Читать книгу: «Я всё знал заранее… Часть 2. Тайна Тициана»

Шрифт:

Этот сборник рассказов – продолжение двух предыдущих серий.

Повесть «Я всё знал заранее…» – продолжение фантастической истории о молодом художнике, который через свои видения путешествует во времени и пространстве.

Он «видит» и учёных монахов Средневековья, и интриги короля Франции Филиппа IV Красивого против Великого Магистра Ордена Тамплиеров, и творения живописца эпохи Возрождения, чью кисть наделяли волшебными свойствами, а самого называли «алхимиком волшебных красок» – Тициана Вечеллио. В центре этих запутанных и невероятных приключений находится манускрипт средневекового монаха-алхимика с рецептом создания чудодейственных красок. Этот манускрипт загадочным образом исчезает в чертогах Тайного Архива Ватикана и, оказавшись в руках гениального мастера кисти Тициана, таинственным путём попадает к нашему современнику, московскому художнику.

Дальнейшее повествование – это то, как развиваются эти увлекательные события, постоянно переносящие читателя из одной исторической эпохи и места в другое, и как героям удаётся преодолеть все испытания и превратности судьбы…

Другая серия рассказов – продолжение захватывающих историй уже хорошо знакомого нам Данилки, который, всё ещё оставаясь неугомонным и непоседливым мальчишкой-выдумщиком, постепенно превращается во вдумчивого и взрослеющего юношу. Как же сложится жизнь нашего героя? Кого увлекут жизненные перипетии юного Данилки? Волнующие истории нашего героя по-прежнему будут интересны всем неравнодушным, пытливым и бесхитростным мечтателям, гораздым на безобидные выдумки. Всем, у кого есть незащищённая часть души, где живут наивные и светлые эмоции. Всем, кто чутко реагирует на любой добрый посыл от таких же добрых и отзывчивых людей.

С Любовью и Почтением,

Сергей Алёшин

Часть 2
Тайна Тициана
Историческая мистика

1. Возвращение. Наши дни

События того времени, необычные на первый взгляд, наложили глубокий отпечаток на весь мой последующий период жизни с его очень странными событиями и, которые до краёв наполнили мою творческую жизнь незабываемыми и яркими впечатлениями. Кто знает, где на самом деле проходит граница осознанного и подсознательного, вымысла и бытия, мечтательных помыслов и жёсткой реальности?

А эти странные видения… То ли предчувствие, то ли интуиция, а то и само провидение. Поди ж ты, разберись в чертогах сознания!

Я всё знал заранее… Тогда ещё, в то раннее утро я, как будто бы лежу на спине в большом ветхом сарае, открыв глаза и смотря на его крышу, сквозь щели которой струится синеватый и холодный свет … Господи, кто же оставил эти ржавые, со сломанным черенком вилы, щербато ощетинившиеся навстречу мне, падающему в бездну?! Судьба! Ржавые зубья пропороли мою спину, царапнули по рёбрам и позвоночнику. Проклятые концы вил вышли из моей груди прямо перед глазами.

Так я долго лежал на спине и думал о детстве, жизни, о своих, только что рождённых живописных шедеврах… интересно насколько ярко они предстанут перед человечеством! Лежал и думал какое-то время, пока, кажется, не покинул его, этот Мир…. Неужели я шёл к этому всю свою необычно начатую новую жизнь?

Я уже был готов увидеть светлый лик апостола Петра и даже мысленно подготовился к разговору с ним, как вдруг, видение покинуло мой разум также неожиданно, как и появлялось. Сон ли это был. Явь ли, переходящая в сон, или наоборот…

Наяву, на утро оказалось, что недавно родившийся телёнок, влекомый чувством нестерпимой жажды познания окружающего, которое было и мне очень знакомо, вошёл в этот злополучный сарай под самое хмурое утро и, поскользнувшись на навозной жиже, упал, пропоров себе брюхо вилами с обломанным черенком. Так, постепенно умирая, он и пролежал до прихода людей.

