Читать книгу: «Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого»
Часть первая Распря Святославичей
Глава 1 Русь после гибели Святослава
Территориальные потери
Поражение Святослава в Болгарии обошлось недешево Русской земле. «Молодое поколение» русов, которое, по свидетельству Льва Диакона, Святослав увлек за собой на Балканы, почти целиком полегло под стенами болгарских и греческих крепостей; остатки, вместе с самим князем, погибли в столкновении с печенегами у днепровских порогов. То было отборное воинство, тысячи «цветущих здоровьем мужей», и эта потеря была невосполнима. Последствия не замедлили сказаться. В самое короткое время, истекшее после рокового лета 971 г., ряд обширных окраин был отторгнут от Русской земли вооруженной рукой, другие отложились от нее сами, воспользовавшись случаем.
Наибольший территориальный ущерб Русская земля понесла на своих западных границах, где ее соседом со второй половины X в. была Чехия, претендовавшая на наследство Великой Моравии. Чешский натиск на восток был стремителен. В 940—960-х гг. чешский князь Болеслав I Укрутный (Грозный) захватил Моравию, Словакию и Краковскую землю. Согласно путевым запискам испанского еврея Ибрагима Ибн Якуба, посетившего в 965/966 г. Центральную Европу, Чехия «простиралась в длину от города Праги до города Кракова». В последующие восемь лет под руку наследника Болеслава I, Болеслава II (967–999), отошла и вся «русская» Галиция, а также Подолия с Червенскими городами (Львов, Червен, Белз и др.).
На некоторый, впрочем, весьма непродолжительный срок Чехия превратилась в одно из крупнейших государств Европы. Учредительная грамота Пражской (Чехо-Моравской) епископии засвидетельствовала, что около 973 г.1 восточные границы этой епархии проходили по верховьям Западного Буга и Стыри (правого притока Припяти)2. Здесь пролегал этнический рубеж восточнославянской Руси – в этих местах сходились крайние западные пределы племенных земель белых хорватов и волынян3. Приближение чешских войск всколыхнуло часть местного населения. Волыняне сохранили верность Киеву, но хорваты вернули себе племенную независимость. Таким образом, в начале 70-х гг. X в. Киев утратил все приобретения на Карпатах, сделанные за четверть века до этого князем Игорем.
Еще одним восточнославянским племенем, отпавшим в 970-х гг. от Русской земли, были радимичи4. Сепаратистские настроения хорватов и радимичей объясняются, по-видимому, тем, что у этих племен сохранялась сильная прослойка родоплеменной знати, способная возглавить борьбу за этнополитическую обособленность.
Приблизительно в то же время на черноморском юге, в Крымской Готии, с даннической зависимостью от киевского князя покончили крымские «древляне» – готы-тервинги. По сообщению анонимной «Записки греческого топарха» (начало 990-х гг.), «варвары», обитавшие в «Климатах», то есть на земле Горного Крыма, издавна были подданными русов, однако с некоторых пор вышли из подчинения, «так как домогались более всего самостоятельного управления». Древнерусские предания о смерти Игоря и мести Ольги тоже хорошо запомнили стремление готов-«древлян» к политической независимости. И поскольку тогда, в середине X в., свободолюбивые притязания крымских готов пробудились в связи с убийством киевского князя (Игоря), то естественно предположить, что их вторичное отпадение от Киевской державы было вызвано схожей причиной (гибелью Святослава), и потому данное известие «Записки греческого топарха» следует датировать первой половиной 970-х гг.
Итак, внешние границы Русской земли трещали по всем швам. Но угроза полного государственного распада на сей раз была уравновешена естественным сдерживающим фактором – безоговорочным признанием со стороны большинства восточно-славянских и иных племен, входивших в состав Русской земли, легитимности власти «великого князя русского», киевского династа из рода Игоря. Упомянутый греческий топарх отметил, что в прежнее время (очевидно, в период княжения Ольги) «города и народы добровольно присоединялись» к русам вследствие их «бесстрастного и справедливого» управления.
Благодаря возросшей внутренней сплоченности Русской земли гибель Святослава стала важной вехой в древнерусской истории. Впервые за добрую сотню лет смерть князя «от рода русского» не повлекла за собой немедленно династических потрясений и посягательств со стороны на права великокняжеского киевского рода. Немалую роль здесь сыграло и то обстоятельство, что Святослав был первым киевским князем, оставившим после себя многочисленное мужское потомство. Отныне будущее династии Игоревичей было упрочено на много столетий вперед.
