. Спать она, по ее словам, не ложилась. Внешне Елизавета Николаевна почти не изменилась с тех пор, как мы случайно встретились. По крайней мере, в моей памяти она отпечаталась именно такой, и даже стресс после гибели или просто смерти брата не мог сделать ее вид более непривлекательным, чем уже сделала его природа. Однако нельзя было не заметить фамильное сходство с Владимиром Николаевичем.
– Здравствуйте, – сказал я, шагая через порог, когда она распахнула дверь пошире.
– Здравствуйте. Проходите. Можете не разуваться. Я сама не разувалась, уже наследила.
Я прошел в стандартную комнату стандартной однокомнатной квартиры, и там почему-то сразу запахло одиночеством. Ощущение было такое, что я пришел в гости к самому Владимиру Николаевичу. В его квартире ощущения были точно такие же.
– Итак, Елизавета Николаевна, чем я могу вам помочь. Я понимаю, что похороны – это всегда хлопотно и этим должен заниматься мужчина…
– Извините, Андрей Васильевич, пока о похоронах речь не идет. Мне сказали, что тело брата отдадут не раньше, чем через десять дней. Все это время с ним будет работать эксперт. Мне просто показалось, вы не очень верите мне, что Владимира убили, и потому я пригласила вас, чтобы вы сами убедились.
Она взяла со стола стопку листов и протянула мне.
– Что это?
– Все документы, которые пока имеются в уголовном деле. Копии, естественно.
Я удивился:
– Как вы это раздобыли? Чтобы менты… Полицейские то есть, дали кому-то на руки такие документы, я такого и не слышал…
– Все просто. Начальник районного уголовного розыска – мой одноклассник. Мы с ним когда-то даже за одной партой сидели. Он позволил сделать мне ксерокопии.
– С вашего разрешения, я просмотрю…
– Для этого я вас и пригласила.
Она выдвинула из-под стола стул и села на самый его краешек, как садятся стеснительные люди. Руки на колени положила ладонями вниз. О чем-то эта поза говорит на языке жестов, но я, честно говоря, не помню, хотя когда-то даже зачет по этому предмету сдавал. В жизни мне подобные знания использовать не приходилось. Потому все и забылось.
Я вытащил очешницу, нацепил очки на нос, стесняясь своей возрастной дальнозоркости, как порока, и стал читать. Читаю я вообще-то быстро. Даже рукописный текст. Наверное, на ознакомление со всеми документами, включая первоначальное заключение судебного медэксперта, у меня ушло около сорока минут. После этого я положил бумаги на стол, где они и лежали раньше.
– И что скажете? – поинтересовалась Елизавета Николаевна.
– А что я могу сказать? Пока ничего. И сомневаюсь, что смогу что-то сказать позже. Я же не имею следственных полномочий. Кстати, а почему следствие начала полиция? По тяжести это дело должно сразу переходить в ведение следственного управления следственного комитета.
– Они сказали, что в следственном управлении какая-то авария, трубы прорвало и половину здания затопило, поэтому следователь будет только сегодня. Да и нашли Владимира уже поздно. Рабочее время закончилось. А дежурная следственная бригада, сказали, из-за аварии выехать не может. Сегодня следователя с утра выделят. Полицейские все передадут ему. Обещали даже устно высказать мою, как они назвали, версию относительно догхантеров. В протокол это не занесли. Даже посмеялись.
– Да. Они, как я слышал, и без того до догхантеров добраться не могут. Или связываться по какой-то причине не хотят. А тут еще убийство на догхантерах повиснет. Заставят искать. А полиция не любит искать то, что глубоко прячется. Ладно. Еще вопрос. Тут перечень всего, что было в карманах Владимира Николаевича. Деньги пересчитаны до копейки. Все документы. Паспорт, военный билет офицера запаса, пластиковая карточка-пропуск на территорию какого-то НПО «Химера». Но я как-то сразу обратил внимание, что в перечне отсутствуют ключи от квартиры. Вы их не забрали?..
– Разве? – встрепенулась Елизавета Николаевна, не ответив на мой вопрос, схватила копии документов и стала смотреть. – Да. Действительно. У него был специальный чехол для ключей. Я ему на день рождения подарила. Он всегда его в кармане носил. Натуральная толстая кожа. Тиснение какое-то. Орнамент. Заметная вещь…
Она выглядела растерянной, не понимая, что может значить исчезновение ключей.
– Я тоже видел у него в руках этот чехол с ключами, – сказал я. – Он мне показывал когда-то. Когда еще у нас в бригаде служил. Жаловался, что золотое тиснение стирается. Спрашивал, нельзя ли обновить. Но… Исчезновение ключей – вопрос вообще-то интересный и, мне думается, не случайный. Второй экземпляр ключей он держал дома?
– Дома у него есть второй экземпляр. А третий у меня.
– Так что же вы молчите, – рассердился я ее несообразительности. – Я уж думал, как бы побыстрее в бригаду съездить, чтобы отмычки добыть. Или хотел попросить кого-то, чтобы привезли сюда. Едем сейчас же…
– Ключи только найду. Я ими только пару раз пользовалась. Куда положила… Сейчас соображу… – она терла высокий рахитичный лоб и соображала. Наконец сообразила, заспешила в прихожую к вешалке и загремела оттуда ключами. Я понял, что она нашла их на вешалке в какой-то своей одежде. – Вот они. Поехали…
* * *
Признаться, пропажу ключей от квартиры я лично, в силу собственного отношения к полиции вообще и к людям, там работающим, связал именно с полицейскими. Скорее всего, с кем-то одним или двумя, кто имел доступ к делу и к телу, то есть проводил осмотр трупа и описывал все, что нашлось в карманах убитого. Слишком часто приходится слышать о нечистых на руку полицейских. Настолько часто, что вера в них уже на много лет вперед у меня, как и у всех людей, потеряна. В моем понятии, сделать из полицейского порядочного человека равносильно тому, что попытаться сделать из танка самокат. Запасных деталей и различных агрегатов уйма. А подходящих не подобрать, потому что самокаты не бывают гусеничными, даже если в качестве самокатчика рассматривать слона. Может быть, я был сугубо не прав в своем представлении, и порядочные люди среди них все же есть, тем не менее меня в этом надо предварительно убедить живым примером, тогда поверю, что правил без исключения не бывает.
