Читать книгу: «Нам бы день простоять, да ночь продержаться!»

Шрифт:

Кровью залиты мокрые сопки
Канонада с утра до утра
Кто нам врал, что японец сдается?
Кто сказал, что боится штыка?

Слова из песни

Серия «Военная фантастика»

Выпуск 273

Глава 1

Лейтенанту Белавенецу довольно долго не удавалось перевестись со своего разоружаемого броненосца береговой обороны «Адмирал Сенявин» на любой другой воюющий корабль флота. Должность старшего артиллерийского офицера, и вообще единственного артиллерийского офицера на корабле, оставшегося в строю после Сасебского дела, не позволяла, пока не закончили дефектовку и демонтаж артиллерии. Лишь перед самым «Великим походом» он получил, наконец, назначение на его собрата «Ушакова».

Потом было относительно спокойное месячное плавание, начавшееся в военном, уставшем, осеннем Владивостоке и громогласно финишировавшее у берегов Японии. При этом попутно посетили продуваемые океанскими ветрами, только что отбитые и спешно обживаемые Курилы и райский уголок совсем рядом с экватором на островах Бонин. Кстати говоря, тоже японских, временно и тихо занятых русским флотом.

Но больше всего из этого «турне» ему запомнились первые горячие дни в «гостях» у самураев. А в них тот момент, когда он со своей сводной десантной ротой поднялся на крутолобую сопку возле небольшой крестьянской деревушки Токатори. Там высадившиеся накануне войска и моряки еще вчера успели развернуть сигнальный пост. Хоть их тогда и оказалось на японском берегу гораздо меньше запланированного, продвинулись они дальше, чем ожидалось. Более того, даже смогли отстоять часть занятых ключевых позиций в течение всего дня, а потом и самой страшной ночи с 24 на 25 ноября. Да еще и продержались до подхода второй волны, которую из-за штормовой погоды удалось доставить на берег уже только на следующий день.

Когда отряд Белавенеца добрался до места, как раз началась новая японская атака. Пост, расположенный на самой восточной из небольших гор, образующих срединный хребет полуострова Миура, и господствующий над всей округой, уже почти пал. Только внезапное появление моряков позволило деблокировать его. К тому моменту из всего персонала и пехоты, оборонявшейся на горе, в живых оставалось 12 человек. Из них 11 тяжелораненых в бессознательном состоянии. Укрепления и укрытия, сооруженные из валунов и остатков деревьев, переломанных взрывами снарядов, были сплошь изъедены пулями.

Вокруг небольшой расщелины на крохотной площадке под самой вершиной находилась последняя оборонительная позиция поста. Ниже по склонам, среди искромсанных тычин, оставшихся от деревьев и кустов, всюду лежали убитые. Большей частью в форме Токийской охранной дивизии или полицейского полка. Сама площадка плотно усеяна стреляными гильзами, а в дальнем конце виднелись восемь сложенных из камней холмиков с крестами из сучьев, смотанных обрывками телеграфного провода.

В глубине расщелины, как позже выяснилось, лежал телефон, сломанный гелиограф и даже радио (правда, не полностью укомплектованное). Там же находились и раненые, в том числе начальник поста мичман Эймонт.

У входа стоял человек в нашей пехотной форме, разодранной до пояса, сжимавший в руках трофейную «арисаку». Чуть в стороне лежало больше десятка убитых японцев и «мосинка» с расщепленным ложем. Еще две «арисаки», тоже совсем непригодных, были брошены неподалеку. У одной обломился приклад, другая с перекошенным затвором и вся испачкана кровью. Боец тоже в крови. За его спиной, уже во входе в укрытие, виднелись еще японские винтовки и патронные подсумки, просто сваленные в кучу.

Он стоял, широко расставив ноги, и молчал, буравя пришедших тяжелым, мутным взглядом. Увидев моряков, тряхнул головой, словно прогоняя морок, быстро смахнул пот с лица, проморгался, торопливо огляделся еще раз, а потом осел всем телом, со стоном выдавив воздух из легких.