Сыновья Святослава
Однако теперь политическому единству страны угрожала опасность другого рода, и опасность эта была тем серьезнее, что коренилась она в самой сущности властных отношений между представителями владетельной династии.
Политической культуры как таковой на Руси еще не существовало. В основе «княжого права»5 лежало понятие семейного владения. Члены княжеской семьи – великий князь и его сыновья – понимали свое обладание киевским столом как семейную прерогативу на собственность (в виде полюдья и даней), переходящую из рук в руки по праву наследования. Княжение приобреталось наследованием по отцу6. Но и при жизни последнего наследник великокняжеского стола, а также его братья, если таковые были, имели свою долю в этом общем владении. Их долевое участие в княжении обеспечивалось путем посажения княжих детей по волостям. По сути, это был «семейный раздел, такой же, как раздел дома по отцовскому ряду согласно Русской Правде»7.
Поскольку князь не был собственником общинных земель, то и наделение княжича волостью (крупным городом с сельской округой) не имело ничего общего с земельным пожалованием. Ему предоставлялось право кормления – сбора в свою пользу с местного населения полюдья или дани, судебных пошлин и т. д. Политическая власть князя-отца над сыновьями– владельцами волостей была продолжением власти родовой, семейной, а потому отношения детей-княжичей к отцу-князю определялись семейным правом, в силу которого дети состояли в подчинении воле родителей. Это подчинение «выражалось в том, что при жизни отца сыновья никогда не были самостоятельными владетельными князьями. Если… им и была дана в управление самостоятельная волость, они управляли ею в качестве посадников князя-отца, а не самостоятельных владельцев»8. В результате между князем-отцом и его детьми возникала своеобразная форма сюзеренитета, при которой вассальные связи целиком совпадали с отношениями семейной иерархии9.
Первый пример подобного раздела известен по сообщению Константина Багрянородного, что во время княжения Игоря малолетний Святослав сидел в загадочном «Немогарде». Сам Святослав, будучи многодетным отцом, перед последним походом на Балканы выделил своим сыновьям уже несколько волостей. На киевском столе он посадил Ярополка, в Овруче (город в Древлянской земле, на правобережье Днепра) – Олега. Новгородцы заполучили себе в князья Владимира, внеся важное новшество в порядок получения княжеского стола (избрание, или приглашение князя) и, главное, соединив наконец историю словенского севера с историей Русской земли. Как можно догадываться по сообщениям византийских историков, в Таврической Руси Святослав оставил четвертого своего сына, Сфенга, о котором Иоанн Скилица и Георгий Кедрин пишут, что этот «брат Владимира» в 1016 г. помог Византии восстановить ее власть над крымскими землями10 (речь об этом впереди).
В год гибели Святослава (971) все четверо Святославичей были еще отроками или только что вступили в возраст мужества. Наши летописи, знающие только Ярополка, Олега и Владимира, отдают старшинство Ярополку и называют Владимира его «меньшим» братом, не поясняя, впрочем, был ли он старше или младше Олега; одна Иоакимовская летопись считает последнего «юнейшим» из троих братьев11.
Мы не можем вполне довериться этой довольно-таки неопределенной родословной, хотя бы по той причине, что древнерусские летописцы пребывают в совершенном неведении относительно точных дат рождения всех троих сыновей Святослава12. Строго говоря, возрастное старшинство Ярополка над его братьями обосновано в летописи задним числом – по тому обстоятельству, что именно он был посажен отцом в Киеве, «старейшем» (главном) городе Русской земли. Помимо этого, у нас есть лишь одно косвенное указание, к тому же легендарного характера, имеющее отношение к возрасту Ярополка. По преданию, Святослав дал ему в жены захваченную на Балканах прекрасную гречанку – монахиню или, быть может, послушницу: «…у Ярополка жена грекини бе, и бяше была черницею, юже бе привел отец его Святослав и вда ее за Ярополка, красы деля лица ея» (Ипатьевская летопись).