Всё это время бурая корова с белыми пятнами и грязным брюхом стояла над ним и смотрела своими огромными грустными глазами с мохнатыми ресницами. Смотрела и лизала его лицо. Она хотела помочь ему встать на ноги.

Конечно же, эти мрачные видения и мало радостный эпизод с молодым телёнком не могли не ввести меня в меланхолию, переходящую в затяжную депрессию. Погрустив несколько дней в полнейшей скуке и полном бездействии, я решил собираться обратно в столицу. Я просто бежал от своих видений, грустных и унылых пейзажей, наконец, от самого себя. Благо, почти всё задуманное было воплощено в живописных полотнах.

Заплатив хозяйке за постой, дрова и продукты и, упаковав картины, я в зимних утренних сумерках довольно-таки быстро нашёл подводу в соседнем дворе. Сосед за умеренную плату быстро подвез меня через заснеженное и непроходимое поле прямо к автобусной остановке.

Покуривая в кулак и полулёжа в санях на грязной соломе, свисающей до самых полозьев рваными клочками, он долго убеждал меня в том, что зря я покидаю их тихое, как престижный заграничный курорт, местечко. Всё это тягостное время я молчал и исправно кивал на убедительный доводы мужика, нетерпеливо поглядывая в сторону, откуда должен был появиться рейсовый автобус.

Наконец он, долгожданный, появился, будто видение из заснеженного зимнего леса.

Мужик услужливо помог загрузить моё имущество в полупустой салон автобуса, благо это никому не помешало и пассажиры, мирно посапывая в это ещё раннее хмурое утро, даже не обращая на меня никакого внимания.

В столице нашлось немало желающих организовать выставку новых картин молодого, но уже модного, к тому времени, художника. Картины вызвали оживлённый интерес среди знатоков, ценителей и прилипал «от искусства», которые ни черта не понимали в живописи, но «были в теме» и очень сведущи в вопросах формирования «правильного» общественного мнения. Они неотступно сопровождали всю эту тусовочную шумиху, которую грамотно раскручивали модными «культурными» журналами и не мене «культурными» телеканалами.

Так суетно проходили для меня эти зимние дни шоу-презентаций. Обо мне писали, говорили, почти всегда восторженно, и, даже приглашали на разные фуршеты. Последнее было очень кстати, так как, всё ещё прибывая в депрессии, я не только не мог работать и радоваться успеху, но и не было никакого желания готовить себе еду. Модные галерейщики и зачастую просто ценители покупали мои работы достаточно активно и даже существенно задорого. У меня появились средства и я начал подумывать, не съездить ли мне куда-нибудь «мир посмотреть и себя показать», забыться, что ли…

Свободное время позволяло мне начать более внимательно изучать работы великих мастеров живописи эпохи Позднего Возрождения. Вольготно расположившись на диване и просматривая увесистые альбомы с репродукциями их картин, я невольно втянулся во вдумчивое и сосредоточенное созерцание их бессмертных полотен.

Чувства неподдельного восхищения работами великих творцов всё больше и больше овладевали мной. Зачастую с лупой в руках и под ярким освещением я подробнейшим образом разглядывал детали на картинах выдающихся мастеров живописи, начиная отчётливее понимать тонкости, технику и яркое своеобразие работ классиков живописи XVI–XVII веков.

По случаю мне представилась возможность приобрести профессиональный оптический прибор реставратора, используя который, удавалось всматриваться в мельчайшие детали живописного мазка выдающихся мастеров изобразительного искусства. Не замечая самого процесса, я всё активнее втягивался в понимание разнообразия техник работы маслом.

Частенько допоздна засиживался за столом над фолиантами в своей домашней мастерской, внимательно изучая технику каждого великого мастера тех славных времён, иной раз так и засыпая над предметом изучения шедевров эпохи Возрождения.

2. Аббатство Сен-Пьер де Муассак. Видение
1 сентября 1313 г

… Я всё знал заранее…

Господи, опять это странное, сначала мутно-размытое, а затем, всё более отчётливое видение, постепенно проявляясь, начинает становиться ощутимой реальностью.