Сначала решили, что ранен. Кликнули санитара, споро срезавшего остатки гимнастерки и нательной рубахи. Оказалось что кровь не его. Из бумаг, извлеченных из лохмотьев, выяснилось, что это вольноопределяющийся Илья Гуцук. После осмотра солдата напоили водой, умыли, одели в чистое, и он, совершенно неожиданно, заплакал. Но быстро успокоился и немного пришел в себя.

Илья оказался совсем молодым парнем с хорошо сложенной атлетической фигурой и ростом за шесть футов. Из ранений на теле были лишь многочисленные синяки, ссадины да царапины. Он понимал, о чем спрашивали, но не отвечал. Просто устало кивал головой и смотрел в одну точку перед собой. Только когда лейтенант чуть не силой влил в него граммов сто коньяка из своей фляжки, парня явно начало «отпускать».

Его пока оставили в покое, спешно поправляя потрепанные укрепления. После того как здоровенный детина из кочегаров «Ушакова» положил рядом с входом в расщелину большущий мешок, глухо звякнувший металлом, он взглянул на него и задумчиво сказал:

– Бомбочки? Это хорошо! А у нас еще до вечера вчера все кончились. А жалко.

Заметив его шевеление, кочегар достал из кармана сверток, в котором обнаружился ломоть хлеба, кусок сала и луковица. Положив это на плоский камень, сказал участливо:

– Оклемался малость? Ничего! Ты поешь, сразу полегчает! Теперь-то уж, поди, все хорошо будет! Вон какая силища за нами стоит!

С этими словами ткнул, не глядя, пальцем за плечо, где перед бухтой, в ней самой и рядом дымили десятки труб транспортов, буксиров, броненосцев и чего-то еще помельче. Потом принялся выкладывать из валунов бруствер вокруг будущего пулеметного гнезда.

Глядя на то, как матросы размещают в нем на треноге притащенный с собой пулемет Максима, смотрящий тупым рылом вниз, на Йокосуку, Илья быстро съел все, потом встал и спросил, где командир. Ему объяснили.

Едва найдя Белавенеца, Гуцук принялся диктовать номера квадратов и названия целей, которые запомнил еще со вчерашнего дня, когда пытался передать это все по телефону, пока линию не перерезали. Потом показал все это на карте и на местности, осторожно высовываясь из-за камней. Лейтенант, не мешкая, распорядился вызвать сигнальщиков и поручил его им. Сведения сразу начали передавать на корабли в гавани уже развернутым? притащенным с собой сигнальным гелиографом.

Илья еще совсем недавно был студентом Горного института, посещавшим электротехнические классы. Когда в мае во всех газетах раструбили про триумф русского оружия при Цусиме, он вместе с еще четырьмя друзьями бросил учебу, уехал во Владивосток и записался добровольцем.

Узнав про электротехнические классы, его направили в только что сформированную специальную роту связи при штабе 117-го Ярославского полка. Потом вместе с полком он высадился в проливе Цугару, а затем попал и в Токийский экспедиционный корпус. Вчера утром в первой волне десанта оказался вместе со штабом и своей совсем недавно полученной полевой станцией искрового телеграфа в Тагоэ.

Оттуда с частью станционного обоза и приданной морской сигнальной командой выдвинулся к Токатори. Все доставить не смогли, поскольку половину лошадей у них забрали для срочной переброски артиллерии. Несмотря на это, радио начали разворачивать по всем правилам, хоть оно еще не могло работать. Ждали оставшуюся часть обоза с бензодинамо, батареями и цинковыми листами заземления. Пока же пользовались гелиографом, спешно разматывая телефонный провод до Дзуси. Едва успели, как начались атаки.