На территорию Византии войско Святослава вторглось лишь однажды, в ходе кампании 970 г., следовательно, только тогда оно и могло на время завладеть каким-то византийским монастырем. Казалось бы, мы вправе предположить, что в 970 г. Ярополк достиг по крайней мере пятнадцати лет – возраста, достаточного для вступления в брак, согласно понятиям эпохи. Но история с женой-гречанкой имеет все признаки легендарного происхождения, о чем у нас еще будет повод сказать подробнее. Ввиду всего этого в нашем распоряжении остается последний более или менее неоспоримый аргумент, а именно бездетность Ярополка на момент его смерти в 978 г. (по хронологии автора XI в. Иакова Мниха, отличающейся большей точностью, сравнительно с датой Повести временных лет, где смерть Ярополка отмечена под 980 г.), и данное обстоятельство, скорее всего, свидетельствует о том, что он погиб, едва достигнув семнадцати-восемнадцатилетия. Поэтому с наибольшей долей вероятия время рождения Ярополка приходится на 960–961 гг.
Относительно Владимира Повесть временных лет в Лаврентьевской редакции сообщает, что его вокняжение в Новгороде (970/971) произошло в пору несовершеннолетия: «Володимеру сущю Новегороде, детьску сущу еще…» Уточнить эти сведения позволяет предание Никоновской летописи (XVI в.) о ссоре княгини Ольги с Малушей, матерью Владимира. Напомню, что связь Святослава с княжей рабой (то ли «милостницей», то ли «ключницей») вызвала гнев Ольги, которая отослала беременную Малушу в какое-то дальнее село. Это известие корректируется, с одной стороны, обоснованной гипотезой о намерении Ольги в 957 г. женить Святослава на византийской принцессе, с другой – хронологическими расчетами биографии Святослава, из которых следует, что примерно в то же время сын Ольги вступил в совершеннолетний возраст (пятнадцать– семнадцать лет), после чего неограниченная власть матери над его личной жизнью должна была кончиться. Отсюда напрашивается вывод, что близкие отношения Святослава с Малушей имели место где-то между 955 и 958 гг., каковой временной промежуток, по всей видимости, и должен служить началом отсчета жизни Владимира13.
И коль скоро Святослав обрел самостоятельность около 957/958 г., уже после разлуки с Малушей и неудачного сватовства к византийской принцессе, логично думать, что примерно тогда же он и заключил свой первый законный брак. То есть, как и было сказано, его второй по счету (и первый, рожденный в законном браке) сын Ярополк, вероятнее всего, появился на свет между 960 и 962 гг.
Итог наших рассуждений таков, что мы скорее склонны признать старшим Святославичем Владимира, который, судя по всему, опережал Ярополка несколькими годами. Передача же Киева Ярополку исчерпывающе объясняется тем обстоятельством, что Владимир был «робичичем», сыном рабыни, и потому не годился на роль главы рода.
О двоих других сыновьях Святослава можно сказать еще меньше определенного. Олег, вероятно, и в самом деле был младше Ярополка, почему и получил на покорм не Киевскую, а Древлянскую землю.
Что касается Сфенга, то допустимо видеть в нем сына Святослава от представительницы какого-то знатного рода таврических русов или, возможно, от касожской или ясской княжны. Тогда его появление на свет следует датировать 965–967 гг. – временем пребывания Святослава в Тмуторокани и на Северном Кавказе. В этом случае Сфенг действительно мог к 970 г., когда Святослав делил столы между сыновьями, пройти обряд «постригов», совершаемый над трех-пятилетними княжичами, и тем самым приобрести право на княжение в Таврической Руси, а также быть активным действующим лицом международной политики в 1016 г.
Со смертью Святослава Русская земля (включая теперь и территорию новгородских словен) превратилась в своего рода семейный союз, основанный на кровнородственных связях четырех братьев, представителей династии. При отсутствии живого отца отношения между братьями регулировал родовой принцип старейшинства, который заключался в том, что Ярополка, сидевшего на «отнем столе», остальные Святославичи должны были чтить «в отца место», то есть как родителя. Фактически по отношению к старейшему брату, киевскому князю, прочие братья продолжали числиться подчиненными ему «посадниками», обязанными выплачивать дань в дни мира и оказывать силовую поддержку в случае войны. Так, про сына Владимира князя Ярослава, посаженного позднее отцом в Новгороде, известно, что он должен был платить ежегодный «урок» Киеву в 2000 гривен; «и тако даху вси [прежние] посаднице новьгородстии», – добавляет летопись (статья под 1014 г.). Из этих слов можно заключить, что ранее то же самое правило распространялось на самого Владимира – первого киевского посадника в Новгороде.
Единство страны, обеспечиваемое подобным образом, было конечно же чисто формальным. Принцип старейшинства был скорее морально-этической нормой, нежели правовым установлением. Общепризнанного политического прецедента, который помог бы Святославичам выстроить их отношения на основе государственного права, не существовало. Семейное же право не давало никаких преимуществ старшему брату перед другими14.
