Читать книгу: «В погоне за добычей»

Вершина

Дым. Здесь было много дыма, и холод стоял жуткий, пробирающий каждую хрупкую человеческую жилку. Даже за бетонными стенами, утеплёнными не одним технологичным годом развития человечества, обогретыми всеми возможными устройствами и приборами, здесь можно было заживо заледенеть. Теплом тут не веяло. Обычным человеческим теплом в виде простой дружбы, сочувствия, понимания и любви. Всего этого здесь не было, только ненасытный холод, который то и дело пытался забрать тебя и поглотить в клоаке безжизненной.

 
«На возделанном поле. Среди тысяч возделанных полей.
 

Отбить желание участвовать в социальной жизни группы людей, забыть все манеры, оставить все чувства, и вот, теперь ты настоящая ледышка. Король за стенами цивилизации, король бесчувственного заснеженного хребта, возведённого из каменных гор эгоизма, гордости, банальной презренности, безучастности и ненависти к человеческому предельному изваянию. Пока ты здесь один, но скоро и другие станут горами.

 
Красным зацветут бутоны.
В лучах безысходных, последних дней.
 

Они любят доставать своими мыслями, поэтому у гор есть вершины, а у вершин есть косой взор. То, что колеблется у подножия, прибивается в попытках отчаяния, снисходительности и возможности испытать почву, забывает о каменной неотёсанности горного хребта. Вершине совершенно безразлично осознавать то, что люди у подножия стараются, превозмогая все тяготы и невзгоды, колкости и язвы. Попытки их безысходны, напрасны и незаметны. Вершина никогда не заметит тех камней внизу, из которых когда-то однажды была возведена.

 
В лучах холодных, печальных до незримой боли,
Той боли, что питает, словно манит призывая.
 

Но вернёмся к дыму. Этот запах лести, скрытый за ехидными глазами, хитрыми, как последний взгляд на пойманную добычу, едва заметен, если вершина проявляет безразличие. Хотя вершина всё чувствует и, даже имея толстый слой каменной защиты, всё равно опасается и жаждет отомстить. Вершине не нравится, что люди хитро смотрят и оскаливаются, как шакалы, хотя это всё ещё мелкие камни. Они хищно дышат, пытаясь выманить хотя бы один взгляд. Знают, что если вершина едва обратится к ним периферийным зрением, они уже откроют шампанское и пустят пробки над снежной шапкой. Но к чему им радоваться? Людишки радуются только по одной-единственной причине, и эта причина – добыча в виде целой горы.

 
Здесь останется до конца своей никчёмной роли
И будет переливаться в страхе завывая.
 

Здесь кроется крах жизни. Крах всего ценного и того, что в детстве мы представляли истинным смыслом жизни. Хоть смысл у всех разный, суть его всегда одна, протянутая через миллионы таких же людей. Все мы индивиды, индейцы одного племени, что в скором времени совсем забудется на заре, останется грязным пятном под сухой землёй. Здесь никогда и ничего не прорастёт, но наше величие останется. Конечно, останется, но всего лишь на короткий временной промежуток.

 
Но счастьем пронесётся ветреный порыв.
На миг пыльцой любви надежда разнесётся.
 

Странно признавать это, что только взрослея, мы начинаем понимать шаткую структуру социальности. Вера, быт, культура – это лишь стойкий факт управления миллионами голов. Отличие здесь, несомненно, есть: от разных культур, языков, вероисповеданий и быта. Но всё же человек до сих пор индеец и поклоняется звёздам. Человек может хоть до конца жизни баловать себя, твёрдо ничего не замечать, но в один момент он всё же поднимется на эту вершину безмолвия и таинственного покоя внутри, без пылающей тревоги, страха и любви. Сюда поднимется предел совершенства, но всё равно обратится к ночному небу и поймает тысячи мелких огоньков.

 
Но близок здесь конец, и сердце заперто навек.
Лишь будет ждать его коса, душа, что в скором вознесётся
 

Неважно, сколько лет будет человеку, или опыта у него за плечами, каких преград пройдено и преодолено шатких лестниц успеха, вершина с холодной снежной шапкой станет последним истинным путём. И человек обратит свой взор, восхитится, как никогда до этого не восхищался, и навсегда примет забвение. Прошлого уже не будет в его мыслях.