Сколько могли, пользовались телефоном, потом гелиографом, вызывая подкрепления, которых после подхода Цугарского полка, потом артиллерии и еще кое-чего россыпью больше не подходило. Второй караван с радиотехническим имуществом к ним так и не пришел, так что беспроводная связь была только светосигнальная. А их окружили, сразу обрезав провода. А потом шальным осколком разбило и зеркало с линзами у гелиографа.

Между тем японцы наседали все сильнее. Из-за сильных обстрелов, трижды повреждавших антенное хозяйство, некомплектный аппарат искровой связи пришлось разобрать, укрыв в одной из расщелин, куда перенесли и телефон с поломанным гелиографом и фонарями. Гуцука назначили старшим над всем этим хитромудрым хозяйством.

Когда вечером флот атаковал Йокосуку, со штабом в Тагоэ уже не было вообще никакой связи, а все моряки оказались убиты или ранены. Но на пост прорвался капитан-артиллерист из поселка, управлявший огнем полевых батарей Токатори по фортам. Ему помогал последний из сигнальщиков, еще способный передавать семафоры. Потом и его убило. Но батареи продолжали стрелять по уже пристрелянным целям без поправок, пока не кончились снаряды. Капитан, матерясь, уполз обратно к своим пушкам. Совсем скоро они снова открыли огонь. Должно быть, перетащили к последним уцелевшим орудиям остатки боезапаса с уже разбитых позиций.

Гуцук видел серые клочья нашей шрапнели, распускавшиеся над фортами, и тусклые проблески от разрывов осколочных гранат, мерцавшие в поднятой пылище вокруг бетонированных орудийных двориков, а иногда и прямо в них. Видел и моргание морзянки с кораблей, но ответить не смог. Тот сигнал, что он запомнил, удалось передать лишь наполовину, после чего единственный остававшийся исправным фонарь разбило пулей или осколком. А может и камнем, которые в изобилии расшвыривало часто лопавшимися вокруг шимозными гранатами.

Забившись в какую-то трещину, Илья выпустил просто в небо обе найденные сигнальные ракеты. А потом снова отбивал вместе с уцелевшими японские атаки. Связистов из его роты выбило всех, так что как теперь развернуть станцию, когда придет оставшееся оборудование, он не представлял. Сам пост связи, оказавшийся самым безопасным местом, быстро заполнили ранеными, которых смогли лишь кое-как перевязать. Из парусиновых тентов и бамбуковых звеньев антенн соорудили дополнительное укрытие от пыли и мелких камней.

Чуть постонав, раненые затихли. Живы иль уже умерли, он точно не знал. После каждой атаки проверяя свой аппарат, бережно закинутый чехлами, и телефон, подсунутый туда же, вглядывался в замотанные окровавленным тряпьем тела, надеясь поймать хоть малейшее движение. Но тщетно. Хотя вроде дышали.

Патроны кончились к ночи. Тогда самые отчаянные, пользуясь темнотой, начали ползать вниз к убитым японцам и таким способом притащили семнадцать трофейных винтовок и много патронов. Этим отбивались почти до полудня следующего дня, когда патроны снова кончились.

К тому времени пост был полностью отрезан от остальных окруженных частей, но взять его японцы так и не смогли. Во время последней атаки нескольким из них, в том числе офицеру, удалось прорваться на саму позицию. В рукопашной схватке их всех перебили, но на ногах из защитников остался только Гуцук. Остальные восемь стрелков погибли. Потом была долгая пауза, воспользовавшись которой, он заложил тела товарищей камнями прямо на площадке, а мертвых самураев сбросил вниз.

Атак на его гору больше не было. Зато теперь активно обстреливали и штурмовали позиции почти добитого полка западнее. Но про пост, как вскоре выяснилось, азиаты не забыли. Небольшой отряд смог скрытно подобраться по склонам с противоположной стороны, прячась в кустарнике, и внезапно напал. Илья просто проглядел их, увлекшись наблюдением за боем. А может быть, и задремал. Всю прошедшую ночь поспать возможности не было, и вымотался он страшно. А тут сомлел под выглянувшим из-за туч солнышком.