То ли я – монах-бенедиктинец времён расцвета Святой Инквизиции, то ли – алхимик, познающий тайну «философского камня», а то ли – великий художник, уже открывший секрет невероятно-диковинных красок.

И, вот я уже отчётливо вижу. Я – Сергиус, молодой монах лет тридцати, талантливый учёный Средневековья. Философ, теолог, алхимик.

Как же угораздило меня, молодого монаха лежать в заточении на почти прогнившей соломе, прислонившись к каменной стене холодной темницы с очень низкими округлыми закопчёнными сводами. Лишь слабенькие языки мерцающего пламени, торчащего из стены факела, обрывочно выхватывают из полной темноты монастырской тюрьмы тревожную сцену с глубоко опечаленным монахом. Блики от факелов исполняют свой зловещий танец на невысоких, сводчатых и влажных от росы стенах этого мрачного и холодного подвала.

Растрёпанные волосы молодого монаха-бенедиктинца, слегка и не по возрасту подёрнутые преждевременной сединой, беспорядочно слиплись на лбу, покрытом холодной испариной. Шерстяная, цвета тёмного каштана ряса, подпоясанная льняной верёвкой, веером распласталась на слежавшейся соломе, разбросанной в углу этого мрачного застенка. Нога монаха надёжно прикована длинной цепью к каменной стене, что, всё же, позволяло ему молиться, стоять и даже передвигаться на шаг-два по каменному полу темницы, размышляя о поиске выхода из кошмара сложившейся ситуации.

Брат Сергиус, учёный монах не смог выполнить требование Папы Климента V по изготовлению чистого золота из свинца, олова и ртути. Сейчас же ему не дают покоя тревожные мысли, лихорадочно терзающие его уже более месяца, проведённого в этом мрачном месте, в состоянии крайнего беспокойства и в полной неизвестности о своей дальнейшей судьбе. А эти последние три дня неопределённости были особенно мучительны.

Это были мысли о его собственном сочинении с описанием рецепта изготовления необычайных красок и о предстоящем допросе Святой Инквизиции, обвиняющей его в поиске «философского камня» – Lapis Philosophorum, магистерия, необходимого для успешного осуществления трансмутации металлов в золото и для создания «эликсира жизни». Сергиусу также вменялось незаконное чтение трактатов учёного-еретика Арнальдуса Вивальдуса о грядущем Конце Света.

Сейчас несчастный Сергиус находится в ожидании решения Inquisitio Haereticae Pravitatis Sanctum Offi cium – «Святого Отдела Расследований Еретической Греховности». Святой Инквизиции стало известно, что брат Сергиус в своих философских работах о подтверждении выводов по дате Конца Света и в поисках «философского камня», пользовался трудами алхимиков, особенно тех, чьи работы признавались преступно еретическими.

Его печаль была ещё усугублена проводимым сейчас inquīsītiō – «розыском», в юридическом смысле – «следствием с применением пыток».

Кроме этой, изматывающей душу, тревожной печали, брат Сергиус испытывал глубокую растерянность. Перед заседанием суда Святой Инквизиции дознание вёл, посланный Папой ещё молодой, но очень ретивый дознаватель Бертрам, Яркий Ворон, все помыслы которого были сосредоточены только на быстром карьерном росте при Тайной канцелярии самого Папы Климента. Волновали Сергиуса не только сами вопросы дознавателя Бертрама, но и его грозный вид, наводящий на всех леденящий ужас и не сулящий монаху даже толики снисхождения.

Это ответственное поручение Папы Климента казалось Бертраму очень перспективным по части достижения высоких заслуг и благословенной похвалы самого Понтифика.

Растерянность Сергиуса была объяснима. Сказать дознавателю правду – значит поведать инквизиторам следствия то, что он действовал по указанию самого Папы. Сказать, что работал над трансмутацией металлов в золото, исходя из своих собственных намерений – значит обречь себя на казнь сожжением на костре.