 
И сотворит вуаль былой и мрачной тени,
Что однажды блуждала по его пятам,
 

Едкий дым от подножия, мрачный, жуткий холод завистливого социума будут подбивать сойти с вершины, но человек, уже будучи одной из гор, возвёл себя рядом с другими не беспричинно. Они образовали прочный, непоколебимый хребет, который в скором времени протянется по всей земле и покажет людям снизу свою гордость. Хотя гордыни в них совсем нет.

 
И начнёт покос спустя года, ведь там,
Где он возделал поле,
Там, среди тысяч возделанных полей,
Красным зацвели бутоны,
Под лучами безысходных, его последних дней»
 

1

Что движет человеком? Рождаясь, мы и не знаем, что однажды встретимся со смертью. Годы идут, но мы словно слепы. Не замечаем, как время безвозвратно пройдено. Часть пути пройдена, но смерть всё ждёт. Не испарилась, не исчезла. Разве кто-то ожидает её на полпути? Человеку не свойственно думать о смерти, как о счастливом моменте или незыблемой мечте. А в ожидании её находятся лишь немногие, но те давно мертвы. Такие только и ждут своего дня вечного сна.

Почему мы рождаемся, чтобы однажды умереть? На этот вопрос нет ответа, если думать о смерти, как о неизбежном. Мы не должны знать, что однажды умрём. Не должны думать, что смерть приходит за нами. Разве первобытные люди думали об этом? Они точно не боялись смерти и никак не ждали её. В их головах не было мыслей о скоротечности жизни. Их жизнью была охота, где в начальной точке был бег, а в конечной добыча. Так, что же движет человеком? Ответ скрывается в самом вопросе. Бег приводит человека в движение, как и ходьба. Стоять на месте не может ни один живой организм. Но ходьба, безусловно, проигрывает бегу.

И конечно, бездумно бежать не стоит. Забыться можно в минуту, и вот ты уже лежишь на асфальте, с бока сочится кровь, а мозги вытекают слизью. Тебе в этот момент слишком больно, чтобы даже думать о боли. Тело немеет, а кости словно не на своих местах и ты ощущаешь острые покалывания внутри. Голова как в тумане. В картинках мира пролетают мушки. Твои мозги на асфальте, который не заплатан уже несколько лет, а вокруг люди. Кто-то помогает тебе. Кто-то снимает на телефон новостной репортаж для знакомых со словами: «Господи, боже» на фоне собора Пресвятой Богородицы. Возле перехода сидит местный, продаёт свечи, и даже он повторяет за обывателями.

Господи, боже… Ну где же ты? Как мог допустить такую смерть? Ведь человек только что мчался с жизнерадостными мыслями в голове. В его глаза светило опускающееся на горизонте солнце. Лучи радостно грели лицо, но секунда истины и человек уже умер на асфальте от несовместимых с жизнью травм. Водитель, схватившись за окровавленную голову, осматривает помятый бампер. А машины мчатся дальше, объезжая место происшествия. Где–то пролетела скорая, но не к человеку на асфальте.

Господи… Проговорив это на воздух, люди продолжают свой путь. Даже если ты погибнешь всем будет плевать. Люди разрозненны и в этом главная проблема. Люди здесь друг другу незнакомцы.

Бег движет человеком, но не движет его самого. Так думалось мне уже несколько месяцев. И теперь в приглушенном свете стою в лифте, исписанным маркерами и обклеенным бумажной дрянью. Позади покатых плеч, на которых грозно сидел черный пиджак, находилось зеркало, в которое мне было стыдно смотреть. Там не нашлось бы ничего, что когда–то было на мне. Задорная улыбка, удивленный взгляд, словно изумленный – все это осталось позади. Где–то далеко за моим отражением в зеркале. Теперь там отражалась лысая голова, но не отражался жестокий и холодный взгляд под злыми бровями. Внутри кипела кровь. Она напоминала о жажде. Добыча вот–вот была в моих руках.

– Инди. Твой выход. – Голос в наушниках раздался грозностью.

Инди ответил молча, передёрнув затвор пистолета. Такого же черного, как и глаза, как и силуэт в лифте. Любой зашедший сюда, встретил бы меня потрясенным взглядом. Даже испуганным. Лифт открылся и раздался гром за стальными дверями подъезда. Дождь лил неустанно крупными каплями. Зонт раскрылся мигом. Такой же черный, как и глаза Агаты. Мне было горестно вспоминать вечера с ней и не оттого, что там было больно оказаться снова. Прошлое напоминало мне о счастье и огненной находке. Мне никогда не вернуть её. Больше не вернуть то, что было совсем недавно. Моей целью стала добыча.