Услышав за спиной чужие голоса, оглянулся и обмер. Сразу четверо японцев оказались на его позиции. Они уже перелезали через бруствер, что-то гомоня по-своему! Забыв про все, бросился защищать вход в расщелину, где лежали раненые, его обожаемое разобранное радио и стоял дорогой немецкий телефон, за сохранность которого он теперь тоже отвечал.

Противники появлялись постепенно. Сначала первые четверо, потом еще двое и уже после них еще пять человек. Орудуя пустой трехлинейкой, как дубиной, Илья успешно отбивался, пока одной из выпущенных в него пуль не расщепило деревяшку под стволом. Тогда начал драться винтовкой, выхваченной у нападавших. Но она тоже быстро сломалась. Взяв другую такую же, он успел даже выстрелить один раз, после чего снова бился врукопашную.

Являясь поклонником борца Поддубного, Илья к своим 20 годам был хорошо развит физически, благодаря регулярным занятиям гимнастикой Миллера и гирями. К тому же, большую часть жизни проведя в интернатах и приютах, получил богатую практику в драках, как правило, один против толпы. Так что сильно уступавших в комплекции японцев раскидал вполне успешно.

Когда враги кончились, он даже немного удивился, что снова удалось отбиться. Осматривая тела в поисках оружия и боеприпасов, обратил внимание на двоих из убитых, бывших совсем еще мальчишками. Ему почему-то захотелось похоронить их, но как это делается у японцев, он не знал, поэтому просто оттащил всех в сторону, чтобы не пострадали при следующей схватке.

Приходилось торопиться! Снизу из-за бруствера снова доносились голоса. Собрав оружие и патроны, начал чистить свою трофейную винтовку, но обнаружил трещину на ложе, а когда попытался вынуть затвор, чтобы достать патроны, его перекосило и заклинило намертво. Отложив ее в сторону, выбрал из кучи другую, тщательно прочистил, перезарядил. Хотел так же подготовить еще одну, но понял – незачем. Выстрелить все патроны даже из этой все равно не успеть. А голоса слышались сразу с трех сторон. Обложили! Теперь уж не отбиться. Свалил все целые «Арисаки» себе за спину, чтоб под ногами не путались, и стал ждать, готовясь к смерти. Но пришли наши моряки.

К концу рассказа окончательно пришедшего в себя вольноопределяющегося слушало уже чуть не дюжина моряков и солдат, столпившихся вокруг. Илья хотел сказать что-то еще, но тут снова начался обстрел, а следом японская атака. Едва ее отбили, снова обстрел и атака. Гуцук отстреливался вместе со всеми, подтаскивал короба с пулеметными лентами и разносил по позициям бомбочки из мешков, сложенных в его расщелине. Туда же оттаскивал раненых, которых становилось все больше и больше.

Уже вечером, когда начался второй штурм Йокосуки, зацепило и его самого. Скорее всего, камнем, отброшенным взрывной волной, ударило в затылок. Пожилой унтер, осмотревший рану, спросил:

– Ты правда добровольцем сюда попал?

Получив утвердительный ответ, только хмыкнул в усы. На вопрос: «Что с головой?», буркнул:

– Мозгов не видно!

И принялся сноровисто рвать на ленты свою чистую нательную рубаху, едва слышно ворча себе под нос о полезности порки в детском возрасте.

После перевязки кровотечение быстро остановилось, но голова сильно болела и кружилась. Пару раз даже вырвало. И на ногах Илья стоять совсем не мог. Появившийся откуда-то санитар всыпал ему в рот какой-то порошок, дав запить тремя глотками воды из фляги. Больше там не было. Боль сразу стала стихать, и в глазах уже не так сверкало.

Кое-как он отполз к остальным раненым, оказавшись рядом с матросом-сигнальщиком с очень бледным лицом, перебитой рукой и перевязанной грудью. И без того не высокий, тот в таком виде казался совсем мелким. Но упрямые вихры, торчавшие из-под бескозырки, и твердый взгляд живых карих глаз располагали.