Чтить старшего брата «в отца место» было естественно и похвально, но этого требовала традиция, а не закон, поэтому на деле послушание меньших братьев старейшему покоилось исключительно на их доброй воле. Хрупкость семейно-иерархических связей между братьями после смерти отца вела к ослаблению и практически полному разрушению системы политического вассалитета.
Таким образом, распределение столов между сыновьями Святослава открывало путь к дроблению Русской земли на ряд независимых друг от друга княжеств. Для того, чтобы собрать их вновь в одно государственное целое, нужно было уничтожить сам факт раздела, а сделать это можно было только посредством кровавой братоубийственной борьбы.
Глава 2 Схватка за Полоцк
Ярополк и его ближнее окружение
Приступая к рассмотрению краткого княжения Ярополка, следует помнить, что его совершеннолетие, как мы выяснили выше, скорее всего, пришлось на 974/975 или 976/977 ГГ. Повесть временных лет косвенным образом подтверждает эти расчеты, делая Ярополка героем лишь тех событий, которые датируются серединой – второй половиной 970-х гг. Следовательно, реальная власть поначалу находилась в руках ближнего окружения молодого князя.
Кто были эти люди?
Первым делом в поле нашего зрения попадают две фигуры, которые мы находим в летописи рядом с Ярополком, – воевод Свенгельда и Блуда. Первому из них отведена ключевая роль в распре между Ярополком и Олегом (статьи под 975 и 977 гг.), второму – в свержении и убийстве Ярополка Владимиром (статья под 980 г.). С их именами связан давний историографический спор. Дело в том, что естественную мысль о последовательном замещении одного воеводы другим (Свенгельда – Блудом, после вероятной смерти старого вояки во второй половине 70-х гг. X в.) нарушает стоящее особняком известие Новгородской I летописи, где Блуд упоминается в качестве воеводы Ярополка уже в 972 г., то есть еще при жизни Свенгельда.
Но могло ли быть так, чтобы при Ярополке находились сразу два воеводы?
Со стороны ряда ученых подобная возможность вызвала решительное отрицание, в связи с чем были предприняты попытки исключить либо одного, либо другого воеводу из истории междоусобной брани Святославичей. Впрочем, во всех случаях выдвинутая система доказательств оставляет желать лучшего15.
Со своей стороны берусь утверждать, что в упоминании летописью двух воевод Ярополка нет никакого противоречия. Русские князья всегда чтили и держали при себе «отних мужей», ближних дружинников умершего отца. Многочисленные примеры тому предоставляет летопись. В 1096 г. великий князь Святополк Изяславич предложил черниговскому князю Олегу Святославичу положить «поряд о Рустей земле пред епископы и пред игумены и пред мужи отец наших». В 1182 г. у Владимира Всеволодовича был воевода Дорожай, «отнь слуга» и т. д. Так и Свенгельд, этот «воевода отень» (статья под 971 г.), в продолжение своей долгой жизни переходил служить поочередно от Игоря к Святославу, от Святослава к Ярополку. Но у последнего был и собственный воевода – Блуд, которого, по всей видимости, приставили к несовершеннолетнему Ярополку при посажении его в 970 г. на киевский стол. Эти соображения, как мне представляется, вполне удовлетворительно разрешают загадку двух воевод Ярополка.
В летописи нет достаточных данных для того, чтобы можно было определить точные размеры властных полномочий обоих воевод при взрослеющем князе, и вряд ли оправданно считать их «опекунами» и даже «соправителями» малолетнего Ярополка, всесильными регентами, как это делают некоторые историки. Согласно летописному тексту, Свенгельд и Блуд только подталкивают Ярополка к совершению тех или иных действий, но никак не диктуют ему свою волю. О «послушании» им молодого князя нет и речи. Вероятно, они имели свой голос в княжем совете, в остальном же их властные прерогативы не выходили за пределы традиционных функций русских воевод: «управлять войсками, нападать на врагов и замещать князя у его подданных» (сообщение Ибн Фадлана).