Белые искры слепили, глушил гром. Все твердили, что выбранный мною путь безумен, но, кажется, никто не догадывался о истинных причинах. Впрочем, а кто любит вникать в подробности? У таких в головах обыденность и ничего кроме обыденности. Радостно, что в моей голове все ещё живут мысли о истинном пути, который уже подходит к концу.

Двадцать улиц было пройдено. Две тысячи шагов по мокрой плитке, а где–то по брусчатке. Убийца даже не знал, что он больше не хищник, но даже мне это было неведомо. Добыча гонится за добычей и так в нашем обществе происходит всегда. Хищник не ожидал, что выискивая новую добычу, попадётся на глаза другому хищнику. Звериный взгляд жаждал отмщения. Он стоял на остановке среди десятка людей ждущих автобусы и ждал появления своего ужина. Озабоченно и возбужденно ждал. Убийца даже не смотрел по сторонам, так как его заманивали стройные тела девушек. Стоявшие на остановке люди не сразу заметили, как убийца охнув от боли, припал на колени.

И я не заметил… Не заметил других хищников.

Позади мигом засверкали проблесковые маячки полицейских машин, но передо мной словно открылось зеркало. В нём отражался холодный и жестокий взгляд, лысая голова и злые брови. Моя рука не дрожала, наставляя дуло между потерянных глаз. Такой феномен любой доктор прозвал бы «взглядом на две тысячи ярдов». Мне было больно вспоминать его зверства. То, что он сделал с ней, невозможно представить. Человеком его уже нельзя называть. Его нельзя пожалеть и ему не нужен приговор. Такому нет места нигде, где жил бы человек.

– Фора пять секунд. Отныне ты – моя добыча. Не начнешь бежать – умрёшь. Время пошло.

У меня было ровно пять секунд, чтобы выпустить пулю, но с чего же всё началось?

Началось всё тремя месяцами ранее с одного вдоха.

Одна затяжка сопровождается приятным звуком тления бумажной гильзы, внутри которой, разумеется, набит дерьмовый табак. Потрескивание мелких огоньков сигареты всегда завораживает, а табачный аромат уносит куда–то в даль к парящему серому облаку, пеленой устланным на небесной полусфере. Однажды одногруппник поведал мне технологию производства табака и возмущенно замечал, что листья готовятся под различными соусами. Радостно, что глупость моя многогранна и думать можно в любом ключе. Мне даже не приходилось сразу обратиться к логике или просто открыть рот, чтобы задать вопрос. От того и думал, что японский табак варят под соевым соусом, ведь не зря же он принимает такой коричневатый окрас. Хорошо, что мысль была мгновенной, а скорость интернета быстрой.

– Япония! Страна самураев, додзё и барабанов тайко. – восхищался заросший брат по интересам, под навесом курилки обтянутой помятым профлистом.

И ведь именно так. Культура их была необычайна, пока туда не приплыли отчаянные мореплаватели. С тех пор Япония страна роботов, подростковых комиксов и дерьмового табака, томно тлеющего у каждого рта.

Иногда смотришь и удивляешься, словно время останавливается в эту секунду. Видишь, как дым устало покидает уста гладкими волнами. Здесь, в курилке у института, буквально в десяти метрах от главного входа, обсуждалось все, кроме учебы. Кажется, курили только те, кто обучаться совсем и не думал. Одна сигарета даёт разыграться мысленному потоку. И здесь его изливал каждый, кто выдувал гладкие, изогнутые волны изобилия табачно–дымного дерьма.

Нередко к нам присоединялись преподаватели, статные педагоги, усталые учителя. Каждый здесь о чем–то думал, но мысли изрядно разнились с мыслями за стенами тайного кладезя. Социология… У индивидов здесь был общий сбор, а социум с каждой декадой пополнялся новыми экземплярами.