Конфликты со всемогущей и вездесущей инквизицией означали не то чтобы серьезные неприятности, а сущее бедствие – прямую дорогу сперва за решетку, затем на дыбу, а уж потом и на костер с сожжением на медленном огне по обвинению в тягчайшем преступлении – в crimen pessimum.

Казни проводились с максимальной помпезностью, на площадях, при большом скоплении народа, и сопровождалась многочисленными ритуалами. Несчастные были обречены умирать в жутких мучениях, получая многочисленные ожоги, теряя сознание, и опять на время, приходя в себя.

На костер люди шли одетыми. В этом инквизиторы видели особый смысл. Одежда загоралась первой, нанося серьезные травмы, которые, однако, небыли смертельными, но приносили большие страдания. Палачи оттачивали мастерство, раскладывая костры так, чтобы не дать человеку задохнуться. Кроме случаев, когда проявлялась особая милость, и осужденных предварительно душили.

Чуткий слух Сергиуса резанул гулкий лязг массивного засова двери темницы…

Остро, до полного физического ощущения, сознавая весь ужас неминуемой казни, я, современный московский художник, и проснулся, склонившись за своим столом над очередным фолиантом, освещённым ярко горящей настольной лампой, судорожно сжимая лупу в затёкшей свисающей руке.

Пронзительно остро я почувствовал реальность своего собственного присутствия в этой мрачной темнице и своими глазами видел всё, но как бы со стороны Боже, неужели видения опять стали будоражить моё сознание своим посещением…? Да, именно так всё и происходило. Я же всё знал заранее…

3. Пробуждение. Наши дни

Моё, казалось бы, поверхностное увлечение начинало активно перерастать в некий углублённо горячий интерес с истинно профессиональным пристрастием.

Именно эта увлечённость шедеврами великих живописцев эпохи Позднего Возрождения и заставила меня отвлечься от диванного магнетизма и начать посещать выставочные залы с работами всемирно признанных творцов живописи. Не замечая того, я начал обращать внимание на тонкости техники письма, наложения мазка, способах грунтовки холста и лессировки.

С интересом я погружался в изучение исследований и описаний техник, которыми пользовались средневековые мастера живописи. Много читал специализированной литературы. Начал посещать редкие книгохранилища, поднимая в архивах научные работы мастеров и искусствоведов по теме эпохи Возрождения. Не пропускал ни одного значимого выступления или лекций специалистов по истории изобразительного искусства.

Всё глубже проникаясь тематикой, я начал брать практические уроки живописи на заинтересовавшую меня тему. Допоздна засиживался над фолиантами за столом в своей домашней мастерской, зачастую так и засыпая над ними.

Живая заинтересованность в этом и некая, недавно появившаяся острая потребность, толкали меня на эксперименты. Я снова стал браться за кисти и краски. Натягивал холсты на небольшие подрамники, размеры которых с каждым разом всё заметнее увеличивались.

Начали зарождаться интересные идеи, для осуществления которых нужны были поиски чего-то нового, новаторского – пробы, эскизы, зарисовки и новые технологии в живописи. Всё это, конечно же, требовало нового вида красок. Появилась необходимость прорабатывать некоторые детали картин пальцами. Это оказался отличный способ самовыражения, раскрепощения и самореализации своего эмоционального состояния. Более того, эта техника передаёт твои переживания, чувства и душевный настрой, исходящие из глубины сердца, посредством прямого контакта кончиков пальцев с холстом. Я эту «пальцевую живопись» назвал про себя – «душа на кончиках пальцев». Но, эта новая, как мне тогда казалось, техника требовала иного подхода и иных красок.

Становилось очевидно, какое огромное значение в создании живописного шедевра, кроме всего прочего, играли не столько вариации в смешении красок, сколько технологии их приготовления. Теперешние магазинные краски меня уже не устраивали. Требовались совсем иные по своим выразительным, живописным и даже тактильным, что ли, характеристикам. Результаты своих экспериментальных поисков, проб и практических опытов я тут же переносил на холст.