Оба, несмотря на свистевшие кругом осколки и пули, противно визжавшие при рикошетах от скал, добрались до края, высунулись из-за камней и смотрели, как с другой стороны полуострова, где был уже Токийский залив, дымили серые букашки кораблей, окутываясь временами дымными всполохами залпов.

Матросик объяснял Гуцуку, где там кто, перечисляя фамилии адмиралов и командиров, но ему было все равно, крейсера это или броненосцы. Он слышал его слова словно откуда-то издалека. Немного южнее, с тяжелым шелестом раздвигая воздух своими многопудовыми тушами, уходили к фортам снаряды главных калибров броненосцев Небогатова, бивших из бухты у них за спиной прямо через перевалы по целеуказаниям того лейтенанта, что привел сюда моряков, теперь тоже раненного. А в голове у Ильи крутилась фраза кочегара, что накормил его хлебом с салом и луком. «Не боись! Это же флот! Все образуется как-нибудь!»

Теперь он понял, что в ней показалось тогда странным с самого начала. Его «не боись» и сразу за тем: «образуется как-нибудь». Какая-то смесь дремучей деревни и «книжно-литературного» языка. И это из уст здоровенного детины с мозолистыми руками, с детства привычными к труду и ничего более не знавшими. В его полку солдаты так не говорили. Похоже, что-то меняется в этом мире!

Потом он, наверное, уснул, и снилась ему Полина, младшая дочка инженера Епифанцева с механического завода. Он подарил ей отрез японского шелка, который та прижимала к груди, гладила рукой, но губки поджимала. Обижалась за то, что не хочет сказать, как по правде называется тот город, возле которого его ранили. Говорила, что название Йокосука наверняка в казарме какой-нибудь выдумали, потому что оно матерное, и честным девушкам такие слова говорить неприлично.

* * *

Эта история, уже после заключения мира с Японией многократно перепечатанная на всех языках, дойдет до штаба первой ударной группы только к вечеру 25 ноября. Фактически на исходе второго дня боев. Утром же 24-го там все «стояли на ушах», пытаясь решить не решаемое.

Мало того, что погода оказалась совсем не подходящей для задуманного, так еще и японцы нас ждали. Судя по показаниям пленных, даже располагая точными сведениями о дате начала атаки. Если б не шторм, наверняка еще на подходе бы встретили.

Как такое могло случиться – никто не понимал. Напрашивалось слово «Измена!». Повторялось то, что уже было у Цусима-зунда несколько жарких месяцев назад. Опять флот с приданным неповоротливым обозом оказался на грани провала поставленной задачи. Только теперь все было еще сложнее и запутаннее. Но снова пятиться некуда. Поздно! Безнадежно поздно!

Глава 2

Основная ударная группа, направлявшаяся в Токийский залив, как и корабли Небогатова, столкнулась с непредвиденными трудностями, еще не добравшись до противника. И они точно так же оказались вызваны в первую очередь погодой.

Чтобы не вылезти всем скопом на опасные рифы, в изобилии раскиданные вдоль береговой черты, вперед группы заранее выдвинули подсвеченную, как и прорыватели, пару судов-маяков, подготовленных специальным образом на Хатидзе. За время последней стоянки они избавились от содержимого своих трюмов, благодаря чему имели минимальную осадку. Их задачей было первыми разглядеть берег, о чем и сообщить. Затем определить по его контурам свое место, после чего найти искомый ориентир и держаться рядом с ним с зажженными на носу и корме прожекторами, обозначая себя.

Вероятность того, что это обнаружение завершится ударом подводной скалы в днище, признавалась высокой, поэтому, учитывая, что пародинамо в этом случае работать будет совсем недолго, в твиндеках впереди и позади надстройки соорудили большие костры, которые следовало запалить при таком развитии событий. Имелись и сигнальные плоты с подобными кострами, если сам «маяк» слишком быстро уйдет на дно.