Вот парень прибыл из деревушки Синие Липяги. А вот мужик родом из Марокко. Что их отличает? Один русский, а другой марокканец и их ничего не объединяет. Даже если они одногруппники. Представители двух наций совсем забывали кто они, когда у ртов их тлела манящая сигарета. Здесь они были братьями по интересам. Лох ты, дурак или больной на голову. Всем было плевать. Одна заманивающая фраза: «Пошли покурим» и ты уже в другом мире. В шатре медитации индейцев, где поочередно передавалась исписанная трубка. Только теперь трубка была у каждого, по двадцать в пачке с картинками предостережения. «Курить вредно» – эта фраза искрами добиралась к разуму. Но снова вдох. Снова выдох.

Десятки людей были здесь сплочены. Каждый пытался излить душу, поговорить о насущном или рассказать смешную историю. Шатер из профлиста, на котором нарисованы члены и написаны бранные слова, становился общим домом. Центром сплочения. Местом объединения, где мысли каждого дымными языками цеплялись друг за друга в воздухе и легкими порывами уплывали к облакам. Все здесь становились одним целым. Дымным туманом социальной группы.

Табачные компании и не задумываются, как сплотили миллионы людей по всей планете. Печально, что половина этих людей канула в небытие. Их больше нет. Болезнь взяла каждого.

Кто–то думал, что курить круто. Круто… Кто придумал слово «круто», если есть прекрасное «восхитительно»? Но даже не отвечая, можно смело сказать, что круто курящих обходили стороной. Это были дурачки, совсем не понимающие сути курения.

Курение вредно для здоровья. Эти надписи говорили нам повсюду. Они были везде, куда бы ты не взглянул. На остановках, на зданиях, на дверях и теперь на пачках сигарет. Картинки так же завораживали ум, как и табак. Гнилые желтые заборы зубов – пародонтоз. Нагой мужик прикрывающий пах – импотенция. Космической черноты легкие – рак. Гнилое горло – рак. Отваливающиеся пальцы ног – гангрена. Восхитительно так, что пробирало на смех.

Курит только тот, над которым эмоции берут верх и только потом появляется зависимость. Тревога, стресс, неудачный опыт. Это их зависимость. Люди живут с этим, как и ежедневно курят. Но загвоздка. Если человек курит, чтобы ослабить внутренний порыв боли, то однажды должен остановиться. Ведь боль не вечна? Но, кажется, вечны эмоции, страхи и воспоминания о неудачном опыте. Многие не останавливаются, объединяя процессы воедино. И если первостепенной задачей курения являлось ослабление боли, то теперь эти люди вечно живут с ней. И с каждой сигаретой зависимы от неё. Это процесс боли и точно не от курения. Хотя курить больно. Подача газа. Щелчок огнива. Появление огонька и тлеющий звук.

Один вдох.

Один выдох.

Дым сладко обвивает гильзу, словно тянется куда–то к чему–то. К незыблемому в воздухе. Мне удалось найти в этом восхищение. Даже нет, мне просто интересно следить за процессом курения. Слышать каждый глухой щелчок губ. Искрящийся тлен. Стук раз. Стук два. Пепел осыпался. Ещё один легкий стук. Ветер понесся из уст туманными языками чертовски пахнущими табачно–дымным дерьмом. Пальцы обволочены плацентой, а дым подобен слизи. Это наши страхи покидают легкие. Через ноздри стремятся стресс и тревога. Ощущения завели мотор.

Стук раз.

Стук два.

Сердце забилось. Никотин проник глубоко и ударил в голову. Экстаз. Сигарета мертва. Похороны состоялись в братской могиле. Здесь лежат окурки, погребённые под пеплом. Надпись на урне, словно на надгробном камне: «In praeda persequendo». Как говорят на похоронах: «Человек был создан из земли и в землю уходит». И каждый может проститься с ним горстью землицы. С окурками прощались плевком вонючей слюны. Урна – их могила. Могила множества мыслей сплоченного в курилке социума.

Последний выдох остатка эмоций, стресса и внутренней тревоги. Словно, ты закурил одним человеком, а докурил уже другим. Дым имеет свойство исчезать. Он рассеивается. Как и рассеивается туманная социальная группа по интересам. Сплоченность равнялась десяти минутам.