Посещая книгохранилища и архивы, я жадно вчитывался в детали рецептов создания тогдашних видов красок. Не упускал я и случая познакомиться с современными технологиями их производства. Находясь в своих творческих муках и новаторских поисках, я совсем не замечал стремительно пролетающее время и зачастую засиживался в домашней мастерской даже до раннего утра. В голове все мои мысли, соображения и инновационные идеи в области разработки ультрасовременных, как мне казалось, красок роились, сталкиваясь в противоречиях, и наслаивались одна на другую, а то и вовсе, шли по замкнутому кругу. При этом всё это было не то, что мне требовалось. Всё было совсем не то, что я искал…

В этих экспериментальных и творческих поисках моё внимание всё больше сосредоточивалось на живописи Тициана. Его картины магнетически притягивали меня и колдовски завораживали.

Я видел и понимал, что неповторимая прозрачность его волшебных красок несравненна настолько, что в насыщенности цветовой гаммы его не превзошел ни один живописец мира. «Алхимиком красок» именовали Тициана, а его картины называют «розовым жемчугом с дымно-золотистыми отливами».

Всё же, был какой-то секрет, какая-то тайна и в технологии нанесения красок на холст, и в изготовлении самих красок. В чём же была эта тайна? Надо непременно разгадать эту загадку Титана эпохи Позднего Ренессанса.

Мне нужны были оригинальные, «живые» картины великого Тициана! Я должен их видеть и детально всмотреться в каждую, пытаясь раскрыть тайну мазков мастера, «зернистости» холста, его грунтовки, техники свежести и прозрачности лессировки, подбора магии красок.

Мне надо быть в Санкт-Петербурге!

4. Ватикан. Папа Лев X
10 июня 1513 г

Когда Тициан делал первые шаги в искусстве, в Милане творил Леонардо да Винчи, обуреваемый страстными исканиями истины, а в Риме работал Рафаэль, который, проявил себя во фресковой живописи столь ярко, что «природа осталась побежденной его красками». Во Флоренции Микеланджело уже изваял своего героического Давида, который стал символом всей эпохи Возрождения, а памятный день 8 сентября 1504 года, когда статуя была водружена на площади Синьории, стал для города знаменательной вехой отсчета важнейших событий.

В первое десятилетие XVI века, Тициан повстречал на своем пути Джорджоне, для которого период ученичества был уже позади. Тогда ещё Тициан писал в его манере, где Джорджоне использовал белый грунт и малоеколичество красок, всегочетыре, при написаниичеловеческого тела.

Именно в это времяс наибольшей полнотойи блеском начал раскрываться гений Тициана.

Впоследствии белыйгрунт Тициан покрывалпрозрачной красной краской, что придавало приятный теплый оттенок живописному произведению. С течением времени он перешел от красных грунтов к нейтральным, различной темноты грунтам, составленным из непрозрачных красок. Он говорил: – Кто хочет сделаться живописцем, не должен знать больше как три краски: белую, черную и красную, но пользоваться ими со знанием!

Новизна и обаяние его первых работ были настолько впечатляющими, что о нем заговорили в Риме. В 1513 году, 10 июня, пришло лестное приглашение работать при дворе папы Льва X, известного мецената из рода Медичи, сына Лоренцо Великолепного.

Тициану была назначена аудиенция в Апостольском дворце, где на третьем этаже были размещены залы для официальных встреч, среди которых: Зал консисторий, кабинет Папы, Климентинский зал, Большой и Малые тронные залы, папская Пинакотека и Апостольская библиотека.

Собиранием манускриптов занимались многие Папы ещё с 384 года. Папа Климент V в 1310 году отдал приказ перевести в Папскую библиотеку более шестисот ценных рукописей, тем самым, дав ей активное развитие. В Библиотеке же был расположен и Тайный архив самого Папы.

Легенда гласит, что священнослужители прячут в Апостольской библиотеке Ватикана настоящую Библию, написанную много веков назад. А то, что доступно прихожанам для чтения у себя дома и в храме, не более чем переписанная копия, содержащая в себе лишь часть священной истины.