Но в положенное по штурманским прокладкам время не удалось обнаружить искомый ориентир – приметную скалу Нодзимазаки с маяком на ней. Она торчала на самой южной оконечности полуострова Босо, являвшегося восточным берегом пролива Урага. Приступать к боевому развертыванию планировалось, точно определившись с местом именно по этому маяку. От нее же и начинать пробивать проход в сам Токийский залив. Так казалось проще и безопаснее.

Сбиться с курса в шторм, в промокшей и насквозь продуваемой тьме было вполне реально. Последняя обсервация проводилась еще вечером по вершине вулкана Ояма, что на Миякедзиме. С тех пор ни в небе, ни по горизонту уже давно не видели ничего, что позволило бы уточнить координаты. Поэтому имелся риск, и не малый, в любой момент выкатиться прямо на мины в проливе или под стволы береговых батарей.

После недолгих сомнений решили снизить скорость, погасить почти всю иллюминацию, а следом за судами-маяками пустили еще и разведывательную пару прорывателей. В отличие от всех остальных, только они одни не гасили огней. При этом все средства противоминной защиты привели в полную боевую готовность. Точнее говоря, честно попытались это сделать.

На одном из пароходов-тральщиков волны, бешено налетавшие с кормовых углов, перекосили левую защитную решетку на раме, не дав опустить ее на всю глубину. А подпоясаться тралом удалось только с третьей попытки, загнув задействованную в операции грузовую стрелу и «спалив» обслуживавшую ее лебедку.

Но и на этом проблемы не кончились. Шторм, догонявший едва ползшие суда, опасавшиеся воткнуться в берег, не давал расправиться тросам, постоянно швыряя поплавки под корму. В итоге на правом фланге они захлестнулись друг за друга, образовав провисшую петлю и сузив проверяемую полосу чуть не на целый кабельтов. Хорошо еще на винт все это хозяйство никому не намотали.

С сомнением наблюдая за такими «антраша», следом за ними занимали позиции репетичные миноносцы, а потом и остальные корабли тральной партии, становясь в два эшелона. Их противоминное вооружение пока просто держали в готовности к применению. Вся ударная группа поотрядно сформировала боевой порядок позади них.

Ее построение представляло собой простую как лом длинную колонну. Вот только управляемость высокобортных броненосцев и океанских пароходов на предписанных восьми узлах (два из которых обеспечивались парусностью корпусов и надстроек и почти попутной волной) оказалась не очень. Потому колонна сразу начала извиваться, как змея. Курса не меняли, опасаясь в таких условиях совсем развалить строй.

Так и пробирались вперед, буквально кожей чувствуя, как утекает время. Лишь спустя полтора часа после расчетного срока впереди наконец показалась полоса прибоя. Кроме пенных шапок разбивавшихся о скалы волн, с наших головных судов еще ничего не видели, зато их самих и светившиеся за их спиной пароходы-тральщики с берега, судя по всему, разглядели достаточно хорошо. Настолько, что сразу открыли огонь.

Только-только вышедшие к нему «маяки» даже не успели толком разглядеть контуры. Оказавшись под обстрелом из современных скорострельных орудий, в том числе и довольно крупного калибра, все четверо вынуждены были метнуться в сторону. При этом прорыватели замешкались под огнем, пытаясь избавиться от носовых противоминных решеток, окончательно заклиненных перекосами на рамах от резкой перекладки руля и потому не поднимавшихся, но сильно затруднявших маневрирование. Связывавший их трал оборвался, опасно скользнув под корму «номеру четвертому» (бывшему «Де-Грассу»). Но в последний момент его все же отшвырнуло вскипевшей кильватерной струей.