Говорить от имени несовершеннолетнего великого князя и «всего княжения» имели право только взрослые родственники Ярополка, члены великокняжеского рода. Многочисленная родня «великих князей русских» попала в поле зрения источников лишь однажды – в период правления Игоря. Это – «боляре» из договора Игоря с греками 944 г., они же – «архонты», отправлявшиеся в полюдье вместе с Игорем и славшие в Царьград своих «послов» для ведения торговых операций и деловых переговоров с василевсами, как явствует из сообщений Константина Багрянородного. Возможно, в договоре Святослава с Цимисхием «бояре» также означают родственников русского князя, хотя утверждать наверняка здесь ничего нельзя.
Во всяком случае, очевидно, что в 70-х гг. X в. родственное окружение великих князей не вымерло вдруг, и, например, Скилица в связи с событиями начала XI в. упоминает «какого-то сородича» князя Владимира, по имени Хрисохир («Щедрая рука»). Об этом нужно помнить, знакомясь с попавшими в летопись древнерусскими преданиями, представляющими детей Святослава по большей части одинокими героями, как того и требуют драматические законы жанра. Впрочем, и русские люди хорошо запомнили Владимирова уя (дядю по матери) Добрыню.
Поход Владимира на Полоцк
Именно межклановое соперничество княжеской родни, ревниво оберегавшей престиж «своих» князей, привело к первому столкновению, – правда, пока еще на чужой земле.
Подробности его читаем в предании о сватовстве Владимира к полоцкой княжне Рогнеде. В Повести временных лет оно входит в статью под 980 г., где излагается история и трагический исход противоборства Ярополка и Владимира, однако «полоцкий эпизод», безусловно, должен занять место среди более ранних событий. Для этого хронологического сдвига есть по крайней мере три серьезных основания.
Во-первых, по известию Лаврентьевской летописи, где предание о Владимире и Рогнеде сохранилось в наиболее полном виде (статья под 1128 г.), появление новгородских сватов в Полоцке относилось к тому времени, когда Владимир был еще «детьску сущу» (впрочем, и не настолько «детьску», чтобы его возраст помешал ему силою «поять» Рогнеду).
Во-вторых, полоцкий поход явно нарушает логическую последовательность развертывания событий. Вспомним: Олег гибнет в борьбе с Ярополком; Владимир, убоявшись Ярополка, бежит «за море». Затем, вернувшись с «варягами» в Новгород, он изгоняет посадников Ярополка, шлет брату грозное предупреждение: «Володимир идеть на тя, пристраивайся противу битися», после чего… делает предложение Рогнеде и, получив отказ, отправляется громить Полоцк. Очевидно, что полоцкий поход должен был предшествовать другим событиям.
И последнее. Речная навигация на Руси открывается в апреле – мае. По сведениям Иакова Мниха, 11 июня с Ярополком было уже покончено. На ведение переговоров о браке и попутный захват Полоцка у Владимира просто не остается времени.
По совокупности этих наблюдений мы должны признать полоцкий фрагмент в составе статьи под 980 г. очевидной вставкой и датировать его довольно кратким промежутком времени, между началом самостоятельного княжения сыновей Святослава (971) и 973/974 г., но не позже, по причинам, которые станут ясны из дальнейшего.
Суть «полоцкого дела» дошла до нас в следующем виде.
Княжение в Полоцке держал пришедший «из заморья» князь Рогволод, «а Володимеру сущю Новегороде, детьску сущю еще и погану, и бе у него Добрына, воевода его, храбор и наряден [тот, кто на ряде, то есть в головах, начальниках] муж; сей посла к Роговолоду и проси у него дщере [его] за Володимера». Однако к тому времени в Полоцке уже побывали киевские сваты: «В се же время хотяху вести Рогнедь за Ярополка».
Рогволод предоставил выбирать жениха самой дочери: «он же рече дщери своей: хощеши ли за Володимера; она же рече: не хочю розути робичича [сына рабыни], но Ярополка хочю». Владимир «разгневася о той речи» и «пожалиси» Добрыне (ответ Рогнеды оскорблял не только «робичича» Владимира, но и его дядю, брата «рабыни» Малуши). Тот «исполнися ярости, и поемше вой идоша на Полтеск, и победиста Роговолода». Полоцк был взят, вся княжеская семья попала в руки Добрыни и Владимира. В поношение Рогволоду и его гордячке-дочери Добрыня «нарек» последнюю «робичицей» и «повеле Володимеру быти с нею пред отцем ея и матерью», то есть приказал племяннику изнасиловать Рогнеду на глазах у ее родителей; «потом отца ея уби, а саму поя жене, и нарекоша ей имя Горислава» (Лаврентьевская летопись, под 1128 г.). Ипатьевская и Иоакимовская летописи добавляют, что вместе с Рогволодом были убиты два его сына.