В библиотеке хранятся некоторые работы самого Леонарда да Винчи. Они являются секретными, поскольку в них сокрыты тайные знания, способные подорвать авторитет католической церкви. В здании находятся особые тайные комнаты, о которых знают лишь «избранные». Их точное расположение неизвестно даже самим священнослужителям. В этих помещениях сокрыты от посторонних глаз такие загадочные рукописи как книги древних индейцев – тольтеков или, например, копии трудов Калиостро, в которых записан рецепт эликсира молодости. Знания, хранящиеся в них, вполне вероятно, способны изменить наше представление о современном мире.

После официального протокола провозглашения приглашения, Тициану предложили посетить галерею живописи великих мастеров Ренессанса, впоследствии названной Ватиканским музеем живописи.

Ещё в 1516 году, за четыре года до своей кончины, один из ярчайших представителей искусства эпохи Высокого Возрождения, или «римского классицизма» начала XVI века, Рафаэль Санти, обратился с письмом к Папе Льву Х c призывом сохранять и изучать не только античные памятники Рима, но и живописные творения современников. Именно для этого он и предложил Папе создать художественную галерею.

После своего избрания на Святейший престол Джованни Медичи, он же новоиспеченный Папа Лев X, первым делом воскликнул, обращаясь к своей ликующей родне: «Бог даровал нам папство – воспользуемся же им!».

Впрочем, совершенно очевидно, что этот потомок флорентийских банкиров не для того столько лет ломился на престол святого Петра, чтобы теперь предаваться там материальной аскезе. А уж не отблагодарить своих друзей и родичей, столь преданно поддерживавших его на этом тернистом пути, – это уж вообще было бы с его стороны невообразимым деянием. Не забывал Папа и о себе!

Папа Лев обожал роскошную жизнь, и в Ватикане регулярно гремели пышные пирушки – с концертами, раздачей подарков, деликатесами вроде петушиных языков или пирогов, нафаршированных живыми соловьями, привлекательными куртизанками и – для особых ценителей прекрасного – юными мальчиками (кардиналам очень нравилось).

Его современник писал о развлечениях папы Льва X: «Не то, чтобы Лев X был менее распутен, чем его предшественники, но его распутство носило утончённый характер и было облечено в более эстетические формы…». Покровительствуя поэтам и художникам, Лев X собрал, тем или иным образом, большую коллекцию живописи мастеров эпохи Возрождения, что и положило начало папской галереи, а затем и – Ватиканскому музею живописи.

Тициан решил ответить мягким отказом на приглашение работать папским живописцем, посчитав, что «Папский двор – это пристанище зависти, ненависти и унижения». Правда, озвучить свой отказ он решил после посещения Папской галереи, Библиотеки и Тайного архива, если будет на то соизволение Великого Понтифика – Pontifex Maximus.

Благоволя молодому живописцу, Лев X милостиво отнёсся к просьбе Тициана, позволив ему посетить Апостольскую Библиотеку и особенно, что было особой привилегией, просмотреть бумаги, документы и манускрипты, хранящиеся в Тайном архиве Папской Библиотеки. Там хранились материалы со всего Света либо до сей поры плохо изученные, либо те, которые на взгляд хранителей архива, не представляли для католической церкви сиюминутного интереса.

Вот тут-то Тициан и увидел манускрипт Сергиуса. Поначалу молодой человек не придал должного значения значение этому труду, т. к. не увидел в нем интереса и практического применения для себя. Но, пролистав не один десяток свитков, манускриптов и фолиантов, Тициан, ведомый какой-то таинственной силой, на уровне интуитивного влечения и, даже повинуясь ему, вновь вернулся к древней рукописи монаха Сергиуса.

На этот раз молодой Тициан листал рукопись более внимательно, вчитываясь в неё и изучая чертежи и рисунки. Текст манускрипта полностью поглотил молодого художника. Не вдаваясь в мотивы понимания этого загадочного влечения к рукописи и ко всему, что притягивало к ней молодого художника, он начал внимательно вчитываться, стараясь запомнить даже то, что казалось совершенно непонятным в эту самую минуту.