Сплоченность всегда была важна. Человек без человека не человек. Точнее, просто интровертный кусок мяса, отбитый молотками переживаний и глубинных убеждений. Заложники внутри самих себя. Но, конечно, мне не стоило бы их презирать. Ведь таким же сам и являюсь. Возможно, собственные проблемы перекладываю на других, чтобы было легче. Либо виню их, потому что стал таким только благодаря им. Внутренний мир интроверта богат, но богатым по жизни не является. И дело далеко не в деньгах… Как прискорбно это осознавать. Такие люди бросили бы всё, чтобы лишь раз излить душу. Показать свой внутренний мир кому–нибудь, но страхи глушат мотор. Задний мост вышел из строя. Колеса заблокированы. Человек остановился на быстротечном рвении, дымкой исчезающим у выхлопной трубы. Все кончилось в мгновение.

Это было и моей проблемой, но, возможно, не только моей. Подобных мне было мало, но все же были.

Туманная группа уничтожалась и снова создавалась через полтора часа. Члены группы постоянно сменялись. Курить по расписанию не все могли. Это и радостно, но в ту же минуту печально. Лучше бы никто не возвращался на кладбище окурков и дымных мыслей. Здесь было необходимо все оставить. Забыть, как быстрый сон после пробуждения и вернуться к стоящим делам. Но тщетно. Этого никогда не произойдет, пока над трубами табачных заводов курится дымок.

Последний выдох. Глубокий и протяжный. Ты возвращаешься туда, где никогда не думал оказаться, но всё же возвращаешься. Твой шаг неспешен, апатичен. Работа, учеба – это тлен для многих. Усыпанный сугробами пепла, через которые тяжело пробираться. Кто–то все же пробирается, а у кого–то нет сугробов на пути. Все зависит от зависимости, но к черту и её. Лучше сладко поспать на парте, перед томными речами преподавателя. Проснуться и почувствовать бодрость. Понять, что усталость отошла. Выйти в курилку. Прокрутить барабан. Струйка газа. Искра. Огонь.

Снова вдох.

Снова выдох.

И поток мыслей снова окутывает разум дымом. Ты уже хочешь спать. Забыться в чертовом шатре медитаций и никогда не проснуться. Мир давит голову, но кровь неспешно движется в сосудах. Никотин замедляет все процессы, но жаль, что не время. Время бежит быстрее и никто не способен догнать его. Хотя, стоило бы убежать. Бросить всё. Работу, учебу и пуститься в бега. Как сегодняшним утром, смотря на пробегающего в компрессионной одежде мужчину. Семь утра. Люди спешат на работу, разгребая друг друга в автобусах. Забывают про переходы, пересекая дорогу в неположенных местах. Забивают автобус и трутся друг об друга. Дышат вонью, пахнут потом. Тревожным потом разумеется. Это неожиданный, мгновенный страх пропустить автобус. Схожий с резкой запинкой на дороге. Ты теперь летишь, а ноги заплелись, но смог устоять. Не устояло только сердце. Мотор заревел, а пот выступил с пробежавшей дрожью по всему телу. Вздулись вены у висков, но ты снова стоишь. Только теперь в набитом доверху людьми автобусе и смотришь на него. Утреннего марафонца. Обернувшись, посмотрел на лица работяг и все, как один, неживые. Это заложники графиков и нескончаемого труда. Контракты с дьяволами подписаны ими самолично и разрываются спустя время. Потом снова подписываются и возвращаются к истокам.

Звон будильника. Лицо в холодной воде. Скудный завтрак или вовсе натощак. Бег до остановки. Автобус. Карта на терминале. Маршрут туда, откуда хочется вернуться. Восемь часов изнеможения. Карта на терминале. Маршрут обратно. Все, как в страшном сне. Это моя проблема. Оставалось учиться ровно полгода и этот поток затянет меня. Контракт с дьяволом подпишется самолично, но под гнётом судьбоносных ветвей. И только одна цель и заключается она в заработке. Иначе издохнешь без еды и без крова.

«In praeda persequendo». Эта надпись меня достала. Была везде, словно её писал умалишенный. Писалась либо баллончиком краски, либо маркером. И кто–то умудрился оставить надпись и на урне. С одной стороны гениальный ход. Каждый курящий заметит её. С другой стороны, если фраза глубинна и передаёт какую–то идею, то оставлять её на урне было бы странно. Воспользовавшись переводчиком, как странно для меня, удивлен был в ту же секунду. «В погоне за добычей» означала надпись в переводе с латыни.

Выдохи стали неровными.