Свалившись в левую циркуляцию, ходовых огней ни тральщики, ни «маяки» все так же не гасили, что растянуло их выход в безопасную зону. Но темнота и дождь все же затрудняли береговым артиллеристам определение расстояний, так что обошлось без попаданий и прочих повреждений. Зато в ходе уклонения от обстрела с мостиков пароходов успели разглядеть, что западнее позиции батарей белая кайма прибойной пены тянется к северу, о чем и сообщили через репетичные миноносцы начальству.

Новости озадачили штурманскую группу штаба. На скалы Нодзима это место оказалось совсем не похоже. Насколько удалось определить с головных в отсветах вспышек дульного пламени, открывшийся берег был тоже холмистый, но выдававшегося в море языка самой скалы с маяком нигде поблизости не наблюдалось. Так же, как и останков двух пароходов, выбросившихся там на камни еще вначале лета при посещении этих мест Небогатовым. Да еще и эта полоса прибоя, уходившая на север?!

Решили, что боковой снос от ветра оказался меньше расчетного, соответственно, вышли к скале Дондон, что всего в двух милях западнее намеченной точки. Там тоже есть поворот береговой черты на север. Если это так, вход в пролив Урага находится чуть левее, примерно в шести – семи милях на северо-западе. Правда, смущало наличие в этом месте столь мощных укреплений. Особого смысла в них тут не было. Но во всем остальном выглядело это логично, потому сразу последовали необходимые распоряжения.

Пришлось разворачивать громоздкую и неуклюжую колонну на запад, чтобы по большим глубинам, наверняка свободным от мин, обогнуть выкинутый в море скалистый полуостров, заканчивавшийся мысом Суно. Попутно предстояло окончательно определиться с астрономическим местом, снова высылая рискованную разведку к берегу. И все это, теряя драгоценное время. А до рассвета оставалось уже не так и далеко.

С параллели мыса Суно, по планам атаки, следовало лечь на курс к мысу Фуцу и одним броском проскочить до линии между мысами Сенда на западном берегу пролива Урага и Миогане на восточном. Именно на этом рубеже предполагалось наличие первой нити главного оборонительного минного поля. Сразу за стометровой изобатой. Форсировать его без шума вряд ли удастся, но это и к лучшему. Нас будут искать в темноте, в том числе и с берега, облегчив дальнейшее ориентирование.

Едва легли на новый курс, по колонне передали «к повороту вправо на два румба» и почти сразу «исполнительный». Начальство спешило, даже тралы ставить не велели. Время!!!

Все начали чуть забирать к северу, чтобы кратчайшим путем втянуться в пролив, судя по курсу, буквально «облизав» Суно, но все же, за границей видимости с него. Еще не вся растянувшаяся колонна довернула вправо, как головные тральные суда, по-прежнему несшие все ходовые огни, наткнулись на два больших боевых корабля.

Сначала их приняли за японские крейсера, что вызвало большой переполох. Разведка резко метнулась под берег, начав гасить свои огни. Прочие прорыватели, сохранявшие свою позицию впереди общего строя двумя развернутыми эшелонами, бросились в разные стороны. Головные транспорты пятились, жались бортами друг к другу, рискуя прободать, промять, завалить ближайшего соседа. Шедшие за ними колонны штурмовых отрядов и десантного конвоя наступали им на пятки. Пароходы с гвардией, чтобы избежать столкновения с этим затором, дружно положили лево руля и вовсе выкатились из строя, быстро пропав в дождливой ночи.

Очень повезло, что паника быстро улеглась, так толком и не начавшись. Даже стрельбы удалось избежать. В том была заслуга «маяков», ушедших для разведки севернее. Они в одном из встреченных кораблей по сундукообразному силуэту и уникальной комбинации труб, к своему удивлению, узнали нашего «Наварина». Учитывая важность, решились нарушить режим светомаскировки и сразу мигнули об этом ратьером начальству.

Поскольку доклада от них ждали с нетерпением, сигнал, несмотря на уже начавшуюся сумятицу, сразу увидели и разобрали, сыграв «отбой». А от встречных запросили доклада: «Кто? Куда? И самый сакраментальный – какого х…?!!»