Тициан лист за листом пролистывал манускрипт, стараясь всё отобразить в своей памяти. При достаточной образованности, молодой человек был сметлив и умён от природы, а заодно ещё и награждён ею ловкостью мышления, да так, чтобы интуитивно сообразить, что в этой рукописи скрыт некий потаённый рецепт какого-то чудодейственного вещества, который он мог бы использовать при приготовлении своих красок. К тому же, обладая хорошей природной памятью, юноша запомнил всё, что было написано и изображено в этом древнем манускрипте.

После визита в Папскую художественную галерею и Библиотеку с Тайным архивом, молодой живописец вернулся в покои, отведённые ему на время визита в Ватикан. Тициан чувствовал необъяснимое волнение и огромную усталость то ли от увиденного в галерее и разом нахлынувших впечатлений, то ли от физических и умственных усилий, приложенных на запоминание содержания манускрипта монаха-алхимика Сергиуса.

Иными словами, чрезмерная нагрузка свалила Тициана и, крепко заснув, молодой человек проспал почти до полудня следующего дня. Вот тут-то и случилось нечто странное!

Днём, вдоволь выспавшись и открыв глаза, Тициан почувствовал, что то ли во сне, то ли в грёзах Морфея он отчётливо «видел» древнюю рукопись с таинственным рецептом изготовления чудо-красок. Нервничая от того, что он мог что-то упустить из пригрезившегося текста, боясь что-либо запамятовать, волнуясь и торопясь, Тициан отыскал кусочек рисовального прессованного угля и чистые листы плотной бумаги, благо у художника это почти всегда было под рукой.

Неведомо как и невесть откуда молодой художник понимал этот диковинный язык, на котором были изложены описание рецепта, формулы и чертежи монаха-алхимика Сергиуса. Лихорадочно, полуприкрыв глаза, Тициан вспоминал, как бы читая текст, что именно было написано на незнакомом доселе языке. На удивление, ему было понятно почти всё, за исключением некоторых специфических терминов, не то по алхимии, не то по древней философии. Неважно, но с истовым упорством, и пока непонятно зачем, молодой человек записывал и записывал всё, что ему грезилось этой ночью, как будто кто-то невидимый нашептывал слова, звуки, фразы, формулы и странные названия, кажется, химических соединений. Главное – записать, разбираться в деталях можно будет потом, да, и к тому же, с чьей-либо помощью.

– Всё! Записал всё! – с гулким выдохом вырвалось у Тициана!

Конечно же, не исключено, а, скорее всего, так оно и было на самом деле, записи Тициан сделал с неточностями, недочётами или даже ошибками. Но, наитие подсказывало молодому художнику, что главная суть древней технологии схвачена и рецепт записан достаточно верно, пусть и с, пока не очень ясными фрагментами текста или чертежей.

– Потом! Всё потом! А сейчас – отдыхать, вслух подумал Тициан, прибывая в какой-то психологической прострации.

Сколько прошло времени пребывания в таком отстранённом состоянии, Тициан не ведал и не осознавал. Очнувшись от небытия и возвращаясь в сущую реальность, он ещё и ещё раз всматривался в копию манускрипта, силясь понять то, что на первый взгляд казалось туманным, неточным и даже, невероятным. Внимательно, и уже в который раз, пролистывая свою копию древнего манускрипта, Тициан вполголоса, и с горящими глазами воскликнул:

– Благодарю тебя, великий Алхимик! Теперь я буду недосягаем в своей гениальности. В свежести и прозрачности этих новых чудных красок меня не превзойдёт ни один живописец Мира! Именно я скоро достигну вершины совершенства!

В соответствии с протоколом визита, Тициан утром следующего дня находился в папской канцелярии. Сославшись на внезапно появившееся недомогание, молодой художник попросил предоставить ему отсрочку в оформлении договорных отношений и в тот же день отбыл домой.