Таково предание, причем достаточно древнее, судя по отсутствию в нем «варягов» – термина, появившегося не ранее первой трети XI в.16 Явственно просматривается его близость двум популярным фольклорным мотивам: «добывания невесты» и «укрощения строптивой невесты»17.
Как все это соотносится с историей? Археологические раскопки Полоцка показали, что город сложился в IX–X вв. на основе местного племенного центра кривичей, расположенного в гуще сельских поселений. Существование у полочан княжеской власти подтверждается наличием крепостного детинца, к которому прилегал городской посад18. Княжеская династия утвердилась в городе мирным путем, вероятно на началах избрания или приглашения – в пользу этого говорит тот факт, что снос общинного племенного центра, на месте которого возник княжий детинец, не носил характера военного разрушения19. Но сама княжеская крепость Полоцка, как и повествует предание о Владимире и Рогнеде, во второй половине X в. подверглась разгрому, ее культурный слой этого времени хранит отчетливые следы сильного пожара20.
Таким образом, князь Рогволод, по-видимому, – лицо историческое, и сам факт его княжения в Полоцке не вызывал споров среди историков. Зато его происхождение «из заморья» всегда давало повод к разногласиям. Ученые норманнской школы предпочитали видеть в нем обосновавшегося в Полоцке шведского конунга, «истинное» имя которого было Рёгнвальд/Рагнвальд (Ragnvaldr). Но за их аргументацией не стоит ничего, кроме случайного созвучия имен. Корневая основа «волод», давшая жизнь многим славянским именам, в том числе сложносоставным (Володарь, Всеволод, Беловолод, Владислав, Владимир и др.), имеет вполне ясную славянскую этимологию – «владеть», «обладать», «властвовать». Характерно, что в скандинавских сагах славянское имя Всеволод переиначено в «Виссавальд», но примеры обратного переделывания германского «вальд» в славянское «волод» неизвестны. Вместе с тем имена Рох, Роуг, Рохослав, Роховлад зафиксированы у западных и южных славян (чехов, сербов) еще в VIII в., и, стало быть, они появились в славянском именослове без какого-либо участия скандинавских конунгов. Точно так же и имя Рогнеда встречалось преимущественно в славянской среде, где оно имело форму Рогнедь/Рожнеть (у чехов – Rozneta, Roznet). Например, в Новгородской I летописи читаем: «В лето 6643. Заложи той же князь Всеволод Святую Богородицу на Торгу, а Рожнеть [видимо, сестра или жена Всеволода] Святаго Николу на Яковлевой улице». В этой же связи обращает на себя внимание Рожне поле, фигурирующее в летописи под 1099 и 1144 гг. – и не где-нибудь в Скандинавии, а неподалеку от Теребовля.
Для окончательного прояснения этнического происхождения семейства Рогволода полезно припомнить слова Рогнеды: «не хочю розути робичича». Широкое бытование свадебного обряда разувания жениха на Руси надежно засвидетельствовано многими источниками. Между тем у германцев жених должен был одарить невесту обувью, то есть германский свадебный обычай делал упор на обутие невесты, тогда как древнерусский – на разутые жениха.
Характерные этнографические признаки проступают также в сказании о неудачной мести Рогнеды. После того как Владимир, став киевским князем, «поя ины жены многи», Рогнеда «нача негодовати» на него. Однажды, когда муж ее уснул, она попыталась зарезать его спящего. Однако Владимир в последний миг проснулся и схватил занесенную над ним руку с ножом. Преступница стала молить о милости, но Владимир приказал ей готовиться к казни, которую решил свершить собственноручно: «и повеле ей устроитися во всю тварь царскую [княжеские одежды]… и сести на постели светле в храмине, да пришед потнеть [пронзит мечом] ее…» Тогда Рогнеда подучила своего маленького сына Изяслава внезапно войти в комнату с обнаженным мечом в руке и напомнить отцу, что он здесь не один. Владимиру не хватило духу прикончить мать на глазах у сына – «и поверг меч свои; и созва боляры, и поведа им». Бояре посоветовали ему отослать Рогнеду и Изяслава с княжего двора. «Володимер же устрой город и дал има, и нарече имя городу тому Изяславль».