Ответы не радовали. Это на самом деле были самые крупные боевые корабли из группы Небогатова. Вторым оказался «Николай», пострадавший от столкновения со своим же аварийным прорывателем. С его опознанием произошла заминка, поскольку он шел кормой вперед. «Наварин» сопровождал. Они оба сейчас направлялись к Осиме, чтобы попробовать починиться там.

Поскольку шли броненосцы с север-северо-востока, где по предположениям штурманов должна быть земля, но они ее не видели, поняли, что пытались пробраться в залив Сагами, а вовсе не в Токийский. Это в полной мере объясняло такое расхождение по времени. Значит, нащупанные батареи стоят на острове Дагашима, что на южной оконечности полуострова Миура, а не Босо. То есть совсем с другой стороны пролива Урага. Вот там-то такие калибры как раз на месте.

Снова пришлось разворачивать едва занявший свое место в ордере тральный обоз, меняя курс на 16 румбов. Заводить тралы пока не стали. Хоть глубины и позволяли, но нарваться здесь на мины признавалось крайне маловероятным. Однако огни на части пароходов-тральщиков, и даже на транспортах, назначенных ведущими в своих отрядах, снова зажгли. Иначе рисковали развалить строй, не закончив маневра.

За всей этой возней никто даже не заметил, когда и куда метнулись суда великих князей, быстро и тихо растаявшие в ночи. Лишь после завершения разворота с «Анадыря», замыкавшего теперь колонну, передали фонарем, что транспорты с гвардейскими полками пропали из вида еще в самом начале суматохи и до сих пор не появились. С других кораблей их тоже не видели.

Пароходы «Владимир», «Киев», «Воронеж», «Сент-Кулдо», «Свеаборг» и «Силурним», оторвавшись от своей ударной группы, пытались обнаружить ее западнее и северо-западнее точки расставания. Но время шло, а итогом затянувшихся поисков вместо главных сил флота стало обнаружение покалеченного «Николая» и охранявшего его «Наварина», сильно страдавшего от встречной волны.

Узнав от них о своем истинном месте и уходе второй ударной группы на восток, великий князь Кирилл приказал следовать вместе с броненосцами к северному берегу Осимы, назначенному пунктом сбора «потерявшихся» отрядов и кораблей. Он справедливо рассудил, что каравану транспортов, отставших от своего эскорта в зоне действия плотных ближних патрулей противника, явно не стоило слоняться без охраны. Начавшаяся вскоре на востоке частая стрельба подтвердила верность его решения.

После полудня к Осиме подтянулись и оставшиеся корабли, и транспорты первой ударной группы, не сумевшей высадить больше половины своей пехоты. С этого момента гвардейский конвой перешел в подчинение контр-адмиралу Небогатову.

У адмирала Йессена не было ни времени, ни свободных сил, чтобы искать отставших гвардейцев. Надеялись, что им удастся добраться до района ожидания, куда направлялись и броненосцы. Так что, можно считать, что защита им обеспечена. А группа должна продолжать выполнение своей задачи. И без того все сроки начала форсирования заграждений уже пропустили.

Тот факт, что еще до серьезного контакта с противником сухопутная составляющая главных сил заметно сократилась, не радовал. Теперь как минимум на первом этапе предстояло обходиться без гвардии, а потом еще и прорабатывать варианты объединения с ними.

Но это после. Пока же выше крыши хватало ежеминутных забот. Продолжали движение к входу в Токийский залив, отправив на северо-восток и восток-северо-восток суда-маркеры и обеспечивавшие их пароходы-тральщики для нащупывания берега и точного определения своего места.

Совсем скоро прорыватель № 07 из состава разведки снова угодил под обстрел с уже известной батареи. Но в этот раз, выйдя на нее с запада и сразу погасив собственную подсветку, он и сопровождаемый им пароход-маяк успели разглядеть, что она действительно располагалась на небольшом скалистом острове, которым мог быть только Дагашима.