Эта история целиком выдержана в духе славянских правовых представлений дохристианской эпохи. В Житии святого Адальберта-Войтеха есть схожий эпизод казни неверной жены одного из чешских бояр. Мужу ее надлежало самому исполнить приговор, как того требовал more barbarico, то есть «варварский» (в данном случае древнеславянский, языческий) обычай, кстати, просуществовавший в Чехии до XIV в. Таким образом, намереваясь покарать Рогнеду, Владимир лишь подчинялся славянскому языческому обычаю, на что указывают между прочим торжественные приготовления к казни и объяснение Владимира с боярами по поводу неисполнения им смертного обряда.
Итак, стоит только перестать тревожить попусту тени викингов, как все встает на свои места, и летописное «заморье», откуда пришел Рогволод, оказывается не чем иным, как славянским берегом Балтики. Предания самих же германских народов недвусмысленно указывают на то, что в Полоцке правила пришлая династия князей из славянского Поморья. В «Деяниях данов» Саксона Грамматика (вторая половина XII – начало XIII в.) датские конунги VIII–IX вв. ведут ожесточенные войны с князьями «рутенов» (поморских славян), во владении которых находятся многие области Восточной Прибалтики, а также Полоцкая земля. Сношения потомков Рогволода со славянским Поморьем прослеживаются и в более позднее время. По сведениям В.Н. Татищева, который в данном случае сослался на летопись Еропкина, полоцкий князь Борис Давидович около 1217 г. женился на Святохне, дочери поморского князя Казимира, которая, как оказалось впоследствии, замышляла подчинить Полоцк Поморью.
Как видно из древнерусского сказания, Полоцк пал жертвой соперничества Ярополковой и Владимировой родни. О Ярополковых послах сказано, что они «хотяху вести Рогнедь» за своего князя. Влияние Добрыни на Владимира проступает еще более рельефно: именно он выступает инициатором сватовства, организует поход на Полоцк и приказывает Владимиру обесчестить Рогнеду. Политическая сторона дела при этом остается в тени, но, видимо, и Киев, и Новгород стремились войти в союзные отношения с Полоцком – важным стратегическим и торговым центром Западного Подвинья. По сообщению Иоакимовской летописи, непосредственным следствием договоренности Киева и Полоцка о заключении династического брака была враждебная выходка Рогволода против Новгорода, которая и вызвала ответный поход Владимира на Полоцк: «Владимир… иде на полоцкого князя Рохволда, зане тот повоева волости новгородские»21. Похоже, для Словенской земли вопрос лояльности полоцких князей имел первостепенное значение, чем, по всей видимости, и объясняется болезненная реакция Владимира и Добрыни на отказ Рогнеды стать женой новгородского князя.
Полоцкая трагедия стала прелюдией к беспощадной схватке за первенство между тремя Святославичами.
Дальше всех по пути отрицания известий летописи пошел А.Л. Никитин, который усомнился в реальности обоих сподвижников Ярополка. Историческая «избыточность» фигуры Свенгельда для хода событий 970-х гг. проявляется, по мнению исследователя, прежде всего в том, что летописная «история Свенельда оказывается слишком растянутой во времени. Даже если предположить, что в 920–925 гг., когда с наибольшей вероятностью родился Игорь, Свенельду было уже 30 лет, к моменту поражения Святослава у Доростола ему оказывается не менее 75 лет, тогда как к моменту убийства Олега «древлянского» ему идет уже девятый десяток – вещь совершенно невероятная для активно действующего воеводы X в.» (Никитин А.Л. Основания русской истории. М., 2001. С. 229).
Этот «возрастной» аргумент исследователя откровенно слаб, поскольку основан на произвольном предположении, что Свенгельду должно было исполниться тридцать лет именно к моменту рождения Игоря, хотя ничто не препятствует думать, что воевода разменял свой четвертый десяток, например, к тому времени, когда Игорь достиг совершеннолетия, то есть в конце 930-х гг. А может быть, ему тогда было лет двадцать пять… Словом, мы не знаем точно, в каком именно возрасте Свенгельд участвовал в обороне Доростола и сколько лет ему могло быть в 975 г., когда, согласно Повести временных лет, он натравливал Ярополка на Олега, а потому вывод о его старческой немощи в 70-х гг. X в. повисает в воздухе. В летописи имеется неоспоримый пример государственного и ратного долголетия: сообщение под 1106 г. о смерти маститого старца, воеводы Яна, прожившего добрых девяносто лет.
Другой довод Никитина о непричастности Свенгельда к событиям 975–977 гг. состоит в том, что к этому времени его уже просто не было в живых. Опорой исследователю служит известие Льва Диакона о знатном русе Сфенкеле/Сфангеле, который, наряду с князем Святославом и неким Икмором, был одним из предводителей русского войска, осажденного ромеями в Доростоле (аналогичное сообщение есть и у Скилицы). Считая Сфенкела и Свенгельда одним и тем же лицом, Никитин полагает, что жизнь Свенгельда/Сфенкела оборвалась в 971 г., за два дня до заключения мира с греками, как о том пишет Лев Диакон. Дальнейшее его участие в борьбе Ярополка с Олегом уже «принадлежит литературе, а не истории» {Никитин А.Л. Основания русской истории. С. 226, 229–230).
Очевидно, что, отождествляя Свенгельда с погибшим в бою Сфенкелом, Никитин в корне подрывает свой собственный тезис о «старческой» недееспособности Свенгельда в 970-х гг. Но это так, к слову… На наш взгляд, идентичность Сфенкела из «Истории» Льва Диакона и летописного Свенгельда не только возможна, но даже весьма вероятна. Однако из этого следует только то, что сообщение Льва Диакона о смерти Сфенкела нужно признать ошибочным, поскольку Свенгельд упоминается в договоре Святослава с греками, а официальный документ по части достоверности все же имеет преимущество перед хроникой, составленной частным лицом, которое к тому же не было непосредственным очевидцем событий.
Никитин, естественно, ставит под сомнение достоверность упоминания Свенгельда в договоре 971 г., подозревая в этом месте летописи редакторскую правку более позднего времени, которая «скорее всего может быть объяснена заменой стоявших здесь в подлиннике имен Сфенкела и Икмора…» (Никитин А.Л. Основания русской истории. С. 230). Здесь исследователь уже совершенно перестает следить за логикой своих рассуждений: полностью доверяя известию Льва Диакона о гибели Сфенкела до подписания договора, он тем не менее допускает присутствие его имени в «подлинном» тексте этого документа. Кстати, Икмор тоже погиб до заключения мира. Вообще мысль о намеренной фальсификации летописцами официального дипломатического документа нельзя назвать удачной.
Устранение из летописного текста другого воеводы, Блуда, Никитин производит на том основании, что далее в летописи под 1018 г. упоминается княжий воевода Буды, участник сражения князя Ярослава с поляками на Буге. «Имя воеводы Ярослава – Буды/Будый, – пишет Никитин, – которое, как и производные от него, широко представлены в «Славянском именослове» М. Морошкина, позволяет предполагать, что мы имеем дело с реальной исторической фигурой. Это, в свою очередь, заставляет усомниться в реальности «воеводы Блуда» ст. 6488/980 г., созданного по образцу «Будыя» и действующего в соответствии со своим именем», ибо, развивает в другом месте свою мысль исследователь, «трудно предположить реальность человека по имени «Блуд», единственной функцией которого является передача Киева и Ярополка в руки Владимира…» (Никитин А.Л. Основания русской истории. С. 258, 259).
Смешение в статьях под 980 и 1018 гг. имен «Буды/Будый» и «Блуд» действительно наблюдается в ряде летописных списков Повести временных лет. Вероятно, это произошло вследствие того, что некоторые редакторы и переписчики Повести посчитали обоих воевод одним и тем же лицом (и, кстати сказать, временной разрыв в 38 лет между упоминанием одного и другого не препятствует такому отождествлению). Однако поставить знак равенства между Будыем и Блудом едва ли возможно. Имена эти имеют различную семантику, что исключает предположение Никитина о «создании» летописцем мифического воеводы Блуда по образцу «реального» Будыя.
Наличие в древнерусском именослове имени Блуд, не являющегося аналогом «Будыю», засвидетельствовано, помимо летописной статьи 980 г., былиной о Хотене Блудовиче и названием Блудовой улицы в Новгороде. Судя по тому, что мать «Хотинушки Блудовича» носит в былине прозвище «вдовы честно-Блудовой жены», имя Блуд не имело скабрезного, отрицательного смыслового оттенка («развратный человек»), а состояло в связи с корнем «блуд» в значении «блуждать, странствовать». Таким образом, отпадает и подозрение Никитина о том, что воевода Блуд, предатель Ярополка, – это всего лишь литературный герой с нарицательным именем, вроде столь любимых русской литературой XVIII – начала XIX в. Правдиных, Стародумов, Скотининых, Скалозубов и тому подобных персонажей.
